Лионесс. Том 1. Сад принцессы Сульдрун

Поэтому Будетта приняла самое практичное решение. Строго воззрившись на кормилицу, она спросила:

– Что же ты, дура, наделала?

Эйирме, действительно не отличавшаяся сообразительностью, с недоумением уставилась на домоправительницу:

– Я ничего не наделала, миледи.

После чего, надеясь облегчить участь маленькой Сульдрун, кормилица выпалила:

– Мы просто пошли немножко прогуляться, как обычно. Разве не так, дорогая принцесса?

Сульдрун, глядя то на леди Будетту, напоминавшую ястреба, то на дородную леди Могелину, видела только лица, полные холодной неприязни. Она сказала:

– Я пошла гулять, это правда.

Будетта повернулась к кормилице:

– Как ты смеешь позволять себе такие вольности? Тебя уволили!

– Да, миледи, но все это было совсем не так…

– Молчи, не оправдывайся! Ничего не хочу слышать. – Будетта подала знак лакею: – Отведите эту женщину на двор и соберите прислугу.

Кормилицу, всхлипывающую от обиды и замешательства, провели на служебный двор у кухни, после чего вызвали тюремного надзирателя из Пеньядора. Дворцовую прислугу согнали смотреть на наказание; два лакея в ливреях Хайдиона перегнули Эйирме через козлы. Явился надзиратель – коренастый чернобородый человек с бледной, лиловатого оттенка кожей. Тюремщик безучастно стоял, исподлобья поглядывая на горничных и постукивая по бедру приготовленной розгой из ивовых прутьев.

Леди Будетта вышла на балкон в сопровождении Могелины и Сульдрун. Громким гнусавым голосом она объявила:

– Внимание, прислуга! Эта женщина, Эйирме, обвиняется в должностном преступлении! По недомыслию и беспечности она завладела персоной драгоценной принцессы Сульдрун, чем вызвала у нас тревогу и переполох. Эйирме, ты можешь что-нибудь возразить?

– Она ничего не сделала! – вскричала Сульдрун. – Она привела меня домой!

Охваченная нездоровым возбуждением, характерным для присутствующих при публичном наказании, Могелина позволила себе схватить принцессу за плечо и грубо встряхнуть ее.

– Молчи! – прошипела гувернантка.

Эйирме рыдала:

– Типун мне на язык, если совру! Я только проводила принцессу домой, и со всех ног!

Леди Будетта внезапно осознала со всей ясностью, что именно произошло. Уголки ее рта опустились. Домоправительница сделала шаг вперед – она переборщила, ее репутация оказалась под угрозой. Тем не менее крестьянка, несомненно, совершала другие проступки, оставшиеся незамеченными, но заслуживавшие наказания. В любом случае ее следовало проучить за самонадеянность.

Будетта подняла руку:

– Пусть всем это будет уроком! Работайте прилежно! Не зазнавайтесь! Уважайте начальство! Смотрите и мотайте себе на ус! Надзиратель: восемь ударов – жестких, но справедливых.

Тюремщик отступил на шаг и натянул на лицо черную маску, после чего приблизился к Эйирме. Откинув ей на плечи юбку из грубого бурого сукна, он обнажил пару обширных белых ягодиц и высоко поднял розгу. Розга резко просвистела в воздухе – из груди кормилицы вырвался задыхающийся крик. Из толпы послышались сочувственные вздохи и смешки.

Леди Будетта бесстрастно наблюдала за экзекуцией. На лице леди Могелины, зажмурившей глаза, блуждала бессмысленная улыбка. Сульдрун молча стояла, покусывая нижнюю губу. Тюремщик орудовал розгой с самокритичной артистичностью мастера своего дела. Он не был добрым человеком, но причинение страданий не доставляло ему удовольствия, а сегодня к тому же у него было неплохое настроение. Надзиратель изображал напряженное усилие, расправляя плечи, широко размахиваясь и опуская розгу с коротким стоном, подобно толкателю ядра, но на самом деле удары его были легковесными и не оставляли шрамов. Эйирме, тем не менее, вопила после каждого удара, и всех присутствующих потрясла суровость ее наказания.

