Buch lesen: «Поляк»

Schriftart:

© Д. Ружников, текст, 2013

© «Геликон Плюс», оформление, 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

 
Дай Бог поменьше рваных ран,
Когда идет большая драка.
Дай Бог побольше разных стран,
Не потеряв своей однако…
 
Евгений Евтушенко

Народ, не имеющий своих героев, обречен на гибель.

Веселясь и подтрунивая друг над другом, группа студентов исторического факультета знаменитого Парижского университета Сорбонна рассматривала небольшой, всего в несколько минут, фильм с нечеткими и прыгающими кадрами. На экране стреляли какие-то допотопные пушки, бесшумно взрывались снаряды, поднимая столбы земли, солдаты бежали в атаку, падали, а в конце фильма медленно, криво проползли и застыли несколько кадров, на которых два молодых человека, очень красивых, стройных, высоких, в военной форме, с орденами-крестами на груди, о чем-то беззвучно говорили и весело улыбались с экрана.

– Какие симпатичные! – пронеслось по женской половине аудитории. – Таких красивых лиц сейчас не встретишь. Господин профессор, это документальный фильм? Кто эти военные? Французы?

– Коллеги, – сказал профессор истории Жан Дюкло, – кто-нибудь сможет мне ответить, какой период мировой истории показан в этом фильме?

По аудитории пронесся шорох непонимания, и вдруг одна студентка подняла руку и воскликнула:

– Я знаю, кто это! Это русские офицеры во время Первой мировой войны. У нас дома есть фотография моего прадеда в такой же военной форме и хранятся его награды – такие же кресты. Прадед у меня из России и воевал в русской армии, которая защищала Париж.

– Как Париж? – удивленно спросил кто-то из студентов.

– Да, в нашей семье известно, что он был в составе армии, посланной во Францию русским царем для защиты Парижа.

– Очень хорошо, Анна, – сказал профессор Дюкло. – Никто больше ничего не хочет добавить? Анна права – это русские офицеры времен Первой мировой войны. Более того, это не просто офицеры, а офицеры лейб-гвардии Семеновского полка, первого регулярного воинского формирования, которое создал русский император Петр I по подобию тогдашних военных полков европейских стран. До Петра в России не было регулярных войск, были стрельцы и ополчение. Над этим полком шефствовали все русские императоры. В мундире этого полка захватила власть и стала императрицей Екатерина II, впоследствии названная «Великой». На пленке два офицера этого полка; судя по погонам – поручики: тот, что справа, – Михаил Тухачевский, будущий маршал Советского Союза, он был расстрелян по приказу Сталина. Кстати, во время Первой мировой войны он попал в немецкий плен и находился в одном лагере для военнопленных с будущим президентом Франции Шарлем де Голлем, и тот в своих воспоминаниях отзывался о нем как об одном из самых храбрых офицеров, которого он когда-нибудь встречал. Де Голль вспоминал, что такого же храброго офицера он встретил во время своей службы в двадцатых годах прошлого века в Польше, где он принимал активное участие в борьбе против напавшей на эту страну большевистской России, войсками которой – вот вам и превратности судьбы – руководил Михаил Тухачевский. Де Голль пишет в своих мемуарах, что это был поляк по фамилии Смирнитский, с которым они вместе прибыли в Польшу из Франции, куда тот добрался из России, где был капитаном в царской армии и имел множество наград. И де Голль, и этот поляк за проявленный героизм в защите свободы Польши были награждены польскими орденами. К сожалению, мы ничего о капитане по фамилии Смирнитский в архивах не нашли: ни в Польше, ни в России, что, конечно, очень странно. Правда, в сороковых годах прошлого века, во время оккупации Польши Советским Союзом, многие документы в польских архивах были уничтожены, а о закрытости русских архивов я и не говорю. О расстреле тысяч польских офицеров в Катыни Россия призналась только сейчас, через семьдесят лет, и то в России есть много людей, которые, несмотря на неопровержимые доказательства, продолжают утверждать старую сталинскую ложь, что это сделали немцы во время Второй мировой войны.

