Buch lesen: «Косатки»
© Дмитрий Помоз, 2020
ISBN 978-5-0050-1997-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Я был уверен, раз в книгах можно создавать бесконечное
количество новых миров, – а это бесспорный факт,
то с помощью них можно влиять и на судьбы людей.
Но это не так.
Всем вам: всем тем, кому я был, есть, или буду не судьбой.
Ты читаешь эту книгу, и разговариваешь со мной.
Ведь, правда же?
КОСАТКИ
Предисловие.
Многие говорят, что религия – одна из величайших афер человечества. Кому-то она приносит богатство и власть, а кому-то покаяние и разорение. Может быть. Все может быть. Но все-таки, религия еще не принудительна в основной массе общества, а бога пока что нельзя ни увидеть, ни потрогать, находясь в здравом уме и рассудке.
Чего не скажешь про политику.
Все гениальное просто, именно поэтому политика – самая гениальная афера человечества над самим собой. Богов политики все видят и знают, а кто-то даже хвастается, что лично прикасался к ним как минимум через пять рукопожатий.
А еще всем известно (тем, разумеется, кто находится в здравом уме и рассудке), что боги политики никогда не говорят правду. Ну, кроме тех случаев, когда угрожают замочить кого-нибудь в сортире. В этом и кроется феномен политической простоты: общество прекрасно знакомо со своими богами, оно в курсе тотальной лживости их проповедей и исповедей; но понимать, где ложь – это совсем не то же, что чувствовать, где правда.
А правда очень нужна человеку. Только с помощью правды человек может правильно ориентироваться в пространстве. А без неё, неизбежно теряя ориентиры в океане лжи, общество путается мнительностью, паникой и страхом – лучшими вожжами политических богов. Тот же, кто чувствует правду и не хочет теряться в пространстве – пропадает сам. Совсем. От политики, как и от судьбы – не уйдешь.
1. Мы
Свет настольной лампы выкраивал из темноты худое тело, похожее на плитку когда-то готового ко всему пластилина, которую огромными ладошами жизни скатало почти в бесформенную трубку.
Надежда Орфаник – женщина с иконы. По крайней мере, именно так за спиной называли ее знакомые и не очень люди. Может быть, эта ассоциация прилипла к ней из-за ее необычайно симметричного, буквально вылепленного из гипса овала лица с выразительным взглядом голубых глаз, идеально прямым, чуть вытянутым носом, и копной пшеничных, ни разу не крашенных, и похоже, никогда не распускаемых из хвоста волос. А еще из-за ее кожи – белесой, с восковым блеском.
Но, скорее всего, истинной причиной была все-таки не ее внешность.
За спиной женщины, крепко окутанная сном, сопела тринадцатилетняя начинающая девушка. Ее дочь. Сама Надежда сгрудилась над стареньким ноутбуком. Она открыла страницу форума, который когда-то давно, почти что в прошлой жизни дал ей одну из спасительных нитей. По краям выбранной страницы медленно загружались рекламные баннеры, предлагавшие уже к утру стать миллионером, счастливчиком, и увеличить себе все, что угодно, кроме уровня ай кью. Будучи женщиной высоких моральных принципов и старой советской закалки, Надежда проигнорировала их навязчивое мелькание, сосредоточив ослабевший взгляд на потертой клавиатуре.
Помимо того, что ей трудно давались правильно сложенные мысли и предложения, так еще когда нужное слово, вроде бы, попадалось на крючок языка, в полумраке комнаты она едва находила клавиши с необходимыми регистрами. В который раз жалея, что так и не приобрела себе новые очки взамен разбитых старых, просто потому что у нее не было лишних денег, она обернулась, поймав дальнозорким кивком завернутое в кокон одеяла, безмятежно сопящее тельце своей дочери, и улыбнулась. Улыбнулась сразу на все. На невозможность купить очки, на свое отвратительное зрение, на старую однушку на окраине, на крохотную зарплату и ужасную погоду – на все разом.
