Buch lesen: «Печальная история братьев Гроссбарт»
Jesse Bullington
THE SAD TALE OF THE BROTHERS GROSSBART
Originally published in English by Orbit.
Published by arrangement with Synopsis Literary Agency, The Cooke Agency International and The Cooke Agency
© 2009 by Jesse Bullington
© Ефрем Лихтенштейн, перевод, 2018
© Валерий Петелин, иллюстрация, 2018
© ООО «Издательство АСТ», 2018
* * *
Посвящается:
Рэйчел
Молли
Джону
Дэвиду
Трэвису
Джонатану
Предисловие
Нельзя сказать, что история братьев Гроссбарт началась, когда пятьсот лет назад в одном немецком монастыре, внутри полупереписанной Библии обнаружился иллюминированный манускрипт с текстом Die Tragödie der Brüder Große Bärte1. Как нельзя сказать, что она закончилась, когда эти бесценные страницы погибли в прошлом веке во время бомбардировки Дрездена. Даже бесчисленные устные предания, которые безымянный монах записал в упомянутый выше фолиант, вряд ли можно счесть подходящей отправной точкой, и, как свидетельствует недавнее академическое оживление, хроника Гроссбартов еще не завершена. Эти средневековые сюжеты всплывают в разных культурах с такой поразительной настойчивостью, что отсутствие внятного современного перевода не поддается объяснению. Читателю доступны лишь немногочисленные перепечатки оригинальных рукописей, сделанные в XIX веке, и давным-давно, к счастью, не переиздававшееся стихотворное переложение Тревора Калеба Уокера. Увы, Уокер был куда лучшим ученым, чем поэтом, о чем явно свидетельствует этот его труд, изданный за счет автора. Все сказанное явилось для меня стимулом пересказать Die Tragödie так, чтобы получившаяся история пришлась бы по вкусу изначальным слушателям.
Здесь следует подчеркнуть различие между историями и историей: вместо того чтобы рассматривать Die Tragödie как собрание независимых фрагментов, сравнимое с относящимся к той же эпохе «Романом о Лисе»2, я взял за основу устремление, о котором неоднократно упоминали сами Гроссбарты, и попытался составить цельное и линейное повествование. Благодаря такому подходу удалось включить в единый сюжет прежде не связанные истории, фрагменты, которые освещают разные аспекты большего нарратива, хотя на первый взгляд и кажутся не имеющими ничего общего, кроме эпохи и места действия. С другой стороны, из-за этой методы возникли сюжетные скачки в тех местах, где опущены однотипные приключения.
Спешу разочаровать коллег, которым наверняка хочется, прежде всего, понять, поддерживает ли автор апологетов Данна и Ардануя или ревизионистов Рахими и Танцер: это переложение предназначено широкой аудитории читателей, не знакомых с историями о Гроссбартах, и, таким образом, оно выходит за рамки академического противостояния. По этой причине, а также чтобы не отвлекать лишний раз читателя, книга лишена аннотаций, а там, где зафиксированы вариации, предпочтение отдано самым популярным сюжетным решениям. Как уже было сказано, приключения Гроссбартов зачастую мало отличаются одно от другого, если не считать места действия (что отражает региональные различия и происхождение первоначальных респондентов). Отмечать все эти расхождения значило бы отречься от цели данного проекта – пересказать историю так, как она звучала бы изначально. В конце концов, немецкий крестьянин ведать не ведал, что его соседи-голландцы ставят их родине в вину порождение Гроссбартов, как торговец из Дордрехта не знал, что немцы из Бад-Эндорфа настаивают, что в его городе родились пресловутые братья.
В этом проявляется пропасть, разделяющая современного читателя и изначальную аудиторию этих историй, чуждую для нас почти до полного непонимания. Первые рассказчики и их слушатели могли, например, отнестись к фантастическим и кровавым элементам рассказов куда серьезнее, поскольку от опасностей ночи их ограждал лишь свет очага или походного костра. Четырнадцатый век, в котором происходили и рассказывались истории, был, по словам Барбары Такман, «ужасным, жестоким, с разобщенностью людей временем, ознаменованным, как многие полагали, торжеством Сатаны».