– Семь… восемь… достаточно! – заявила Будетта. – Тринте, Молотта! Позаботьтесь об этой женщине. Смажьте ее раны добротным маслом и отправьте ее домой. Остальные! Возвращайтесь на свои места и приступайте к работе!

Леди Будетта повернулась на каблуках и промаршировала с балкона в гостиную для высокородных служащих – таких, как она сама, сенешаль, казначей, начальник дворцовой стражи и главный эконом, – где они могли закусывать и совещаться. Леди Могелина и Сульдрун следовали за ней по пятам.

Оказавшись в гостиной, Сульдрун тут же направилась к выходу. Домоправительница позвала ее:

– Дитя! Принцесса Сульдрун! Куда вы?

Тяжело ступая, Могелина обогнала девочку и преградила ей путь.

Сульдрун остановилась, переводя глаза, полные слез, с одной женщины на другую.

– Будьте добры, выслушайте меня внимательно, принцесса, – сказала леди Будетта. – Мы начинаем нечто новое, о чем, пожалуй, следовало спохватиться раньше: мы займемся вашим образованием. Вы должны научиться вести себя с достоинством, как подобает высокородной леди. Вас будет учить леди Могелина.

– Я не хочу ее.

– Тем не менее она будет вас воспитывать – таков недвусмысленный приказ ее величества.

Сульдрун подняла лицо и взглянула в глаза домоправительнице:

– Когда-нибудь я стану королевой. И тогда я прикажу вас выпороть.

Будетта открыла рот – и снова закрыла его. Она сделала быстрый маленький шаг в сторону Сульдрун, сохранявшей вызывающую неподвижность. Будетта остановилась. Могелина бессмысленно ухмылялась; глаза ее бегали из стороны в сторону.

Домоправительница произнесла хрипловатым, нарочито мягким голосом:

– Поймите же, принцесса, что я действую исключительно в ваших интересах. Ни королеве, ни принцессе не подобает предаваться капризной мстительности.

– Действительно, не подобает! – столь же елейным тоном подтвердила Могелина. – И не забывайте, что это относится в равной степени к вашей гувернантке.

– Наказание свершилось, – все тем же осторожно-напряженным голосом продолжала Будетта. – Не сомневаюсь, что оно пошло всем на пользу. Теперь пора о нем забыть. Вы драгоценная принцесса Сульдрун, и достойная леди Могелина научит вас правилам приличия.

– Я не хочу ее. Я хочу Эйирме!

– Тише, тише! Будьте обходительны.

Сульдрун отвели в ее комнаты. Могелина плюхнулась в кресло и занялась вышивкой. Сульдрун подошла к окну и смотрела на гавань.

Пыхтя от напряжения, леди Могелина взбиралась по каменным ступеням винтовой лестницы к кабинету леди Будетты – бедра воспитательницы переваливались под темно-коричневой юбкой. На третьем этаже она задержалась, чтобы отдышаться, после чего направилась к сводчатому проему с дверью из обитых чугунными полосами досок. Дверь была приоткрыта. Чугунные петли заскрипели: Могелина открыла дверь пошире, чтобы протиснулась ее обширная фигура. Заглянув в кабинет, она обыскала бегающими глазами все закоулки помещения.

Домоправительница сидела за столом, скармливая прыгающей в клетке синице рапсовый жмых, насыпанный на кончик длинного, тонкого указательного пальца:

– Клюй, Дикко, клюй! Какая замечательная птичка! Ага! На этот раз все получилось.

Могелина подкралась на пару шагов поближе, и Будетта наконец взглянула на нее:

– Что еще?

Гувернантка качала головой, ломая руки и поджимая губы:

– Это не ребенок, а камень. Ничего не могу с ней поделать.

Леди Будетта разразилась короткими сухими восклицаниями:

– Проявите энергию! Установите расписание! Настаивайте на послушании!

Могелина развела руками и с жаром произнесла одно слово:

– Как?

Будетта раздраженно прищелкнула языком и повернулась к птичьей клетке:

– Дикко? Цып-цып-цып, Дикко! Еще зернышко, и все… Больше не получишь!

