Вторая книга

© Дмитрий Королёв, 2018

ISBN 978-5-4493-9840-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Искусство

– Слово! Слово! – пытаясь привлечь внимание граждан и лиц с иностранными физиономиями, чуть не хватая их за рукав подобно нищему оборванцу, восклицал невысокий человек с взъерошенными волосами. Он выделялся среди прочих торговцев сувенирами – так, как отличается потёртый уличный кот от домашних, вышедших всего лишь только погулять. Однако не был он похож и на привокзальных попрошаек, чьё назойливое существование день за днём продлевается жалостью и мелкой монетой обывателей, да и одет он был вполне прилично. Удивителен был его взгляд: один глаз казался неподвижным и невыразительным, но другой! – как если бы среди бесцветных стекляшек повстречался настоящий бриллиант… – другой горел тёмным притягательным огнём, будто гипнотизируя толпу; и вот случайный прохожий, неуверенно замедляя шаг, повернулся в его сторону. – Скажите любое слово! – Заклинал глаз. – Любое имя существительное: предмет, понятие; что угодно, только без нарицательных. И без имён собственных. И…

Прохожий, выдернутый из людского потока, машинально приподнял руки, будто ища в воздухе опоры, затем всё же остановился, собрался и сказал: – Хорошо, хорошо. Моё слово – «слово».

Всклокоченный человек дёрнул плечом и забормотал: – Ага, интересно. Что же вам за толк в словах? Слушайте, вот:

У поэзии есть условие.

Подношу вам его на блюде я… —

Уголки рта у прохожего поползли вниз, брови изогнулись – но декламатору это не помешало будто подняться на ступеньку и торжественно заключить: —

Словоблудие – многословие.

Многословие – словоблудие.

Беззвучно сойдя с воображаемой ступени, он застыл в ожидании оваций. Слушатель молчал. Декламатор слегка поклонился, потёр ладони и попросил ещё какого-нибудь слова «для интерпретации».

– Индустриализация, – отозвался прохожий, очевидно, вспомнив мучения старины Синидского¹, при этом уже стоя перед современным факиром твёрдо и улыбаясь понимающей улыбкой.

Будто механический вычислительный аппарат, тот заклацал своими задвижками, храповиками и шестерёнками, сосредоточился и забормотал: – Так, индустриализация даёт нам технику, техника… это костыль человека в пожизненном забеге наперегонки с природой и собой, но таков порядок вещей, таков порядок… Ага, вот:

Когда бы в мире был порядок,

Ему, конечно, был бы рад я,

Но, думаю, не дольше дня.

Потом стошнило бы меня.

Он начал склоняться в театральном поклоне, но тут же остановил своё движение: ведь к объекту его внимания, глядите-ка, невесть откуда приближается посторонний объект, от которого ожидать можно чего угодно и, в особенности, чего не угодно – то есть, либо удвоения оперативного количества клиентов, либо, наоборот, его полного сокращения. Поэтому жонглёр словами переходит ко второй фазе своей операции.

– Господа! – восклицает он, – как видите, нет такого понятия, которое бы я не смог завернуть в четыре строчки и без промедления подать вам, как на блюде. Это значит, я гений! Только вспомните нашу эстраду: кто там? что там?.. Возьмите меня, вложите деньги, и они вернутся сторицей! Посмотрите, что у меня есть, – тут он зашевелил кладью на своём прилавке, – вот книжки – очень удобные, маленькие, в них четверостишия на все случаи жизни; вот компакт-диски – я пишу инструментальные пьесы; а вот ещё…

Первый слушатель склонил голову набок, пытаясь под наиболее удобным для него углом рассмотреть лоток с товарами, а второй, как-то сразу оценив ситуацию, молча потянулся к дискам, взял один с надписью «Винарский» от руки и вопросительно взглянул на автора. Винарский, он самый, проворно приговаривая: «занятные темы», «эксклюзив» и тому подобное, берёт диск, суёт его в проигрыватель с наушниками, потом спохватывается, жмёт на кнопки, встряхивает наушники, поправляет контакты; наконец, становится слышным тоненький писк музыки, заточённой в проводах. Винарский бормочет: – Эх, поменять бы мне этот проигрыватель на выигрыватель… – Потом оборачивается и вопрошает: – Ну, придумали новое слово? Только, я вас прошу, о жизни, о любви, со смыслом. Избавьте меня от производственных процессов, о них писать скучно, а вот о любви можно говорить бесконечно много, бесконечно долго, всю жизнь и дольше жизни…

– Пакля.