Однако неслучайно Б. Такман назвала свою монографию, посвященную истории данной эпохи, «Далекое зеркало»3. Трагедии и жестокости того времени могут показаться страшнее, если оценивать их из далекого будущего. Но, несмотря на все, чего мы добились за прошедшие столетия, на земле по-прежнему идут войны, благородные восстания жестоко подавляются, люди подвергаются религиозным гонениям, а голод и болезни уносят жизни невинных. Это не оправдание и не извинение за жестокости, которые встретятся вам на следующих страницах, но попытка дать читателю оптическое стекло, через которое, если потребуется, он смог бы на них взглянуть.
Мы никогда не узнаем, были Гроссбарты героями или злодеями, ибо, как справедливо заметила в своем романе «Рассказ служанки» Маргарет Этвуд: «Можно вызвать Эвридику из царства мертвых, но ее не заставишь ответить; и, обернувшись, чтобы взглянуть на нее, мы лишь на секунду улавливаем промельк, а потом она ускользает из нашей хватки и исчезает»4. Сами Гроссбарты, скорее всего, оскорбились бы, если бы их жизнь связали с таким колдовским делом, как странствие Орфея в Нижний мир. Обиделись бы они и на этот пересказ своей биографии. Но одобрили или осудили бы их средневековые слушатели, мы никогда не узнаем. Эта история эксгумирована для нашего просвещения, и, хотя я кое-что исправил, чтобы не оскорблять чуткую современную душу, ее дух в полной сохранности и потому неистребим. Маргарет Этвуд продолжает: «Прошлое – великая темь, что полнится эхом. Быть может, к нам донесутся оттуда голоса; но речь их пропитана мраком материнской материи, из коей они явились; и как бы мы ни старались, не всегда удается с точностью их расшифровать в прояснившемся свете наших дней». Приняв эту мудрость, давайте навострим уши и прищурим глаза, чтобы увидеть и услышать братьев Гроссбартов и начало истории в Бад-Эндорфе5.
I
Первое богохульство
Сказать, что братья Гроссбарт были жестокими и корыстными душегубами, значило бы возвести напраслину на худших из разбойников с большой дороги. А назвать их кровожадными свиньями значило бы смертельно оскорбить даже самых грязных боровов. Они были Гроссбартами с ног до головы, во многих странах и землях эта фамилия все еще имеет серьезный вес. Хоть братья и не были такими омерзительными, как их отец, или такими хитрыми, как их дед, на деле они оказались хуже, чем оба этих ужасных человека. Кровь может испортиться за одно поколение, а может веками очищаться, чтобы породить нечто поистине чудовищное. Так и произошло с кошмарными близнецами – Гегелем и Манфридом.
Оба были среднего роста, но щуплого телосложения. Манфрид мог похвастать непропорционально большими ушами, а размеру и форме носа Гегеля позавидовала бы не одна репа. Медно-рыжим волосам и бровям Гегеля отвечала серебристо-серая шевелюра брата. Худые лица обоих покрывали оспины. Им едва исполнилось по двадцать пять лет, а они отрастили бороды такой потрясающей длины, что даже с близкого расстояния их можно было принять за стариков. Братья вечно и ожесточенно спорили, чья борода длиннее.
Прежде чем их отца поймали и повесили в какой-то унылой деревеньке далеко на севере, тот успел преподать сыновьям семейное ремесло; если, конечно, разграбление могил можно счесть достойной профессией. Задолго до времен их прадеда фамилия Гроссбарт связывалась с самым подлым мошенничеством, но лишь когда кладбища превратились в нечто большее, чем просто земля горшечника6, семья обрела свое истинное призвание. Отец бросил их, когда братья едва могли удержать в руках лом, и отправился на поиски богатства и удачи, как его собственный отец однажды исчез, когда сам он был начинающим воришкой.
