Кровные сестры

Глава 11
Элисон

Ноябрь 2016 г.

Меня так трясло, что я не могла удержать два пальца на шее Барри. Мне не хотелось прикасаться к грубой, в пятнах, коже детоубийцы, но элементарная порядочность требовала проверить пульс.

Оказанию первой помощи меня учили в «Гайдс»^[8] много лет назад (что, впрочем, никак не облегчило участь моей сестры), а не так давно, в соответствии с правилами для преподавателей, я проходила повторный курс.

Барри еще дышал. Залитый кровью глаз неподвижно смотрел на меня.

– Приведите помощь. Быстро! – хрипло сказала я.

Почему все просто стоят, уставясь в пол и неловко переминаясь? Один из них только что совершил попытку убийства. Который?

– А ну, марш! – заорала я. Курт метнулся из класса. Я вспомнила о нашем с ним разговоре о том, чего ждать от Барри. «Мы вас в обиду не дадим», – сказал тогда Курт.

Неужели я только что помогла убийце скрыться?

Обмякшее тело Барри задергалось, будто от электрического тока, и жуткие вопли начались снова. Уши закладывало. Я не могла собраться с мыслями.

– Он истекает кровью, – всхлипнул один из заключенных. В отчаянии я вытащила из кармана носовой платок и попыталась заткнуть рану. Белый льняной квадрат с маргаритками, вышитыми моей матерью много лет назад, за несколько секунд пропитался кровью. От моей кожи пахло кровью Барри. Запах был нестерпимо сильный – меня затошнило, я снова вернулась в…

Крики Барри стали еще пронзительнее, напомнив мне не только день, когда я потеряла сестру, но и ферму, куда меня совсем маленькой возила мама. Там мне очень нравилось, пока однажды нас не встретил истошный визг – забивали свиней. Мама еще очень сердилась, что фермер позволил нам приехать в такое время.

– Так это жизнь, леди, – возразил он.

Фермер ошибался – вот она, настоящая жизнь, где насилие совершается в долю секунды. Реальность, где на моих глазах человек истекает кровью.

По моей вине.

– Сделайте хоть что-то! – закричала я. Кровь Барри впитывалась в палас. – Быстрее! Кто-нибудь!

Глава 12
Китти

Декабрь 2016 г.

Наступил день концерта. За завтраком, благодаря удаче и немного потолкавшись инвалидным креслом, Китти смогла занять место рядом с Джонни.

– Мне нравится быть с тобой, – сказал Джонни, промокнув ей текущую слюну своим большим белым носовым платком. – Кивни, если тебе нравится быть со мной!

Кивать означает двигать головой вверх-вниз, но отчего-то у Китти получилось из стороны в сторону. У Джонни вытянулось лицо.

– Не обращай… внимания… – сказала Маргарет, сидевшая справа от Китти. – Она… кивает… когда хочет… сказать нет… и мотает… головой… в знак… согласия.

Джонни просиял.

– Это хорошо, – он крепче сжал ее руку. – Я тоже иногда говорю не то.

Правда? От этого Китти показалось, что она вовсе не так глупа, как ей постоянно дают понять.

– Почему бы… тебе… не прийти… к нам… в комнату… снова? – как всегда громко спросила Маргарет.

– Тс-с-с-с. – Джонни огляделся. Китти тоже огляделась бы, но сегодня шея просто не поворачивалась. Такое с ней иногда случается.

– Никто… не слушает… – фыркнула со смехом Маргарет. – Все… возятся с… Дунканом… прежде чем… съедутся… гости. – Ее взгляд был удивительно мечтательным. – Я никому… не скажу… честно… У меня… был бойфренд… когда-то… Но он… от меня… сбежал…

У Маргарет был бойфренд? Да она минимум ровесница Пятничной Мамаши! У нее седые волосы, и вообще она костлявая, без намека на грудь!

– Все уже приехали, – заявил вернувшийся Дункан, от которого пахло куда приятнее. – Вон моя сестра!

Воцарилась атмосфера взволнованного, напряженного ожидания. Здоровой рукой Китти стиснула руку Джонни. Вошла миниатюрная женщина с мышиным лицом, оглядела собравшихся, будто ища кого-то, и приветственно замахала Дункану.

– У них… одинаково… длинные… носы… – захихикала Маргарет.