Глаз сверкает: – Как – пакля? Гм… Позвольте, так мы уже виделись? Вы знаете, что я не работаю с паклей?.. Знаете?.. – На это новоявленный Незнайка широко улыбается и берёт в руки одну из книжиц. Полистав немного, он говорит: – Нет, про неё я сам догадался. – И после небольшой паузы добавляет: – А сколько стоят ваши книги?..

Диалог сопровождается едва различимыми отголосками звуков, пробивающихся сквозь неплотно сидящие наушники; при этом стихийный меломан, будто от удовольствия, покачивает головой, бёдрами и руками. Но как только заходит речь о деньгах, он тут же выключает плеер, мигом снимает наушники и, сказав нечто вроде «а это действительно здорово», деловито присоединяется к разговору.

Продавец в отточенных словесных формулах – «звонче славы для поэта полновесная монета», «принимаем рублики от почтенной публики» – завершает сделку. В мире ненадолго становится на три довольных человека больше. Оглядывая седеющего версификатора и готовясь оставить его навсегда, двое из них приговаривают – мол, зря вы тут, с вашими талантами, растрачиваете силы впустую. Ведь есть же возможности, есть же связи и перспективы, серьёзно!.. Винарский на это не без сарказма произносит: —

Серьёзный неулыбчивый народ

знаком мне от озноба и до жути.

Кто говорит всерьёз, – обычно врёт,

а правду говорит лишь тот, кто шутит.²

Шутники хохочут и разворачиваются.

– Заходите ещё, – слышат они напоследок, – каждое воскресенье, замок Ричарда, у входа!.. Да, и не обменяться ли нам информационными полями?..

На последней фразе двое, почти её не различая, уже решительно движутся прочь.

– Я специально за тобой вернулся, – говорит тот, который с диском, – а то бы ты ещё долго торчал около этого Ричарда. Там ведь Ленка ждёт. – Человеческий поток легко их принимает и подхватывает. – Вот интересно, – чуть погодя задаётся вопросом тот, который с книжкой, – а что значит обменяться информационными полями? Пожать руки, что ли?..

Приходится переступать через выбоины в брусчатке, лавировать между зевак, торговых палаток и раскладок с матрёшками, футболками, шапками-ушанками с краснозвёздной кокардой и прочими вещицами, в хозяйстве совершенно бесполезными, однако там ведь ждёт Ленка, и пешеходы препятствий почти не замечают. А она устроилась за столиком кафе в самом низу Андреевского спуска, успела два раза поговорить с официанткой и несколько раз – по телефону; на неё заглядываются прохожие и даже отнюдь не одинокие кавалеры за соседними столиками. Ах, да если бы она ждала меня, я давно бы и думать забыл о Винарском и сбежал бы вниз в один момент; но – я сижу дома, пью чай с баранками и стучу по клавиатуре, спеша запечатлеть образы, постепенно погружающиеся в непроглядные глубины памяти; Ленка где-то вдалеке барабанит кончиками длинных ногтей по деревянной столешнице, а её отставшие спутники – ещё успевают оглядываться на картины безвестных художников, на полотнища, будто с крушением советской империи спустившиеся с флагштоков прямо в руки торговцев, на псевдоэтнические деревянные скульптурки, на бутафорского белогвардейца при входе в заведение с чарующим названием «Ресторацiя»… – всё это они уже только что символически купили. Наконец, показывается зелёный навес над кафе, стилизованным под малорусское подворье, и троица радостно воссоединяется.