По слухам, старший Гроссбарт умер в ошеломительном богатстве где-то в пустыне на юге, где древние гробницы превосходят самые великие замки Священной Римской империи и по размеру, и по убранству. Так младший Гроссбарт говорил своим сыновьям, но весьма сомнительно, что в его болтовне содержалось хотя бы малое и усохшее зернышко истины. Братья твердо верили, что отец отыскал деда в Гипте, а их самих бросил на произвол судьбы и жестокой, вечно пьяной матери. Даже узнай они, что отец на самом деле стал поживой для ворон и умер без гроша за душой, вряд ли изменили бы ход своей жизни. Разве что проклинали бы его реже – или чаще, тут трудно угадать.
Дядюшка сомнительного родства и побуждений забрал братьев у безумной матери и взял под крыло на время взросления. Кем бы он ни приходился мальчикам на самом деле, борода у него была неоспоримо длинной, и он, как всякий прежний Гроссбарт, был всегда рад вскрыть склеп и унести оттуда неблаговидную добычу. После нескольких столкновений с местными властями, из которых им чудом удалось выбраться, дядюшка растворился в ночи, прихватив с собой все их имущество. Обездоленным братьям осталось вернуться к матери, решительно настроившись украсть все, что не пропила и не растеряла за минувшие годы эта сморщенная старуха.
С лачугой, где братья родились, годы обошлись хуже, чем с ними: замшелая крыша обвалилась, пока они с дядюшкой разоряли погосты в долине Дуная. Пропахшая плесенью хибара служила убежищем только барсуку, которым Гроссбарты пообедали, получив лишь легкие ранения от когтей сонного зверя. Братья отправились к усадебной конюшне, где узнали, что их мать умерла зимой и теперь лежит вместе с остальными в кургане за городом. Под проливным дождем братья Гроссбарт плюнули на невысокий холм и поклялись, что сами упокоятся в величественных гробницах неверных или вовсе не узнают покоя.
Всего имущества у них было – две широкополые шляпы, зловонная одежда да инструменты. Но вид нищей могилы, в которой гнила их ничтожная родительница, взбодрил братьев, они приготовились к странствию на юг. Однако для такой экспедиции потребовалось бы больше припасов, чем пара ломов и маленький кусочек металла, бывший некогда монетой, так что Гроссбарты решили свести кое с кем счеты. Жидкая грязь затекала в их ботинки, тщетно пытаясь замедлить зловещее шествие братьев.
Свободный крестьянин Генрих всю жизнь выращивал репу на своем наделе неподалеку от городской стены. Его тяжкая доля осложнялась бедными урожаями и негодным состоянием ограды вокруг поля. В детстве братья частенько крали у него недозрелые овощи, но однажды Генрих подстерег воришек. Не пожелав воспользоваться хлыстом или руками, справедливо разгневанный крестьянин отлупил их лопатой. Расквашенный нос Манфрида так никогда и не принял прежнюю форму, а левая ягодица Гегеля по сей день несла позорный след встречи с лопатой.
С самого исчезновения проклятых мальчишек Генрих обрел плодородие – как на своем поле, так и в постели, которую делил с женой и детьми. Две дочки присоединились к старшей сестре и брату, и стареющий крестьянин радовался, что есть руки, которые скоро можно будет приобщить к делу. Генрих даже сумел скопить денег, чтобы купить здорового коня вместо старой клячи, и уже почти отдал своему другу Эгону все, что задолжал за телегу, которую тот для него смастерил.
Не щадя посевов, братья Гроссбарт пересекли поле и подошли к темному дому, когда грозовые тучи окончательно затмили слабый лунный свет. Однако их глаза давно привыкли к ночной темени, и братья приметили, что крестьянин выстроил небольшой сарай рядом с домом. Оба одновременно сплюнули на дверь и, обменявшись ухмылками, принялись молотить по ней кулаками.
– Пожар! – заревел Манфрид.
– Пожар! – вторил ему Гегель.
– Город горит, Генрих!
– Генрих, всех зовут на помощь!
Генрих так спешил подсобить соседям, что выскочил из постели, не обратив внимания на стук дождя по крыше, и распахнул дверь. Трескучая лучина у него в руке осветила не встревоженных горожан, а уродливые рожи братьев Гроссбарт. Генрих мгновенно их признал, взвизгнул, выронил лучину и попытался захлопнуть дверь.