Писать в интернете легче, чем писать живое письмо одному конкретному человеку, или ему же говорить то, что хотел бы перевести на бумагу. У личных посланий есть адресат, лицо, а значит, куда больше ответственности. Но бывают такие исключения, когда в результате одной и той же причины все переворачивается с ног на голову. Тебе нужно написать всем, тысяче человек, но это так лично, что твоему посланию нужно конкретное лицо. Именно с такой проблемой столкнулась Надежда. Текстовый курсор мигал на экране, а за ним не могло уцепиться ни единого слова. Тот то и дело сбивал их со строчек, как шар кегли: С-с-т-р-р-а-а-а-й-к, с-с-т-р-р-а-а-а-й-к-к!
Тогда Надежда решилась вспомнить свое лицо. Но только то, которое она носила всего несколько лет назад. Лицо матери на пике отчаянья. Фигуру человека скомканного ладонями жизни, смятого до стержня, и из последних сил старающегося не надломиться.
Текст в окошке для сообщений стал набираться сам собой:
«Здравствуй, дорогая мама «особенного» ребенка! Сейчас почти час ночи, а в твоем городе, может, и позже. А ты все не спишь. Не получается. Как я тебя понимаю, как я все помню. Но поверь мне, поверь, потому что так надо, а не оттого, что искренне готова – все пройдет, все изменится! Все будет правильно!
Видишь, у Нас уже все в порядке, потому что когда-то «тогда», я сама поверила! Через силу. А теперь мне уже больше не нужно верить, и я хочу передать свою веру Тебе.
Моей дочери в этом году исполнилось тринадцать. Не правда, что тринадцать – несчастливое число! Это был наш самый счастливый День Рождения за последние пять лет.
Все началось во втором классе. Господи, она тогда носила два огромных банта – один желтый, а второй бледно-розовый – и все никак не хотела их снимать.. Как же она их любила.. как же она любила жизнь! Она и теперь ее любит. Даже еще больше. Но тогда, почти шесть лет назад сама жизнь почему-то нас разлюбила. Прости меня, если непонятно, или не по делу пишу, я простая учительница истории.
Ну, вот я снова плачу.. Не знаю, почему.. Просто плачу и все. Я же сильная женщина, а сильным женщинам как раз только по ночам и можно плакать..
Но тогда я не была сильной. И плакала, когда пожелаю. Вот и после первого Дашенькиного приступа – он случился прямо на уроке физкультуры – я расплакалась сидя с ней в обнимку, прямо в футбольных воротах.
Сомнений в эпилепсии практически не было. Учительница физкультуры подробно рассказала про резкую потерю ориентации во время занятия, судороги, пену изо рта и потерю сознания.
Мы всегда боимся за наших деток больше, чем они за себя сами.. Наверное, потому что больше них воображаем. Так же, как они больше нас самих за нас радуются.. потому что больше воображают. Вот и я тогда сразу такого себе навоображала, а Дашка сидела, оперевшись на эту дурацкую штангу, и сама меня успокаивала.
А потом начались врачи.. Врачи, как и учителя.. оказалось, бывают настоящие, а бывают «знаете, сколько у меня таких, как вы? Прием окончен». Это сейчас мы с тобой прожили, каково это – искать причины болезни, зная, что они могут прятаться в детских простудах, старых сотрясениях или потрясениях. И что искать эту причину – все равно, как еще одну жизнь перемолоть.
Силы и время – вот что я тогда стала ценить дороже золота. Мы приходили домой после очередного МРТ, ЭКГ, ЭЭГ и других аббревиатур, и я ненавидела себя за то, что никто не может нам помочь. Еще я как никогда крепко жалела, что у нас больше нет нашей опоры, нашего Коленьки. Моего мужа. Он безвременно скончался за год до нашего первого приступа. Но он же не специально, не мог же он знать, какой кошмар ждет нас впереди..
Обследования продолжались. Я стала замечать судороги дочки и вспомнила, как нечто похожее случалось с ней задолго до первого приступа. Значит, он не был случайным. Я пообщалась с невропатологом одной их клиник, и мои догадки подтвердились. И я возненавидела себя еще больше. За невнимательность, за глупость, за все. Доктор выписала нам несколько курсов лекарств против спазмов, но они не устраняли припадки. Наша с дочкой жизнь превратилась в ад. И каждый раз, когда я думала – хуже уже некуда, жизнь спешила меня поправить.
