Человек, Соблазнивший Джоконду

ПО СЛУЧАЮ 500-ЛЕТНЕЙ ГОДОВЩИНЫ

СО ДНЯ СМЕРТИ ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ

Человек,

соблазнивший

Джоконду

роман

Диониджи Кристиана Лентини

Эта история представляет собой исключительно плод авторского воображения.

Вся информация, упоминания и ссылки на исторические события, содержащиеся в произведении, использованы с целью придания повествованию большей правдоподобности.

Любое указание или аналогия по отношению к действительно произошедшим фактам и событиям, а также любое сходство с реальными людьми или местами носят совершенно случайный характер.

Перевод Наталии Денисовой – август 2021 г.

Издатель Tektime

I ИЗДАНИЕ – Июль 2019 годаII ИЗДАНИЕ – Ноябрь 2019 года

I ИЗДАНИЕ ЭЛЕКТРОННОЙ КНИГИ – Июль 2019 годаII ИЗДАНИЕ ЭЛЕКТРОННОЙ КНИГИ – Ноябрь 2019 года

[По случаю 500-летней годовщины со дня смерти Леонардо да Винчи]

Данное произведение защищено Законом об авторском праве.

Без предварительного согласия автора любое воспроизведение материала, даже частичное, запрещено.

Посвящаю моему дяде,

дону Джованни Лентини

Пролог

“Привет, мой ненасытный зверь ;-) Прошлой ночью ты был супер. Выкинь из головы всякие глупости: нельзя же вечно быть Джоном Холмсом… :-) Как только приеду в офис, вышлю тебе кое-какой материал о том самом монахе-сердцееде, что я тебе говорила. Удачного тебе дня!”

Такое личное сообщение отправила ему Франческа, когда он на своём стареньком кабриолете следовал по дороге в аббатство.

Он даже не услышал звукового сигнала о полученном сообщении, поскольку говорил по громкой связи с профессором Де Ранго, который вот уже в 33-ий раз давал ценные указания для успешного выполнения работы и, что самое главное, настойчиво просил передать привет отцу Энцо – аббату, другу ректора и… кто знает скольких ещё высокопоставленных лиц.

«Невероятно, откуда такая устойчивая сотовая связь в этом глухом горном районе?» – задавался он вопросом.

Ровно через двадцать семь секунд было решено задействовать предусмотренный в подобных ситуациях чрезвычайный план для избавления от занудливого начальника: “симуляция внезапной потери сотовой связи с последующей установкой режима недоступности для входящих звонков в течение ближайших 30-ти минут”.

Клаудио, сорокалетний временный сотрудник Института информатики и телематики при пизанском отделении Национального научно-исследовательского совета, в послужном списке которого значились восемь лет работы по многочисленным краткосрочным контрактам, был направлен в срочную командировку с заданием, которое в англоязычном мире формулируется как “Damage assessment and disaster recovery”. Для несведущих, его миссия заключалась в проведении оценки ущерба и восстановлении данных цифрового архива одного старинного тосканского аббатства, который двое суток назад подвергся атаке какого-то чересчур рьяного российского хакера.

Разумеется, мысль о необходимости провести целую неделю в средневековой библиотеке, восстанавливая отсканированные старинные манускрипты, переустанавливая операционные системы, анализируя диски с молитвами и григорианскими песнопениями (среди которых вряд ли мог чудом затеряться какой-нибудь порнофильм), тогда как весь внешний мир был поглощён разработкой блокчейнов и криптовалюты, – эта мысль наполняла его неописуемым энтузиазмом.

За последний год Клаудио не опубликовал ни одной научной статьи. И вовсе не потому, что количество проведенных им исследований было недостаточным, и отнюдь не потому, что не достиг конкретных результатов… Причиной, вероятно, было лишь то, что за этот период ему не удалось открыть что-либо значимое, чем действительно стоило бы поделиться с мировой общественностью. Вот почему при первой же возможности над ним насмехались его душевные коллеги, которые, в свою очередь, не упускали случая опубликовать и запатентовать каждую благородную отрыжку, извергаемую из глубин собственного желудка после слишком сытного обеда.