– Мальчики, ну где же вы пропадаете? – К её мягкому выговору сегодня добавился ещё и питерский прононс, но не под впечатлением прохладных берегов далёкого Финского залива, а из-за вчерашнего дождя и мороженого. Она достаёт носовой платок. – Андрей, это всё из-за тебя! – сообщает она.

– Грог в помощь! – отвечает Андрей, кладя на стол компакт-диск. Но грога здесь не подают, так что вскоре на столе появляются бокалы с веселящими пивными пузырьками. На округлых боках сияет тёплое приветливое солнце.

Милый голосок интересуется: – Димочка, а что это за книжечка?

– Да вот, – отвечает тот, – изучаю. Знаешь, ведь любая книжка – это информационный канал с узким горлышком, через которое автор пытается пролезть и добраться до читателя. Ну, а я только что автора видел живьём. Теперь смотрю, сравниваю с тем, как он выглядит на бумаге. Хочешь взглянуть?..

– Ой, Димочка, а что значит – пытается пролезть? Как это?

– Очень просто, Леночка. Если взять писателя обыкновенного и рассмотреть его со всех сторон, мы с тобой увидим, что это человек с тысячью достоинств и недостатков, как и всякий другой. Но если прочие зарабатывают себе «на хлебушко» трудом и живут полноценной жизнью, не навязывая себя остальным, то эти грамотеи имеют паразитическое свойство высасывать из публики эмоциональные и финансовые соки, взамен не предлагая ничего. Ничего, кроме иллюзий, внушаемых доверчивым читателям. Сидят в своих кельях и делают вид, что учат живых людей, как надо любить. Но их фантазии – как цветок без запаха, как еда без вкуса. – Слушатели хрустят зажаренными куриными крылышками. – И вот ещё что. Паразитизм этот вполне осознан, ведь писатель – не растение, не бестолковый организм, он всё прекрасно понимает. А раз так, то это должно унижать его в собственных глазах. Паразитизм, конечно, свойственен всем без исключения видам творчества, и получается, что всякое искусство есть род унижения.

– Жестковато, – произносит Андрей, задумчиво откладывая кость на широкое блюдо. Тщательно вытирает руки, пододвигается к девушке. Потом добавляет: – Довольно жёстко и не совсем логично, по-моему… какая-то питбулева логика.

– Ничего, у всякой логики есть основания быть, – улыбаясь, продолжает стихийный искусствовед, обращаясь уже скорее к Андрею, – и, между прочим, умело выбрав нужную логику, можно доказать кому угодно что угодно. Например, Диоген смог сам себя убедить в безосновательности своего недовольства собственной бедностью, когда, мучимый завистью к богатым афинянам, вынужденный питаться одним только хлебом да листьями, увидел, как подбежала обыкновенная мышка и стала подбирать упавшие на пол крошки – никакие роскошества ей не нужны. Так он обрёл ясность духа. – Рассказчик хлебнул пива, огляделся вокруг, и в речи его послышались задорные нотки. – Искусство как унижение и унижение как искусство свойственно природе человека. Например, Андрей первозванный, именем которого назван Андреевский спуск, достиг святости не только в силу личного знакомства с Христом, но и потому, что с радостью принял ровно такую же смерть. Его распяли в Партах, причём сделано это было правителем города наперекор желанию жены, а выбор орудия казни казался тому остроумным ответом на проповеди христианства, которые Андрей продолжал, даже находясь на кресте. Так он обрёл святость. До этого финального момента он обошёл много земель, через Малую Азию, Фракию и Македонию, добрался до Крыма, по Днепру поднялся до здешних мест, до этой самой кафешки. Побывал у будущих новгородцев, и у варягов, и у римлян, затем вернулся во Фракию, где в посёлке Византии на месте будущего Константинополя организовал христианскую церковь. Кстати, – ещё более оживился оратор, – как вы думаете, уж не из-за христианства ли развалилась, в конце концов, Римская Империя? Есть основания полагать, что дело не в этом. Не знаю, почему такая очевидная мысль пришла мне в голову только на днях – я должен был сообразить это давным-давно… Дело вот в чём. Как известно, в древнем Риме год начинался с марта. Позже, по понятным причинам, отсчёт стали вести от рождества Христова, и начало года сместилось на январь, но – при этом никто не стал переименовывать месяцы. А они в римской традиции имели весьма простую нумерологическую основу в своих названиях: сентябрь-октябрь-ноябрь-декабрь – это же седьмой-восьмой-девятый-десятый; в романских языках такое должно звучать явно.