Не делая моей дочери заметно лучше, лекарства донимали ее побочными эффектами. Мы часто пропускали школу, большую часть дня она спала или отдыхала. Ее мучали постоянные перепады настроения, доходившие до нашей общей депрессии. Ее тошнило, она боялась просто своих мыслей и окружающего мира. Казалось, этому не будет конца. Это и есть конец.
Нет, я не опустила руки, я же мама.. Но и что делать, тоже не представляла. Я не спала ночами, и лишь перебивалась короткими передышками между уроков или в транспорте. Но только, когда была одна. Приступы все чаще настигали Дашеньку, куда бы мы не пошли.
Так прошло несколько лет.
До чего же странно.. теперь мы вспоминаем это время просто, как «несколько лет», как будто бы несколько лет назад ездили на какой-нибудь десятиминутный аттракцион страшилок, и уже почти не помним, каким он был. Просто оттого, что он нам не понравился. Но ведь это неправда. Это была целая настоящая жизнь, а не какой-то там аттракцион.
Однажды летом, ко мне в учительскую пришли родители лучшей подружки моей Дашеньки (Дай бог им всем здоровья!). Они назначили мне встречу вне школы. Там мы встретились не только с ними, а еще с одним хирургом. Он рассказал о том, что существует такой аппарат – стимулятор блуждающего нерва. Он устанавливается операционным способом – пояснил он. Аппарат имплантируется под кожу в грудной клетке, а его проводки протягивают по шее к блуждающему нерву. А потом он начинает бить нерв током, стимулируя его. И от этого моей дочери должно стать лучше.
В первый же миг я отказалась, но полностью не отпускала этот шанс. Знаешь, когда кажется, что выхода нет, начинаешь хвататься за любой брошенный тебе предмет, мечтая, что именно он может стать твоим спасательным кругом. Поэтому я решила все рассказать Дашеньке, и обсудить это с ней.
В конце концов этот аппарат мы так и не установили.. Банально.. Трагично.. У меня просто не было денег на такую операцию. Их едва хватало на жизнь. Коллеги делились со мной учительскими крохами, за которые мне и теперь никогда не расплатиться, но крохи – это ведь не деньги. Позже я полностью выбросила из головы ту идею. Тем более, меня никогда не оставляла тревога о том, что после операции моей дочери, находящейся на пороге взросления, придется становиться девушкой с каким-то VNS прямо в груди.. Ты меня понимаешь, мы же обе – мамы.. А еще был страх, страх обоснованный: как и таблетки, этот аппарат не поможет, а только вызовет новые побочные эффекты.
А время шло, и приступы Дашеньки стали не просто учащаться, они уже могли длиться по несколько часов. Я помню почти каждую секунду любого из них. Но, пожалуй, не стану их воспроизводить, чтобы снова не завыть, как выла тогда.
Товарным поездом они сбивали Дашеньку с ног, и я ложилась рядом с ней, не зная, как еще защититься. Порой приступы сопровождались галлюцинациями. Словно бы моя дочь наяву видела паровоз, который ее сбивает. А машинистом этого поезда мог быть наш папа, наш Коленька. Дашенька до сих пор уверяет, что это не так, что его силуэт всегда был, как черное пятно, но.. но я не знаю. После такого Даша еще по несколько дней не могла прийти в себя, я видела ее выдавленные мысли, и такие же выдавленные глаза. Тогда-то меня и придушила депрессия. Да так, что я не видела ничего и никого, кроме своих бед. Ни одного выхода. Черная комната без дверей, где кроме нас с Дашенькой ни души. И болезнь, которая день за днем высасывает остатки наших. Я боялась спать. Мы обе боялись жить.