Одним словом, в то утро даже компакт-диск группы «Иглз» с легендарным хитом «Отель Калифорния» был не в состоянии поднять ему настроение.

В 9:37, когда гитары Дона Фелдера и Джо Уолша уже издавали звуки заключительных арпеджио одного из самых красивых гитарных соло во всей истории рок-музыки, он прибыл к месту назначения.

«Уважаемый господин Клаудио, добро пожаловать в нашу обитель. Почтеннейший отец Энцо ожидал Вас уже со вчерашнего дня… Проходите, пожалуйста, сюда… я Вам сейчас же всё объясню.»

Вышедший ему навстречу радушный и явно обеспокоенный монах, не теряя ни минуты, провёл его во «взломанный» архив.

Вопреки ожиданиям, дела обстояли не так уж безнадёжно: был выведен из строя основной сервер, куча документов оказалась зашифрована при помощи ключа AES длиной 2048 бит вирусом-вымогателем, требовавшим выкуп в размере 21 биткойна. Большинство монахов понятия не имело ни что такое вирус-вымогатель, ни что такое биткойн, но, к счастью, функция ограничения (read/write only) доступа к архиву с файлами резервных копий устояла против кибернападения… и, к тому же, – попробуйте сказать, что монахи не рождаются под счастливой звездой! – последняя доступная копия была автоматически сохранена системой всего лишь за 16 часов и 18 минут до хакерской атаки. Одним словом, если бы наш научный работник не находился в святой обители, он бы уж точно не удержался от вполне уместного в подобной ситуации колоритного нецензурного словца.

Стало быть, основная часть архива была в безопасности. Нужно было лишь удалить компьютерный вирус и восстановить около 9 терабайтов скан-копий манускриптов и цифровых книг, загрузив их «вручную» с дисков резервного копирования на основной накопитель. Наконец, дополнительным утешением для Клаудио было сознание того, что все вышеизложенные манипуляции можно было спокойно проделать, находясь в Пизе, и избежать тем самым сомнительного удовольствия столоваться в трапезной аббатства, наслаждаясь богоугодными постными лакомствами, приготовленными шеф-поваром в рясе.

Таким образом, спустя всего лишь 4 часа, дав исчерпывающие инструкции по восстановлению файлов hosts одному из монахов, который показался ему сообразительнее остальных, Клаудио извлёк из телекоммуникационной стойки только самое необходимое, загрузил всё в машину и поехал домой.

Да, вот ещё что: тем временем восстановился приём сигнала на смартфоне, и красный кружок в правом верхнем углу иконки SMS давал недвусмысленно понять, что было получено два сообщения.

Содержание первого, написанного милейшим профессором Де Ранго, было буквально следующим: “Даже самые недалёкие в умственном отношении первокурсники больше не пользуются подобными ухищрениями! В этой зоне мобильный принимает безотказно! Понимаю, что я тебя за…л, но речь идёт об очень важном деле!!! Сообщи мне, как только нам удастся всё уладить. Спасибо.”

«Да уж, “ НАМ удастся”… » – подумал Клаудио.

Во втором сообщении, присланном Франческой, содержалась фотография вырезки из газеты восемнадцатилетней давности.

Зная о том, что Клаудио был «премирован» поездкой в монастырь, его девушка сумела раскопать в архивах местной газеты, в редакции которой работала, копию статьи, повествовавшей о покрытых мраком обстоятельствах смерти отца Серджо – молодого монаха покорителя женских сердец, убитого одним ревнивым мужем, не примирившимся с тем, что жена слишком часто ходила исповедоваться.

Ужасающее зрелище, которое предстало взору немногочисленных очевидцев, обнаруживших распластанное перед алтарной картиной тело убитого, воскрешало в памяти леденящие душу кадры из фильмов “Код да Винчи”, “Семь”, “Имя розы” и “Основной инстинкт”.