– А к вам кто-нибудь приедет? – вежливо спросил Джонни.

Маргарет покачала головой.

– Моя кузина… не станет… рваться… ради меня… теперь… когда она… уехала в Австралию… Господи!.. Кто эта… женщина? Какие… жемчуга…

– Это моя мать, – небрежно сказал Джонни. По его тону угадывалось, что он немного расстроен. Наверняка скучает по дому. Но если бы его семье не понадобился «отдых», он бы не познакомился с Китти. Он сказал это, держа ее за руку, когда во всем доме уже погасили свет.

Еще кто-то из вошедших радостно замахал.

– Это… мамаша Китти… – уверенно изрекла Маргарет. – Давненько… ее… не было… видно… Обычно… она приходит… по пятницам… Ей… нормально…

Волосы Пятничной Мамаши стали другого цвета – прежде седые, теперь они были золотистыми, как у мамы Джонни. Китти прикусила щеку изнутри: где же ее особый гость? Может, это и не Дряблая Физиономия вовсе, а кто-нибудь приятный! Но никто больше не пришел ее повидать, кроме Пятничной Мамаши.

Барбара Прямая Челка встала и направила палочку на Китти. Это означало, что Китти должна запевать – с закрытым ртом. Соло, как называла это Барбара. Всем остальным полагалось сидеть тихо, чтобы собравшиеся могли расслышать пение. Все ждали. Во рту у Китти пересохло. Она столько раз репетировала, что могла спеть даже во сне.

Но теперь, когда аудитория выжидательно глядела на нее, звуки отказывались покидать ее рот.

– Не могу, – прошептала она.

– Что… она там… говорит? – простонала Маргарет.

– Не волнуйся, – Джонни взял ее за руку. – Я рядом. Вместе мы можем все что угодно.

Но у Китти по-прежнему ничего не получалось.

– Представь, что ты счастлива, или разозлись, – прошептал Джонни. – Я заметил, ты в таких случаях всегда поешь.

Но Китти была слишком напугана. Почти как в тот раз, когда…

Воспоминание начало формироваться, но исчезло, как всегда.

Все смотрели на нее, и это было ужасно.

Тогда палочка Барбары, как гигантский палец, приказала вступить другим участникам ансамбля. Дункан так и зашелся со своим треугольником. Дзынннь! Брям – уронил на пол. Дзынннь! Маргарет что было мо́чи лупила по металлофону. А Джонни пришлось забрать у Китти свою руку, чтобы подыграть на гитаре. Китти сидела молча, заливаясь слезами.

Когда песня закончилась, слушатели встали и захлопали, не жалея ладоней. Стоячая овация, как сказала Барбара. Аплодисменты были такими оглушительными, что оркестрантам пришлось начать другую пьесу, которую они репетировали на случай, если первое выступление всем понравится. Второй номер назывался «Целиком и полностью».

Слова казались странно знакомыми. Может, Китти занималась «целикомом» с девушкой, которую ей напоминала Барбара? До того, как попала сюда? Вот бы спросить того, кто разберет ее лепет! Но этого не объяснить на дурацкой доске с картинками.

– Это было прелестно, милая! – Пятничная Мамаша, подбежав, заключила Китти в объятия.

– Не ври, так-перетак! Я не пела, как было условлено!

– Тебе тоже понравилось, да? А это твой друг?

Пятничная Мамаша говорила тоном человека, привыкшего не получать ответов.

– Это… Джонни… – вмешалась Маргарет. – А я… Маргарет.

Пятничная Мамаша кивнула:

– Рада знакомству. Китти, прости, что я не приезжала, – мне по работе нужно было пройти обучающие курсы…

– Поэтому-то… мы и здесь… – драматическим шепотом съязвила Маргарет. – Чтобы они… могли ходить… куда хотят… и развлекаться.

– Что, простите? – прищурилась Пятничная Мамаша.

– Ничего, – ответила Маргарет.

– Вы давно здесь? – обратилась Пятничная Мамаша к Джонни.

– Несколько недель.

Китти чувствовала, что они друг другу не понравились. Пятничная Мамаша отошла и заговорила, опустив голову, с одной из медсестер. Вот они обернулись и уставились прямо на Китти с Джонни. Китти даже пожалела, что мать вообще пришла сегодня на концерт.

О чем они треплются?