– Погоди-погоди, – отрывается от своего занятия Андрей, – а что насчёт августа? Он же должен быть… ммм… сексабрём?

– Твой сексабрь назвали в честь Октавиана Августа, римского цезаря. Но я не об этом. Ведь что получается: долгими столетиями римляне жили с невероятным психологическим дискомфортом, называя девятый месяц седьмым, десятый восьмым и так далее. Кто же это выдержит? Вот они и не выдержали. Опустили руки перед варварами, которых психологические проблемы не волновали.

– Ой, мальчики, – отрывается от своего занятия Леночка, – это что же получается, теперь и наша страна распадётся?

– С чего это вдруг? – удивляется незанятый мальчик.

– Ну, как же, – следует ответ, – теперь ведь и у нас будет такой же дискомфорт, как и у римлян. Разве что ты про сексабрь никому ничего больше не расскажешь, а мы с Андреем всё забудем.

– Хм, занятно. Нет, Леночка, ничего не получится: любая мысль, если даже её заткнуть в одном месте, обязательно выберется на свет в другом; кто-нибудь ещё додумается, не сдержится и расскажет всем. Хотя, знаешь ли, это ведь не самый разрушительный код для самоубийства цивилизации. Мы погибнем гораздо раньше, чем общество одолеют психологические комплексы. – Его лицо делается невероятно серьёзным. – Нас погубит медицина. Так, вчера ваш покорный слуга попал в руки бесчинствующей группы стоматологов. Несчастная жертва – которая по счёту! – лишилась нескольких зубов, здорового сна, достойной пищи – ещё говорю им: «Ребята, неделю без еды я точно не продержусь!» – и всяких средств к существованию. А они в ответ: «Да у вас во рту золотое дно!» – и хохочут, грабители в белых одеждах.

Рассказчик дожидается реакции, потом смеётся сам и, понизив голос, как будто речь идёт о совершеннейшем пустяке, интересуется: – Кстати, Андрей, насчёт нашей договорённости… я имею в виду… – он делает характерный жест пальцами, будто бы потирающими банкноту.

Андрей понимающе кивает головой, лезет в бумажник, извлекает оттуда несколько новеньких купюр солидного достоинства, дважды пересчитывает их и, улыбаясь, небрежно протягивает перед собой; долго не весу держать руку ему не приходится. Деньги сменяют своего временного владельца, и очередной их обладатель неуловимо преображается, будто какая-то проблема, доселе державшая его в напряжении, на некоторое время отступила; он шутит: – Дружище, предлагаю Андреевский спуск переименовать в твою честь! – затем тревожная морщина с его лба исчезает, он тихо бормочет: «Но что вам за толк в словах?» – и становится беспечным и беззаботным.

Так они сидели и говорили, с любопытством заглядывали в завтрашний день, видя там прекрасное будущее, до которого рукой подать. Солнце, склоняясь к закату, проникает своими тёплыми лучами глубоко под навес, преломляется в пустеющих бокалах и продолжается на темнеющем столе причудливыми тенями. Один счастливец со сладкой улыбкой на лице изучает влияние соли на образование пивной пены, другой целует ручки милой девушке, и ничто не в силах помешать прекрасному вечеру: ни отголоски грозы на подступах к городу, ни вчерашний дождь. Ах, да если бы… Но что ж… Я сижу в четырёх стенах, пью горький чай и гляжу, как над чашкой всё ещё вздымается остывающий пар, неторопливо клубясь и принимая почти живые формы.