Домоправительница поднялась на ноги и, сопровождаемая гувернанткой, спустилась по винтовой лестнице в вестибюль, откуда поднялась к апартаментам принцессы Сульдрун. Открыв дверь, она заглянула в гостиную:

– Принцесса?

Сульдрун не ответила – более того, ее нигде не было.

Две женщины зашли в комнату.

– Принцесса? – снова позвала Будетта. – Вы прячетесь? Выходите, не проказничайте.

Могелина простонала скорбным контральто:

– Где эта маленькая мерзавка? Я строго приказала ей сидеть в кресле.

Леди Будетта заглянула в спальню:

– Принцесса Сульдрун! Где вы?

Наклонив голову, домоправительница прислушалась, но ничего не услышала. В комнатах было пусто.

– Надо думать, снова сбежала к свинарке! – проворчала Могелина.

Размышляя, леди Будетта подошла к окну, чтобы взглянуть на восток, но в этом направлении вид заслоняли наклонная черепичная крыша галереи и замшелая масса Стены Зольтры. Прямо под окном находилась оранжерея. Заметив, как поодаль, за темно-зеленой листвой, мелькнуло что-то белое, домоправительница опознала детское платье принцессы. Молчаливая и мрачная Будетта вышла из гостиной, сопровождаемая, как прежде, Могелиной, шипевшей от злости и бормотавшей себе под нос какие-то упреки.

Спустившись по лестнице, женщины вышли во двор и обогнули оранжерею.

Сульдрун сидела на скамье, играя травинкой. Увидев, что к ней грозно приближаются две особы, она не продемонстрировала никаких эмоций, сосредоточив внимание на травинке.

Леди Будетта остановилась, глядя вниз на маленькую русую голову. В домоправительнице кипело раздражение, но она была слишком хитра и осторожна, чтобы давать волю своим чувствам. За ней, сложив губы трубочкой от волнения, стояла леди Могелина, надеявшаяся, что Будетта наконец накажет принцессу как следует – встряхнет, ущипнет, шлепнет по маленьким твердым ягодицам.

Принцесса Сульдрун подняла глаза и некоторое время неподвижно смотрела на Будетту. Затем, словно соскучившись или поддавшись сонливому капризу, она отвернулась, глядя вдаль, – и у проницательной домоправительницы возникло странное ощущение. Ей показалось, что перед глазами принцессы проходят многие годы, что она смотрит в будущее.

С трудом выбирая слова, Будетта хрипловато спросила:

– Принцесса Сульдрун, вас не устраивают уроки леди Могелины?

– Она мне не нравится.

– Но вам нравится Эйирме?

Сульдрун только сложила травинку пополам.

– Хорошо! – величественно снизошла домоправительница. – Быть посему. Мы не можем допустить, чтобы драгоценная принцесса была несчастлива.

Девочка мельком встретилась с Будеттой глазами – так, будто видела насквозь все ее происки.

«Вот как обстоят дела! – с горькой иронией подумала домоправительница. – Что ж, будь что будет. По меньшей мере мы друг друга понимаем».

Чтобы сохранить хоть какой-то престиж, она напустила на себя строгость:

– Эйирме вернется, но вы должны слушать, что вам говорит леди Могелина, – она будет учить вас благородным манерам.

Глава 2

Кормилица вернулась, а леди Могелина продолжала попытки обучать принцессу – как прежде, вполне безуспешно. Сульдрун препятствовала ее потугам скорее отстраненностью, нежели непокорностью; вместо того чтобы затрачивать усилия, бросая вызов воспитательнице, она просто-напросто игнорировала ее.

Могелина оказалась в очень трудном положении: если бы она признала свой провал, домоправительница могла найти для нее гораздо более трудоемкое занятие. Поэтому Могелина ежедневно являлась в горницу принцессы, где уже находилась Эйирме.

Принцесса и кормилица временами даже не замечали прибытия грузной гувернантки. Бессмысленно ухмыляясь и глядя одновременно во всех направлениях, леди Могелина начинала бродить по гостиной, притворяясь, что ставит вещи на свои места.