Кто-то предложил мне оформить дочери инвалидность, получать пенсию и попробовать по закону отвоевать у наших министерств положенные ей бессильные лекарства. Но тут во второй раз пришли они – родители лучшей подруги моей Дашеньки, святые люди. В тот момент, оглушенная отчаяньем, я не понимала, что им надо. Сейчас то я уже точно знаю: бывают такие люди, которым единственное, что нужно – это сделать тебе добро, дать надежду. И меня в существовании таких людей больше никто и никогда не переубедит. А тогда я, естественно, не осознавала, что мне просто хотят помочь верить и не сдаваться. И верить в себя. Они взяли нас за руки и повели к выходу, которого я уже не видела.
Они рассказали, что есть человек, который может и готов помочь. В его силах достать эффективные лекарства, которыми спасается половина эпилептиков, но наше здравоохранение их не лицензирует, отрицая опыт цивилизованного мира и здравый смысл. Но с помощью этого человека и денег – это не будет проблемой.
Сперва я чуть было не задохнулась от такой издевки. А Сергей и Елена, как два Прометея.. Они признались, как с усердной помощи своей дочери, каких-то форумов и социальных сетей организовали для моей Дашеньки сбор средств, и «всем миром» копят на здоровье всего лишь одного человека.
Надо ли говорить, как я плакала.. Первый раз за четыре с бесконечностью года от облегчения. От восставшей из пепла надежды.
В тот же период ошарашенно изучая фармакологию и отзывы о новых таблетках, которые нам возможно предстояло начать принимать, я наткнулась на Наш форум. И засыпала бывалых мамочек паническими вопросами. С тем же терпением, с которым боролись за здоровье своих детей, они ответили на каждый из них. Они поддерживали каждый день.. Сколько же вокруг неравнодушных людей, ты только задумайся..
Моя вера росла. Особенно, когда я читала истории мамочек-победительниц, такие, какую сегодня пытаюсь написать тебе сама.
Человек, про которого говорили мои Прометеи, действительно оказался человеком дела. Я знала его всего один раз, но запомню навсегда каждую морщинку его какого-то по-простому соседского лица. И такое же соседское имя – Андрей, без отчества.
Показав нас новому невропатологу, пересдав половину тестов и анализов, нам все-таки назначили лечение другими препаратами. Среди них было и то самое – непризнанное теми, кто не признает ничего, кроме своих нужд и своей слепой правды.
Через две недели заветная упаковка лекарств приехала. Курс начался. А дальше моя доченька стала расцветать, словно куст розы наконец-то дождавшийся весны.
Не проходило и дня, чтобы я не благодарила судьбу и каждого, кто вел нас к этому просвету, который я сама уже отчаялась разглядеть. Мне ведь и правда, никогда не вернуть всем этим людям их любви, их времени, их денег. И это говорит о том, что у счастья нет цены. Оно выше всего.
Лечение не избавило нас от приступов, но по сравнению с тем ужасом, который охаживал нас последние годы – можно было жить. Нужно было жить.
Эстафетная палочка была перехвачена, и я уже почти не вспоминала, что еще в середине прошлого года всерьез допускала мысль получения пособия по инвалидности для моего солнышка. «Моя дочь не будет инвалидом. Она навсегда останется „особенной“, но только для меня одной! И не из-за этой проклятой эпилепсии!» – с такими мыслями я ложилась ко сну каждое новое утро.
День за днем, месяц за месяцем мы выгоняли из себя всякую жалость, всякое сомнение в ином исходе. У Дашеньки улучшилась успеваемость, ведь она могла почти нормально ходить в школу, стали проявляться другие мечты, кроме выздоровления. Мы успокоились. Почти..
Около года назад горизонт снова исчез. Несмотря на всеобщую помощь, денег по-прежнему едва хватало. А тут еще курс валют стрельнул так, что приравнял рубль в цене примерно к отметке отношения нашего государства к больным и неимущим, то есть к нулю. Цены на ПЭПы возросли на несколько порядков, отчаянье снова попыталось перерезать мне горло! Как объяснить двенадцатилетнему ребенку, что жизнь полосатая, и мы рискуем вернуться к своим кошмарам, и пойти даже не поперек, а вдоль черной полосы? Той, на которой однажды уже чуть не разбились.. НИ ЗА ЧТО! Слишком много пройдено!