Но Гроссбарты оказались быстрее и выволокли беднягу под дождь. Крестьянин замахнулся, чтобы ударить Гегеля, но Манфрид пнул Генриха под колено прежде, чем тот успел нанести удар. Генрих вывернулся в падении и попытался ухватить Манфрида, когда Гегель крепко заехал крестьянину по шее. Генрих извивался в грязи, пока братья его охаживали, но, стоило ему вконец отчаяться, когда кровь потекла у него из носа и рта, как на крыльце возникла его жена Герти с топором в руках.
Если бы нос Манфрида не был сплющен, топор наверняка бы его отхватил, когда женщина поскользнулась на мокрой земле. Гегель повалил ее, и оба покатились в грязи, пока муж Герти стонал, а Манфрид подхватил топор. Крестьянка укусила Гегеля за лицо и вцепилась ногтями в ухо, но потом Гегель увидел, как его брат заносит топор, и откатился в сторону, когда лезвие обрушилось ей на спину. Сквозь мутную пленку грязи, залившей ему лицо, Генрих смотрел, как его жена забилась в конвульсиях и обмочилась, а дождь сменился мелкой моросью, пока она истекала кровью в истоптанной жиже.
Братья никогда прежде не убивали человека, но ни один из них не ощутил даже слабого укола совести, совершив такое гнусное преступление. Генрих пополз к Герти, Гегель заглянул в сарай, а Манфрид вошел в дом детских слез. Гегель запряг коня, бросил на дно телеги лопату Генриха и мешок репы, а затем вывел его наружу.
В темном доме старшая дочь Генриха бросилась на Манфрида с ножом, но тот встретил ее рывок ударом топора. И, хотя Гроссбарт великодушно хотел только оглушить ее обухом, металл проломил череп, и девушка упала. Две малышки рыдали в кровати, а единственный сын съежился у тела погибшей сестры. Приметив рядом с небольшой кучкой лучин свечу из свиного сала, Манфрид сунул ее в карман, зажег вымазанную жиром тростинку от углей в очаге и осмотрел помещение.
Стащив с кровати и детей одеяла, он бросил на них лучины, несколько ножей и пару клубней, что жарились на очаге, а затем перетянул узел бечевкой. Манфрид задул лучину, спрятал ее в карман и перешагнул через всхлипывавшего мальчишку. Во дворе ждали конь и телега, но ни брата, ни Генриха не было видно.
Манфрид бросил узел из одеял в телегу и огляделся, пока его глаза быстро наново приспосабливались к дождливой ночи вокруг. Он увидел Генриха на расстоянии пятидесяти шагов: крестьянин, поскальзываясь, бежал, а за ним безмолвно гнался Гегель. Гроссбарт прыгнул, пытаясь ухватить беглеца за ноги и повалить его, но промахнулся и сам упал лицом в грязь. Генрих оторвался и помчался в сторону города.
Сложив ладони рупором, Манфрид заорал:
– У меня тут малыши, Генрих! Возвращайся! Сбежишь, им конец!
Генрих пробежал еще несколько шагов, затем перешел на шаг на самой периферии обзора Манфрида. Гегель поднялся и бросил на крестьянина злобный взгляд, но понимал, что нельзя его вспугнуть неуместной попыткой догнать. Поэтому поспешил к брату, и, когда Генрих потрусил обратно в сторону фермы, принялся шептать в огромное ухо.
– Будут последствия, – проговорил Гегель. – Точно будут.
– Он на нас весь город спустит, – согласился его брат. – Это нечестно, ведь его жена пыталась нас убить.
Манфрид коснулся давно сросшегося носа.
– Мы лишь сводили счеты, ей не стоило лезть, да еще с топором.
Гегель потер шрам пониже спины.
Генрих подошел к братьям, лишь инстинктивно ухватив суть их слов. Всякий добрый крестьянин любит своего сына даже больше, чем жену, и Генрих понимал, что Гроссбарты без колебаний прикончат юного Бреннена. Генрих расплылся в безумной ухмылке, думая о том, как завтра поутру весь город сплотится вокруг его утраты, выследит этих псов и вздернет на виселице.