В конце концов она приближалась к Сульдрун, всем своим видом изображая беспечную самоуверенность:

– Что ж, принцесса, сегодня нам следует подумать о том, как сделать из вас настоящую придворную даму. Для начала покажите ваш лучший реверанс.

Начинался урок, призванный обучить принцессу шести реверансам различной степени почтительности или снисхождения. Обучение сводилось главным образом к бесконечно повторяющейся тяжеловесной демонстрации реверансов самой воспитательницей. Снова и снова трещали суставы леди Могелины, пока Сульдрун, сжалившись, не соглашалась подражать ее телодвижениям.

После полдника, поданного в гостиной Сульдрун или, если выдавался теплый и солнечный день, в оранжерее на дворе, Эйирме возвращалась домой, чтобы заняться собственным хозяйством, а Могелина предавалась пищеварительной дреме в кресле. Ожидалось, что Сульдрун тоже должна была спать, но, как только гувернантка начинала храпеть, девочка выскальзывала из постели, надевала туфли, выбегала в коридор и спускалась по лестнице, чтобы бродить по залам и башням древнего дворца-крепости.

В тихие послеполуденные часы весь замок словно погружался в сонливое забытье, и хрупкая фигурка в белом платье бесшумно двигалась вдоль галерей и под высокими сводами залов подобно призраку, порожденному сновидениями Хайдиона.

В солнечную погоду Сульдрун иногда оставалась в оранжерее, задумчиво играя одна в тени шестнадцати старых апельсиновых деревьев, но обычно она как можно незаметнее пробиралась в Большой зал, а оттуда – в Почетный зал, где пятьдесят четыре огромных кресла, рядами возвышавшихся вдоль стен справа и слева, знаменовали собой пятьдесят четыре благороднейшие семьи Лионесса.

В глазах Сульдрун герб над каждым креслом свидетельствовал о внутреннем характере, присущем креслу, о его неповторимых, очевидных и сложных качествах. Одно кресло отличалось склонностью к непостоянству и уклончивой обманчивости, притворяясь при этом изящным и чарующим; другое внушало ощущение фаталистической, осужденной на гибель безрассудной отваги. Сульдрун распознавала в эмблемах десятки разновидностей угрожающей жестокости и по меньшей мере столько же безымянных эмоциональных эманаций, не поддававшихся словесному описанию, но вызывавших мимолетные приступы головокружения, покалывание мурашек, бегущих по коже, или даже эротические поползновения – преходящие, приятные, но чрезвычайно странные. Иные кресла любили Сульдрун и защищали ее; от других исходило темное излучение опасности. Сульдрун маневрировала среди массивных воплощений прошлого с нерешительной осторожностью. Останавливаясь на каждом шагу, она прислушивалась к неразличимым отзвукам и пыталась проследить за тайным перемещением и преображением приглушенных оттенков. Сидя в настороженном полусне в глубине любившего ее кресла, Сульдрун становилась восприимчивой к непостижимому. Переговоры беззвучно бормочущих голосов почти приобретали отчетливость: древние кресла совещались, вспоминая трагедии и торжества былого.

В конце зала от потолочных балок до самого пола спускалась подобно занавесу темно-красная шпалера, вышитая черной эмблемой Древа Жизни. Разрез в тяжелой ткани позволял проникнуть в так называемый Уединенный покой – темное и сырое помещение, наполненное запахом вековой пыли. Здесь хранилась всякая церемониальная утварь: чаша, вырезанная из алебастра, кубки, кипы каких-то облачений. Сульдрун не нравилось задерживаться в этом чулане, он казался ей тесным и безжалостным – здесь замышлялись и, наверное, совершались жестокости, оставившие после себя неуловимую дрожь в воздухе.

Время от времени дворцовые залы теряли пугающую привлекательность; в такие дни Сульдрун поднималась к парапетам Старой Крепости, откуда открывался вид вдоль Сфер-Аркта и всегда можно было заметить что-нибудь любопытное: приближающихся и удаляющихся путников, фургоны, груженные бочками, тюками и корзинами, бродячих рыцарей в помятых доспехах, вельмож в окружении охранников и слуг, нищих попрошаек, странствующих грамотеев, жрецов и пилигримов, принадлежавших к дюжине различных сект, сельскую знать, заехавшую в город, чтобы купить добротную ткань, специи или какие-нибудь безделушки.

