– Все, что нам нужно, – это вырезать саму возможность страдания! – голос Павла прошелся над головами общества, заставляя дрожать каждую молекулу любой точки залы.
Максим перевел взгляд на сцену. Там, в полутьме за тяжелыми дверьми что-то загремело, засвистело. Оттуда что-то на него смотрело, забирало его кислород, вот, змеи извивают колонну посреди открывшейся комнаты. Что-то уходит дальше в тень. Оно знает, что к нему придут. Максим всмотрелся. Там среди змей человек. Он их пленник. Его лицо кричит. Но его не слышно. Руки взмывают ввысь, он исчезает, медленно, словно змеи его укорачивают. Эти змеи, они полосуют его тело, превращая в безродную массу. Эти змееподобные лезвия посвистывали при каждом обороте, трудились на благо храма, на благо идеи.
Максим двинулся было вперед, но остановился, оглянувшись на Галю. Она все также мотала головой, причитая полушепотом:
– Он там останется, он не получит вознесение… он там останется… не получит… вознесение…
Толпа, взбудораженная, зашевелилась, начала движение в наркоманском трансе. Словно пчелы зажужжали, маршируют к механизму, вырезающему ненависть ненавистью. Они поднимаются на сцену, подходят к механизму, неловко ступая по вымощенному серым камнем мокрому полу своими уже грязными ступнями. Они все же останавливаются, трепеща, перед механизмом. Дрожь пробивает их тела. К ним подходит Павел, берет одну из женщин за плечи, и говорит:
– Боишься? Хватит бояться, пора вырасти, отказаться от этого. Смерти нет!
Женщина оборачивается, но Павел непреклонно взирает на нее с высоты. Она делает неловкий шажок. Еще. Раскачивается, будто пьяная. Прыгает. Брызнула алая струя, ноги стираются, искривленная физиономия вот-вот порвется подобно гнилой тряпке. Беззвучно.
Смерти нет… Тогда нельзя развести жизнь на до и после. Ее не было, ее не будет.
Ногти впиваются в предплечье Максима. Галина в ужасе что-то кричит ему, но он не слышит ее. Только ее губы повторяют: сын. Она действительно боится, что он не вознесется? Или максим что-то не понимает?
Люди уже не дрожат, они смиренно прыгают в механизм.
Тогда зачем тебе это существо на руках, думает Максим, чего ты добиваешься, куда ты идешь, хоть однажды ты задавалась этим вопросом? Крыша… да, тогда, он представлял себя на крыше, думал, что смерть с хрипом в легких заставит его что-то почувствовать, что-то иное. Не понимаю, смерти нет, промелькнуло в голове, зачем она мне?
Небольшие осколки толпы ринулись в обратную механизму сторону, толкнув Максима. Паника зажужжала в воздухе. Максим схватил Галину за руку и ринулся вместе с толпой. К выходу. Грудь сдавливает, снова. Что-то за спиной, следит за ним. Двери выбили, впереди бежавшие при этом оказались раздавлены обезумевшей массой. Крики сливаются в какофонию горького блеяния. Максим не отпускал руку Галины, не имея при этом даже возможности оглянуться на нее. Вот, поворот, лестница, наконец-то! Толкают в спину, ударяется с хрустом о вертикально воздвигнутые камни, но не падает, спускается дальше. Вниз, вниз, не останавливаться, нельзя. Сзади кто-то падает, крутится, скатывается по лестнице. И это не является причиной, чтобы его обойти. Об него спотыкаются и также расшибают головы о тупые ступеньки.
Лестница закручивается, что аж до головокружения доводит. Но вот он, вот выход! В полутьме, шлепая по зеленым лужам, Максим с Галиной бегут к выходу. Что-то за спиной, совсем близко. Настигает. Максим чувствует, боль в груди. Трудно дышать. Трудно бежать. Он, не оборачиваясь, сворачивает за полу-обваленную стену, походящую на груду булыжников. Вот еще поворот. В груди тошно. Он забегает за угол, таща за собой Галину, останавливается, чтобы отдышаться.
– Сын… останется… внизу… – тараторила Галина нескончаемо.
С ней слишком тяжело.
– Где девочка? – в ужасе кричит Максим, наблюдая перед собой только обнаженную женщину, без своего ребенка на руках.
Она останавливается в причитаниях, вытягивает свое лицо вперед и шепчет проникновенно:
– Она не останется, я точно знаю. Ее взяли с собой.
Смерти нет.
Максим пятится. Ее взяли с собой. Она не останется.
– Что ты наделала?.. Ты… привела ее сюда для этого?..
– Ее ждет спасение, ведь ее родной отец помог ей…
– И он здесь?.. – оторопел Максим.
Где-то рядом с ними все это время был и ее муженек-абьюзер? Как они не столкнулись?
– Павел говорил, что это дитя, которое спасет мир…
– Павел? Галина, кто отец девочки?
Она не успевает ответить, Максим и без ее слов понял ответ. Он мысленным взором окидывает всех женщин, родивших за последнее время и раньше. Для скольких из этих детей Павел приходится отцом?
За спиной что-то тяжело дышит, ощупывает его своим недозрением. Ребра трутся с натугой друг о друга. Эта женщина, она не получит своего сына, чтобы отдать его. Не получит. Максим сморит на нее, пытаясь что-нибудь выдавить из себя. Выходит нечто неказистое, бесформенное:
– Мне надо отойти…
Он пятится, натыкается голой пяткой на осколок камня, который врезается словно хищник в шею своей добычи. Максим от боли подскакивает на месте, разворачивается, бежит. Просто бежит, куда глаза глядят. Стены, серые стены, на которых мозаикой выступают все такие же голые камни. Под ногами какая-то зеленая жижа, которая прилипает к коже, разносится в разные стороны блеклыми брызгами.
Где же люди? Где они все. Кругом только развалины, грязь, плесень, что аж дышать не хочется. Его дыхание крадут. Что-то крадет его дыхание. Это что-то выбралось из шкафа, а, может, оно там никогда и не было, а ждало его здесь? Оно крадет и пожирает чужое дыхание, испражняется прямо тут же. Его кормушка. Ему противна жизнь, но оно жаждет алчно этого. Вся его любовь – это ненависть. Свист лезвий механизма, раздающийся откуда-то из темноты, будто перетирает его сухожилия, его кости. Пасть, скрежежущая стальными зубами, не способная насытиться.
Он здесь не останется. Выход. Где же этот проклятый выход? Вот, очередной поворот, пол дрожит под ногами. Боль в кровоточащей пятке усиливается, приходится ступать осторожнее. Ребра стягивает слабую грудь. Дышать даётся все труднее и труднее. В рот набивается какая-то мелкая пыль, вяжущая язык. Хочется пить, но кругом все грязные лужицы, да голые стены. Максим пытается ногтями скрести пыль с языка, вызывая тем самым только рвотный рефлекс.