Спустя некоторое время дело было передано в архив, но никто до сих пор так и не смог разобраться, что же в действительности означала кровавая надпись “sinemensura¹”, которую эксперты-криминалисты выявили при помощи люминола на рясе несчастного монаха.

Помня о том, что ему предстояло проанализировать 370000 файлов, и с нетерпением предвкушая телетрансляцию финального поединка “Ролан Гаррос”, Клаудио, не прочитав ту самую статью, вероятно – нет, наверняка! – не обратил бы никакого внимания на небольшой каталог в файловой системе последнего диска, озаглавленный “Отец Серджо”.

В нём содержались десятки файлов со стихами о любви, фотографии красивых молодых женщин и единственный зашифрованный файл с расширением “.axx”, защищённый паролем.

Клаудио прекрасно знал, что вероятность угадать секретный код (содержащий 11 символов из 95 возможных) составляла примерно 0,0000000000000000000175 % и что, чтобы раскрыть его при помощи атаки brute force с частотой 100000 попыток в секунду, можно было бы потратить около 1 миллиарда и 803 миллионов лет, посему, отставив на этот раз в сторону цифры и символы, решил провести один эксперимент:

набрал на клавиатуре “sinemensura” и, ощутив прилив адреналина подобно пирату, сумевшему отпереть сундук с вожделенным сокровищем, погрузился в чтение самой захватывающей из всех прочитанных им доныне историй.

I
Феррарская война

Ноябрь 1482 года

В тот суровый вечер порывы студёного ветра, остервенело хлеставшего башенные зубцы за́мка Сан-Джорджо, не могли сравниться по силе с бурей страстей, бушевавших в его кипящих недрах.

Шёл месяц ноябрь 1482 года от Рождества Христова, Мантуя была морозной и пустынной. Беатриче лежала на постели в собственных покоях, отрешённо устремив пристальный взгляд на императорских орлов, изображённых на потолке. Внезапно поглотившее её разум воображение и мысли неподобающие даме её ранга граничили с непристойностью. Беатриче знала, что как только шумная трескотня слуг герцогов Гонзага покинет бельэтаж, приедет он – обворожительный дипломат, всецело завладевший её рассудком. Его нисколько не беспокоило (если даже не сказать «было на руку») неосмотрительное отсутствие помолвленного с Беатриче её кузена: вот уже два дня, как молодой маркиз вместе со своим отцом сражался под городскими стенами Феррары, доблестно защищая знатный род д’Эсте, которому угрожали венецианцы под командованием графа Роберто ди Сан-Северино.

По сути события развернулись следующим образом. Джироламо Риарио, алчный правитель И́молы и Форли́, заручившись высоким покровительством собственного дяди, папы Сикста IV, провозгласил своей целью в короткий срок захватить герцогство, принадлежавшее Эрколе д’Эсте, и сумел убедить дожа Венеции в необходимости развязать войну против Феррары, виновной в том, что с некоторого времени она начала представлять угрозу монополии Венеции в торговле солью на территории Поле́зине.

Династия д’Эсте известная своей изысканностью, но отнюдь не искушённая в военных вопросах, недаром в своё время породнилась с Неаполитанским королём (Эрколе был женат на дочери Фердинанда Арагонского, Элеоноре). Кроме того, д’Эсте сумели найти союзников в лице правителей прилежащих итальянских территорий, среди которых, наряду с остальными, был Людовико Мария Сфорца по прозвищу Моро, которому ещё задолго до этих событий герцог Феррары пообещал отдать в жёны одну из своих дочерей.

Таким образом, весь полуостров вскоре раскололся на два враждующих лагеря. С одной стороны – Папское государство во главе с Сикстом IV, И́мола и Форли́ под предводительством Риарио, Венецианская и Генуэзская республики, Маркграфство Монферрат и Графство Сан-Секондо-Парменсе; с другой – Герцогство Феррара, управляемое Эрколе д’Эсте, Неаполитанское королевство Фердинанда Арагонского, Миланское герцогство Лодовико Моро, Мантуанское маркграфство Федерико Гонзага, Герцогство Урбино, которым правил Федерико да Монтефельтро, Синьория Болонья, где в то время у власти стоял Джованни Бентивольо, и, наконец, Флорентийская республика Лоренцо де Медичи.