К северу Сфер-Аркт протискивался между скалистыми громадами Мейгера и Якса – окаменевших великанов, помогавших королю Зольтре Лучезарному углубить гавань Лионесса; со временем великаны стали предаваться буйным выходкам, за что волшебник Амбер превратил их в отроги гор. Так, по крайней мере, гласило местное сказание.

С парапетов Сульдрун видела гавань и чудесные корабли из дальних стран, поскрипывавшие у причала. Ей хотелось сбегать на набережную, но такая вылазка вызвала бы бурю упреков со стороны леди Могелины: принцессу могли пристыдить в приемной королевы или даже в грозном присутствии короля! Сульдрун не испытывала ни малейшего желания встречаться с родителями: королева Соллас в ее воображении была не более чем повелительным голосом, исходящим из волнующегося каскада ажурных шалей и атласных риз, а король Казмир – строгой, как парадный портрет, физиономией с выпуклыми голубыми глазами, золотисто-рыжей бородой и золотой короной на золотисто-рыжих кудрях.

Привлекать раздраженное внимание ее величества или тем более его величества ни в коем случае не следовало. В своих изысканиях Сульдрун ограничивалась пределами Хайдиона.

Когда Сульдрун исполнилось семь лет, королева Соллас снова забеременела и в положенный срок родила мальчика. Испытывая меньше опасений, на этот раз королева перенесла роды легче, чем при появлении на свет своей дочери. Королевского сына нарекли Кассандром; в свое время ему предстояло стать Кассандром Пятым, королем Лионесса. Он родился в прекрасный летний день, и посвященные этому событию празднества продолжались целую неделю.

В Хайдионе принимали знатных гостей со всех концов Старейших островов. Из Дассинета прибыл принц Отмар с супругой, аквитанской принцессой Юлинеттой, и с ними окруженные свитами герцоги Атебанасский, Хелингасский и Утримадакский. Из Тройсинета король Гранис прислал своих братьев, принцев Арбамета и Осперо, а также Трюэна, сына Арбамета, и Эйласа, сына Осперо. Из Южной Ульфляндии приехал великий герцог Эрвиг, соблаговоливший привезти новорожденному наследнику подарок: великолепный ларец из красного дерева, инкрустированный багряным халцедоном и лазурью. Скрывающийся от неумолимых ска старый Гакс, король Северной Ульфляндии, не смог прислать никаких представителей. Даотский король Одри прислал делегацию знатных послов и дюжину слоников, вырезанных из слоновой кости… и так далее, и тому подобное.

На торжественной церемонии именин королевича в Большом зале Сульдрун скромно сидела в окружении шести дочерей из самых родовитых семей Лионесса, а напротив разместили сыновей тройских принцев, Трюэна и Эйласа, а также Беллата, наследника престола в Кадузе, и трех молодых герцогов из Дассинета. По такому случаю Сульдрун нарядили в длинное платье из бледно-голубого бархата, а ее мягкие русые волосы украсили узким серебряным венцом, усеянным напоминавшими жемчужины лунными камнями. Своей миловидностью она привлекла задумчивое внимание многих присутствующих, ранее редко ее замечавших, в том числе самого короля Казмира.

«Несомненно хороша, хотя худощава и бледновата, – думал король. – Держится отстраненно; надо полагать, слишком много времени проводит одна… Что ж, все это поправимо. Когда она вырастет, от такой невесты никто не откажется». И Казмир, ревностно посвящавший все помыслы восстановлению древнего величия Лионесса, напомнил себе, что о таких вещах следует заботиться заблаговременно.

Он тут же оценил открывавшиеся перспективы. Главным препятствием, мешавшим осуществлению его планов, был, конечно же, Даот – настойчивые тайные происки короля Одри не давали Казмиру покоя. В один прекрасный день старая война должна была возобновиться – но вместо того, чтобы нападать на Даот с востока, через Помпероль, где Одри мог сосредоточить многочисленные войска, быстро снабжаемые из столицы (в чем и заключалась знаменитая мрачными последствиями ошибка короля Фристана), Казмир надеялся напасть на Даот через Южную Ульфляндию и таким образом поживиться за счет плохо защищенного западного фланга противника. Король Казмир стал размышлять о Южной Ульфляндии.