Месопотамия

Так случается. Жизнь только-только начинает принимать отчётливые, вполне приличные очертания, как вдруг…

Мы не станем утверждать, что всему виной непростая экологическая обстановка. Определённое воздействие на популяции оказывает и она, – так, из отравленных океанических вод нет-нет, да и всплывёт какое-нибудь чудище, от которого у самых смелых средневековых фантазёров, сочинявших небылицы о всяческих морских змеях, волосы на спине встали бы дыбом; или, например, птицы из-за перенаселённости в фермерских хозяйствах, заражаясь птичьим гриппом, подвергаются репрессиям и мрут, как мухи; а в лесах Амазонки недавно обнаружилась жуткая мутация наших отдалённых четвероруких родственников, потрясшая натуралистов тем, что у многих её мужских особей стручок оказался загнут кверху крючком, совершенно непригодным для дела. Ещё менее мы склонны пенять на политические квазиорганизмы, протянувшие свои осьминожьи щупальца по все концы планеты, запустившие их в информационные сети и в серое вещество серой массы. Как известно, этот род паразитов питается чувствами публики, а та частенько страдает синдромом бесцельной вовлечённости и неразделённой политической любви. И, конечно же, дело вовсе не в дамах. По крайней мере, в нашу замечательную эпоху любое человеческое существо с признаками сильного пола может рассчитывать на некоторое количество поклонниц; достаточно быть хоть немного достойнее обезьяны. Даже у хмурых собирателей бутылок обыкновенно имеется дама сердца, а то и не одна. Но, так или иначе, приходит время, и…

…вдруг человек начинает метаться, как волк между загонщиков и красных флажков, и мучиться неодолимым желанием перемен.

Вполне вероятно, всё это происходит потому, что внешние обстоятельства будто налагают на молодой растущий организм некий метафорический гипс; и стоит только немного побыть в неподвижности, как потом уже измениться будет почти невозможно. Ведь ломать придётся себя. Тот, кто чувствует это, иногда совершает удивительные поступки.

А теперь, чтобы лучше рассмотреть один из таких прыжков через красную линию, отступим немного назад. В историю.

Древнейшие люди на территории Месопотамии, иначе называющейся Междуречьем или Двуречьем, что располагается в Передней Азии по течению Тигра и Евфрата, появились в эпоху неолита. Мы не можем сказать достоверно, какого они были роду-племени, но впоследствии, вполне вероятно, на их генетическом материале (и уж точно на их костях) возникли такие города-государства, как Эриду и Лагаш, Урук и Ашшур. Им на смену пришло Шумерское царство, потом Вавилон и Ассирия.³ Эти земли переходили из рук в руки Персии, империи Александра Македонского, государств Селевкидов и Аршакидов, за них дрались Иран, Парфия и Рим, позднее – Иран и Византия. Арабы, придя с Аравийского полуострова, распространили ислам, арабский язык и, таким образом, самих себя. Багдад, возвысившийся на пересечении торговых путей, блистающий минаретами, академией, обсерваторией и библиотекой, стал привлекательным и для завоевателей. Его брали монгольские войска, затем армия Тимура. Под свою власть его возвращал Иран, однако позже уступил Османской империи. Становой хребет английской колониальной политики в регионе, Ост-Индийская торговая компания, наряду с военно-морскими операциями, помогла Великобритании оттеснить от ближневосточных дел Голландию.

Когда нефть приобрела стратегическое значение, Ираком весьма заинтересовались немцы, но из-за увлекательных событий Первой мировой реализовать свой интерес не успели. Англичане в 1916 г. были биты под Багдадом турецкими войсками, однако немного погодя разделили песочно-нефтяной пирог с французами, заглотив его через пару лет целиком. Возможно, сейчас кому-то непросто вообразить, что Англия, это ныне скромное островное государство, могла ещё в начале XX века вершить судьбы планеты. Но таков порядок вещей, так развиваются социальные образования. Так, неся цивилизаторское бремя, ещё одни островитяне подчинили огромную тихоокеанскую территорию, Корею и Китай, и если бы не возросшая американская мощь и освободившиеся руки СССР, вернувшие японцев в пределы Японии, они бы шли к потере колоний несколько дольше. Так и спустя сотню лет мало кому приходит в голову, что со временем США превратятся из государства номер один в аграрный придаток развитого мира. А дела в колонии шли по нормальному сценарию, с полноценными восстаниями. С годами страна обрела статус независимого королевства, затем революционной республики. Многолетняя война светского Ирака с исламистским Ираном не дала сторонам ничего, кроме боевого опыта и орденов на генеральских мундирах, зато обогатила поставщиков вооружений. И привлекла к себе внимание новых мировых держав.