К началу осени венецианские войска добились значительного превосходства: завладели Ровиго, взяли в осаду Фикароло, захватили Ардженту и теперь сомкнули осадное кольцо вокруг Феррары. Ситуация для защитников герцогства д’Эсте ещё более усложнилась, когда в сентябре умер от малярийной лихорадки самый опытный полководец антивенецианской коалиции, знаменитый Федерико да Монтефельтро.

Совершенно неожиданно, глава католической церкви, который тем временем нанёс поражение неаполитанцам под Кампоморто, без видимой на то причины решил положить конец военным действиям и вступить в переговоры с неаполитанским королём. Дело в том, что Людовико Моро, пустив в ход дипломатические средства, сумел убедить ближайших советников папы римского, что стремительная экспансия Светлейшей Республики Венеции в Северной Италии угрожала перерасти в серьёзную опасность не только для Милана, но и для Рима; следовательно, продолжать эту дорогостоящую войну лишь ради того, чтобы ублажить безрассудные амбиции Риарио, безусловно, не было выгодно ни одной из сторон.

К несчастью, Венеция, предвкушая близость окончательной победы, как и следовало ожидать, нисколько не намеревалась ослабить хватку, а наоборот, желала довести дело до победного конца до наступления суровых холодов.

И в самом деле, в тот день её армия, воспользовавшись неосмотрительными действиями противников, должна была начать новое наступление с севера, против позиций войск Франческо Гонзага, изо всех сил старавшегося устоять неприятельскому натиску, сосредоточившись как никогда на оборонительной стратегии и совершенно не подозревая о том, что́ вот-вот должно было произойти в наполненных благовониями комнатах его прекрасного дворца…

Лишь два удара в дверь… Они прогремели для юной влюблённой грозным набатом: подобно увесистому языку колокола её рассудок колебался между острым чувством стыдливости и отчаянным бесстрашием.

Не та презирающая опасность, безумная дерзость маркиза, её суженого, рисковавшего жизнью под выстрелами арбалетов и аркебузов, – нет! – истинная смелость заставила девушку схватить ключ, повернуть его в замочной скважине и позволить своему возлюбленному переступить порог – последний оплот на пути к уже утратившему целомудрие сердцу.

В тот момент, когда тень от открывавшейся входной двери, освещённой огнём камина, вытягивалась становясь всё длиннее, и бесстрашный поклонник входил в комнату, Беатриче резко повернулась, и с её головного убора скатилась на пол оторвавшаяся жемчужина.

«Скажи мне, что это не грех», – произнесла она с мольбой в голосе.

Он медленно наклонился, подобрал жемчужину, обхватил Беатриче за талию и, слегка прикоснувшись губами к её шее, прошептал первую и единственную в ту ночь фразу:

«Безусловно это грех. Но упустить это мгновение, будет грехом куда более тяжким.»

В тот же миг Беатриче закрыла глаза и, не ведая о печальном известии с поля битвы, которое ожидало её на следующий день, грациозно повернулась и всецело отдалась страсти. В то время, когда её наречённый униженно отступал под натиском венецианской кавалерии, Беатриче, подобно амазонке в седле, ликовала от счастья, свободная хотя бы на одну ночь быть самой собой.

И вот, когда утих лязг сабель на ратном поле и догорело в камине последнее полено, вместо неминуемого поражения Феррары, новая заря провозгласила лишь… взятие Тристаном Личини де Джинни очередного любовного трофея.

