Buch lesen: «Мастейн. Автобиография иконы хеви-метала»

Маме и папе.

Я обещал вести себя хорошо.

Эта книга посвящается всем, кто не поверил в меня…

 
Идите, идите, мои маленькие други.
Я ничего не понимаю. Былые дни не вернуть.
За свои поступки в прошлом я сполна расплатился.
И излечился.
 

Алекс. Заводной апельсин

 
Кое о чем сожалею…
 

Сид Вишес (Sex Pistols)

© C. Ткачук, перевод на русский язык, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Примечания автора:

Некоторые имена в книге изменены с целью защитить конфиденциальность отдельных лиц.

Все фотографии и вкладки иллюстраций любезно предоставлены автором, если не указано иное.

Фотография Даниеля Гонсалеса Торисо

Пролог
С подковой в заднице

Хант, штат Техас

Январь 2002

Если хочешь оказаться на дне – похоже, это место вполне подходит. Хотя, стоит признать, что в объятой мраком извилистой диккенсовской жизни металхэда никогда не понятно, где это самое дно.

Нищета и скоротечное детство? Да.

Жестокий отец-алкоголик? И это было.

Промывающая мозги религиозная бредятина (в моем случае Свидетели Иеговы и сатанизм)? Да.

Алкоголизм, наркозависимость, беспризорность? Да, да, да.

Ранящие душу профессиональные и музыкальные неудачи? Не без этого.

Центр реабилитации? Было (раз семнадцать).

Жизнь на грани смерти? Да, и это было.

Джеймс Хэтфилд, который раньше был одним из моих лучших друзей, почти братом, однажды заметил с некоторой долей скептицизма, что я, наверное, родился с подковой в заднице. Вот как мне повезло, и я рад тому, что после стольких тревожных звоночков до сих пор дышу. И должен признать, в каком-то смысле он прав. Мне действительно везет. Я одаренный. Но когда в прямой кишке застряла подкова – испытываешь адскую боль. И всегда помнишь, что эта металлическая хрень постоянно там.

И вот я снова прохожу курс реабилитации в местечке под названием Ла-Хасиенда, в сердце дикого Техас-Хилл-Кантри. Всего лишь километрах в трехстах от Форт-Уорта, но кажется, что это на другом конце света, а вокруг лишь скотоводческие фермы да детские летние лагеря. Я здесь для того, чтобы исцелиться… стать лучше. Физически, духовно, эмоционально. Как обычно, со мной лишь скромные ожидания и энтузиазм. В конце концов, это далеко не первое мое родео.

Видишь ли, в клубе анонимных алкоголиков (АА) учат нажираться, доставать наркоту, смешивать напитки и спать с женщинами так, как нигде в мире. АА – и это действительно верно в отношении большинства программ реабилитации и лечебных центров – это братство, и, как все братья, мы любим обмениваться историями. Нелепый способ начать свои нарко-лóги и алко-лóги, как они это называют. Но больше всего меня раздражало постоянное стремление продемонстрировать свое превосходство над другими. Ты рассказываешь историю, обнажая душу, а рядом сидит парень и, ухмыляясь, говорит:

– Э, чувак, да я столько опрокинул, сколько ты за всю жизнь не принял.

– Че, серьезно?

– Зуб даю!

– Ну, принял я немало, поэтому, видимо, ты тот еще рукожоп.

Мне почему-то такие разговоры несильно помогали, и я никогда не чувствовал, что мне лучше и я ощущаю себя человеком. Иногда мне и вовсе становилось только хуже. По иронии судьбы, именно в клубе АА я впервые узнал о том, как легко достать болеутоляющее через интернет. Мне в тот момент не требовались никакие определенные болеутоляющие, но женщина так о них рассказывала, что казалось, можно поймать реальный кайф. И вскоре упаковки препаратов стали привозить мне домой, и подсел я капитально. К тому времени я уже был известной на весь мир рок-звездой – основателем, фронтменом, вокалистом, композитором и гитаристом (и де-факто руководителем) Megadeth, одной из самых популярных групп в хеви-метале. У меня красавица-жена и двое замечательных детей, великолепный дом, машины, и столько денег, сколько я даже не мечтал иметь. И был готов все это бросить. Видишь ли, это была всего лишь маска – в действительности же я чувствовал себя жалким неудачником: надоели гастроли, грызня между участниками группы, необоснованные требования менеджмента и руководителей звукозаписывающих компаний, одинокая, одурманенная наркотиками жизнь. И, как всегда, я не смог увидеть, что все, что у меня было, – гораздо важнее того, чего у меня не было. Из меня будто медленно выкачали радость сочинения песен и исполнения музыки, которая долгое время не давала мне загнуться в трудные годы.