Крестьянин сурово посмотрел на Гегеля, но тот не остался в долгу и ударил Генриха в нос. Голова у него закружилась, а затем Генрих почувствовал, как его вяжут, будто непослушное чучело – веревка врезалась в лодыжки и запястья. Генрих, словно в тумане, увидел, как Манфрид вернулся в дом, а потом резко очнулся, когда в дверном проеме заплясал свет. Манфрид бросил несколько углей из очага в солому на кровати, и крики девочек слились, когда всю постель охватил огонь. Манфрид вновь вышел наружу, волоча за собой одной рукой почти потерявшего сознание Бреннена и сжимая в другой клубень репы.
– Не так все должно было пойти, – заявил Манфрид. – Ты нас вынудил…
– Дважды нас обидел, – согласился Гегель.
– Прошу вас. – Покрасневшие глаза Генриха метались между сыном и огнем в доме. – Простите меня, парни, честное слово. Отпустите его и пощадите малышек. – Крики девочек становились все громче. – Бога ради, проявите милосердие!
– Милосердие – потребная добродетель, – проговорил Гегель, потирая деревянный образок Богородицы, который сорвал вместе с ремешком с шеи Герти. – Покажи ему милосердие, брат.
– Разумные слова, – согласился Манфрид и поставил мальчика на ноги лицом к отцу.
– Да, – выдохнул Генрих, слезы промывали дорожки в грязи на лице гордого крестьянина. – А теперь девочек, девочек отпустите!
– Они уже в пути, – сказал Манфрид, взглянув на дымок, взвившийся над крышей, и перерезал мальчику горло.
Если Гегель и счел такую кару слишком суровой, он ничего не сказал. Ночь лишила кровь причастного цвета, так что в лицо Генриху хлынула просто какая-то черная жидкость. Бреннен качнулся вперед, растерянность в его глазах разбила отцу сердце, а губы беззвучно шевелились в грязи.
– Благословенна Дева Мария, – нараспев произнес Гегель, целуя ворованный образок.
– И благословенны мы тоже, – закончил Манфрид, откусив кусочек от теплого клубня.
Девочки в горящем доме замолкли, когда Гроссбарты выезжали со двора: Гегель на коне, а Манфрид в телеге. Они заткнули Генриху рот клубнем, так что тот не мог даже молиться. Братья повернули на проселок, который вел на юг, в горы. Дождь прекратился, когда Гроссбарты неторопливо пустились в бега.
II
Негодяи в бегах
Увидев в утреннем свете клубы дыма, которые поднимались к небу над тлеющими останками дома Генриха, на пожар сбежались жители городка. Через час большинство из них вновь взяли себя в руки, оправившись после потрясения, которое испытали при виде следов кровавой расправы. Вопреки собственным возражениям Генрих все же позволил увести себя в деревню, чтобы отогреть кости и нутро, если не душу, а полдюжины мужчин, бывших местными присяжными, поскакали на юг. Они одолжили коней различной ценности и взяли в дорогу еды на два дня, а Гунтер, подручный хозяина усадьбы, прихватил с собой трех лучших псов. Он также сумел убедить своего господина в необходимости выдать присяжным несколько арбалетов и меч. Другие тоже собрали все оружие, до какого смогли дотянуться, хотя все были согласны, что беглецов надо вернуть живыми, чтобы Генрих увидел, как их повесят.
Гунтер, который отлично знал имя Гроссбартов, клял себя за то, что не заподозрил ничего дурного, когда братья явились прошлым вечером к усадьбе, но утешался мыслью о том, что ни один добрый человек и подумать бы не смог о таком злодействе. Однако у Гунтера тоже были жена и трое сыновей, так что, хоть он и не назвал бы Генриха среди своих ближайших друзей, считал, что никто не заслуживает такой утраты. Он мог бы послать своих мальчиков помочь Генриху во время следующего посева, но отлично понимал, что это паршивая замена родным детям.