II
Юный Тристан

Из Бергамо в Рим

Двадцатидвухлетний Тристан – незаурядный образованный молодой человек – отличался изысканными манерами и блистательным умом. Стройная фигура и гармоничное телосложение позволяли смело назвать его мужчиной с красивой внешностью. Несмотря на юный возраст, он был признан авторитетным дипломатом Папского государства, и поэтому был вхож в круги дворовой знати практически всех итальянских княжеств. Тем не менее, Тристан не имел постоянной резиденции и время от времени, по поручению Святого Престола и подчас без ведома официальных послов, отправлялся в то или иное государство полуострова (и не только) с целью уладить самые деликатные и зачастую секретные вопросы. Пусть он и не был наделён знатным титулом, все властители и именитые особы знали, что говорить с ним было всё равно что общаться напрямую с Его Святейшеством. Прошлое его было для всех загадкой, имя его никогда не упоминалось в официальных бумагах. Одежды его были куда роскошнее, чем у многих графов и маркизов, но на груди у него никогда не красовались ни наградные знаки, ни родовые гербы. Казалось, что кошель его был бездонным, хоть он и не был сыном банкира или купца. Непринуждённо маневрируя на политической сцене, он никогда не оставлял следов; будучи ревностным летописцем своей эпохи, никогда не упоминался на страницах Истории. Вездесущий, он был неуловим, как будто бы его и не было.

Первые полтора десятилетия своей жизни Тристан провёл в провинции, близ Бергамо, по соседству с окраинными территориями Венецианской республики. Там он получил достойное образование, а также чувственное и сексуальное воспитание, не стеснённое рамками общепринятой морали. Родившись без отца и потеряв мать в раннем отрочестве, он жил со своим дедом – уставшим от жизни старцем из обедневшего дворянского рода, который вопреки здравому смыслу продолжал самодовольно кичиться генеалогической связью своих предков с династией императора Священной Римской империи Фридриха II, породнившегося в эпоху крестовых походов с некоторыми аристократическими тосканскими семьями, от которых спустя пару веков остались лишь смутные воспоминания. Впрочем, городские и сельские обыватели выказывали к старику определённое почтение, которое постепенно распространилось и на юного Тристана. Достигнув надлежащего возраста, он был отдан на обучение вначале к монахам-доминиканцам, позднее – к братьям-францисканцам, и с первых же шагов проявил несомненную склонность к логике и риторике, хотя каждое воскресное утро и приводил в ярость своих набожных наставников, явно предпочитая созерцание подобных ангельским видениям юных послушниц, прибывавших в церковь, штудированию древнегреческой и древнеримской литературы. Случалось застать его угрюмым (пожалуй, причиной тому мог быть недостаток родительского тепла), но ни разу он не был уличён в дерзости. Задорный темперамент уживался в нём со сдержанностью, бойкость никогда не переходила в наглость. Всё это, а также невинный облик паренька, подкупало обывателей: вот почему он снискал всеобщую любовь среди местных жителей, особенно среди женщин.