Но об этом мы будем говорить на следующей лекции. Я сделал это небольшое отступление, чтобы вы понимали, как много мы не знаем об этой войне, в которой погибли миллионы людей и распались четыре самые империи: Российская, Австро-Венгерская, Германская и Османская. Во всем мире эту войну называли «Великой войной», но когда в 1939 году началась новая мировая война, ее переименовали в «Первую мировую войну». В царской России ее называли «германской», «Второй отечественной»; захватившие власть в России Ленин и большевики назвали эту войну «империалистической», «захватнической». О ней в Советском Союзе почти ничего не говорилось, это была для русских самая неизвестная за всю их историю война, хотя она закончилась революцией и гибелью российской империи. О войнах Александра Македонского школьники в Советском Союзе знали больше, чем об этой войне. Вот и о втором офицере с этого снимка нам, к сожалению, ничего не известно. Но, судя по наградам, это был очень храбрый офицер.

Коллеги, тема нашей сегодняшней лекции: «Роль России в Первой мировой войне и в победе Антанты над Германией и Австро-Венгрией».

– А разве русские в ней участвовали? – раздалось из аудитории.

– Жак, вы не слышали, что я только что рассказывал? Прекратите шептать на ушко вашей милой соседке и, может быть, услышите что-нибудь новое для себя. Да, участвовали! И Анна правильно сказала о Русском экспедиционном корпусе во Франции. Это, конечно, была не армия, но это были несколько десятков тысяч солдат, и они так храбро дрались, что немцы боялись наступать на участках фронта, где были русские. Если бы не русские, немцы, возможно, захватили бы Париж, а Франция проиграла бы войну Германии.

– А я читал, что и Первую, и Вторую мировую войну выиграли американцы и Францию от поражения спасли они.

– Да, американцы, конечно, сыграли значительную роль в победе над немцами в Первой мировой войне, особенно в конце войны, когда численность их войск составила почти два миллиона солдат, но все-таки вы, уважаемый коллега, заблуждаетесь. И я постараюсь вас в этом переубедить…

Профессор поправил свой модный вельветовый пиджак и стал рассказывать. Рассказчик он был великолепный. Аудитория притихла и стала заинтересованно и внимательно слушать…

Часть первая
Вторая отечественная

I

Вот судьба так судьба. Думал ли туберкулезник Гаврило Принцип, что станет то ли величайшим злодеем, то ли величайшим героем двадцатого века? Ну носился больной паренек с идеями террористскими, так кто из молодежи с такими идеями в начале того века не бегал? Вон, вся Россия была в «бомбистах» – взрывали и стреляли всех: от императора и его министров до губернаторов и помещиков. А тут Балканы! Только-только из-под Османской империи выползли, как тут же австрияки на лакомый кусок сразу же позарились и посчитали, что Босния и Герцоговина их территория, – запросто так решили, никого не спрашивая…

Ну повезло один раз эрцгерцогу Францу Фердинанду, когда Неделько Чернобровиц гранату не в его машину бросил. Сама судьба просила – остановись! Так нет же, решил еще покататься по Сараево. Ну и прокатился, еще и жену свою, Софию, зачем-то прихватил. И день-то какой выбрал – Видов день! Святой день для всех сербов – битвы на Косовом поле!

Разве это не судьба, что Гаврило Принцип остановился около ларька и бутербродик решил купить, а эрцгерцога не по той дороге повезли? И все – тщедушный Гаврило револьвер выхватил и выстрелил, и надо же, как точно: все семь пуль попали в шею Фердинанду и в живот Софии. В Софию-то зачем? Она вообще не была женщиной императорского рода. Гаврило потом каялся на суде, что вроде и не хотел – не в нее целился, а в сидящего рядом своего, сербского генерала. И вот – война! Да еще какая – мировая!