Присяжные скакали так быстро, как только позволяли их клячи, спешно пересекли поля и предгорья. Ветер пробирал всадников до костей, но солнце выжгло тяжелые тучи и высушило грязь. Телега оставила в ней глубокие рытвины, которые вместе с нюхом гончих не позволяли присяжным сбиться со следа. Даже если убийцы ехали без отдыха, Гунтер был уверен, что их удастся нагнать к закату. Он молил Бога, чтобы негодяи мирно сдались, увидев, что перевес не на их стороне, но сомневался в таком исходе. Это ведь были Гроссбарты.
Будучи Гроссбартами, Гегель и Манфрид не думали отдыхать, а почти загнали коня и остановились лишь перед самой зарей. Даже если бы они хотели продолжить путь, тропа затерялась среди темных деревьев, так что до рассвета ее было не разглядеть. Братья добрались до густого леса, который отделял собственно горы от пологих холмов, где прошло их детство. Манфрид отыскал ручей, чтобы напоить взмыленного коня. Он обтер животное, пока Гегель спал, и даже щедро предложил репу, но конь задрал нос и принялся щипать траву на опушке, прежде чем смежить веки.
Когда солнце поднялось, Манфрид разбудил обоих и, пока его брат запрягал коня, выстругал гребешок для бороды из ольховой ветки. Вскоре они уже тряслись по каменистой дороге, плохо приспособленной для крестьянской телеги. Оба принялись подергивать себя за бороды, размышляя одновременно об одном и том же.
– Может, на восток поехали, – сказал через пару часов Гегель.
– Неа, – возразил Манфрид, останавливая телегу, чтобы убрать с дороги упавший сук. – Они скумекают, что мы рванули на юг, других-то городов в округе почти нет.
– Тогда они сейчас выезжают, – буркнул Гегель.
– Если этот ублюдок не сумел высвободиться пораньше, сейчас его уже кто-то нашел. Всю ночь небось голосил. А кабы я ему тоже горло перерезал, не смог бы позвать на помощь.
– Так-то оно так, но тогда бы некому было усвоить урок, а ему еще надо было здоровую репу прожевать.
– Это верно, – согласился Манфрид.
– Так что они наверняка за нами пустились.
– Да, – протянул Манфрид, – и верхом они нас нагонят еще до темноты.
– Если не раньше, – фыркнул Гегель и сплюнул на запыхавшегося коня.
– Не стоило морочиться с телегой, – заявил Манфрид.
– На своем горбу одеяла хочешь тащить? Репу тоже? Нет уж, спасибо. Только телеги оправдывают существование коней. Они для телег и нужны.
По невыразимой и не до конца понятной причине Гегель всегда не доверял четвероногим тварям. Наверное, потому, что ног у них слишком много.
– Вот еще. А что мы, по-твоему, есть будем, когда репа закончится?
– Правда, чистая правда.
Братья расхохотались, затем Манфрид вновь посерьезнел:
– Стало быть, будет у нас преимущество, потому что мы впереди, а они сзади. Давай-ка прогоним телегу еще чуток вперед, потом привяжем коня к дереву, а сами рванем назад через лес? Устроим им нежданку.
– Нет, это не слишком хитро. Вон там, за деревьями, видно, где дорога вверх по склону забирает. Там и подождем. Будем повыше их, брат, и все преимущество.
– Ну, лучше так, чем никак. Вырежу я, пожалуй, нам пару копий.
Манфрид спрыгнул с телеги и пошел рядом, выглядывая в лесу подходящие ветви. Опасная горная тропа не позволяла ехать быстро, так что Манфрид не отставал. Бросив на дно телеги несколько длинных веток, он снова забрался на свое место и принялся за работу.
Гунтер остановил присяжных там, где дорога начала петлять, взбираясь по склону горы. Только благодаря заезжим охотникам и их куда более здравомыслящей добыче тропа не совсем заросла. Огромные деревья защитили бы преследователей от лавины, но мест, где беглецы могли бы устроить засаду, здесь было хоть отбавляй. Гончие уселись так далеко от коней, как позволяли поводки, и Гунтер спешился, чтобы напоить их.