Вскоре после того, как Тристану исполнилось 12 лет, он стал свидетелем одного эпизода, который не раз навещал его ночные грёзы уже в зрелом возрасте. Увиденное открыло ему новый мир, бесконечно далёкий от привычных для него монастырских уставов и кардинальных добродетелей, о которых он так часто читал в книгах. В тот жаркий день в начале лета, когда солнце уже слегка клонилось к западу, двери и большие окна скриптория монастырской библиотеки были широко распахнуты, чтобы позволить дуновению ветерка скрасить чтение массивных фолиантов. В руках у Тристана был том, повествовавший о бытии Блаженного Августина, чья фигура возбуждала в нём особый интерес. Удобно угнездившись в уголке возле окна, подросток собирался погрузиться в изучение мудрёных бумаг, когда его внимание привлекла странная для этого времени дня сцена: от паперти, в сторону пустынной улицы, торопливым шагом направлялась Антония, безутешная вдова. Она была не одна: почти рывками волокла за собой едва научившуюся ходить дочурку, которой было не более двух лет. Казалось, что несчастная очень спешила добежать до своей цели никем не замеченной; преодолев несколько метров, она всё с той же осмотрительностью слегка сместилась вправо и, добежав до лавки аптекаря, стрелой юркнула в дверь. Спустя мгновение, наружу высунулась голова хозяина лавки. Бросив беглый взгляд направо и налево, он поспешно исчез внутри помещения, наглухо заперев дверь, которая растворилась вновь лишь по прошествии получаса, чтобы позволить выйти на улицу матери с дочкой. Подобная сцена повторялась каждую последующую субботу, что пробудило в подростке неукротимый соблазн дознаться, в чём же дело. С этой целью он задумал спрятаться в старом сундуке, в котором один из подёнщиков его деда возил бурдюки с родниковой водой жене аптекаря: эта состоятельная синьора вместе со своими двумя дочерьми готовила в лаборатории супруга дистилляты, гидролаты и духи. Когда сундук был загружен, Тристан вытащил оттуда несколько бурдюков, чтобы суметь поместиться в нём самому, забрался внутрь, свернулся калачиком и терпеливо дождался момента, когда подёнщик взвалил сундук на телегу и, ничего не подозревая, доставил груз, как обычно, прямо в лавку. Притаившись в утробе своего деревянного коня, словно Одиссей в легендарной Трое, Тристан выждал, пока помощник аптекаря не удалился, чтобы заплатить за оказанную услугу, вынырнул из сундука и схоронился за мешками с зерном, которыми была завалена кладовая. Теперь оставалось только ждать… И действительно, вскоре после того, как церковный колокол возвестил три часа пополудни, пунктуально порог полусумрачной лавки переступила красавица Антония вместе со своей малышкой. Поджидавший у входа страждущий алхимик бросился ей навстречу, словно волк на добычу, припав к её пышной груди и припирая женщину к неподвижной створке входной двери. В то время, как правая рука запирала засов, левая шарила под одеждой миловидной синьоры, которая, выпустив ручонку малышки, стаскивала с головы чепец, лишь мгновение назад скрывавший длинные отливавшие медью волосы. Не веря собственным глазам, паренёк зорко следил за происходившим в лавке, пропахшей дурманящим ароматом трав, пряностей, кореньев, свечей, бумаги, чернил и красителей… После первых излияний аптекарь ослабил хватку, едва позволив молодой матери усадить дочь на маленький стульчик и сунуть ей в руки тряпичную куклу, потом схватил её за руку, потянул в кладовую и спросил с сарказмом в голосе: “Ну, скажи-ка, что ты рассказала сегодня на исповеди дону Беренгарию?”. Страсть между любовниками разгорелась с новой силой: вслед за смешками и неразборчивым шёпотом послышались приглушённые стоны; слегка отодвинув занавеску, едва прикоснувшись к ней двумя пальцами, отважный шпион увидел, как двое грешников бесстыдно прелюбодействовали среди сушёных трав, семян, духов, ароматных вод, эфирных масел и помад…

Именно так началось половое воспитание Тристана. И вскоре, как этого требует любая уважающая себя дисциплина, оно было подкреплено как теорией (почерпанной из текстов, признанных его учителями непозволительными), так и практическими занятиями, имевшими своей целью приводить в смущение молоденьких послушниц и пробуждать в них угрызения совести.

Первый в своей жизни опыт интимной близости он обрёл в объятьях Элизы ди Джакомо, старшей дочери конюха, подвизавшегося в поместье. Красавица Элиза была на два года старше Тристана и с удовольствием сопровождала его во время долгих прогулок по горным тропинкам, очарованная его речами и планами на будущее. И каждый раз это, казалось бы, невинное времяпрепровождение неизбежно заканчивалось любовными утехами в каком-нибудь шалаше или лесной хижине.