А может, Гаврило и не виноват? Он вообще-то не сербом был, а австрияком. Чего к Сербии-то придрались? Повод был нужен для войны? Так эрцгерцог Фердинанд был императору Австро-Венгрии Францу-Иосифу всего лишь племянником. Нелюбимым. В императорском семействе все было что-нибудь да не так: брата императора – мексиканского императора Максимилиана расстреляли повстанцы; единственный сын Рудольф при загадочных обстоятельствах покончил жизнь самоубийством вместе со своей возлюбленной Марией Вечерой; жену Елизавету застрелили. Да и жена у эрцгерцога Фердинанда была простой чешкой Софией Гугенберг и их брак не признавался в европейских императорских домах, а дети не могли претендовать на трон. В простых граждан стрелял Принцип. Так что никакой он не идейный и не политический герой, он – уголовник!

А убитых Гаврилой Принципом эрцгерцога с женой похоронили тайно, ночью – гробы в яму кинули, и все: никаких траурных речей и музыки, и это в музыкально просвещенной Вене. Как собак.

И при чем здесь Сербия? А Россия? У нее же с Германией был перед самой войной тайный договор заключен о ненападении. У России перед каждой мировой войной такой вот тайный «договор о ненападении» с немцами. Может быть, в этом и кроется причина обеих мировых войн – в таком вот «ненападении»?..

И ведь дожил Гаврило Принцип до конца войны, которую развязал. Аж в апреле 1918 года умер в тюрьме от своего туберкулеза. Видимо, в те времена хорошо лечили в императорских тюрьмах такую страшную болезнь: на свободе от туберкулеза умер бы намного раньше. А может, даже и на войну попал – к ее концу в Австро-Венгрии всех в солдаты забирали, не разбираясь…

В то время, когда Принцип стрелял в великих особ, генерал в отставке, шестидесятисемилетний пенсионер, потомок незаконной дочери Генриха IV и самого Мартина Лютера Пауль Людвиг Ганс Антон фон Бенекендорф унд фон Гинденбург проигрывал от нечего делать по вечерам на тактических картах войну с заклятым врагом Германии – Россией. И возможное наступление русских в Восточной Пруссии проигрывал: как, да что будет, если вот так?.. И не в шахматы играл – армии стрелками по картам водил.

Так бы и сидел перед камином будущий генерал-фельдмаршал и рейхспрезидент Германии, национальный герой, награжденный за свои подвиги перед страной особой Звездой Большого Креста – «Звездой Гинденбурга», и продолжал бы есть любимое кабанье мясо, запивая тяжелым домашним немецким пивом, если бы Гаврило Принцип из своего револьвера не выстрелил… Судьба!..

II

Император российский, Николай II Романов войны не хотел – он ее боялся! Он помнил, чем закончилась война с Японией: не просто позором и потерей территорий и престижа страны, а революцией, которую подавить удалось только силой. Он помнил, как тогда отличился лейб-гвардии Семеновский полк, когда в период полного хаоса в Москве батальоны гвардейцев прибыли в первопрестольную на поезде и, не раздумывая, начали стрелять в толпу и разогнали восставших на Пресне. Император полк любил. Рабочие Москвы ненавидели! Почему он вспомнил сейчас семеновцев – так войны боялся и революции!

– Алиса, это война! – обратился император к жене Александре Федоровне и нервно пробежал по кабинету. – Посол Германии Пурталес два часа назад вручил моему министру иностранных дел Сазонову ноту об объявлении войны. И мы остались один на один против Германии и Австро-Венгрии.

– Как одни, Ники? – спросила спокойным голосом сидевшая в кресле Александра Федоровна. – А наш «Сердечный союз»?

– Вот-вот, «сердечный». Где она, сердечность? Молчат, суки.

– Не ругайся, Ники. Германия все-таки решилась воевать на два фронта?

– Где ты видишь второй фронт?

– Успокойся. Как говорят русские, утро вечера мудренее. Увидишь, завтра Франция получит такую же ноту.

– А Англия?

– Все зависит от того, как пойдут немцы на Францию: если через Бельгию, то Англия вступит в войну.

– Но Бельгия нейтральная страна. И Германия будет драться с Францией в первую очередь за Эльзас и Лотарингию.

– Это, Ники, так считают французы и твои бездарные генералы в Генеральном штабе. А я знаю немцев лучше вас всех. Немцам наплевать на чей-то там нейтралитет, – для них Германия превыше всего!