Теперь же я чувствовал себя… опустошенным.

И поэтому поехал в Хант, штат Техас, в надежде, что на этот раз смена обстановки пойдет на пользу. Или не надеялся. Мне было все равно. Понимал лишь, что нужно избавиться от болеутоляющих. Что же касается долгосрочных изменений поведения? Ну, это было далеко не на первом месте в списке приоритетов.

И вот что случилось. В самом начале своего пребывания я куда-то ушел, чтобы отдохнуть. Помню, рухнул на стул, забросил левую руку за спину, пытаясь свернуться калачиком и уснуть. Затем просыпаюсь, приходя в себя после двадцатиминутного дрема, и, когда пытаюсь встать на ноги, что-то тянет меня назад, как будто я ремнем пристегнут к сиденью. А затем до меня доходит, что случилось: рука онемела и болтается над спинкой стула. Я смеюсь и пытаюсь снова поднять руку.

Бесполезно.

Пробую снова.

Опять ничего.

Повторяю (или делаю попытку) еще несколько раз, после чего помогаю правой рукой оторвать левую от стула. Когда отпускаю левую руку, она падает набок, бесполезно болтаясь, и от плеч до кончиков пальцев начинается покалывание. Спустя несколько минут начинаю немного чувствовать плечо и часть локтя. Но рука по-прежнему онемевшая, будто полностью обколота новокаином. Пытаюсь трясти ей, тереться, ударять о стул. Но бесполезно. Прошло десять минут. Пятнадцать. Пытаюсь сжать кулак, но пальцы не слушаются.

Открываю дверь, бегу по коридору. Тяжело дышать, отчасти потому, что я под кайфом и не в лучшей форме, но еще и потому, что жутко напуган. Врываюсь в кабинет медсестры, прижимая левую руку правой. Кричу, что заснул, а теперь не чувствую руки. Медсестра пытается меня успокоить. Она предполагает, и вполне небезосновательно, что это лишь часть процесса выздоровления: беспокойство и дискомфорт – обычное явление при реабилитации. Но нет. Ощущения совершенно другие.

В течение суток я уже далеко от наркодиспансера, в кабинете ортопеда, и он проводит рукой по бицепсам и вниз к предплечью, тщательно прослеживая путь нерва и объясняя, что нерв сильно зажат, словно соломинка, прижатая гранью стакана. Когда циркуляция крови нарушена таким образом, объясняет он, нерв поврежден; иногда он просто ослабевает и перестает функционировать.

– И когда вернется чувствительность руки? – спрашиваю я.

– Через пару месяцев, процентов на 80… может быть, месяца четыре, а то и полгода подождать придется.

– А остальные 20 процентов?

Врач пожимает плечами. Настоящий техасец: что манеры, что акцент.

– Сло-о-ожно сказа-а-ать, – растягивает он.

Наступает пауза. Еще раз нервно пытаюсь сжать руку в кулак, но пальцы не слушаются. Это моя левая рука, та самая, что бегает по всему грифу. Выполняет всю тяжелую творческую работу. Кормилица, как говорят в музыкальном бизнесе.

– А когда я смогу играть на гитаре? – спрашиваю, понимая, что ответ мне совсем не понравится.

Врач делает глубокий вдох, медленно выдыхает и отвечает:

– О, сомневаюсь, что ты можешь на это рассчитывать.

– Но ведь когда-то отпустит?

Он пристально смотрит на меня. Прицеливается. И поражает в самое сердце.