В тот памятный день вся местная община, следуя древней традиции, была увлечена сбором винограда, а тем временем двое уединились в укромном местечке, чтобы предаться плотским наслаждениям. В самом разгаре крестьянского праздника, как снег на голову, на всём скаку налетела бригада чужеземных солдат. Она стрелой промчалась сквозь толпу переполошившихся селян и остановилась перед незатейливым деревенским альковом, взяв его в кольцо. Старший по званию, облачённый в сверкающие доспехи, каких в здешних краях никто никогда не видывал, соскочил с коня, снял шлем и, вышибив дверь одним ударом ноги, ворвался в хижину, приведя в полнейшее замешательство ошеломлённых голубков:

«Тристан Личини де Джинни?»

«Да, господин, это я, – ответил юноша, подтягивая штаны и пытаясь загородить своим телом от глаз незнакомца полуобнажённую перепуганную подругу. – А Вы кто будете, мессер?»

«Моё имя Джованни Баттиста Орсини, повелитель Монтеротондо. Одевайтесь! Вам надлежит немедленно отправиться со мною в Рим. Ваш дражайший дед уже обо всём проинформирован и дал своё согласие на то, чтобы Вы покинули эти земли и как можно скорее пожаловали в резиденцию моего глубокоуважаемого и почтеннейшего дяди, Его Преосвященства кардинала Орсини. Мне было велено препроводить Вас к нему даже силой, если это понадобится. Так что прошу Вас не противиться и следовать за мной.»

Итак, в возрасте всего лишь 14 лет, вырванный из своего крошечного провинциального мира, в котором он успел уже выкроить себе место под солнцем, Тристан навсегда покинул этот скудный приграничный край с его эфемерными рубежами, чтобы начать новую жизнь в изобиловавшей роскошью столице, в избранном Господом в качестве своей земной обители вечном городе цезарей, почтительно величаемом «caput mundi²»…

По прибытии в кардинальскую резиденцию Монте Джордано, измученный изнурительным семидневным путешествием юный гость сразу же был окружен заботами приставленного к нему слуги и вскоре предстал перед лицом почтеннейшего кардинала Латино Орсини – одного из виднейших представителей римских гвельфов, высочайшего камерлинга и архиепископа Таранто, бывшего епископа Ко́нцы и архиепископа Трани, архиепископа Урбино, кардинал-епископа Альбано и Фраскати, апостольского администратора архидиоцеза Бари и Канозы и диоцеза Полиньяно, правителя Ментаны, Сельчи и Паломбары, et cetera et cetera.

По дороге к Его Преосвященству Тристан всматривался в суровые лица мраморных бюстов прославленных предков знатного рода, венчавшие консоли с изображением львиных голов и роз – отличительной чертой семейного герба Орсини. Рождавшиеся один за другим в его уме вопросы множились с головокружительной быстротой, как будто бы гнались наперегонки, наталкиваясь один на другой.

Длинная зала, где лизены³ перемежались с окнами, над которыми красовались округлые люнеты⁴ с рельефными львиными головами и сосновыми шишками, коронованными орлами, бисционами⁵ и другими элементами геральдики, показалась ему бесконечной.

Его Преосвященство сидел в своём запылённом кабинете, сосредоточенный на подписании целой кипы канцелярских бумаг, которые ему подавали, мастерски соблюдая положенный ритуал, два безбородых диакона.

Едва заметив присутствие юного посетителя, он неторопливо поднял голову, слегка повернув её в сторону двери; пристально глядя на подростка и не отрывая локтя от стола, он медленно приподнял левую руку с открытой ладонью, упреждая этим жестом своего подручного, готового подать ему очередные документы. Встав из-за стола, он степенно подошёл к прибывшему, как будто выискивая наиболее удачный ракурс, чтобы получше разглядеть его черты; благосклонно погладил его по щеке рукой, задержав её на какое-то мгновение под подбородком.

«Тристан, – прошептал кардинал, – наконец-таки, Тристан».

Затем положил одну руку ему на голову, а другой —благословил, осенив его крестным знамением.