– Что ты предлагаешь, Алиса? – Император с любовью называл свою жену, Александру Федоровну, этим уменьшительным ласковым именем, хотя она по рождению именовалась Викторией Алисой – в честь своей бабки королевы Великобритании Виктории. А она его с такой же любовью называла уменьшительным от Николая – Ники.

– Ничего не делать. Ты вчера назначил Верховным главнокомандующим своего дядю, Николая Николаевича, – вот пусть он и командует. Ники, прошу тебя, ни в коем случае не лезь в командующие, как бы и кто бы тебя ни уговаривал.

– И тогда все лавры от победы над Германией достанутся дяде!

– Победу еще надо завоевать! Это не Турция, это даже не Япония с ее флотом, это Германия.

– Какая ты, Алиса все-таки умная.

– Я не умная, я разумная – а это две большие разницы. Кстати, из Зимнего нам надо переехать в Царское Село.

– Зачем?

– А в Зимнем развернем госпиталь для раненых; пусть твои верноподданные знают, что ты ради победы готов на все.

– Какие раненые, Алиса? Три-четыре месяца – и война закончится.

– Я не уверена, что так будет. Японцев мы тоже хотели шапками закидать. Всегда помни Цусиму, Николай.

– Ты, как всегда, права. Пойду поговорю с мамой.

– О чем, Ники, ты с ней хочешь говорить? О войне? Так ей-то какое дело? Покойный батюшка твой, Александр Александрович, ни одной войны не провел – все отдыхал в Финляндии на рыбалке.

– Как ты можешь так говорить, Алиса? Он был счастливый человек. А у меня уже вторая война. Я боюсь, я очень боюсь этой войны!

– Что ты все боишься? Бояться надо Бога, а более никого. Ты же царь!

– Знаешь, Алиса, после рождения Алексея я стал бояться. Не как государь, как отец. И откуда эта болезнь в нашем роду? Боткин говорит, что она передается по наследству по материнской линии и что это передалось от твоей бабки Виктории.

– И ты в это веришь? Это все твоя мать так говорит, она со дня нашего знакомства против меня. Ты же знаешь: она, да и отец твой покойный были против нашей свадьбы. Они же хотели тебя женить на этой лягушатнице, дочке графа Парижского. Сейчас ты был бы зятем Луи-Филиппа. Может, жалеешь?

– Прекрати, Алиса. Ты же знаешь: для меня нет ничего дороже тебя и наших детей. Я готов отказаться от престола ради вас.

– Знаю-знаю, Ники. Я тебя тоже люблю. Но врагов у нашей любви всегда предостаточно… И меня очень беспокоит Алексей. Ему все хуже и хуже. Я дни и ночи обращаюсь к помощи Всевышнего, но все тщетно. Надо вернуть в столицу старца Григория.

– Ни в коем случае! Этот мужик погубит нас. Против меня восстанет Государственный совет.

– Наплевать на твой совет. Тебе что, не дорога жизнь твоего сына, наследника престола?

– Ах, прости, Алиса, прости; я с этой войной совсем потерялся и забыл о тебе и семье. Как Алексей?

– Очень плохо: упал и опять опухли ноги. Врачи бессильны. Надо звать старца Григория.

– Хорошо, Алиса, зови. Я пойду, у мне встреча с Верховным главнокомандующим.

– Иди, Николай, царствуй. И все должны знать, что ты царь!

Когда император вышел, Александра Федоровна заплакала. Это на людях, при дворе она казалась властной, строгой, надменной, и все ее таковой и считали. Но болезнь сына, не просто сына – наследника, привела к нервному срыву, и государыня все больше и больше замыкалась в себе, все меньше верила врачам, а больше в Бога и в людей, обладающих, как ей казалось, сверхъестественными возможностями. К таковым она относила и «старца Григория» – Григория Распутина. Не было бы Распутина, появился бы другой «старец» – она была готова на все ради больного сына. И в начавшейся войне, в которой еще не был убит ни один русский солдат, она, немка по происхождению, но русская царица по призванию, приняла странное для государыни решение: стать санитаркой в военном госпитале. Что делать – с головой у нее точно было не все в порядке. Ни одна княжна и графиня в России не последовала за своей государыней. Только их высочества, дочери императора, последовали за матерью.