– Все молодцы, – сказала раскрасневшаяся Барбара. – Вы прекрасно справились. Да, Китти, ты тоже. Ты же старалась! Даже знаменитые музыканты иногда забывают партии, это нормально. А у нас тут фотограф из местной газеты. Он и есть особый гость, который мечтает тебя сфотографировать.

Так вот о ком говорила медсестра! Какое облегчение! Значит, это вовсе не мерзкая Дряблая Физиономия.

– А как… насчет… остальных? – требовательно спросила Маргарет. – Он не хочет… и нас… сфотографировать?

– Ну конечно! Скажите «сы-ыр»!

Джонни обнял Китти за плечи, и она чуть не умерла от счастья.

– Все улыбаемся! Идеально. Прекрасно. Китти, теперь твоя очередь!

– А почему только ее? – фыркнул Дункан.

– Потому что я особенная, – неразборчиво залопотала Китти. Ведь говорил же ей кто-то эти слова! От этого воспоминания она запела.

– Снова этот… чертов звук, – застонала Маргарет. – Напоминает… «Похоронный марш»… на похоронах моей бабушки…

Китти сразу замолчала. Похоронный, похороны? Оба слова казались знакомыми, но почему?

– Только не начинай снова биться головой, Китти, – сказала Улыбчивая Медсестра. Сейчас она совершенно не казалась веселой. – Похоже, тебе пора прилечь.

Ни за что!

– Китти, Китти, ты же знаешь – будешь вести себя плохо, нам придется дать тебе что-то, чтобы…

И тут все стало черным.

Глава 13
Элисон

Декабрь 2016 г.

После нападения на Барри мои мужчины ходят как в воду опущенные, да и я не лучше. Всякий раз, начиная урок, я будто снова слышу крики Барри и вижу, как кровь пропитывает палас.

Сегодня мы делаем печатки из картофелин, но я никак не могу сосредоточиться – из головы не идет разговор с Анджелой. Я побежала ее искать, как только меня допросили полицейские и начальник тюрьмы.

Как я уже говорила, со связью в тюрьме проблемы, но плохие новости разлетаются со скоростью света.

– Случилось нечто ужасное… – начала я.

Анджела взяла меня за руку:

– Уже знаю и не удивляюсь – он был тот еще кадр. Как это произошло?

Я рассказала о ножницах, которые точно запирала в шкаф.

– Ты уверена? – На лице Анджелы было написано сочувствие. – В такой обстановке можно что-то и упустить. Столько инструкций и правил, и отвлечься есть на что…

Фотография. Красная кнопка, воткнутая мне в лицо. «Я тебя достану».

Неужели от испуга я плохо закрыла шкаф? Но нельзя же об этом говорить, особенно сейчас!

– Это учинил кто-то из них, пока я вытирала чай на блузке, – сказала я в попытке оправдаться.

Анджела втянула воздух сквозь зубы.

– Похоже, это было сделано нарочно, чтобы тебя отвлечь, дорогая.

– Может. – И я прошептала то, о чем постоянно думала с самой смерти Барри: – А вы не считаете, что это мог сделать Курт?

Анджела внимательно посмотрела на меня.

– С какой стати?

Я покраснела.

– Ну, он меня опекает…

Анджела цокнула языком.

– Я тебя предупреждала об ухажерах… Но вряд ли это Курт. Не его почерк.

Откуда она знает?

– Конечно, будет расследование, – проговорила Анджела, будто просчитывая последствия инцидента. – Кто был на вашем занятии?

Я перечислила имена учеников.

На последнем Анджела тихо присвистнула.

– Искромсать лицо – фирменный стиль Стэна! Не помните громкое дело 90-х? Целая семья в Лондоне! Они… А впрочем, ладно, – она через силу улыбнулась. – В классе были трения?

Такой же вопрос задал мне и начальник тюрьмы.

– Нет, только пустая болтовня.

– Полиция тебя уже допрашивала?

– Они задавали те же вопросы, что и начальник, и получили те же ответы.

Анджела кивнула:

– Они еще не уехали, допрашивают заключенных.

В обычный день я бы заинтересовалась, из каких это источников Анджела все знает, но день обычным не был. Зря я с ней откровенничаю, поняла вдруг я: на душе становится только тяжелее, будто все это моя вина.