– Как бы тебе сказать… НИКОГДА.

И все. Смертельный выстрел. Не могу дышать, здраво мыслить. Но каким-то образом сознание четко и ясно говорит мне: это конец Megadeth… конец карьеры… музыки больше не будет.

Жизнь остановилась.

Моя первая фотография с отцом и сестрой Дебби

1. Дорогой папочка

«Чтобы я больше не видел этого дерьма в своем доме! Ты меня понял?»

Пролистай стопку школьных фотоальбомов моего детства или юности и найдешь один из тех черно-белых силуэтов, или, может быть, даже большой вопросительный знак – алая буква А – там, где должно располагаться мое фото. Как и многие детишки, переходящие из одной школы в другую, переезжающие из города в город, я регулярно отсутствовал на уроках, поэтому для одноклассников и учителей стал кем-то вроде фантома, угрюмого рыжеволосого таинственного паренька.

Путешествие мое началось в Ла-Месе, штат Калифорния, летом 1981 года. Там я родился, хотя, возможно, зачали меня в Техасе, где родители жили в течение последних стадий своего бурного брака. Честно говоря, было две семьи: когда я родился, моим сестрам, Мишель и Сьюзен, было восемнадцать и пятнадцать соответственно (я всегда считал их своими тетушками, нежели сестрами); сестричке Дебби было три года. Не знаю, что происходило между двумя группами детей. Знаю точно, что жизнь во многом развалилась, и, в конце концов, матери пришлось самой себя обеспечивать, а отец стал в некотором роде призрачной фигурой.

Фактически к тому времени, как мне исполнилось четыре года и предки наконец развелись, Джон Мастейн исчез из моей жизни. Отец, как я понимаю, был когда-то очень умным и успешным человеком, дружил с головой и руки у него росли откуда нужно, благодаря чему он смог дорасти до должности руководителя филиала Банка Америки. Оттуда он переехал в корпорацию NCR (National Cash Register), и, когда компания перешла от механической к электронной технологии, папа остался не у дел. Поскольку сфера его деятельности сузилась, то и доход, разумеется, упал. Не могу сказать точно, касались ли его неудачи появившихся проблем с алкоголем, или алкоголь стал причиной его профессиональных неудач. Безусловно, мама выходила совсем не за того человека, который в 1961 году держал в страхе весь дом. Многое из того, что я знаю об отце, мне рассказывали в виде страшилок старшие сестры – истории о жестокости и общем безумном характере поступков, совершавшихся под пеленой алкоголизма. Я склонен верить, что многие их утверждения не соответствуют действительности. В глубине моего сознания есть воспоминания о том, как я сидел у отца на коленках, смотря телевизор, чувствовал запах перегара изо рта и его колючую щетину. Я не помню, чтобы он не пил, например, играл бы со мной в мяч на заднем дворе, учил ездить на велосипеде или что-нибудь в этом роде. Но и особой жестокости я за ним не замечал.

Хотя стой, был один момент – я играл с соседским мальчишкой в конце улицы, и почему-то отец прогулочным шагом подошел прямо к подъездной дорожке, чтобы забрать меня домой. Он был зол, правда, не помню, какие говорил слова. Кажется, о том, что я запозднился. В руке у него я заметил пассатижи. Пассатижи похожи на плоскогубцы, только больше, и почему-то папочка решил, что они ему нужны, чтобы загнать четырехлетнего сына домой. А может быть, он работал в гараже и забыл их положить, прежде чем уйти. Какой бы ни была мотивация, пассатижи вскоре отхватили немалый кусок мочки моего уха. Я закричал, а отец, казалось, этого не замечал. Он тащил меня по улице, ни разу не отпустив, а я спотыкался и падал, затем поднимался и старался идти с ним в ногу, надеясь, что ухо не оторвется от гнезда (у ушей есть гнёзда? Я был совсем мелким – откуда мне было знать?).