И снова с моими ангелами-хранителями (Сергеем и Еленой) мы стали искать выход. Тогда нам на выручку еще раз пришел Андрей. Благодаря нему мы узнали о методе лечения, который может сотворить чудо. Его суть заключается в поиске и удалении участка мозга, ответственного за проявление припадков. Срезать каких-нибудь два-три грамма серого вещества, на которых прижился очаг болезни, и вернуть себе человеческую жизнь.
Прилетев прямиком в лоб, вариант показался мне страшным. Надежда и страх – два сожителя, две стороны одной заветной медали. Они опять стали спорить, кто сильнее. Слово «гарантия» никто не произносил даже шепотом. Сколько было консилиумов, сколько новых бессонных ночей. Решать мне, а жить дочери. А вдруг от этой трепанации только хуже станет? А вдруг я зря паникую?
В одну из подобных, угнетающих мыслями ночей нам с Дашенькой одновременно приснился Коленька. Он не был машинистом того сумасшедшего тепловоза, а просто сидел у Дашиной кроватки и держал её за руку. И улыбался. Тогда я поняла – нужно решаться. Коленька с нами.
Елена с Сергеем снова начали собирать деньги по социальным сетям, и я точно уверена, хоть они и отрицают – перечислили на те счета все, что могли себе позволить из своих кровных.
С грехом пополам сумму близкую к нужной собрали. Собирали долго и кропотливо, всеми правдами и неправдами. За тот период я потеряла шесть килограммов нервов, хотя и без того давно превратилась в настоящую клюшку. Диета, которую никому не пожелаешь.
Дашеньку положили в стационар на дополнительные процедуры, а через полторы недели сделали трепанацию, чтобы напрямую провести ЭЭГ. Электроды крепили прямо на мозг. Так нужно, чтобы максимально точно установить, какой именно отдел или участок мозга стимулирует эпилепсию.
Не знаю, сколько лет жизни отнял у меня тот день. Считать будем потом..
Никогда не любила громких фраз, но жизнь тихонечко заточила: лучше покороче, да посчастливее, чем.. Так..
Что-то я отвлеклась. Осталось чуть-чуть..
В результате данных ЭЭГ выявили проблемный участок и предположили примерный анализ риска – не больше пятнадцати процентов. Оставалось только дать согласие на удаление необходимого количества тканей мозга.
Пятнадцать процентов – это жирность средней сметаны в магазине. Пятнадцать процентов – это в миллион раз опасней, чем полет в самолете. Для меня все это звучало и звучит до сих пор, как сюжет какого-то абсурдного фильма про зомби. Только никаких зомби не было. Лишь моя дочь и ее судьба. И счастливого конца, на который нам нужно просто купить билет – никто не обещал.
Скрипя сердцем, мы согласились на операцию.
В день операции я выпила все запасы Дашиных седативных. Несколько дней без сна и россыпь таблеток сделали свое дело. Вместо успокоения, я впала в истерику прямо в палате, пока ждала окончания операции. Меня успокаивали всей больницей. Сестрам пришлось ставить мне капельницу, но я это едва помню. Зато помню, ощущала, как ходят на голове волосы. Снова и снова, снова и снова.. пока Дашеньку не привезли из операционной.
На этом – Я ВЕРЮ – можно заканчивать мою тебе исповедь, мамочка «особенного» ребенка! С момента операции прошло уже несколько месяцев. Несколько счастливых месяцев. За это время у нас не было ни одного приступа. Конечно, еще есть страх, что все повториться, но и его мы скоро изживем.
Я не знаю, зачем жизнь ведет нас такими путанными, и порой, кажется, непосильными маршрутами. Не знаю, но готова идти. Может, в этом и кроется настоящая причина: затем, чтобы мы стали сильными, чтобы научились верить и познали, что такое – настоящее счастье; научились ценить по-настоящему важные вещи, и видеть жизнь.