Итак, теперь нам вполне видно то, что находится вокруг воображаемой точки приземления Андрея, оттолкнувшегося от лона европейской цивилизации посреди уютного города, на склоне ласкового лета. Он уже почти покинул наши края, оставаясь здесь разве что телом, не способным на мгновенные перемещения, и небольшой частью своего сознания, торопливо заканчивающего последние приготовления к отбытию. Туда, где знойное солнце порой заслоняется копотью горящей нефти, и тогда, когда страну в очередной раз принялся заглатывать очередной хищник.

Видно нам также и то, что вертелось в голове у Димы, который спешил добраться до работы и подумывал над странным решением своего приятеля, которого придётся ближе к ночи провожать в аэропорт. Конечно, мысли его не были обременены столь обширным историческим материалом – скорее, колыбель человечества промелькнула перед его внутренним взором, как неясное дымчатое облако, где аравийские всадники переплелись с рейнджерами на джипах, а поседевшая борода Саддама Хусейна превращает пленённого диктатора в непогрешимого и надменного Карла Маркса. Мысли, пронзая сегодняшний день, почти не останавливались на делах обыденных, на мелькающих фигурах людей, машин и зданий, но с беспокойством упирались в предстоящее расставанье.

Когда голова занята тревожными ожиданиями, окружающий мир отходит на второй план. Я сам как-то, в такой же августовский день… Тогда, будучи студентом, я сосредоточенно прикидывал свои перспективы сдать зачёт по математическому анализу. Не расставаясь с конспектом и механически отправляя в рот ложку за ложкой разогретые остатки супа, к моменту, когда в тарелке показалось дно, я вдруг осознал, что жую нечто постороннее. Странноватый хруст на зубах, коричневые листочки с усиками… да это ж тараканья мелюзга!.. Впрочем, этих потенциальных радикалов мой закалённый желудок переварил без малейшего содрогания, и я продолжил своё занятие, будто окружающий мир не имеет существенного значения. Вот и Диму теперь мало интересовало происходящее вокруг. Даже вечерний разговор с Андреем – «Я с утра буду занят по делам фирмы, потом просто занят… но, послушай, зачем тебе тратить время, они же продаются почти у каждого столба?! – Нет, мне нужны настоящие тёмные очки, а не китайский ширпотреб; иначе как на меня посмотрят в ночном клубе?..» – оставил в его сознании лишь мысленное пожимание плечами. Карманы его штанов оттопыривались из-за компьютерной дребедени (тут мы позволяем себе совать нос в чужие дела, но поскольку делаем это в рамках художественного исследования, то тем самым не совершаем предосудительных действий – ведь у искусства, как и у науки, табу нет). Возьмём также во внимание его новые туфли, только-только начавшие притираться к ступням, – и неуверенная походка покажется нам вполне оправданной и заслуживающей сочувствия. Однако недоумённые взгляды прохожих чаще останавливались не на ней, а на руке, бережно сжимавшей тонкую и гибкую пластиковую трубочку длиною в метр. Так несут пышную розу на свиданье, или, скажем, мокрый резиновый шланг. Приближение к работе знаменовалось несколькими встречами со знакомыми людьми, и чем выше была степень знакомства, тем выше поднимались удивлённые брови. Обитательницы расположенного неподалёку института благородных девиц, по странному стечению обстоятельств именуемому также институтом культуры, при виде человека со змеёй на ходу прерывали своё щебетание и замедляли шаг. Охрана при входе вежливо поздоровалась и проводила до конца вестибюля грозу всех шлангов слегка заинтересованным взглядом. Единственное, что отнеслось к ноше с предельным равнодушием, граничащим с цинизмом, – это дверной цифровой замок. Миновав преграду, Дима молча пересёк офис, нашёл в дальнем закутке системного администратора и вручил тому странный гибкий предмет. Не обращая внимания на безэмоциональное «спасибо», с нескрываемым удовольствием опустошил карманы и, потирая руки, направился к своему столу. Вновь пересекая помещение, он уже улыбался и приветствовал сотрудников лёгким кивком головы.