Дэвид Скотт Мастейн, родился 13 сентября 1961 года

На протяжении многих лет я защищал имя отца от обвинений в насилии, которые очень часто сыпались на него со стороны моих сестер. Но должен признать – случай с пассатижами не служит ему оправданием. Это не похоже на поступок трезвого любящего папочки, согласись? Но трезвого – очень важное слово в этом предложении. Мне лучше, чем кому-либо, известно, что под влиянием человек способен вести себя самым непотребным образом. Отец был алкоголиком; я был склонен верить, что алкоголь не делал его злым. Скорее, слабым человеком. Возможно, и человеком, который совершал плохие поступки. Но есть и другие воспоминания. Я помню доброго папу, он курил трубку, читал газету и звал меня, чтобы я поцеловал его перед сном.

Мой отец, Джон Джефферсон Мастейн

Однако после развода отец превратился в монстра. Ну, не в буквальном смысле, а в том, что все в нашей семье боялись этого человека и презирали. Он даже стал оружием, которым боролись с моим непослушанием. Если я плохо себя вел, мама кричала:

– Прекрати, иначе я отправлю тебя жить к отцу!

– О, нет! Пожалуйста… нет! Только не к нему!

Периодически случались примирения, но они никогда не длились долго, и по большей части наша семья постоянно переезжала. Мы всегда старались быть на шаг впереди отца, который, видимо, решил посвятить всю свою жизнь алкоголю и преследованию бывшей жены и детей. Опять же, не знаю, так ли все это было, но мне так описывали ситуацию, когда я рос. Мы селились в арендованном доме или квартире и первым делом бежали в магазин «Товары для дома» и брали второсортную бумагу для контактного копирования, чтобы превратить грязную вонючую кухню в нечто более приглядное. Какое-то время все было тихо и спокойно. Я играл в юношеской лиге, пытался завести друзей, а потом вдруг мама сообщала нам, что отец знает, где мы живем. И среди ночи приезжал фургон для мебели, мы паковали свои скудные пожитки и, словно беглые преступники, бежали прочь.

Мама работала горничной, и мы жили на ее зарплату, а также серию талонов на питание и медицинскую помощь и пособие от государства. Да и друзья с родственниками не давали умереть с голоду. В некоторых случаях я мог бы прожить с меньшим вмешательством в свою жизнь. Например, как это было в течение короткого промежутка времени, когда мы жили у одной из моих теток, набожной свидетельницы Иеговы. Довольно быстро это занятие стало центром нашей жизни. И поверь, ничего хорошего в этом не было – особенно для мальчишки. Внезапно мы стали проводить все свое время со Свидетелями: в среду вечером и воскресенье утром – в церковь, семинары читателей «Сторожевой башни», приглашенные ораторы по выходным, домашнее изучение Библии. Затем я шел в школу, и, пока все стояли с поднятыми над сердцем руками во время клятвы верности американскому флагу, мне приходилось спокойно стоять с руками по швам. Когда другие дети пели «С днем рождения» и задували свечи, я стоял молча. Новичку в школе довольно сложно заводить друзей, но, если ты при этом еще и псих из общества Свидетелей Иеговы… о нормальном отношении можешь забыть. Я был изгоем, которого постоянно дразнили и избивали, но это, честно говоря, здорово меня закалило.

Ненавижу котов. Этого я, вне всякого сомнения, несу к дробилке для древесных отходов

Помню, однажды пошел на работу с мамой, в очень богатый район под названием Линда-Айл в Ньюпорт-бич. Возле пристани была маленькая песочница, и несколько мальчишек гоняли мяч и играли в игру, которую еще иногда называют «Убей парня с мячом», хотя у мальчишек-подростков начала 1970-х она была более известна как «Обыграй педика». Эти ребята были больше меня и получали огромное удовольствие, издеваясь надо мной, но мне было плевать – и я не боялся. Почему? Потому что к этому времени я уже привык, что меня пинают в школе, к наказаниям теток и дядей, к травле со стороны многочисленных родственников. Почти во всем этом я винил Свидетелей Иеговы. Это же безумие, когда свояк или дядя шлепают меня, потому что якобы я нарушил некоторые непонятные правила Свидетелей. И все они прикрывались религией – на службе у якобы любящего Бога.