Правитель Южной Ульфляндии король Орианте – мертвенно-бледный коротышка, неудачливый, крикливый и раздражительный – царствовал в замке Сфан-Сфег над городом Оэльдесом, но никак не мог справиться с неистово независимыми баронами горных лугов и вересковых пустошей. Его королева Беус, высокая и дородная, родила единственного отпрыска – теперь уже пятилетнего Квильси, слегка придурковатого и неспособного сдерживать слюнотечение. Женитьба Квильси на Сульдрун сулила огромные преимущества. Многое зависело бы, конечно, от умения Сульдрун руководить слабоумным супругом. Ходили слухи, что Квильси на редкость податлив – если это так, смышленая женщина без труда держала бы его под башмаком.

Так размышлял король Казмир, стоя в Большом зале на именинах своего сына Кассандра.

Сульдрун заметила, что отец наблюдает за ней. Под пристальным взором короля она чувствовала себя неловко и даже стала опасаться, что чем-то заслужила его неодобрение. Но вскоре Казмир отвернулся и, к вящему облегчению принцессы, больше ее не замечал.

Прямо напротив нее сидели юные представители тройского королевского дома. Четырнадцатилетний Трюэн выглядел не по годам высоким и возмужалым. Его темные волосы почти закрывали лоб ровно подстриженной челкой и образовывали густые пряди, зачесанные за уши. Физиономию Трюэна, слегка грубоватую, никак нельзя было назвать непривлекательной; и действительно, его присутствие уже не обошлось без последствий среди горничных в Зарконе, напоминавшем помещичью усадьбу его отца, принца Арбамета. Глаза Трюэна часто останавливались на Сульдрун, что вызывало у нее беспокойство.

Второй тройский принц, Эйлас, на пару лет младше Трюэна, был узок в бедрах и широк в плечах. Его ровные светло-коричневые волосы, подстриженные под горшок, едва закрывали верхние края ушей. Правильные черты лица Эйласа производили впечатление решительности: короткий и прямой нос, слегка выдающаяся нижняя челюсть. Судя по всему, он вообще не замечал Сульдрун, что заставило ее почувствовать нелепый укол досады – несмотря на то что смелые взгляды старшего принца она считала неподобающими… Но тут ее внимание отвлекли четыре мрачные и тощие фигуры – прибывшие ко двору жрецы-друиды.

На жрецах были длинные опоясанные рясы из бурого плетеного дрока, капюшоны почти закрывали их лица; каждый нес дубовую ветвь из священной рощи друидов. Шаркая бледными ступнями, то появлявшимися, то исчезавшими под полами ряс, они приблизились к колыбели и расположились вокруг нее, поклонившись на все четыре стороны света.

Друид, смотревший на север, повернулся к колыбели, протянул над ней дубовую ветвь и прикоснулся ко лбу младенца деревянным амулетом, после чего произнес:

– Да благословит тебя Дагда и да будет имя твое, Кассандр, драгоценным даром богов!

Друид, обратившийся на запад, также осенил колыбель дубовой ветвью:

– Да благословит тебя Бригита-воительница, первородная дочь Дагды, и да ниспошлет она тому, кого именуют Кассандром, дар поэтического вдохновения!

Друид, смотревший на юг, протянул свою ветвь:

– Да благословит тебя Бригита-поэтесса, вторая дочь Дагды, и да ниспошлет она тому, кого именуют Кассандром, дар несокрушимого здоровья и целительных чар!

Друид, стоявший с восточной стороны, покрыл ребенка дубовой ветвью:

– Да благословит тебя Бригита-целительница, третья дочь Дагды, и да ниспошлет она тому, кого именуют Кассандром, дар железный и кованый меча и щита, серпа и плуга!