Как хорошо, что ночь еще со мной.. Я снова плачу. Только уже, наверное, от счастья. Мне очень нужно передать тебе свою веру. Она даст тебе сил, как дала их мне. Верь и будь сильной!
Макс Фрай в одной из своих сказок писал: «Мы с тобой молодцы, сделали все, что могли, осталось сделать все, что мы не можем, и тогда успех гарантирован».
– Милая моя мамочка, ты можешь все! – говорю тебе я, сделав все.
P.S. В который раз мне странно. Почти шесть лет борьбы с судьбой уложились в одно письмо. Но при этом, до сих пор не укладываются в голове.
Твоя Надежда. Учительница истории».
Надежда закончила писать, беглым взглядом прокрутила письмо на предмет опечаток, и отправила его в сеть. Здравый смысл умолял спать. Ноутбук показывал что-то около половины второго ночи. Учительница закрыла компьютер и выключила лампу. Комнатой овладел мрак, чур-чур-чур! Даша спала на кровати у окна. Со времени болезни она привыкла спать, полностью не зашторивая занавесок. Так было светлее и спокойнее. Огромный сырный диск Луны навалился на окно, охраняя ее новые сновидения. Надежда смотрела на дочь и чувствовала непрерывные инъекции счастья. А еще то, что у нее самой сна ни в одном глазу. Она оправила длинную ночную рубашку, распустила пшеничный хвост, а потом тише мыши приоткрыла небольшой ящичек прикроватной тумбы, и извлекла из него упитанную стопку конвертов. Встав на цыпочки, она перешагнула несколько дорожных сумок, заткнувших собой единственный свободный пятачок комнаты, и в обнимку с конвертами вышла на кухню.
Из-под сумерек наворачивалась суббота. Надежда позволила себе, может быть, последнюю бессонную ночь. С воскресенья или понедельника нужно будет постепенно возвращаться в режим повседневной жизни. Суббота – первый день осенних каникул. И утром Даша первый раз в жизни и сразу, как взрослая – без мамы – летит отдыхать. Впервые в статусе абсолютно здорового ребенка. Думая об этом, Надежда в миллионный раз благодарила огромные сердца Сергея и Елены – родителей одноклассницы и лучшей подруги Даши – Лизы. Они взяли отпуск на время каникул, и купили четыре путевки: себе и ее дочери. Просто так. Как и всегда.
Надежда хотела написать еще одно письмо – для дочери, но эмоций пока не хватало. Слишком уж личным получилось ее киберпослание.
Женщина положила стопку конвертов со старыми письмами на стол. Тесная кухня стала уютнее. Долговязая Надежда, казалось, могла с легкостью, не поднимаясь с места, а лишь протянув руку в любую из сторон, достать до каждой из ее стен. На улице по-прежнему заправляла делами тьма, в октябре она становится хозяйкой суток. А где сумерки, там тишина, покой и уединение. Тьма – это вовсе не так плохо, как о ней говорят, а даже наоборот. Если, конечно, она не внутри тебя. Кроме того, она идеальная собеседница.
Совиным взглядом Надежда вперилась в пачку писем. Она опустила на них узкую ладонь с длинными пальцами, точно желая не перечитать их, а перечувствовать.
Возможно, это и есть что-то вроде осязаемого конца испытания, проблемы или горя. Не то, когда что-то произошло и завершилось, как действие, а то, когда это «что-то» переварилось, окончательно оформилось внутри человека. Когда он, готовый идти дальше, сам себя отталкивает от этого рубца на жизненном пути. Когда он без содрогания может позволить себе вспомнить сюжеты тех событий. Может быть, даже с долей здоровой ностальгии или иронии – отныне, это часть моей истории, я все преодолел и иду вперед. На своих двоих. И все еще люблю жизнь; и даже чуть больше, чем до той чернухи. А главное, я стал сильнее. По-настоящему сильнее. По-настоящему сильнее – это когда ты остаешься собой: ребенком, который не верит в зло. Потому что все остальное – это стать грубее, а не сильнее. А все, что не сильнее, то слабее.
Ночная кухня – очаг философии.