По крайней мере, некоторое время я пытался вписаться в Свидетели, хотя с самого начала все это напоминало гигантскую многоуровневую систему маркетинга: ты продаешь книги и журналы, с адресной доставкой, и чем больше продаешь, тем выше твое звание. Полная чушь. Мне было восемь, девять, десять лет, и я желал, чтобы поскорее наступил конец света! По сей день у меня душевные травмы, оставленные Свидетелями Иеговы. Я не слишком радуюсь приближению Рождества, потому что мне сложно поверить во все, что сопровождает этот праздник (и я говорю как человек, который теперь считает себя христианином). Я хочу верить. Люблю своих детей, люблю жену и хочу с ними праздновать. Но где-то глубоко внутри сидят сомнения и скептицизм; во всем виноваты чертовы Свидетели.

* * *

Чем заняться, если ты – одинокий ребенок, мальчик, окруженный женщинами, растущий без отца или даже отцовской фигуры? Занимаешься ерундой, создаешь собственную вселенную. Я играл во множество пластмассовых моделек – миниатюрные копии Джека Дэмпси и Джина Танни, чье соперничество я каждый вечер воссоздавал на полу своей комнаты; крошечные американские солдатики штурмовали пляж в Нормандии или вторгались на остров Иводзима. Звучит странно, согласись? Да, этот особенный мир, в моей голове был самым безопасным местом, которое только можно найти. Не хочу показаться жертвой, потому что никогда себя таковым не считал. Я думаю о себе как о выжившем. Но каждый выживший переживает какое-нибудь дерьмо, и я не стал исключением.

Спорт дал мне лучик надежды. Боб Уилки, начальник полиции Стэнтона, штат Калифорния, женился на моей сестре Сьюзен. Он был огромным спортивным парнем (ростом 193 см и весом 90 кг), бывшим игроком Низшей бейсбольной лиги, и некоторое время я считал его своим кумиром. Также он был моим первым тренером в Низшей бейсбольной лиге. Пасынок Боба, Майк (прикинь, он мой племянник), слыл лучшим подающим команды; я был начинающим кетчером (принимающим). Бейсбол я любил с рождения. Любил надевать униформу, управлять действиями, стоя на базе, и защищать свою полоску дерна так, будто от этого зависит моя жизнь. Другие ребята пытались забить, но я не давал им этого сделать. Я не делал ничего противозаконного, просто вселял в них страх Божий, если они пытались меня обыграть. И я мог ударить по мячу, став лидером лиги по количеству хоум-ранов в первом сезоне.

Не хочу сказать, что мне было суждено добиться великих результатов в бейсболе, но думаю, что мог стать спортсменом, если бы того пожелал. К сожалению, в моей жизни не было стабильности, и в какие бы секции я ни ходил, делал это в значительной степени без посторонней помощи. Некоторое время мы жили вместе со Сьюзен, пока нас снова не нашел отец, и тогда мы съезжали с квартиры, пока не заканчивались деньги, а потом нас выселяли. Тогда мы въезжали в дом к Мишель или тетушке Фриде. И так продолжалось до бесконечности. Постоянные скитания. Один дом за другим.

Я не был ленивым. Нет, мне до этого было далеко. Я стал ежедневно доставлять газеты, чтобы платить за бейсбольную экипировку и регистрационные сборы, после чего добавил второй маршрут доставки. Так у меня появлялись деньги на еду и все, что мне могло понадобиться. В этот период мы переехали из Гарден-Гроув в Коста-Месу; оба «газетных» маршрута находились на территории Коста-Месы, а моя бейсбольная команда – в Гарден-Гроув. Так что я обычно рассекал на велике, доставляя газеты, а затем рулил в Гарден-Гроув – километров пятнадцать – на тренировку. После крутил педали до дома, приезжал и ложился спать. Это безумие прекратилось почти под конец сезона, когда наш тренер, исчерпав все варианты подающих во время одного особенно тяжелого матча, указал мне на место подающего.

– Но я же не подающий, – возразил я.

– Теперь – подающий!

