Buch lesen: «Лотос»

Schriftart:

Jennifer Hartmann

LOTUS

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Заблудшие и блуждающие,
Вы найдете свой путь.

Пролог

– Убирайся с дороги, урод!

Я отпрыгиваю назад. Мимо меня проносятся громкие и невероятно быстрые машины, ослепляющие ярким светом. Горло сдавливает паника, когда я, спотыкаясь, бреду по обочине дороги.

Это сон.

Внутри машин прячутся люди, некоторые высовываются из окон и направляют на меня какое-то устройство. Они дышат этим воздухом. Они пренебрежительно смотрят в мою сторону, смеясь и выкрикивая колкости в сумрак.

Все это не может происходить на самом деле.

Я срываюсь на бег, – сумасшествие разливается по моим венам. Звук сердцебиения, почти взрывающийся в ушах, заставляет мои ноги слабеть с каждым шагом. Здесь слишком шумно, слишком безумно. Чувствую, как задыхаюсь.

Прямо во время бега я расстегиваю молнию на своем защитном костюме и частично стягиваю его. Затем тянусь за маской.

И колеблюсь.

Звук ревущего клаксона пугает меня, и я чуть не спотыкаюсь. Фары мчащихся машин тут же подсвечивают меня, являя миру пропитанные кровью грудь и брюки. Холодный воздух впивается в кожу.

Прежде чем успеваю все обдумать, я срываю с себя маску – мой последний защитный барьер.

Я делаю глубокие вдохи, позволяя морозному воздуху впервые за десятилетия наполнить мои легкие. Боже, это великолепно. Непревзойденно. Я поглощаю кислород, как жизненно необходимую воду и пищу, и наслаждаюсь землистым зимним запахом, который давно забыл.

Затем я чувствую аромат еще чего-то терпкого. Какие-то испарения.

Мое сердце колотится от страха.

О боже… пары.

Брэдфорд был прав.

Я совершил роковую ошибку.

Схватившись за горло, я жду смерти. Грудь сдавлена, легкие горят. Колени подкашиваются, и я падаю на гравий, сильно ударяясь. Машины продолжают проезжать, обдавая меня пылью и грязью. Сквозь затуманенное зрение я вижу, как одна из них останавливается рядом, а через несколько мгновений понимаю, что ко мне кто-то приближается. Мое дыхание учащается.

– Сэр? С вами все в порядке, сэр? – Этот голос так напоминает Брэдфорда. – Кажется, у вас паническая атака. Я позвоню в 911.

Голос затихает, я задыхаюсь и постепенно теряю сознание. Ядовитые пары поглощают меня, вытягивая жизнь. Я принимаю позу эмбриона и прерывисто шепчу, пока все погружается во тьму:

– Лотос…

Черный Лотос был повержен.

Глава 1
Сидни

Я не хотела снова выглядеть странно перед соседями, поэтому, выходя за почтой, я накинула обычный халат. Хотя мои соседи привыкли видеть меня в измазанных краской пижамных штанах, необычных шапочках, разных носках и огромных футболках с принтами девяностых годов. И обычно все это красовалось на мне одновременно.

Итак, халат был моим новым шагом. Я гордилась собой.

Но потом я поскользнулась на льду и распласталась на подъездной дорожке, прямо лицом к неподалеку стоящей Лорне Гибсон. Во время падения пояс халата развязался, и моя грудь вывалилась наружу. Что ж, по крайней мере, на мне было нижнее белье. Это зрелище побудило старушку схватиться за четки и перекреститься дюжину раз.

Я поправляю одежду и поднимаюсь на ноги, постанывая от пульсирующей боли в копчике. После этого машу рукой Лорне, уронившей свою почту и теперь смотрящей куда-то в небеса. Наверняка она молится, чтобы Бог спас мою душу.

– Я в порядке! – наигранно бодро кричу я. Она игнорирует меня, продолжая петь «Аве Мария». – Трусики с леопардовым принтом продаются в Victoria’s Secret, если вам интересно. Супердышащие!

Лорна ахает, прижимая руку к сердцу, и качает головой, глядя на меня с другого конца двора. Она выглядит так, словно хочет лично провести со мной обряд изгнания нечистой силы.

– Богохульное дитя, – бормочет она, прежде чем подхватывает свою почту и убегает домой.