Четыре ветви образовали сплошной лиственный покров над колыбелью:

– Да согреет тебя теплый свет Луга! Да принесет тебе удачу мрак Огмы! Да упасет Лир корабли твои от бурь! И да покроет тебя Дагда вечной славой!

Жрецы повернулись к выходу и вереницей вышли из зала, шаркая босыми ногами.

Пажи в пунцовых панталонах с пуфами подняли горны и протрубили клич: «Честь и слава королеве!» Присутствующие встали; предполагалось, что должна была наступить тишина, но воздух полнился бормотанием и перешептываниями. Королева Соллас удалилась, опираясь на руку леди Леноры, а леди Дездея пронаблюдала за торжественным выносом новорожденного принца.

На верхней галерее появились музыканты, вооруженные цимбалами, свирелью, лютней и кадуолом (последний представлял собой нечто вроде однострунной деревенской скрипки, пригодной для исполнения веселых танцевальных наигрышей). Освободили среднюю часть зала; пажи протрубили следующий клич: «Возрадуйтесь! Король веселится!»

Король Казмир соблаговолил пригласить на танец леди Аррезме, герцогиню Слаханскую. Музыканты изобразили величественно-гармоничное вступление, и король Казмир с леди Аррезме вышли вперед, чтобы возглавить павану. За ними пышной процессией последовали благородные господа и дамы Лионесса, наряженные в великолепные костюмы и платья всевозможных расцветок; каждый жест, каждый шаг, каждый поклон, движения кистей, положения рук и повороты голов диктовались строгим этикетом. Сульдрун смотрела как завороженная: вслед за медленным выдвижением ноги с вытянутым носком следовали пауза, легкий поклон и зеркально-изящное перемещение рук, после чего наступала очередь другого па. Радужный блеск шелков и шорох шлейфов, волочащихся по ковру, ритмично аккомпанировали звучным аккордам. Каким строгим и царственным выглядел ее отец, даже когда он занимался таким легкомысленным делом, как исполнение паваны!

Павана кончилась. Следуя за королем, придворные и гости направились в пиршественный зал, Клод-ан-Дах-Нар, и нашли свои места за праздничным столом. Неукоснительно соблюдался порядок старшинства и превосходства: недаром старший герольд и дворецкий трудились не покладая рук, взвешивая и сравнивая тончайшие различия степеней знатности и влиятельности. Сульдрун усадили непосредственно справа от короля, в кресле, обычно предназначенном для ее матери. Сегодня вечером королева Соллас недомогала, в связи с чем предпочла проводить время в постели и подкрепляться обильным ассортиментом ватрушек, – а Сульдрун впервые ужинала сидя за одним столом со своим царственным родителем.

Через три месяца после рождения принца Кассандра обстоятельства жизни Сульдрун изменились. Эйирме, у которой и до того уже была пара сыновей, родила двойню. Ее сестра, заведовавшая домашним хозяйством, пока Эйирме находилась при дворе, вышла замуж за рыбака, и старая кормилица больше не могла служить принцессе.

Почти в то же время леди Будетта объявила, что по воле короля Казмира принцессе Сульдрун надлежало обучаться изящным манерам, танцам и прочим премудростям этикета, приличествующим королевской дочери.

Сульдрун пришлось подчиниться этому требованию и участвовать в занятиях, порученных различным придворным дамам. Но, как и раньше, Сульдрун проводила сонные послеобеденные часы, потихоньку уходя в какое-нибудь уединенное место – в оранжерею, в библиотеку или в Почетный зал. Из оранжереи дорожка вела вдоль сводчатой галереи наверх, к Стене Зольтры, а под стеной можно было пройти по сводчатому туннелю на Урквиал. Добравшись до конца туннеля, Сульдрун стояла, притаившись в тени, и наблюдала за строевыми упражнениями стражников, вооруженных пиками и мечами. По ее мнению, стражники доблестно справлялись с представлением, топая ногами, выкрикивая команды, бросаясь в атаку и отступая в боевом порядке… С правой стороны плац огибала полуразвалившаяся стена. Почти незаметная за развесистой старой лиственницей, в стене пряталась иссохшая от древности, тяжелая дощатая дверь.