Я не пытался вести себя как высокомерный придурок. Просто был уставшим и не в настроении играть на новой позиции; не хотелось учиться чему-то новому или чувствовать себя неловко, а потом вынужденно крутить педали домой в подавленном и разозленном состоянии.

Поэтому я вышел на поле и сыграл, и мне удалось выиграть для команды несколько очков. Оказалось, что это был один из моих последних бейсбольных матчей.

* * *

Музыка всегда была в моей жизни, иногда фоном, иногда опережала время. Мишель вышла замуж за парня по имени Стэн, которого я считал одним из самых крутых чуваков в мире. Он тоже был копом (как и Боб Уилки, но полицейским на мотоцикле) работал в дорожном патруле Калифорнии. Стэн вставал рано утром, и слышно было, как скрипит его кожанка, звенят гестаповские ботинки, бьющиеся о пол, и он садился на свой «Харлей», заводил его, и все в округе сотрясалось. Разумеется, никто никогда не жаловался. А что они сделают – вызовут полицию? Стэн мне очень нравился, не только из-за «Харлея» и того, что с этим парнем лучше не связываться, но еще и потому, что он был действительно порядочным человеком и искренне питал любовь к музыке.

Даже будучи десятилетним ребенком, я любил смущать окружающих своим взглядом, как на этом снимке после победы моей команды из Малой лиги

Каждый раз, когда я приходил к нему домой, его стереосистема ревела, наполняя воздух звуками великих эстрадных певцов 60-х: Фрэнки Валли, Гэри Пакетта, the Righteous Brothers, Энгельберта Хампердинка. Я любил слушать всех этих ребят, и, если кажется, что для будущего воина хеви-метала это странно, – не будь так уверен. Я ни секунды не сомневаюсь, что чувство мелодии, впоследствии проявившееся в Megadeth, берет свои корни в музыке, которую я слушал в доме Стэна – и не только.

Моя сестра Дебби, к примеру, обладала шикарной коллекцией пластинок, в основном напичканной поп-звездами того времени: Кэтом Стивенсом, Элтоном Джоном и, разумеется, Beatles. Эта музыка всегда звучала в доме, впитываясь в мою кожу, и когда на окончание начальной школы мама подарила мне дешевую акустическую гитару, то не терпелось начать на ней играть. У Дебби валялись нотные книжки, вскоре я выучил несколько элементарных последовательностей аккордов. Ничего великого, конечно, но весьма неплохо для того, чтобы песни стали узнаваемыми.

Долгое время Дебби была моей лучшей подругой, человеком, с которым я проводил бóльшую часть времени. Она приходила домой из школы, и мы вместе зависали, смотрели телевизор, играли музыку (Дебби на фортепиано, я – на гитаре). Мы могли положиться друг на друга, если становилось тяжело; мы также собачились и ссорились, как бывает у братьев и сестер, и Дебби, как правило, превосходила меня в наших спорах. Когда дело касалось драк, она могла быть дерзкой засранкой и использовала в качестве оружия все, что попадалось под руку. В конце одной из таких драк она впилась ногтями прямо мне в предплечье и разодрала до мяса. Затем вылила тюбик Вазелина мне на волосы и, когда я пытался его соскрести, взяла мою гитару и шарахнула мне по башке, – музыкальная версия линчевания (обмазывание дегтем и обваливание в перьях).

Лучшая подружка детства, моя сестра Дебора К. Мастейн

Когда Дебби выросла и стала ходить на свидания и в итоге влюбилась в парня по имени Майк Балли, я остался не у дел. Они поженились, когда ей было семнадцать. Даже тогда я знал, что долго этот брак не продлится, и, разумеется, оказался прав. Любой, кто встречал Майка и видел его с Дебби, знал, что эти отношения обречены на провал. Какой бы ни была их страсть, она быстро прошла, и им оставалось лишь ждать, когда этот неуравновешенный союз себя изживет. Дебби была сильной и властной; «мужиком» в отношениях, своего рода Большой Мамочкой.