Сидни Невилл. Святотатственная бродяга с Брайарвуд-лейн.

Я невозмутимо хихикаю себе под нос. Лорна ненавидит меня с тех пор, как я вежливо отклонила ее предложение вступить в библейский клуб несколько лет назад. Я предполагаю, это что-то вроде книжного клуба, где есть только одна книга – Библия.

Учитывая, что я люблю читать мрачные романы с большим количеством сцен секса и откровенных выражений, уверена, что скучала бы там и задавалась вопросом, когда же Адам и Ева, наконец, пустятся во все тяжкие.

– Ты в порядке, Сидни?

Я массирую свой зад, затем завязываю халат и поворачиваюсь лицом к соседнему дому. Гейб высовывает голову из-за двери с москитной сеткой, озабоченно нахмурившись.

Я усмехаюсь, пожимая плечами.

– О, знаешь, просто выбешиваю старушек еще до того, как успела выпить кофе с утра. Как обычно.

– Бунтовщица, – подмигивает он, опираясь локтем о раму. – Ты ушиблась?

– Пострадали только моя гордость и блестящая репутация.

– Значит, ты в порядке.

– Лучше всех, – я широко улыбаюсь. – Устроим марафон «Всегда солнечно»¹ сегодня вечером?

Он указывает на меня пальцем:

– Если сделаешь тот соус для тако, то это свидание.

Я приветливо салютую ему и наблюдаю, как он исчезает внутри дома.

Гейб Веллингтон – мой лучший друг. Мы как брат и сестра, росшие вместе последние двадцать шесть лет. Я переехала в этот дом со своими родителями, когда мне было всего три, а в прошлом году купила его у них, так как папа вышел на пенсию и захотел осуществить свою давнюю мечту – жить на поле для гольфа.

Гейб же вырос в соседнем доме со своим отцом и мачехой.

И Оливером.

Но мы больше не говорим о нем.

Мачеха Гейба скончалась более десяти лет назад, а его отец, Трэвис Веллингтон, снова женился и передал право собственности на дом своему сыну.

Итак, мы по-прежнему соседи, по-прежнему друзья и по-прежнему вместе принимаем ужасные решения.

Я захожу в дом, просматривая выписки по своей кредитной карте и уведомления об оплате коммунальных услуг. После сдвигаю очки в темной оправе на переносицу, вспоминая те дни, когда я с нетерпением ждала подписку на «Teen Beat» и набитые деньгами открытки от бабули.

Моя полосатая кошка Алексис мурлычет, кружа вокруг моих ног. Прежде чем наклониться и поднять ее, я поправляю свои собранные в неаккуратный пучок волосы. Затем направляюсь с рыжим котом под мышкой в кабинет, готовая разобраться с электронной почтой и приступить к работе. В первую очередь я графический дизайнер, который специализируется на создании веб-сайтов. Во всяком случае, это то, что оплачивает мои счета.

Еще я рисую.

Живопись – моя истинная страсть. И я счастлива, что она дает мне дополнительную финансовую подушку, которая обеспечивает меня кофе и пошлыми книжками. Несколько моих работ были представлены в художественных галереях, а еще на аукционах. Кроме того, я посещаю ярмарки ремесел и выставки, а также выполняю личные заказы через свой магазин Etsy.

Во многих отношениях это жизнь мечты. Я независима, работаю из дома, занимаюсь любимым делом. Я даже иногда подрабатываю барменом по выходным, притворяясь, что у меня есть обычная жизнь за пределами «Фейсбук»² и моей кошки.

Но я не буду лгать и говорить, что у меня все идеально – чаще всего я чувствую себя очень одиноко. Мои родители находятся в часе езды отсюда, а у моей сестры Клементины своя жизнь, в которой фигурируют маленькая дочь и запутанный бракоразводный процесс.

Включив ноутбук и устроившись поудобнее с кружкой кофе, я принимаюсь за работу: просматриваю электронную почту и переписываюсь с одним из моих любимых авторов романов, для которого я имею честь разрабатывать веб-сайт.

Когда я тянусь за своим мобильным телефоном, чтобы включить плейлист Lord Huron, я случайно толкаю локтем Алексис, которая вскакивает из-за стола и опрокидывает мой кофе.