Александра Федоровна перекрестилась на множественные иконы различных святых, покрывающие все стены ее кабинета. «Ах, Вильгельм, Вильгельм, не сдержал слово. А ведь и года не прошло, как здесь, в России, клялся в вечной дружбе. Одно слово – немец! – подумала государыня и вдруг как-то ударило в сердце: – А Ники-то опять выпил! Боже, неужели в своего отца-алкоголика? Тому сорок девять было, когда умер. Это все Минни виновата: надо было мужа в ежовых рукавицах держать, а тот ее на руки, а у самого бутылка в кармане – захочешь, да не увидишь, при его-то росте почти в два метра… Просится же Минни в Крым, ну и пусть едет. Датчанка! И Ники ко мне больше не притрагивается. Может, разлюбил или нашел какую-нибудь фаворитку? Я бы знала. Нет, он меня любит. Это все переживания… и водка. Надо с ним серьезно поговорить. Ему же всего сорок шесть. А мне? Сколько же мне?.. Сорок два». Государыня встала и пошла в детскую, к цесаревичу Алексею. У дверей на стуле дремал матрос – дядька наследника. Увидев Александру Федоровну, он вскочил.

– Ваше величество… – зашептал.

– Как Алексей? – тоже шепотом спросила императрица.

– Спит, ваше величество. Компрессы доктор на колени положил, и успокоился, уснул бедный, – тихо ответил матрос.

– Ну и слава Богу! – обрадовалась Александра Федоровна и перекрестилась. – А ты иди, поспи.

– Да нам, ваше величество, здесь-то привычнее.

– Скажи: его величество приходил?

– Приходил, тоже спросил и ушел… туда, – махнул рукой в сторону покоев вдовствующей императрицы-матери Марии Федоровны Романовой.

– Хорошо, отдыхай, – Александра Федоровна тихо пошла обратно в свой кабинет. Шла и думала: «Все-таки пошел к Минни. Зачем разрывать мое сердце… Ах, Алеша, Алеша, сынок… Надо звать старца Григория. Не будет наследника – не будет и нас… – и как-то не к месту еще подумалось: – Вернуть бы все назад. Куда “назад”? В Дармштадт, в детство? Избави боже! Эта нищая Германия! Это вечное: “Этого нельзя, того нельзя!” Фике чуть не голой приехала в Россию и всего добилась. Вот же дворец – ею построен! Надо держаться и Николая держать, – слабый он. Любящий и слабый».

III

Глеб Смирнитский, выпускник по первому разряду одного из лучших военных училищ России – Павловского, что на Большой Спасской улице столицы империи – Петербурга, в звании подпоручика ехал на войну – Вторую отечественную. И домой ехал, в Польшу, точнее, в ту часть разодранной между Россией, Германией и Австрией в результате Венского конгресса Польши, что принадлежала России на праве унии и называлась Царством Польским. Он не был дома все четыре года учебы в военном училище, и на душе у молодого человека было радостно и грустно одновременно: из-за желания побыстрее увидеть и обнять любимых и родных ему людей и от наступающей неизвестности, связанной с объявленной войной. Еще никогда он не видел столько людей, охваченных патриотизмом, больше похожим на умопомешательство, заполонивших весь Невский проспект столицы империи, которую зачем-то наскоро переименовали в Петроград (чем старое название помешало?), и в этом «ура-патриотизме» под визг и обморочные падения дам орущей толпы, несущей на руках людей в офицерской форме, было что-то неестественное, не радостное, а страшное и дикое – азиатское. А что камни в витрины немецких магазинов летели, то и это считалось проявлением русского патриотизма.

На вокзале усыпанный цветами и поцелуями восторженных столичных курсисток молодой человек с трудом пробился к своему вагону. Провожающая военных толпа выла и ревела от счастья.