Мы не станем описывать в подробностях вполне заурядный рабочий день современного пролетария умственного труда, для которого отличие от токарно-слесарных занятий состоит в объекте обработки, инструменте и уровне сложности; однако рутина она и есть рутина. Особенность работ компьютерных позволяет время от времени отвлекаться на внеслужебную переписку, почти не вредящую производственным процессам, а возможно и являющуюся чем-то вроде умственной гимнастики, наподобие того, как фрезеровщик отирает лоб нарукавником и переводит дух. Да и вообще, творческая работа подразумевает отвлечения внимания ради концентрации мысли. И если работодатель заинтересован исключительно в результате труда по спецификации, то нам любопытно будет взглянуть как раз на плоды интеллектуальных гимнастических упражнений, поскольку связаны они с предметом, о котором поговорить всегда приятно: итак, переписка с незнакомкой. Мы публикуем её, позволив себе лишь несущественные купюры и минимальную редакционную правку.

Дима вчера в 18:15

– Ваше жизненное кредо? – резко спросил Остап.

– Во всём противоречить! – ответила Яна, показав свой длинный язык.; -)

Яна вчера в 18:23

Следуя своему жизненному кредо… я противоречу своему жизненному кредо.; -)

Дима вчера в 18:24

«Критский лжец», вариант двадцать пять.

Яна в 11:23

Ага… То есть мышление стереотипно?

Дима в 11:26

Это называется культура. Мы движемся под воздействием всё того же пинка, которым задали направление человеческой мысли древние греки.

Яна в 11:29

Это называется следованием. Всегда прощё соблюдать, чем творить.

Дима в 11:34

Но, с другой стороны, в разуме есть только отражение окружающего мира. Откуда же берётся творчество? Ну-ка, спротиворечь.

Яна в 11:50

Существование чего-либо в чувственном восприятии не всегда протекает осознанно. Поэтому часто складывается впечатление, что большая часть соображений рождается разумом, а не выстрадана сердцем.

Дима в 11:59

И что же такое сердце? Насос для крови, и всего-то. Вот только иногда оно болит, понимаешь, по разным пустякам, из-за капризов милых дам.

Яна в 12:05

Пусть болит оно опять,

Если вы не в состояньи

Благородно исполнять

Наши мелкие желанья.

Дима в 12:15

Что ж… признаться, я сражён

Столь изысканным ответом!

Вновь хочу я быть поэтом,

Целовать прекрасных жён…

Яна в 12:21

Жён? Я, кажется, краснею,

И мешаться к вам не смею.

Яна в 12:43

Ну, а прочие модели

Вам, похоже, надоели,

Вкус к охоте охладел…; -)

Дима в 12:56

Нет, колчан мой полон стрел.

Я гляжу в дисплей стеклянный.

Мне с него мигает Яна.