– Черт! – ругаюсь я, осознав, что мой арабский мокко только что пролился на стопку картин, которые я положила рядом со своим рабочим местом. – Нет, нет, нет…

Я действую быстро, хватаю попавшуюся футболку и мчусь обратно на место преступления. У меня перехватывает дыхание, когда я замечаю картину, пострадавшую больше всего.

Это произведение с изображением Оливера Линча.

Моего лучшего друга в детстве.

Сводного брата Гейба.

Маленького мальчика, который пропал четвертого июля почти двадцать два года назад.

Я лихорадочно начинаю вытирать портрет, на глаза наворачиваются слезы.

Только не этот. Пожалуйста, только не он.

Я работала над этой картиной долгие восемь месяцев. Она была создана на основе фотографии Оливера, которую средства массовой информации изменили, сделав его старше, а затем распространили. Это образ того, как он мог бы выглядеть сегодня, если был бы еще жив.

Футболка впитывает темный кофе, и я наблюдаю, как он проникает в хлопчатобумажную ткань. Затем откладываю ее в сторону, и провожу пальцем по линии подбородка Оливера. Прошло более двух десятилетий, но рана кажется свежей. Сердце до сих пор колет, когда я думаю о мальчике со светло-каштановыми волосами и глазами цвета багрового заката. Я все еще слышу его смех и представляю его перепачканный грязью комбинезон.

Иногда, клянусь, я чувствую его или даже слышу, как он шепчет мое имя…

Сид.

Старая спальня Оливера примыкает к моему кабинету, который раньше был игровой комнатой. У меня сохранились яркие воспоминания о том, как мы выкрикивали шутки «тук-тук» из окна в окно, играли в «телефон» с помощью веревки и двух консервных банок, а также рассказывали истории о привидениях, устрашающе освещая фонариками свои лица.

В тот последний день, 4 июля 1998 года, мы договорились сходить в кино на фильм «Ловушка для родителей». Мы с нетерпением ждали его выхода.

Наши мамы были лучшими подругами и часто нас так баловали. Обычно на сеансах мы хихикали, поедая попкорн и мармеладные конфеты, в то время как моя мама и его мама, Шарлин, тайком приносили вино в кинотеатр и хихикали больше, чем мы.

Тогда я так и не посмотрела «Ловушку для родителей». И по сей день я все еще не видела этот фильм. Мне казалось неправильным смотреть без него.

Бросив последний взгляд на окно Оливера, которое теперь было темным и заваленным коробками с разным хламом, я заканчиваю сушить портрет и переношу его в более безопасное место в углу комнаты. Я заставляю себя успокоиться и пытаюсь отвлечься на что-то другое.

Прежде чем я успеваю снова сесть, звучит рингтон моего телефона. Это музыка из заставки «Секретных материалов», а значит, звонит моя сестра. Я отправляю ее на голосовую почту, так как у меня совсем нет времени – уже десять утра, а я почти ничего не сделала!

В ответ она отправляет мне сообщение.

Клем: Ответь мне, шлюшка.

Я стону.

Я: Я работаю, потаскушка.

Клем: Мне нужно, чтобы ты присмотрела за Поппи в эти выходные. Очень прошу. Никаких вишенок на торте, потому что я их съела.

По моему лицу скользит ухмылка, когда я вздыхаю и отправляю ей ответное сообщение.

Я: Я работаю в баре в эти выходные, но могу взять ее с собой. Мы можем создать сказочные воспоминания и узнать о том, как не следует поступать, когда она вырастет. Кроме того, Брант обязательно научит ее нескольким новым красочным словам. И-и-и еще будет проводиться конкурс мокрых футболок. #вечертетииплемянницы

Клем: Я спрошу Регину.

Клем дополняет сообщение обилием раздраженных смайликов, и я не могу удержаться от смеха. Затем выключаю телефон и бегу вниз, чтобы сварить еще кофе.

* * *

Этот придурок обманул меня.

Мы с Гейбом назначили марафон «В Филадельфии всегда солнечно» на семь часов, а сейчас почти восемь. Соус для тако уменьшается с каждым кусочком тортильи, в то время как Алексис развалилась на моих коленях. Я снимаю очки и тянусь за мобильником, собираясь взорвать телефон Гейба мемами с Дэвидом Хассельхоффом. Вероятно, он нашел горячую девушку, с которой можно провести время сегодня вечером. И это совершенно нормально, но он мог бы посвятить меня в свои планы.