Глеб Смирнитский был поляком наполовину – по отцу. Мать, Татьяна, была русской, дворянкой, дочерью полковника Глеба Александровича Переверзева, геройски погибшего на русско-японской в Порт-Артуре. В честь деда и был назван молодой человек. Мать Глеба молоденькой девушкой влюбилась в приехавшего на несколько дней в Москву журналиста одной из варшавских газет Станислава Смирнитского и, тайком обвенчавшись, уехала с ним в Польшу. В семье Переверзевых разразился страшный скандал: к неравному браку (Переверзевы были дворянами со времен Петра I), да еще с католиком, отнеслись с нескрываемым раздражением, дочку не понимали и проклинали: как могла она выйти замуж без согласия родителей, за какого-то полячишку, да еще и за писаку-журналиста? Такое в их православной семье простить было нельзя! И даже рождение внука Глеба не смогло повлиять на отношения между семьями. Правда, полковник Переверзев дочку по-своему любил, довольно быстро неудовольствие его прошло, и он тайком писал дочери редкие, но добрые письма. Татьяна была ребенком от первого брака – ее мать умерла от чахотки, когда девочке было всего десять лет, а Глеб Александрович был не просто человеком военным, но любил повоевать; он быстро женился, больше не по любви, а по необходимости, на молодой вдове своего военного товарища, взяв новую жену с ребенком-девочкой, и дал им свою фамилию, а вскоре родился еще и совместный сын Александр. Мачеха Таню не любила и хоть скрывала, но обрадовалась, когда та убежала из дома. Может быть, этот побег молоденькой девушки был бегством из ставшего неродным для нее дома? Жестом отчаяния? Но, к сожалению, Глеб Александрович воспринял женитьбу дочери так, как ему описала события жена, и на дочь махнул рукой – взрослая, чего там… Тем более подрастал сын Александр, как казалось, надежда и опора отца и семьи. Когда полковник Переверзев погиб, Татьяне Смирнитской даже не сообщили о его смерти; она узнала о его гибели из русских газет, которые приносил муж и в которых печатались списки награжденных и погибших в русско-японской войне. От отца остались только несколько писем и фотография, на которой был изображен полковник с лихо закрученными усами и Георгиевским крестом на груди. А когда в 1907 году в страшной катастрофе поезда под Лодзью погибли родители маленького Глеба, московские родственники отказались приехать на похороны, и отношения между семьями полностью прекратились. В семье дяди Владислава Смирнитского, где после гибели родителей воспитывался Глеб, чтобы не травмировать сироту, старались не вспоминать далекую московскую родню. Глеб же, учась в Петербурге, знал, что в Москве у него есть родственники, но он был гордый юноша и поэтому ни разу за все годы учебы не постарался их найти или хотя бы напомнить о себе каким-нибудь известием. Он слишком любил свою мать, чтобы изменить ее памяти. Настоящими родителями он считал семью своего дяди, которая его любила, как родного сына, и старался отвечать им такой же любовью.

Поезд двигался по российским просторам не спеша: пыхтел черным дымом, посвистывал паром, стучал колесами: тук-тук, тук-тук. От Петрограда до Москвы все леса, луга да речки – грибы бы с ягодами собирать, а тут война! Мобилизация! Пьяный поезд. В воздухе больших и малых городов, промокших деревень с покосившимися хатами витало: сейчас немцам дадим по зубам, защитим русский православный крест и обратно, домой, с медалями на груди и деньгами в кармане. Вот тогда-то уж точно погуляем! И, говорят, повезет только тем, кто первый. Сказывают: война-то месяца два будет длиться, ну три, не больше. Вперед! Ура!

На каждой станции останавливается поезд, забирая в свое нутро пьяных мужиков с котомками за плечами, оставляя на деревянных перронах, а где и на земле ревущих в голос русских баб. А мужики выпивали свой стакан самогона и кричали:

– Ты чего, Матрена, ревешь? Вернусь – лошадь, корову купим, дом выправим и заживем! Эй, Рассея – раздвинься, новгородские идут!