– Тебе надо поесть, дорогая.

Но мне было физически плохо. Дежурный по кухне даже не подошел принять заказ, словно незадачливость заразна.

Когда я встала, за соседним столом все поспешно опустили глаза, будто только что наблюдали за мной.

– Ладно, пойду готовиться к уроку.

У Анджелы расширились глаза:

– Вы что, остаетесь?

– Начальник позволил. А мне нужны деньги.

Она пожала плечами.

– Наверное, это как свалиться с лошади и снова сесть в седло… – Она забарабанила пальцами по столу. – Но если вы готовы, лучше всего так и поступить.

Конечно, я не была готова. Больше всего мне хотелось помчаться домой и спрятаться под одеялом. Впервые за много дней томительно тянуло прорезать кожу острым осколком стекла. Но я запретила себе проявлять слабость. И не только ради оплаты счетов, а потому, что такое я себе назначила искупление.

Я попыталась сосредоточиться на картофельных печатках. Совершенно детская и, казалось бы, неуместная тема, но мои мужчины увлеченно работают. Кто-то из них отдаст готовый рисунок своим детям, племянникам или племянницам, другие – матерям. В тюрьме семья приобретает для заключенных огромное значение – неизмеримо большее, чем на воле («Мне очень стыдно, что из-за меня мама прошла через этот позор», – сказал мне на днях один молодой человек). Однако классу неймется поговорить о Барри-Деде. За две недели, пролетевшие после инцидента с ножницами, страсти достигли апогея.

– Уже столько времени прошло, мисс. Как он там?

– Он теперь ослепнет, мисс?

– А он еще в больнице, мисс?

Ответов у меня нет – мне ведь никто не докладывает. Когда я спросила секретаршу начальника тюрьмы, она холодно ответствовала, что меня «проинформируют в случае каких-либо изменений».

Анджела, обычно неиссякаемый источник информации, тоже ничего не рассказывала, поэтому мне оставалось только жить, как жила. Печатки из картофелин уже вырезаны – во избежание новых инцидентов я сделала это сама, – и заключенным остается лишь покрыть картошку черной краской (одобренной начальником тюрьмы) и прижать к странице.

Уровень начальной школы.

Но я не решаюсь даже на миг отвести глаза от обучаемых и с облегчением встречаю конец урока. Поспешно собираюсь: уже стемнело. В темноте территория тюрьмы выглядит незнакомой и страшной.

Я уже хотела запереть дверь и идти расписываться на выходе, как сзади возникла тень. Я так и подскочила. Умом я понимала – передо мной стоит одна из охранниц, но сердце заколотилось от испуга.

– Вас хочет видеть начальник тюрьмы.

В такое время? Значит, Барри скончался в больнице, думала я, следуя за женщиной в белоснежной рубашке с черными погонами. Начнется расследование, меня обвинят в попустительстве, будет море бумажек… Кто-то скажет – поделом негодяю, но другие будут винить меня в недостаточной бдительности. О чем, черт побери, я думала, придя на работу в тюрьму?..

– Элисон, – начальник поманил меня к себе. Он сидел с ничего не выражающим видом. По такому лицу ничего не угадаешь.

На письменном столе перед ним лежал листок.

– Дело в том, Элисон, что дело получило продолжение…

– С Барри все нормально? – вырвалось у меня.

– Ну, это как посмотреть. Жить он будет, но, несмотря на несколько операций, врачам не удалось сохранить ему зрение в травмированном глазу.

Несмотря на облегчение от услышанной новости, я невольно подумала, что это небольшое наказание за жизнь троих детей.

– Боюсь, это не все. Один из наших сотрудников сообщил, что пользовался шкафом с материалами вскоре после того, как, по вашим словам, вы положили ножницы назад. Так вот, шкаф оказался не заперт, на полке были рассыпаны кнопки, а внутри все перевернуто.

– Об этом я ничего не знаю и точно помню, что запирала шкаф. Честное слово. Это не моя вина.

«Не моя вина», – всегда повторяла моя сестра. Она была младше, и на меня автоматически возлагалась ответственность за все.

– А кто утверждает, что шкаф был открыт? – решилась я. – И почему она не заявила об этом сразу?

Ручка двигалась по листку с рапортом.