Однако у Майка были положительные качества, особенно для меня, как для четырнадцатилетнего начинающего гитариста. Во-первых, его мать была каким-то образом связана с Джеком Лордом, который в то время был звездой популярного телесериала «Гавайи 5.0». В 1974 году не могло быть никого круче Стива Макгарретта, и Майк не стеснялся при случае упоминать имя этого парня: «Чувак, Макгаррет мне… чуть ли не троюродный брат, ты че!». Не скажу, что я его в этом виню. Я бы поступал точно так же. Но больше всего мне нравилось, что Майк умел играть на электрогитаре и был не прочь поиграть со мной. Надо признать, гитара у него была куском дерьма; называлась Supra, была нелепого золотисто-красного цвета, с тремя звукоснимателями, но выполняла свою роль. На мой все еще безграмотный слух Майк казался весьма приличным музыкантом.

Младший брат Майка, Марк, также был музыкантом. Он играл на басу в группе с парнем по имени Джон Вурхис (который позже успел немного поиграть в довольно успешной группе под названием Stryper). Марк с Джоном слышали, как я играю, и спросили, не хочу ли я к ним в группу.

– Конечно хочу, – ответил я. – Но есть одна проблемка.

– Какая?

– У меня нет гитары.

– Нашел проблему, – сказал Марк. И одолжил свою акустическую гитару. Я, честно говоря, не понимал, что делаю. Просто знал, что мне нравится само ощущение, когда держишь гитару в руках, сочиняешь музыку, являешься частью… чего-то. Я был смышленым пареньком, но к урокам относился с равнодушием, даже во время учебы в начальной школе. Попадал в неприятности за то, что валял дурака или не делал домашние задания, и иногда приходилось оставаться после уроков. Честно говоря, мне было от этого неловко. Но в душе знал, что я – способный ученик, особенно если предмет меня интересовал.

Вроде музыки.

Мне нравилось это секретное оружие, эта связь – когда садишься с другим музыкантом, и начинаешь говорить, и все сидящие за столом сразу же это замечают, потому что ты говоришь на языке, который они даже не понимают и не надеются понять. Они-то думают, что это пустой треп, но это не так. Он просто… другой. И если не играешь музыку (а просто слушаешь), едва ли сможешь понять, о чем я говорю.

Поэтому, полагаю, участие в группе сводилось скорее к идее братства, товарищества, нежели к чему-либо еще.

И сексу, конечно же. Ну какой рок-н-ролл без секса?!

* * *

Однажды после обеда, когда мне было тринадцать, мы пошли репетировать к Марку. У него зависало несколько человек, в том числе и один из приятелей Марка, который жил через дорогу, и его девушка Линда. Когда я вошел в дом, Линда привлекла мое внимание. Я не был музыкантом в прямом смысле этого слова, даже по меркам подростка, но сразу же заметил, что Линда обратила на меня внимание. Она зависала со всеми вместе, пока мы немного джемовали, а потом, увидев, что я новый соло-гитарист, представилась. И спустя пару дней бросила своего парня. Почему? Не из-за моей внешности или энергичной личности, а просто потому, что я играл на гитаре. Вспоминаю, как думал, когда Линда подсела ко мне бочком и взяла за руку: «Ммммм, мне это нравится».

Брать в руки гитару вследствие притока гормонов – клише; но это действительно так, так же искренне и честно, как и любая другая муза. И ничего не изменится, когда из долговязого половозрелого подростка превращаешься во взрослого зрелого мужчину. Это меня зачастую удивляло в музыкальном бизнесе больше всего: слышишь все эти рассказы про секс, наркотики и рок-н-ролл… и отшучиваешься. А затем заглядываешь за кулисы, и угадай что? Это правда! Приезжаешь в Солт-Лейк-Сити, самую непорочную столицу среди самых честных штатов, и обнаруживаешь, что недаром рок-звезды называют это место Солт-Ли-Жите. Понимаешь, что эта избитая фраза существует не просто так. Это абсолютная правда, и довольно скоро пытаешься решить, каким из двух пресловутых быков хочешь быть: тем, который мчит вниз по холму на полной скорости и пристраивается к первой попавшейся телочке, или же тем, кто неспешно прогуливается у подножия холма и засаживает им всем по очереди.