– Куда прешь? Знай наших! Мы, тверские, завсегда готовы за царя-батюшку…

А за тверскими кричали московские, рязанские, смоленские, владимирские – весь рассейский народ в едином порыве кричал: «Бей немцев!.. Боже, благослови царя на священную войну!..»

Пляшет Россия перед смертью! У русских всегда безумная, пьяная радость перед войной. И в этом пьяном угаре у всех на уме одно: быстрая победа и на чужой территории! А уж с вечным врагом – немцем от души посчитаемся. Эта ненависть к немцам у русских в крови! Столетняя!..

Все сразу забылось: что вот так же десять лет назад япошек «закидали шапками» – да с таким позором, с реками крови сотен тысяч убитых русских солдат, с потопленным флотом, с отдачей русских земель выходили, выползали из той войны.

Смотришь на историю России и начинаешь понимать, что толком-то ни одной войны путем искусства военного, сбережения своего народа и солдата не выиграли. Ни одной! Ну если только Суворов. И то… Откуда это в нас, в русских? Уж как бы должны быть осторожны, уж как бы должны быть недоверчивы, вся история государства российского этому учит – с татаро-монгольского нашествия учит. А может, это нашествие и выбило из русского народа тот стержень самосохранения, уважения к себе, к своим соплеменникам? Трехсотлетнее поклонение азиатской силе уничтожило русских, создало новую форму народа: смешение с азиатами и безразличие к гибели своих сородичей. Почему же Русь-то сохранилась? А на насилии над народом и сохранилась. Государство московское, а потом и российское построили на крови, жестокости, убийствах, и к кому – к своему, русскому человеку! А бунты, а революции… У-у-у!

И сейчас, в этот последний месяц лета четырнадцатого года, верилось, что многомиллионная армия – с мобилизацией, с радостью студентов от зачисления в добровольцы, с погромами немецких магазинов, с переименованием столицы – в едином порыве с друзьями по военному «Сердечному союзу – Антанте» возьмет и раздавит эту ненавистную, Бисмарком созданную молодую германскую империю. Только жижа пивная да сосисочная останется!

Вот на эту войну 3 августа 1914 года подпоручик Глеб Смирнитский и ехал воевать. Он, потомок знаменитого, но забытого временем и судьбой старинного рода, ведущего свой счет еще с польских рыцарей, храбро сражавшихся и умиравших в великой Грюнвальдской битве, шляхтичей, имевших когда-то свой герб и проливавших кровь за свободу и независимость Польши в сражениях и с немцами, и с литовцами, и с русскими, воевавших на стороне Наполеона против России, участвовавших в восстании под руководством Костюшко, он – сирота, воспитанный в семье дяди, получивший за отличие в учебе при выпуске из училища чин не прапорщика, а подпоручика и право выбора места несения службы, избрал не блистательный Петербург и карьеру штабного офицера, а службу в самом знаменитом, самом известном, самим Петром Алексеевичем созданном лейб-гвардии Семеновском полку, который был приписан на случай войны к спешно разворачивающейся в Польше 2-й армии под командованием генерала от кавалерии Александра Васильевича Самсонова. И от роду Глебу Смирнитскому было двадцать лет. Был он высок, строен, серо-голубые глаза обрамлены темными ресницами, как все военные, пострижен был коротко, но с аккуратным боковым пробором, разделяющим чуть волнистые волосы; ему бы очки – и вылитый молодой адъюнкт университета.

Грустно было ехать одному: уж к Москве подъезжали, а никто в купе не поселился, да и в соседних было тихо.

В Москве, с такого же шумного, кричащего тысячами голосов вокзала в соседнее купе вошли двое офицеров – Глеб видел их в приоткрытую дверь, и когда уже поезд тронулся, дверь его купе отворилась и вошел молодой подпоручик со значком выпускника московского Александровского военного училища. Сразу бросилась в глаза необычная красота офицера: большие, навыкате голубые глаза, черные брови, ровно изогнутый «римский» нос, прямое лицо; юноша был высок, под стать Глебу, но шире в плечах и груди. В лице его, в глазах было что-то холодное и страстное одновременно.

– Давайте знакомиться. Подпоручик Михаил Тухачевский, – сказал вошедший.