За оставшийся до заката час присяжные едва успеют доехать до перевала. С тяжелым вздохом Гунтер спустил псов с привязи и увидел, как собаки радостно устремились вверх по тропе. Он надеялся догнать убийц прежде, чем дорога начнет петлять, но по лесу присяжные ехали медленно, чтобы не пропустить след, если Гроссбарты вознамерились сойти с тропы. Может, конечно, беглецы решили спуститься по противоположному склону, а не залечь и ждать, но Гунтер в этом сомневался. Братья были жестоки, а единственным преимуществом горожан, кроме численного, было то, что они хоть несколько часов поспали прошлой ночью.
– Скачите как можно быстрее, – крикнул Гунтер, – но оставляйте между собой и следующим всадником зазор в несколько коней!
Густой лес сменился каменистыми осыпями и живучими соснами, которые, казалось, росли прямо из скальной породы. Заходящее солнце освещало тропу, которую до конца недели щедро засолит снег, и всадники ощутили тяжесть не только своего оружия, но и страха. Впереди скакал Гунтер, следом ехал его племянник Курт, за ними – плотник Эгон, а замыкали крестьяне Бертрам, Ганс и Гельмут. Гончие подняли лай и рванулись вперед. Гунтер поехал следом, пристально разглядывая три поворота дороги, прежде чем псы скрылись из глаз.
Самый крутой отрезок тропы проходил рядом с вершиной, где дорога выравнивалась на перевале. Манфрид засел за поваленным деревом и мелким валуном у последнего поворота с большой кучей камней и своими копьями. Везде, где осыпь и скалы оставляли участки земли, склон покрывала бурая трава, а на полпути к следующему повороту Гегель закончил размахивать лопатой и ломом: он выломал камни и раскопал твердую землю под ними, устроив столько ям для конских ног, сколько успел. Теперь он поспешно маскировал ловушки мертвой травой. Гончие, которые рванулись к нему по тропе снизу, слишком запыхались, чтобы лаять, но Гегель все равно их почуял.
Собак Гегель ненавидел больше, чем остальных четвероногих тварей вместе взятых, поэтому сразу замахнулся лопатой. Увидев добычу, псы бросились к нему. Лопата врезалась в лоб первой гончей, так что та покатилась к обочине, но прежде чем Гроссбарт успел ударить снова, оставшиеся две собаки прыгнули. Одна щелкнула зубами рядом с рукой Гегеля и приземлилась у него за спиной, а другая вцепилась в лодыжку. Пошатнувшись, он вогнал клинок лопаты в шею гончей и перебил ей позвоночник. Однако даже смертельный удар не заставил пса разжать зубы, глубоко вошедшие в тело.
Манфрид прикусил губу, его взгляд метался между братом и всадниками, которые как раз показались на повороте дороги внизу. Как только пес позади Гегеля прыгнул, тот крутанулся на месте и отбил нападение черенком лопаты, но потерял равновесие и упал. Увидев, как Гегель споткнулся о труп собаки, впившейся ему в лодыжку, Манфрид сполз вниз по склону. Пес, которого Гегель оглушил первым, поднялся на ноги, но Манфрид уже выскочил на тропу, сжимая в руке лом.
Манфрид услышал топот копыт, но лежащий Гегель слышал только рычание пса, норовившего вцепиться ему в лицо. Гегель резко откинулся назад, так что клыки ухватили лишь его ухо и кусок кожи. И тогда – в знак вящей ненависти к этой твари и всему ее роду – Гроссбарт обхватил руками гончую и сжал зубы на ее поросшей шерстью глотке. Пес смешался, взвизгнул и попытался вырваться, но Гегель притянул его ближе, разорвал шкуру и вгрызся в мясо. Давясь грязной, вонючей собачьей плотью, он раскрыл рот пошире, чтобы обхватить зубами вены.
Спускаясь, Манфрид успел обернуть левую руку запасным одеялом и теперь легко спровоцировал раненую собаку. Он ворчал и размахивал рукой до тех пор, пока пес не бросился на моток ткани, и, стоило животному укусить, Гроссбарт вышиб ему мозги ломом. Засунув оружие за пояс, он приподнял содрогающееся тело собаки и бросился к обочине. Узнав на тропе внизу Гунтера, Манфрид швырнул в него мертвым псом и поспешил обратно наверх, в свое гнездо.