Вместо этого я вижу пропущенное сообщение от Клементины.

Клем: Сестренка. Включи новости.

Я хмурюсь. Она знает, что у меня нет базового кабельного телевидения – только «Нетфликс» и «Хулу», как у большинства миллениалов³ в наши дни. Поэтому как только я собираюсь открыть «Фейсбук»⁴ – мой любимый источник новостей, – то замечаю мигающие огни, отражающиеся на экране моего телевизора. Я поднимаюсь на диване и выглядываю из-за занавески. Во рту у меня пересыхает.

Дом Гейба окружен полицейскими патрульными машинами.

Какого черта?

Сначала я думаю, что он устроил очередную вечеринку, но на подъездной дорожке нет других машин, и я не слышала музыку или какой-то шум.

Дерьмо. Что-то не так.

Меня начинает тошнить, а дыхание сбиваться. Не раздумывая, я натягиваю зимние ботинки и выбегаю через парадную дверь в одних спортивных штанах и футболке с «Ох уж эти детки!».

Свежий воздух – приятный контраст с жаром, охватившим меня. Моя голова поворачивается вправо, и я замечаю Лорну Гибсон, стоящую на крыльце своего дома и наблюдающую за происходящим. Одна ее рука сжимает подвеску с крестом, в то время как другая прикрывает рот. И ее глаза не наполнены привычными презрением и осуждением – они наполнены слезами.

Сердце бешено колотится, колени дрожат. Я набираюсь храбрости и с трудом перебираю ногами по тонкому слою снега, покрывающему лужайку. Полицейские огни размыты, и я осознаю, что снова забыла надеть очки.

Когда я подхожу к крыльцу Гейба, то не утруждаю себя стуком. Я дергаю за ручку и протискиваюсь внутрь, чуть не задев офицера дверью. Три незнакомых лица поворачиваются, чтобы посмотреть на меня, нахмурив брови и плотно сжав губы.

– Вы друг семьи? – спрашивает один из них.

Мой голос дрожит, когда я отвечаю:

– Где Гейб? Он ранен?

Но потом я вижу его.

Офицер отходит в сторону, показав моего друга. Гейб сидит на краю своего дивана, упершись локтями в колени. Его красные глаза блестят от слез. Он смотрит на меня с самым душераздирающим выражением лица, которое я когда-либо видела.

Мое сердце сжимается от хаотичных ударов, смятение и страх борются внутри меня.

– Гейб… что, черт возьми, происходит?

Гейб встает, потирая лицо ладонями, и медленно шагает ко мне. Его темно-русые волосы прилипли к вспотевшему лбу.

– Сидни.

Я смотрю на него, ожидая ответа с широко раскрытыми глазами и дрожащими коленями.

– Сидни… – продолжает он, затем делает глубокий вдох. – Это Оливер. Они нашли Оливера.

Воздух покидает мои легкие с громким свистом, и я покачиваюсь на обеих ногах, думая, не послышались ли мне эти слова. Мое и без того затуманенное зрение ухудшается, когда слезы застилают глаза.

– Ч-что?

Из меня вырывается еще один сдавленный вздох, и слова Гейба начинают поочередно доходить до меня.

Они нашли Оливера.

Они. Нашли. Оливера.

Мне удается задать еще один вопрос:

– Где было его тело?

Его тело. Его кости.

Его грязный комбинезон с пятнами от мороженого.

Гейб делает еще несколько шагов вперед, его кадык подрагивает, когда он тяжело сглатывает. Подойдя ко мне, он сжимает мои плечи. И я так благодарна за это, потому что его следующие слова выбивают из-под моих ног почву.

– Он жив.

Я падаю в обморок.

Глава 2
Сидни

Синяя больничная занавеска – последний барьер, стоящий между мной и моим лучшим другом детства. Мужчиной, обнаруженным на обочине заснеженного шоссе в тридцати милях к западу от его родного города. Его нашли без рубашки, в крови и в странном защитном костюме.

Мои кроссовки так сильно прилипли к больничному полу, что это стало мне оправданием оставаться по другую сторону занавески и грызть ногти. Руки сильно трясутся, глаза зажмурены, а комок в горле отказывается сдвинуться с места.

Прямо как мои ноги.