Достав сложенные в хронологическом порядке письма, Надежда как раз собралась сделать свою долгую историю борьбы за здоровье дочери игрушечной. Запомнить ее заново и идти дальше.
На конвертах не было адресов, только адресаты – мама и Дашенька Орфаник. Они придумали такой способ общения в период самых тяжелых приступов, в дни, когда отчаянье как никогда близко подобралось к сердцу и разуму. Когда голова переспевала от мыслей и страстей. Их нельзя было излить разговором, они бессовестно сыпались из пустого в порожнее; бессистемно, беспорядочно и непонятно. Как энергия, которая передается от одного тела к другому и обратно, и никуда не уходит. Тогда они и придумали способ укрощать и избавляться от этой энергии. Их жертвой стала бумага, она ведь все стерпит, все расставит по местам и отфильтрует. Так Надежда и Даша начали писать друг другу письма. Обо всем, что считают важным, клином выбивая клин.
Дрожащим пальцем Надежда поддела самый верхний конверт – первый шажок на длинной дороге к победе. Два одинарных листка обычной тетради в клетку. Бумага грубая, словно искусственно состаренная, вся в графитовых разводах от тысячи затертых попыток правильно уложить в строчки душу. И в таком же количестве следов высохших на письме слез, случайно выпавших из глаз, когда подходящие мысли откупоривали чувства.
МЫ (Первое письмо).
«Дорогая моя Дашенька, душа моя! Я очень рада, что мы с тобой придумали друг другу писать! Если честно, эта идея пришла мне в голову благодаря тебе. Ты ведь так любишь читать классику. Как сейчас помню, в начале года застала тебя с Грибоедовым, вместо Алексина, а незадолго до этого с Пушкиным, а потом еще с Толстым – с обоими, и с Есениным. Ты читала их мельком, урывками, и это не удивительно. Не каждый взрослый может переварить ту пищу, которой они хотели напитать своего читателя. И тогда я заметила, что больше всего тебя увлекают письма героев их произведений. Письмо Татьяны Онегину, письмо Пьера Безухова Наташе Ростовой, «Письмо Матери» и еще много-много других. Ты искала их по всей нашей скромной библиотеке и делала закладки, чтобы перечитывать в любой момент снова и снова.
А по вечерам, когда ты ложилась спать, я открывала заложенные тобой страницы и читала те письма, как будто вместе. Чтобы понять тебя. Не знаю, чем тебя пленила такая затея, быть может, той близостью, той ясностью, тем настроением, которые могут создать одни лишь только письма. Той возможностью открыться, рассказать себя, которой не имеет разговор, неминуемо превращаясь в дискуссию, спор, или множеством окольных путей уводя от главного, так и не утолив жажду к личной истине.
И вот вчера я случайно вспомнила об этом. Ты сама мне подсказала: «– Мамочка, я больше не могу ни говорить, ни думать обо всем этом. Но, и не думать, и не говорить, тоже не могу! Что мне делать?».
Я искренне хочу верить, что письма помогут нам. Потому что в них мы имеем силу разговаривать и поддерживать друг друга, даже когда не можем быть рядом. Знаешь, милая, письма всегда пишутся из головы, а значит, делают ее легче.
У меня был всего только один день, чтобы придумать тебе первое письмо, но и его мы целиком провели вместе. Поэтому, как и обычно, я прошу помощи у ночи.
Я буду писать тебе, как взрослой, но ты имеешь право писать мне как ребенок: как хочешь, и о чем хочешь. Болезнь пробует забрать у тебя это право – быть ребенком, но мы ей не позволим, вот увидишь. В этих строчках мы не просто мать и дочь, взрослая и ребенок, здоровая и болезная; мы – отражения друг друга, мы то, что внутри. Мы одинаковые, мы одно.
Мы не будем писать друг другу каждый день, и обязательно ждать ответа. Мы станем свободными в своих словах и мыслях. Если мне вздумается, я напишу тебе рецепт торта, а ты мне про миграцию касаток, когда хорошенько ее изучишь. Или смешной анекдот. Или несмешной.