– Я не вправе открыть вам эту информацию. Дело в том, Элисон, что мы имеем право вас отстранить…

Во рту у меня пересохло. Это и есть подоплека сегодняшнего разговора?

– Но ввиду отсутствия доказательств, подтверждающих вашу вину, я делаю вам предупреждение. – Ручка замерла. Очки сняты с носа. Серо-стальные глаза смотрят прямо на меня. – Мы предложили вам эту должность, Элисон, потому что на нас произвели впечатление ваши художественные способности и то, как вы держались на собеседовании. Но если нечто подобное случится снова, нам придется с вами расстаться.

Я вышла из кабинета. Сердце билось в сумасшедшем ритме – от страха или облегчения, точно не знаю.

Глава 14
Китти

Декабрь 2016 г.

Джонни не пришел в комнату Китти, как обычно.

Она ждала его целую вечность.

– Не… расстраивайся, – сказала Маргарет. – Он… наверное… тебя… бросил. Так и… мой бойфренд… поступил… в другом доме… прежде чем я… попала… сюда.

Джонни не поступил бы так! Правда же? Может, это потому, что она всех подвела на концерте? Горячие слезы беззвучно потекли по щекам. А может, мать забрала Джонни домой, и он нисколько не будет скучать по Китти?

– Китти! Ты еще не спишь?

Сердце Китти воспарило куда-то ввысь при виде юноши с квадратным лицом и короткой толстой шеей, опустившегося на колени у ее кровати.

– Ты здесь! – залопотала Китти.

– Ты думала, я не приду?

Джонни улегся под одеяло рядом с ней.

– Пришлось ждать, пока Дункан заснет. Я ему не доверяю. Он все допытывается, куда это я хожу по ночам.

– М-м-м, м-м-м, запела Китти в полном блаженстве, ощутив тепло тела Джонни, как в другие ночи. Как приятно осязать его кожу!

– Я горжусь твоим выступлением на концерте. Ты была великолепна. Я всегда мечтал, чтобы у меня была девушка.

Ура!

– Ты выйдешь за меня замуж, Китти? Чтобы нам быть вместе навсегда?

Сердце Китти готово было взорваться от чувств. Она никогда не испытывала ничего подобного – это словно лететь и бежать в одно и то же время! И танцевать, и…

Черт, Маргарет проснулась. Она дышала тяжело, с натугой, как всегда во время приступов. Если она не перестанет хрипеть, их застанут!

– Кто… (хрип) здесь?.. Что… (хрип) происходит?..

– Это я, – быстро ответил Джонни. – Не волнуйтесь.

Маргарет хрипела все сильнее – примерно как в прошлый раз, когда отвлекала внимание. Однако сейчас ей стало плохо по-настоящему.

– Кажется, она заболела, – выпалил Джонни. Его голос стал отрывистым от страха. – Надо потянуть за шнур и поднять тревогу.

– Но тогда сюда сбегутся медсестры! – возразила Китти.

– Знаю, что медсестры сбегутся, – сказал Джонни, будто поняв, что сказала Китти, – но нельзя же оставить ее в таком состоянии! Это нехорошо.

Шнур. Сирена. Шаги в коридоре.

Джонни присел на край кровати в расстегнутых брюках.

– Застегни штаны, – прошипела Китти.

Но на этот раз он не понял, что она говорит. Наверное, потому, что успокаивал Маргарет, лежавшую с посиневшими губами.

– Проснись, – умолял Джонни, гладя ее по щеке. – Не умирай!

Не умирай. У Китти кожа покрылась мурашками. Она уже слышала эти слова. Но где?

– Не умирай, Маргарет, – голос Джонни стал громче. Лицо Маргарет было бледным точно мел, словно в нем совсем не осталось крови.

Китти начало трясти. Не умирай. Не умирай.

Глава 15
Элисон

Декабрь 2016 г.

Если бы не последняя фраза начальника тюрьмы, я, может, и рассказала бы ему о записке и фотографии. Но теперь об этом и речи быть не могло – он сочтет это уловкой для отвлечения внимания. Мне нужна эта работа. Буду тише воды, ниже травы.

К привычным ночным кошмарам прибавился новый – уставившийся на меня залитый кровью глаз. Вчера ночью из него сочилась черная жидкость… Проснувшись с криком, я сразу оглядела ночную рубашку. Пятен, конечно, не было, но я все равно бросила ее в стирку вместе с постельным бельем.