Я не знаю, что увижу, когда пройду через этот занавес, и именно поэтому я тяну время. Вот почему я напугана до чертиков. Я на грани слез, безмолвна и покачиваюсь. Часть меня думает, что я увижу того же маленького мальчика двадцатидвухлетней давности: с веснушками на носу, лохматыми волосами и челкой, скрывающей два любопытных глаза. Мы вместе съедим одно фруктовое мороженое, скажем «тук-тук» шутку, а потом все вернется на круги своя.

Так, как и должно было быть.

Другая часть меня ожидает призрака.

Оливер Линч не может быть настоящим… Он не может быть живым, ходить и говорить, по его жилам не может течь теплая кровь. Он может быть только кучей костей и земли.

И прекрасным воспоминанием.

Последние двадцать четыре часа перевернули с ног на голову все, что я знала. Разрушили стены, которые я возводила годами. Разбили в пух и прах каждую несостоятельную теорию, которую я насильно скармливала себе, просто чтобы справиться с горем.

Просто чтобы я могла двигаться дальше без него.

Но часть меня знала… Часть меня, черт возьми, знала, что он все еще где-то там. И я ненавижу себя за то, что не продолжала упорно искать его.

Рука Гейба скользит к моей пояснице, заставляя подпрыгнуть на месте.

– Ты в порядке?

Я даже забыла, что он стоит рядом со мной.

Я киваю и вымученно улыбаюсь. Но все это ложь. Мои руки продолжают дрожать, ногти обгрызены, ноги едва выдерживают мой вес.

Боже, что мне ему сказать?

Вспомнит ли он меня вообще? Я совсем не похожа на ту семилетнюю девочку с солнечными косичками и пухлыми щечками. Теперь я взрослая женщина.

А он мужчина.

– Как он выглядел? – вопрос вырывается шепотом. Мой взгляд прикован к занавеске, как будто я могу с помощью рентгеновского зрения украдкой взглянуть на него.

Я знаю, что мне нужно сделать, – отодвинуть занавеску и войти внутрь. Я знаю это… но если он не вспомнит меня, если он не посмотрит на меня и не увидит фейерверки, овсяное печенье и смех под летним солнцем, клянусь, мое сердце иссохнет и умрет.

Рука Гейба медленными поглаживаниями путешествует вверх и вниз по моему позвоночнику, обвивается вокруг моего плеча и успокаивающе сжимается. Он отвечает таким же напряженным шепотом:

– Потерянно. Он выглядел… потерянно.

Мои внутренности скручиваются и болят, пока я борюсь со слезами.

– Они все еще не знают, что с ним случилось?

– Пока нет. Он сбит с толку и растерян. Доктор даже не позволил мне сразу увидеть его, потому что они не знали, как он поведет себя. Но в итоге… – Гейб прерывисто сглатывает, опуская подбородок на грудь. – В итоге он не узнал меня.

Нет.

Я понимаю, что Гейб был только в детском садике, когда Оливер исчез, но, Господи, помоги мне, я хочу, чтобы он помнил все. Каждую деталь нашего волшебного детства, которая была навсегда выгравирована внутри меня.

– Хочешь, я пойду с тобой?

Отказ вырывается из меня сразу же, несмотря на то, что мои ноги все еще отказываются двигаться с места, словно они приросли к полу.

– Я справлюсь.

– Точно? – он криво улыбается, нас обоих переполняет душевное смятение. – Потому что я буквально держу тебя прямо сейчас.

В доказательство Гейб отпускает мое плечо, и я спотыкаясь, почти влетаю в эту уродливую занавеску. Он хватает меня за запястье, прежде чем я успеваю войти туда.

– Уф, замечание принято, – выдавливаю я, закрывая глаза и набирая в грудь побольше храбрости. – Но мне нужно сделать это в одиночку.

– Я понимаю, Сид, – Гейб легко ударяет кулаком по моему предплечью, прежде чем отступить назад. – Я буду в комнате ожидания. Напиши мне, если я тебе понадоблюсь.

Прикусив нижнюю губу и сопротивляясь желанию затащить Гейба вместе со мной в комнату в качестве моральной поддержки, я вздергиваю подбородок, провожая его взглядом.

А затем я медленно продвигаюсь к занавесу, считая до десяти и тихо подбадривая саму себя.