– Шевели ногами, братец! – прохрипел он.
Гегель сломал челюсть мертвой гончей у себя на лодыжке, а пес, которому он прокусил глотку, истекал кровью рядом на земле. Услышав конский топот, Гегель захромал так быстро, как только мог, следом за братом. Место для засады они выбрали благодаря обрывистым склонам и крутому подъему, так что у Гегеля не было шансов добраться до поворота, за которым скрылся Манфрид, прежде, чем всадники настигнут его. Поэтому Гроссбарт бросился за ближайший валун ровно в тот миг, когда из-за поворота внизу показался Гунтер.
Любимая сука Гунтера чуть не выбила его из седла, и будь конь не так измотан, он наверняка встал бы на дыбы от страха. Собачья кровь промочила рубаху, а на плече стал набухать синяк, но Гунтер пришпорил коня и закричал своим спутникам:
– Мы их догнали, ребята!
Увидев, что на следующем отрезке тропы нет никого, кроме еще одного убитого пса и нескольких валунов, Гунтер погнал своего скакуна вверх по крутому склону. Осторожный конь сумел избежать ям, которые выкопал Гегель, промчался мимо съежившегося Гроссбарта и скрылся за следующим поворотом. Краем глаза Гунтер приметил Гегеля, но, прежде чем успел рвануть назад, убийцы сделали свой ход.
Ехавший следом за дядей Курт увидел Гегеля, только когда клинок лопаты впился ему в безымянную кость и повалил с лошади. Перепуганный конь попятился и вступил в ловушку, где с хрустом подломил путовый сустав и рухнул прямо на Курта, прежде чем тот успел моргнуть. Лошадь придавила юношу и раздробила ему ноги, когда принялась отчаянно кататься и брыкаться. Гегель увидел, что из-за поворота выезжает следующий всадник, и поспешно бросился в обход обезумевшего коня, чтобы подобрать упавший арбалет, отлетевший на безопасное расстояние от копыт. Курт этого даже не заметил – падение выбило ему воздух из легких, а конь продолжал своим весом дробить кости ног и таза.
Гунтер прицелился в Гегеля, но уронил арбалет, когда камень, брошенный из укрытия Манфридом, врезался ему в висок. Кровь тут же залила глаз, но Гунтер быстро спешился, чтобы встревоженный конь оказался между ним и невидимым негодяем. Он подхватил с земли арбалет, но следующий камень так больно стукнул коня, что тот рванулся вверх по дороге, и Гунтер был вынужден отпустить поводья, чтобы животное не поволокло его за собой. Заряжая вторую стрелу, Гунтер прищурился и сумел разглядеть в сгустившихся сумерках силуэт Манфрида.
Эгон остановил своего коня на повороте и, потрясенный, уставился, как бьется лошадь Курта, придавив к земле всадника, над которым нависла темная фигура. Эгон не понимал, что делать дальше. Из оружия у него был только топор, так что плотник спешился и привязал лошадь к соседнему деревцу. Бертрам промчался мимо растерявшегося Эгона; он пустил коня аллюром, настолько близким к галопу, насколько позволял крутой склон. В отличие от прочих, он служил присяжным в нескольких подобных случаях, и сомнений, что делать, у него не было: Бертрам увидел Гроссбарта и собирался затоптать его конем.
Гегель подхватил арбалет Курта – чудом уцелевший, но разряженный. Снизу к нему скакал Бертрам, и все мускулы Гегеля напряглись в ожидании. Когда конь и всадник почти добрались до него, Гроссбарт прыгнул назад между молотивших воздух ног упавшей лошади Курта и покатился по тропе. Бертрам пришпорил коня, чтобы заставить его перепрыгнуть покалеченного сородича, но растерявшееся животное повернуло в сторону, чтобы объехать его. Узкий край тропы подался под копытами, и на миг показалось, будто человек и конь скачут прямо по склону горы, прежде чем они завертелись, покатившись вниз и кувыркаясь друг через друга.