Было и кое-что еще. По заявлению самого Барри, он случайно поранился ножницами.

– Значит, его хорошенько припугнули, – объяснила Анджела, когда я обратилась к ней за разъяснениями. – Кто-то в этом вашем классе ненавидит Барри, и, если он проболтается, ему будет еще хуже.

Соответственно, никто из моих учеников «ничего не видел». Полицейские не смогли предъявить обвинения.

– А кто из сотрудников заявил, что шкаф не был заперт? – спросила я Анджелу. – Не понимаю, зачем ему лгать – или тянуть с этим заявлением?

– Может, кто из охраны зло срывает.

– Сможете помочь мне выяснить?

– Дорогая, они же все работают в разное время! Я бы на твоем месте не поднимала волну. Скажи спасибо, что не уволили.

Про себя я давно благодарила судьбу, однако инцидент лишний раз подчеркнул: безопасность здесь чистая фикция.

– А нельзя ли мне все же охранника на занятия? – заикнулась я при заместителе начальника тюрьмы.

В ответ я услышала про нехватку ресурсов. Единственным средством защиты оставался свисток на поясе. Смешно, только мне было не до смеха.

В довершение всего я ощущала откровенно недоброжелательное отношение окружающих. Когда я расписывалась по приезде, ключи передавались мне с подозрительным взглядом, как бы говорившим: «А тебе их можно доверять?» За учениками я теперь следила словно ястреб.

Они мне не доверяют, а я не доверяю им. Зато анонимных посланий больше не было, и мне пришло в голову, что автором мог быть Барри: я же недостаточно высоко оценила его рисунки с кошками. Жуткий тип! Но если я права – а я в этом уверена – то можно больше не волноваться.

В выходные я попыталась развеяться, зайдя в Музей Виктории и Альберта, мой любимый: одни витражные окна столовой чего стоят! По дороге домой я зашла в секонд-хенд обновить свой запас шарфов, но вспомнила слова начальника тюрьмы о том, что в таких магазинах работают заключенные, и выскочила на улицу. Я уже нигде не чувствовала себя в безопасности. Облегчение оттого, что Барри-Дед обезврежен, сменилось смутной тревогой.

Приближалось Рождество – странное время в тюрьме. Мои мужчины на взводе, колючие – очень тоскуют по своим семьям.

На воле (как я выучилась называть внешний мир) царит праздничная, радостная атмосфера. Студенты моего курса витражей очень хотят закончить свои панельки вовремя, в подарок близким. Работа Берил предназначена ее дочери в Йорке.

– Ничего не случится, если отправить почтой? – спросила она.

Я подумала о кропотливой работе, потраченной на красный тюльпан на синем небе.

– А почему вы не хотите дождаться встречи?

– Это будет не раньше Пасхи, – разочарованно протянула Берил.

Йорк не за тридевять земель. Какая же дочь не навещает мать, которая уже плохо ходит и не может приехать сама?

Я тоже редко вижусь с мамой – воспоминания о моей сестре до сих пор тяготят нас обеих. Особенно невесело бывает под Рождество, семейный праздник. Я стараюсь не думать о том страшном декабре, о первом Рождестве после несчастного случая.

Свинцовый Человек единственный не сказал, кому предназначается его витраж. Мне даже стало любопытно. Я все думаю о диснеевских часиках в его кармане. У него есть ребенок? Он женат? Но спрашивать не хочу, чтобы он не воспринял это как попытку флирта. Мой отказ от приглашения на ужин встал между нами невидимым барьером. В другой жизни во мне, возможно, пробудились бы какие-то чувства.

Но я живу сейчас, а не в другой жизни.

Катаясь в тюрьму и обратно, я вижу, как надрываются магазины традиционной праздничной рекламой: купите сейчас и сэкономьте деньги, заставьте близких полюбить вас, осыпав их подарками… Вон сидит на корточках юнец с елочным «дождиком» на голове – вылитый один из моих «студентов», который твердит, что мои уроки «крутые, мисс». От этого у меня словно вырастают крылья, хотя беспричинная глухая тревога упорно не желает отпускать.