И ни в коем случае не сдерживай себя, не копи. Так же прямо пиши мне про нашу с тобой болезнь. Каждую эмоцию, каждую мысль. Все-все. Но никогда не забывай, хотя бы в конце писать про касаток. Потому что время будет идти, и болезнь станет отступать. И мысли о ней тоже. А письма по-прежнему надо чем-то заполнять. И ты даже не заметишь, как со временем припадков будет меньше, а касаток больше. А потом вообще останутся только касатки и несмешные анекдоты. – Вот увидишь! – повторяю я.
Верь мне! «Мама всегда права» – мне так моя говорила. И была права.
Придет срок, мы обязательно соберем все наши письма вместе и перечитаем их, радуясь какие мы с тобой сильные. И посмеемся. А если захотим – поплачем. Только уже не от горя, а по горю, которое только на бумаге и осталось. Да и с нее с каждым новым письмом норовит исчезнуть. Это будет наша семейная история, и она будет не хуже, чем у классиков. И такая же настоящая. Я тебя люблю!
Я тебя очень-очень-очень люблю!
Мама».
Освежив в памяти первое письмо, Надежде стало немного стыдно, ведь как раз в нем она обещала дочери когда-нибудь перечитать их переписку вместе. Но именно здесь и сейчас ее одолела острая, как бритва необходимость сделать это одной. Сейчас и наедине, чтобы вспомнить себя и начать забывать. Утром Даша улетит отдыхать, а когда вернется, ее должна встретить новая жизнь.
Женщина трепетно сложила и убрала исписанные клетчатые листки в конверт, а сам конверт положила в самый низ стопки. Теперь можно ложиться спать. Через каких-нибудь шесть часов подъем, и его никак нельзя пропустить. Ей нужно проводить дочь в первое в жизни самостоятельное путешествие.
За окнами старенькой хрущевки под прикрытием ливня и темноты ветер колошматил трещащие недовольством кроны деревьев. Своими огромными лапами они то и дело грозились выбить к черту половину окон всего дома. Грозились, да не выбивали. На улице драма, на кухне мелодрама.
– Самая темная ночь – перед рассветом!» – воспроизвела до полусмерти избитую фразу Надежда, и отправилась спать.
***
«Мамочка, я знаю, что от эпилепсии умирают. И мне кажется, я уже так много знаю про смерть и боль, а про жизнь еще совсем почти ничего. Это несправедливо. У меня не получается больше ни о чем думать.
Касатки – это киты-убийцы.
Я тоже тебя очень люблю!
Твоя дочь, Даша Орфаник».
Даша написала свой первый ответ Надежде.
Складывая криво оторванный листок, ей показалось, что руки снова перестают ее слушаться. Она сощурила глаза и взмолила потолок, чтобы это было не так. В этот раз он внял ее просьбе. Даша не отвечала маме полторы недели – ровно столько, сколько прошло с ее последнего приступа.
С тех пор, как проявления эпилепсии усилились, на уроках ее пересадили на последние парты, к окну. Так было легче. Всем.
Даша писала маме прямо во время диктанта, поэтому в конце занятия сдала работу, в которой были только начало текста и его конец. Когда прозвенел звонок, уже по привычке она сделала вид, что мешкает, собираясь, лишь бы не встречаться лишний раз с нечитаемыми взглядами учителя и одноклассников.
Дети в возрасте десяти-одиннадцати лет очень жестокие. Не злые, а именно жестокие. Злость – это почти всегда осознанный акт, а жестокость вполне может быть неосознанной, особенно если ты еще ребенок, и родители не читали тебе Маяковского. Дети в Дашином классе ото всех остальных ничем особенным не отличались. Поэтому общение с одноклассниками превращалось в хождение по канату: одно неверное движение, неаккуратно сказанное слово, или неосторожный жест могли стать искрой, в момент взрывающей желание одного ребенка обратить на себя внимание других детей самым коротким и верным способом – скандальной шуткой. Маленький Герострат1 живет почти в каждом, а вот маленький Маяковский в редком человеке.