Парнишка, несмотря на обуявшее его смешение робости и замешательства, не сводил напряжённого взгляда с Его Преосвященства, стараясь не пропустить ни малейшего движения губ или глаз, которое могло бы как-то выдать причину его поспешного переезда. Кардинал, сжимая в кулаке драгоценный крест, красовавшийся на его груди, резко повернулся к широкому застеклённому окну, сделал шаг вперёд и, предвосхищая витавший в воздухе вопрос, вымолвил:

«У тебя смышлёный взгляд, отрок мой. Наверняка ты задаёшься вопросом, по какой причине тебя принудительно доставили в Рим…»

После кратчайшей паузы продолжил:

«Не наступил ещё момент, чтобы раскрыть тебе причину. Пока не наступил… Знай только, что привезён ты сюда исключительно для твоего блага и безопасности, а также с целью обеспечить тебе достойное будущее. Ради твоего личного благополучия и благоденствия Святой Римско-католической церкви ты должен оставаться в неведении. В эти смутные времена одержимые головы и дьявольские силы готовят заговор против добра и истины. Это было известно твоей матери. Не снимай никогда розарий, что на шее твоей. Это твой оберег, знак её благословения.

Если есть в тебе что-то достойное, то этому ты обязан только этой женщине – той, которая произвела тебя на свет, даровав тебе плоть свою для мирской жизни и сердце своё для жизни вечной. Движимая безграничной материнской любовью, прежде чем воссоединиться с Господом нашим, она отдала тебя под Наше покровительство, и с тех пор Мы храним эту тайну, которую ты узнаешь, лишь когда наступит срок. Veritas filia temporis⁶.»

«Господин, покорнейше прошу Вас, – заговорил Тристан дрожащим голосом, – как и любой благочестивый христианин, я должен знать правду…» И, пытаясь силой духа сдержать колотившееся сердце, добавил: «Жития святых и пуще других жизнь Блаженного Августина учат нас искать истину – ту самую истину, которую Вы сейчас от меня скрываете».

Прелат внезапно обернулся и, уставив на подростка суровый взор, в котором сквозило некое удовлетворение пылом юного собеседника, парировал:

«Отвечу тебе словами Амвросия Медиоланского, обращёнными к тому, кого ты так недостойно цитируешь: “Нет, Августин, не пристало человеку истину искать, ибо сама истина разыщет человека”. И подобно тому, как это случилось с юношей из Гиппона, твой путь к истине только начинается».

И прежде, чем кто-либо из присутствовавших осмелился проронить слово, кардинал обратил взор на провожатого и повелительным тоном изрёк:

«Теперь можете удалиться».

Онемевший от растерянности Тристан тотчас же был препровождён прочь, и спустя несколько дней, как следует подкрепившийся и разодетый в строгом соответствии с канонами старинного рода своего амфитриона, был перевезён из его резиденции Mons Ursinorum в Римскую курию и включён в свиту племянника кардинала.

Несмотря на настойчивые попытки Тристана дознаться до истины, его новый покровитель, Джованни Баттиста, так и не дал ему никаких убедительных объяснений по поводу таинственных недомолвок – либо действительно не зная правды, либо будучи принуждённым к молчанию. Повелитель Монтеротондо ограничился лишь скрупулёзным выполнением миссии, доверенной ему его высокопоставленным дядей, и с первых же дней посвятил себя подготовке неоперившегося сироты к блестящей дипломатической карьере, убедившись на деле, что юнца нисколько не прельщала жизнь, проникнутая мистицизмом и религиозным благочестием.

Что же касается самого воспитанника, то он время от времени в безмолвии глубокой ночи воскрешал в памяти слова, произнесённые кардиналом Латино в ходе их первой встречи, чувствуя себя совершенно бессильным перед многочисленными «почему?», осаждавшими его разум. Почему он не мог и не должен был знать правду? Почему и от кого он должен быть защищён? Как случилось, что его бедная мать была лично знакома с таким важным прелатом и почему она доверила ему тайну о своём сыне? Почему этот секрет был так опасен не только для Тристана, но и для всей Католической Церкви?