Я поднимаю руку и сжимаю жесткую, колючую ткань пальцами, чтобы отодвинуть ее в сторону.

Вот тогда-то я и вижу его.

Именно тогда мой взгляд падает на Оливера Линча впервые за двадцать два долгих, ужасных года. Я отпускаю занавеску, и теперь моя рука прикрывает рот, чтобы не дать вырваться наружу сдавленному крику.

Я застываю.

Оливер лежит прямо передо мной, частично укрытый белым одеялом. Он подключен к различным проводам и мониторам, и я благодарна за их писк и жужжание, которые заполняют пространство между нами. Иначе мы слышали бы только стук моего сердца, кричащего от тяжести каждого вздоха.

Оливер не смотрит на меня. Его глаза прикованы к потолку из камешковой штукатурки. И я замечаю лишь небольшую морщинку, искажающую его лоб. Может быть, он не осознает, что я в комнате, или слишком погружен в свои мысли. Но пока его внимание сосредоточено на чем-то другом, я улучаю момент, чтобы поглотить его образ. Мой взгляд впитывает каждый невероятный миллиметр этого мужчины – в некотором смысле незнакомца, и все же… являющегося гораздо большим для меня.

Он прекрасен.

Те же лохматые и неукротимые светло-каштановые волосы ниспадают ему на плечи, переливаясь янтарем. Тень щетины выделяет его острый и мужественный подбородок, подчеркивая гладкие скулы и бледный цвет лица.

Мой взгляд скользит ниже, и я с удивлением обнаруживаю мужчину, о котором, похоже, хорошо заботились. Несмотря на пережитое, Оливер не слишком худой или истощенный, как я ожидала, – на самом деле даже наоборот. Из-под его больничного халата выглядывают бицепсы и крепкая грудь, которая вздымается от тяжелого дыхания.

Я робко шагаю ближе к его кровати. Его имя срывается с моих губ, и я обращаюсь к нему впервые за десятилетия:

– Оливер.

Боже мой, эти три слога, ласкающие мой язык, вырывают всхлип, который, наконец, привлекает его внимание. Совсем чуть-чуть.

Оливер моргает. Длинные ресницы трепещут, его взгляд все еще прикован к потолку, а пальцы сжимают покрывало кровати.

Приблизившись, я поджимаю губы, не уверенная, что сказать или сделать. Я не хочу его тревожить. Я не хочу его пугать.

Я просто хочу, чтобы он посмотрел на меня… Увидел меня.

– Оливер, – повторяю я. Мои собственные руки скрещиваются за спиной, пресекая всякое желание коснуться его. – Я Сидни. Ты помнишь меня?

Я внимательно слежу за его мимикой. Рот едва заметно подрагивает. Челюсть напрягается. Мышечный спазм прошибает правый бицепс.

Глаза слегка расширяются – так быстро, что я задаюсь вопросом, не показалось ли мне.

Я продолжаю подходить все ближе, пока передняя часть моего свитера не касается ограждения и я не чувствую, как тепло его тела согревает мою кожу. Обхватив пальцами поручень кровати, я мягко произношу:

– Это я, Оливер… это Сид.

Вспышка узнавания проносится через него. Клянусь, я видела ее.

Мое горло сжимается при резком вдохе, ребра вибрируют от бешеных ударов. Боковые перила – это единственное, что удерживает меня от желания рухнуть на него, смешав слезы и душераздирающую радость.

Оливер, наконец, отрывает взгляд от потолка, и его голова лениво поворачивается ко мне. Мои голубые недоверчивые глаза встречаются с его призрачными, пустыми омутами, в которых смешались бордовые и коричневые оттенки. Я не могу выразить словами, что в этот момент испытываю. Эмоции, такие грубые и непрошеные, такие непостижимые и угрожающие утянуть меня на дно. Я хочу плакать, выть и обнимать Оливера так крепко, чтобы он не смог вырваться.

Он не может оставить меня.

Только не снова. И больше никогда.

Пока глаза Оливера изучают мое лицо – внимательно и тяжело, – он прерывисто дышит. Золотые искорки мерцают передо мной, скрывая годы тайн и неизвестных ужасов, что уничтожили беззаботного, любящего веселье мальчика, которого я четко помню.

Когда он заговаривает, в его голосе проскальзывает нотка недоверия. Я думала, он собирается произнести мое имя, но вместо этого он хрипло говорит:

– Королева Лотоса.