Сегодня мы делаем открытки. Не могу назвать их рождественскими, потому что здесь сидят представители разных конфессий, поэтому некоторые заключенные готовят открытки для своих религиозных праздников, приходящихся на другие времена года. Я уже убедилась, что культурное разнообразие в тюрьме очень уважают. Я аккуратно вырезала фигурки дома, собственными ножницами, чтобы не проверять по десять раз, заперт ли шкаф с материалами.

– Красивые, – восхитился Курт, рассматривая красные, серебряные и золотые детали. – А можно я на свою открытку добавлю блесток?

И я снова вспомнила, как много детского осталось в этих на вид вполне взрослых убийцах и насильниках.

Открытки будут выставлены в главном холле, возле кабинета начальника тюрьмы, как и другие работы моих учеников, в том числе портреты.

– А вы свой повесите, мисс? – поинтересовался Курт. – Который с вас Стефан рисовал?

Мне этого совершенно не хочется. Во-первых, портрет напоминает об ужасном случае с ножницами, а во-вторых, сразу приходит на память изуродованная фотография и надпись: «Я тебя достану». Но если я откажусь, получится, что я лишаю Стефана возможности продемонстрировать свою работу. Поэтому портрет в числе прочих отправляется на выставку.

* * *

За неделю до Рождества состоялся концерт с рождественскими (и нерождественскими) песнями и чтениями. После концерта ко мне подошел начальник тюрьмы.

– Я прочел много хороших отзывов о вашей работе. Выставка портретов вызвала большой интерес… – Его рот изогнулся в улыбке. – Но разве разумно было направлять туда и свой портрет?

Я покраснела.

– На занятии оказалось нечетное число учеников, пришлось позволить одному из заключенных рисовать меня.

Он сжал губы.

– Будьте внимательны, Элисон. Не забывайте сохранять дистанцию.

Я пытаюсь, хотела я сказать, но он сразу отошел, смешавшись с прочим руководством и почетными гостями. У меня осталось ощущение, что, хотя я и не забыла запереть шкаф с материалами, я снова села в лужу.

Мне не терпится уехать, хотя я и согласилась поработать между Рождеством и Новым годом.

– У других сотрудников дети, – подчеркнула Анджела. – Им это время необходимо для семьи.

Концерт закончился.

– Счастливого Рождества, мисс, – сказал Курт, когда я готовилась расписаться на выходе.

Мамин дом хранит слишком много воспоминаний, но я по крайней мере не сижу в тюремной камере.

– Спасибо, Курт, и вам тоже.

Сознавая, что слова прозвучали холодно и дежурно, я прошла по главному коридору, мельком взглянув на свой портрет.

В левом нижнем углу появились мелкие красные буквы, которых раньше не было.

СКОРО УВИДИМСЯ.

Во рту разом пересохло. Я-то думала, что Барри-Дед обезврежен, но, получается, эти послания – дело рук кого-то другого? Или преследователей несколько? Здесь меня уже ничто не удивит. Сколько раз я думала уволиться, однако счета сами себя не оплатят…

По рукам побежали мурашки. Я поспешно достала ручку, закрасила надпись и быстро, почти бегом, вошла в канцелярию расписаться.

– Хороших праздников, – сказала секретарь.

Впервые после инцидента с ножницами эта женщина со мной заговорила.

– Спасибо, – пробормотала я, – вам тоже.

Идя к машине, я уговаривала себя, что надпись на портрете – это всего лишь дружеское послание.

Мобильник, оставленный на приборной доске, мигал. Ага, сообщение.

– Элисон? – послышался мамин голос. – Можешь позвонить и сказать, в какое время ты завтра приедешь? Мне не терпится тебя увидеть!

«Скоро увидимся».

Я не могу рассказать ей о записках – мать ни за что не позволит мне вернуться.

Но простенькая фраза завладела моими мыслями. Как ее понимать?

Телефон в руке пискнул – значит, входящий имейл. Из колледжа, где я веду витражный курс. Напоминание о рождественском ужине через пару дней, о котором я совершенно забыла.

Хотя я и не собиралась на нем присутствовать.

Рождество никогда не будет прежним без моей сестры.

Как бы я ни пыталась, перешагнуть это и жить дальше у меня не получается.

Сирены.

Крик.

Или это море?

Волна несется на меня.

Накрывает.

Я под водой.

Снова всплываю.

Крик.

Кофе, пролитый на газету.

Летний домик.

Тут должна быть какая-то связь. Она точно есть…