Deus ex machine⁴

Поскольку примерно на этом месте читатель обычно спешит заглянуть вперёд, а самого его начитает одолевать зевота, я вынужден вклиниться в рафинированную переписку и добавить некоторые детали. Вот группа сотрудников засобиралась на обед; их движение происходит без слов. Молчаливость их обманчива: офисное общение обычно имеет цифровой вид, а значит, все слова уже сказаны. Вот кто-то задумчиво топает к принтеру. А вот по офису деловитой походкой идёт В. Ленинградцев, оглядывая помещение и явно желая отвлечься от забот путём отвлечения от дел других, видит Диму, сосредоточенно глядящего в монитор, и подходит к нему. Тот, выяснив суть интереса коллеги, говорит: – Между прочим, сегодня у меня завязалась интересная беседа. Вот она. – Ленинградцев мельком смотрит в текст и принимается вполголоса иронизировать: – А я сегодня подумал, что это неспортивно и как-то даже нехорошо: имея под боком «Кулёк», мы могли бы знакомиться прямо так, живьём. Во-первых, экономия времени и сетевого трафика: без всяких фотографий сразу всё видно, причём в натуральную величину и в трёх измерениях. Во-вторых, не надо напрягаться и, как некоторые, сочинять поэмы, потому что в реале достаточно каких-то секунд, чтобы тут же почувствовать, есть шанс или нет. К тому же, не все девушки оборудованы интернет-входом. Так надо ли себя ограничивать?.. – Довольный собой, он улыбнулся, отвернулся, отчего-то пробормотал: «Через четыре года здесь будет „Трансвааль“» – и зашагал прочь. Он скрылся из виду, а необременительная и ни к чему не обязывающая переписка продолжилась.

Яна в 13:34

Восхищаюсь вашей силой,

Луком, стрелами, конём…

Вижу я, мой лучник милый,

Под луною нас вдвоём.

; -))))))) Не напрягайся… шутка.

Дима в 13:52

Под луной гуляют двое,

Роет землю резвый конь.

Что ты рвёшься, конь-огонь?

Не сегодня, бог с тобою.

//И густо покраснел.

Яна в 14:25

Это жутко, это гадко,

Мучить бедную лошадку.

Прочь езжайте от меня.

Вот такая я, я, я.

Дима в 17:18

Да, есть такие лошади,

Стройные и холёные,

Памятником на площади

Маршалу С. Будённому.

Если бы я был маршалом,

Делал бы то же самое.

Что и зачем – не спрашивай.

Просто смотри в глаза мои.

//Как известно, Семён Будённый ездил на кобыле. Знать, разбирался в предмете!

Яна в 17:55

Он помнит вкус победы,

Но жить – хоть вой, хоть плачь.

Года, увы, для деда —

Не лекарь, а палач.

Дима в 18:20

Настанет мор, болезни, войны,

Людской планета сбросит груз,

Но только бронзовый Будённый

Всё будет свой топорщить ус.

Яна в 18:30

Стоять он будет, полон силы,

Готов к любви, готов к войне.

А неподвижная кобыла

Вздохнёт порою о коне.

Дима в 19:13

Ещё четыре строчки,

И по делам пойду я,

Но только вместо точки

Поставлю запятую.

Яна в 19:16

И я пойду куда-то,

Где есть бильярд и пиво,

И в области разврата

Найдётся… перспектива.

Рабочий день подошёл к концу, а вечер, не менее содержательный и занимательный, только начинался. «Больше мы не пересечёмся» – подумал напоследок нечаянный футуролог и принялся сворачивать свою бурную деятельность, – «это отнимает слишком много времени». Однако прежде чем уйти, он распечатал поэтический винегрет и заглянул с ним в закуток В. Ленинградцева. Тот скептически встряхнул бумагой, пробежался одним глазом по тексту и категорически заявил: – Шекспир – отдыхает. – Потом подумал и добавил, что для науки это, впрочем, особого интереса не представляет, а заболевания такого рода с точки зрения психиатрического анализа следует лечить посредством химиотерапии. Он пробежался кончиками пальцев по книжке, в которой и беглый взгляд со стороны безошибочно угадывал нечто медицинское. Дима поинтересовался, не желает ли товарищ аналитик провести в неблизкий путь «нашего дорогого путешественника». Ленинградцев виновато вздохнул и сообщил, что планы его несколько иные, что через полчаса у него назначено. А пока, знаете ли, он собирается отвлечься от работы, от мороки с кандидатской, и наскоро набросать, в тезисах, ни что иное, как национальную идею, поскольку на его персональной страничке в сети образовалось свободное место. Слегка удивившись, чем решил заняться коллега, Дима вслух пожелал тому удачи и вышел вон.