Что?

Между нами повисает напряжение. Я понятия не имею, как реагировать на слова, которые только что вырвались на свободу. Слеза скатывается по моей щеке, как тихий ответ, в то время как рука поднимается, чтобы смахнуть ее. Мы пристально смотрим друг на друга, и я наблюдаю, как Оливера постепенно переполняют противоречивые чувства. Он сдвигает брови и прищуривается, а затем его глаза выражают недоумение. Что-то новое захлестывает его, что-то пугающее, заменяющее этот мимолетный проблеск узнавания на… панику.

Оливер качает головой из стороны в сторону, его руки крепче сжимают одеяло, когда он отворачивается от меня.

– Нет, нет, нет… это не по-настоящему.

Я облизываю губы, решая, что делать дальше. Мои нервны шалят. Я хочу дотянуться до него, успокоить своим прикосновением, биением сердца и словами утешения, но я боюсь сделать только хуже.

– Все в порядке, Оливер. Ты в безопасности.

– Все это неправильно. Я сплю… – Оливер продолжает бормотать, его голова качается из стороны в сторону, костяшки пальцев белеют от сжимания простыней. – Ты не можешь быть настоящей…

Слезы жгут глаза, в то время как мое сердце разрывается.

– Я настоящий. Я…

– Ты в порядке, Оливер. Все хорошо.

Медсестра входит в палату, заглушая остальные мои слова и заставляя меня отпрянуть от кровати Оливера. Я смотрю на нее. Меня колотит, ладони становятся липкими, когда я сжимаю их перед собой.

– Я… Мне жаль. Я не знаю, что его расстроило.

Женщина одаривает меня печальной улыбкой.

– Он сбит с толку и легко начинает волноваться. Никто не знает, что может его спровоцировать, – объясняет она, возясь с длинной иглой. – Я дам ему успокоительное, чтобы помочь расслабиться. С ним все будет в порядке.

Я до боли прикусываю нижнюю губу. Взгляд возвращается к Оливеру и я понимаю, что мой желудок сжимается от того, каким сломленным, расстроенным и растерянным он кажется. Его глаза крепко зажмурены, а губы быстро двигаются в бреду.

Он каким-то образом узнал меня, я уверена в этом, но действительно ли он видел меня?

Помнит ли он меня?

– Я думаю, мы должны дать ему отдохнуть.

Я моргаю в ответ на просьбу медсестры, воспринимая это как сигнал к тому, чтобы убраться отсюда.

Сглотнув, я слегка киваю, пятясь из комнаты и не сводя глаз с мужчины, который сейчас свернулся калачиком на боку: он натянул одеяло до подбородка и подтянул колени к себе, как будто пытаясь спрятаться. Эта картина – будто резкий удар в живот. Я пошатываюсь и запутываюсь в этой чертовой синей занавеске. Через мгновение все же вырываюсь из нее и выскальзываю в больничный коридор, где пытаюсь успокоить свое прерывистое дыхание, прижимая ладонь к груди. Один вопрос заполняет мой разум, пока мои плечи поднимаются и опускаются.

Что с тобой случилось, Оливер Линч?

Я знаю, что это вопрос для другого дня, поэтому сдерживаю новый поток слез и тихо шепчу:

– Пока.

Это прощание лишь сегодня.

Не навсегда.

* * *

Три недели спустя я наблюдаю сквозь приоткрытые шторы, как Гейб открывает пассажирскую дверь своего «Челленджера» и ждет, когда Оливер выйдет наружу. Я замечаю сомнение, страх, неуверенность, которые охватывают Оливера. Он сжимает колени напряженными пальцами и остается сидеть на кожаном сиденье. На нем одежда Гейба: клетчатая рубашка на пуговицах и джинсы, которые кажутся довольно тесными для его мускулистого тела.

Оливер смотрит на высокий дом, построенный из кирпича медового цвета, и его темные ставни. Его челюсть напряжена, в глазах мерцает беспокойство.

Я хочу подбежать к нему.

Хочу сказать, что все в порядке, все будет хорошо. Но мы с Гейбом решили, что лучше дать Оливеру привыкнуть к новому месту, прежде чем я навещу его. Он слишком резко реагирует на новые лица, новое окружение и на раздражители в целом.