– Подпоручик Глеб Смирнитский.

Так иногда бывает между мужчинами: встретились в первый раз, протянули руки для рукопожатия – и необъяснимо, сразу возникло чувство дружбы и доверия. И здесь оно возникло: как молния, между ними промелькнула с крепким пожатием юношеских рук.

– На войну? В какую армию? – спросил Тухачевский. – Я во 2-ю, к генералу Самсонову.

– Туда же, к Александру Васильевичу.

– Отлично. Дадим прикурить немцам.

– Давно пора!

– По значку – вы окончили Павловское училище?

– Так точно, а вы – Александровское?

– Да.

– Вы поляк?

– Если не против, давай на ты. Я из смоленских Тухачевских. Ну а где смоленские, там и польская кровь имеется. Ну вы-то точно поляк?

– Да, по отцу. Мать русская.

– Родители где, в Польше?

– Я сирота.

– Глеб, прости меня, ради бога. А что до Павловского окончил? Не со школьной же скамьи?

– Нет, Варшавский кадетский корпус.

– А я Московский кадетский корпус.

– Судя по званию подпоручика – отличник.

– Да, но и ты тоже. Сам выбирал полк?

– Да. Только сейчас не до выбора – война.

– И в какой полк?

– В лейб-гвардии Семеновский.

– Вот здорово! И я в Семеновский!

Молодые люди прониклись еще большим уважением друг к другу, узнав, что едут служить в один, самый знаменитый полк; болтали, выходили из вагона на станциях, покупали вареную картошку, молоко, огурцы и ржаной хлеб. А на платформах плясала, выла, пела Россия, провожая мужиков на войну.

– Как всегда – с пляской на смерть, – сказал Михаил.

– Этого у русских не отнять, – поддержал Глеб.

– А у поляков по-другому?

– Да нет, еще большее бахвальство.

– А жаль. Ничему не научились с японской.

– Не скажи – армия другая, вооружение другое. Посмотри, какой народный порыв. И название у войны какое правильное: «Вторая отечественная».

– Лишь бы не было, как в первую – за Москву убежали.

– В первую мои предки с войсками Наполеона до Москвы дошли, да и в шестьсот двенадцатом тоже в Москве были. Михаил, ну зачем такой пессимизм?

– Не нравится мне это дикое веселье.

– Так не свадьба – на смерть люди идут.

– Возможно, я не прав, Глеб… извини. Кстати, у тебя что из оружия: тот, что выдали по окончании училища – револьвер Нагана? Он в атаке неудобен. Согласен?

– Ты прав: семь пуль выпустил и можешь выкидывать. В бою не перезарядить.

– А я вот кое-что тебе покажу, – Тухачевский открыл свой офицерский баул, порывшись, достал отливающий темным металлом пистолет и с любовью человека, обожающего оружие, произнес: – Пистолет Браунинга!

– Я знаю. Удобен. Особенно заряжать легко – обойма, – восхищенно сказал Глеб. – Но дорого. Мне не по карману.

– Мне отец с дядьками подарили к окончанию училища.

И оба с удовольствием стали разбирать пистолет, обсуждая его достоинства и недостатки. Пришли к выводу, что и револьвер Нагана и пистолет Браунинга оба хороши, но пистолет лучше.

€0,94
Altersbeschränkung:
16+
Veröffentlichungsdatum auf Litres:
02 Januar 2014
Schreibdatum:
2013
Umfang:
540 S. 1 Illustration
ISBN:
978-5-93682-918-5
Download-Format:
Text
Durchschnittsbewertung 5 basierend auf 1 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4,2 basierend auf 70 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4,2 basierend auf 309 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4,2 basierend auf 161 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4,1 basierend auf 166 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4,4 basierend auf 240 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4,2 basierend auf 171 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4,6 basierend auf 413 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 3,9 basierend auf 125 Bewertungen
Text, audioformat verfügbar
Durchschnittsbewertung 4 basierend auf 130 Bewertungen
Text
Durchschnittsbewertung 5 basierend auf 2 Bewertungen