Сульдрун проскользнула из туннеля в тень за лиственницей. Попытавшись что-нибудь разглядеть через щель в двери, она потянула в сторону засов на ржавой планке, скреплявшей неотесанные доски. Принцесса прилагала всевозможные усилия, но засов не поддавался. Тогда Сульдрун нашла камень и воспользовалась им как молотом. Заклепки отпали, и засов выскочил из отверстия, повиснув на отогнувшейся планке. Сульдрун толкнула дверь – доски затрещали и задрожали, но дверь будто вросла в стену. Повернувшись к двери спиной, Сульдрун уперлась в нее маленькими круглыми ягодицами. Дверь запротестовала почти человеческим голосом и приоткрылась.

Принцесса протиснулась в проем и обнаружила, что стоит над глубокой ложбиной, спускавшейся, судя по всему, к самому морю. Набравшись храбрости, Сульдрун сделала несколько робких шагов вниз по старой тропе. Остановившись, она прислушалась: ни звука. Вокруг не было ни души. Углубившись в ложбину еще шагов на пятьдесят, Сульдрун вышла к небольшому строению из выветренного тесаного камня, заброшенному и пустому. Наверное, когда-то в древности здесь было святилище.

Идти дальше Сульдрун не осмеливалась: ее могли хватиться, и леди Будетта не преминула бы сделать ей очередной выговор. Поднявшись на цыпочки и вытянув шею, чтобы что-нибудь разглядеть, Сульдрун заметила ниже в овраге только древесные кроны. Неохотно повернувшись, она поднялась тем же путем, каким пришла.

Осенью на море поднялся шторм, четыре дня подряд шел дождь, и город Лионесс окутался туманом. Все это время Сульдрун сидела взаперти в Хайдионе. На пятый день буря стала рассеиваться – лучи солнца пронзили разрывы в облаках, озаряя море и берега под всевозможными углами. К полудню небо над морем расчистилось, хотя ближе к горам еще торопились обрывки туч.

При первой возможности Сульдрун пробежала вверх по сводчатой галерее, спустилась в туннель под Стеной Зольтры и, бросив осторожный взгляд на Урквиал, юркнула под старую лиственницу и протиснулась в проем между стеной и дощатой дверью. На этот раз она прикрыла за собой дверь и теперь стояла, ощущая напоминающее онемение полное отчуждение от всего мира.

Она спустилась по старой тропе к святилищу. Восьмиугольное каменное сооружение гнездилось на уступе скалы; сразу за ним начинался почти отвесный склон прибрежного мыса. Сульдрун заглянула под низкий свод входной арки. Четыре широкие ступени полого поднимались к задней стене, где над низким каменным алтарем был высечен символ Митры. С обеих сторон через узкие окна проникал свет; кровля, выложенная сланцем, еще держалась. Через открытый вход нанесло кучу сухих листьев, но больше ничего в древнем храме не было. В воздухе отчетливо ощущался промозглый сладковатый запах – слабый, но неприятный. Сульдрун шмыгнула носом и отступила наружу.

Ложбина круто спускалась к морю; хребты по обеим сторонам тоже опускались и мало-помалу превращались в нагромождения навалившихся одна на другую невысоких скал. Тропа извивалась между валунами, огибая заросли дикого тимьяна, златоцветника и чертополоха. Наконец Сульдрун вышла на травянистую террасу. Два массивных дуба охраняли как часовые, почти загораживая ущелье, проход в затаившийся ниже древний сад, и Сульдрун охватило волнение, знакомое первооткрывателям неведомых земель.

Слева возвышался утес. В тени беспорядочно растущих тисов, лавров, грабов и миртов теснился подлесок кустарников и цветов – фиалок и папоротников, колокольчиков, незабудок и анемонов; среди душистых ароматов выделялся характерный запах цветущей валерианы. Справа другой утес, почти такой же высокий, загораживал солнце. Ниже росли розмарины, златоцветники, наперстянки, дикая герань, лимонная вербена, стройные черно-зеленые кипарисы и дюжина необычно высоких оливковых деревьев – сучковатых, искривленных, с пыльно-зеленой листвой, светящейся свежестью на фоне почерневших от древности стволов.