Оливер медленно ставит ноги в ботинках на тротуар и выбирается из машины. Кажется, он выше ста восьмидесяти сантиметров, так как грозно возвышается над Гейбом, который, по крайней мере, на сантиметров шесть ниже брата.

Это так невероятно – смотреть на этих двух мужчин, стоящих бок о бок, спустя двадцать два года. Мое последнее воспоминание о них состоит лишь из липких от эскимо пальцев, порезов и пятен от травы на коленях. Теперь они взрослые мужчины – оба красивые и яркие, хотя и абсолютно разные.

И один из них выглядит чрезвычайно напуганным.

Мертвенно-бледным.

Я сжимаю вырез своей рубашки дрожащими пальцами, другой рукой отодвигаю шторы от окна еще сильнее, в то время как мои глаза остаются прикованными к Оливеру. Он почесывает свои отросшие волосы, его взгляд с подозрением рассматривает двор. Я вижу, что его собственные руки дрожат, пока он изучает окрестности, готовый убежать при малейшей угрозе. Гейб осторожно кладет ладонь на широкое плечо своего сводного брата, и Оливер испуганно отшатывается.

Мое сердце сжимается.

Посомневавшись, Оливер все же шагает вперед, чтобы последовать за Гейбом по потрескавшейся каменной дорожке ко входу в дом. Продвигаясь вперед, он останавливается, чтобы еще раз оглядеться, – все еще неуверенный, все еще заметно колеблющийся. Его взгляд скользит вправо, затем влево, и прежде чем он переводит глаза обратно на дом, они останавливаются на мне.

У меня перехватывает дыхание, моя рука так сильно сжимает занавеску, что я чуть не срываю ее с карниза. Оливер слегка прищуривается, пытаясь понять или разгадать меня… Как будто он пытается вписать меня в свой сложный разум, как недостающий кусочек пазла.

Мы в нескольких метрах друг от друга, разделены оконным стеклом и двадцатью двумя долгими годами, но я чувствую что-то странное между нами. Напряжение. Трепет непредсказуемых воспоминаний и новых возможностей. Я хочу знать, о чем он думает, когда смотрит на меня и изучает пытливым взглядом, крепко сжав зубы. Я сбита с толку, потому что не знаю, что, черт возьми, делать или как разорвать эту связь. Поэтому я слабо улыбаюсь и неловко машу рукой.

Ужасно.

Оливер моргает и прерывает наш контакт. В это время Гейб тоже поворачивается ко мне лицом. Он улыбается грустной, неуверенной улыбкой, а затем уводит Оливера подальше от меня, тем самым пресекая наши переглядывания.

Я выдыхаю застрявший в моих легких воздух и ослабляю хватку на занавеске, наблюдая, как двое мужчин идут к входной двери, за которой чуть позже исчезают.

Помнит ли он меня? Я все еще не знаю.

Полиция и детективы пытаются собрать воедино детали исчезновения Оливера. Он дал мало информации… На самом деле он вообще почти не разговаривал.

Гейб навещал Оливера несколько раз после того, как его перевели в стационарное психиатрическое отделение для наблюдения, но его бред в основном состоял из «лотоса», «Брэдфорда» и «конца света». Ничего ясного. Ничего связного. Если власти и вытянули из него что-то еще, нам это пока неизвестно. Я не имею представления о его прошлой жизни… Не знаю, с какими ужасами ему пришлось столкнуться или какие препятствия пришлось преодолеть. Я не знаю, избивали ли его, или он был прикован цепью в подвале какого-нибудь сумасшедшего. Или же, не дай бог, он подвергался сексуальному насилию.

1.Имеется в виду знаменитый телесериал «В Филадельфии всегда солнечно».

2.Деятельность социальной сети Facebook запрещена на территории РФ по основаниям осуществления экстремистской деятельности (согласно ст. 4 Закона РФ «О средствах массовой информации»).

3.Миллениалы – это люди, выросшие в эпоху цифровых технологий. Так называют родившихся в диапазоне 1980–2000-х годов. Они с детства привыкли к интернету и удобным сервисам, которые позволяют сделать множество вещей онлайн.

4.Деятельность социальной сети Facebook запрещена на территории РФ по основаниям осуществления экстремистской деятельности (согласно ст. 4 Закона РФ «О средствах массовой информации»).