* * *

Дом Марка стал местом вдохновения и экспериментов. Одной из первых песен я разучил «Panic in Detroit» Дэвида Боуи, а затем «All the Young Dudes» группы Mott the Hoople. В начале улицы жил парень, у которого можно было достать травы, и он подсадил нас на различную прекрасную музыку (больше, чем кто-либо другой): Джонни Уинтер, Эмерсон, Лейк и Палмер, Triumvirate, и, конечно же, Led Zeppelin. То есть если ты играл на гитаре, ты ведь хотел быть Джимми Пейджем, верно? А если пел в рок-н-ролльной группе, то хотел быть Робертом Плантом. Все пытались выучить «Stairway to Heaven», которая мне, кстати говоря, далась достаточно быстро. Но знаешь, на что я действительно подсел?

KISS.

Мне реально нравились ранние песни KISS – не только в музыкальном плане, но и стилистическом. Хотя я не был поклонником Джина Симмонса; мне нравился Эйс Фрейли, потому что он был соло-гитаристом. Мне нравилась вся эта «звездность», и KISS, казалось, возвели ее на новый уровень. Так же, как Эксл Роуз заставил всех ненавидеть рок-звезд, Джин Симмонс и Пол Стэнли заставили рок-звезд казаться какими-то унылыми и страдающими манией величия, и, насколько я мог судить, это отнюдь не плохо. KISS были одной из первых групп, которых я увидел живьем, и не мог не заметить, что невообразимое количество их поклонниц выглядели как болельщицы-танцовщицы команды «Даллас Ковбойс»: блондинки в топиках, казалось, готовы были растерзать музыкантов KISS. А если группа недоступна, ну, тогда парень, стоящий рядом в толпе, тоже сгодится.

Мою любовь к музыке, и особенно образ жизни, который она подразумевала, в нашей большой семье оценивали скептически. Мама, конечно же, всегда была против: с одной стороны, я знал, что она любит меня и поддерживает и хочет, чтобы я стал счастливым и успешным человеком. С другой стороны, алкоголизм, наркомания и дьявольская музыка ее сына противоречили принципам Свидетелей Иеговы: они принципиально несовместимы. Аналогично мой свояк Боб Уилки все больше разочаровывался в том, как быстро меняются мои интересы. Я ему нравился, когда играл в бейсбольной команде или был подающим надежды мастером боевых искусств (я ходил на занятия в YMCA¹ в Стэнтоне прямо через дорогу от полицейского участка Боба). Эти профессии он еще мог принять. Но играть в группе? Слушать хеви-метал?

Не-а.

Однажды, когда мне еще не исполнилось пятнадцать, Боб приехал домой и обнаружил, что я зависаю у него в доме и слушаю альбом Judas Priest Sad Wings of Destiny. Он открыл дверь, подошел к проигрывателю и убавил звук.

– Это что еще за чертовщина? – спросил он, с отвращением размахивая конвертом альбома.

– Judas Priest, – ответил я, немного оробев.

– Чье это?

– Мое, – пожал я плечами.

Услышав это, Боб кинул куртку, сделал два больших шага в мою сторону и дал в морду.

– Чтобы я больше не видел этого дерьма в своем доме! Ты понял?

Я стоял, оглушенный и потрясенный, держась рукой за щеку и едва сдерживая слезы.

– Да, сэр.

А что мне было делать? Я слишком уважал Боба, чтобы ему ответить. Он бы мне все равно задницу надрал. Чувак, на минуточку, был профессиональным спортсменом – да еще и копом! К тому же, Боб вошел в нашу семью – и в мою жизнь – как хороший парень. Он женился на Сьюзен, усыновил ее ребенка и вообще вел себя в старомодной рыцарской манере. Подобный поступок был совершенно не свойственен его характеру.

Но когда я ушел на кухню, чтобы достать немного льда из морозилки и приложить к распухшей челюсти, то задался вопросом: «Кто, черт возьми, поднимает руку на пятнадцатилетнего пацана»?