Buch lesen: «Заражение», Seite 7
Глава 7
– И, короче, мы с ней одни такие стоим, ну, и она такая смотрит типа на меня, и че-то лыбу давит… И как раз вышли все из зала… Ну, я не растерялся, подхожу к ней, обнимаю… ну и понеслось короче, – от высокого бармена вырывается короткий смешок, улыбка фиксируется на лице.
– Ахахах, и че, она даже не вспомнила, что у нее парень есть?
– Не, ну она там что-то говорила, но так, знаешь… – вытянув и растопырив пальцы, вращает рукой, прибавив к этому скорченную пренебрежением мимику, – типа, «ой, мы ведь неправильно поступаем», мол, а если Димка узнает. Ну, чисто поломаться хотела, цену набить.
– Да, чисто бабы, глазки сначала строят, флиртуют с тобой, а потом заднюю начинают давать… А если ты вдруг поведешься на это, то все, будут обиженные потом ходить, что не выебали.
– Ага, ты замечал кстати, как на меня Настя смотрит? – в глазах у Сергея повисает проказливый огонек.
– Пффф, конечно. Это только слепой не увидит, пялится на тебя все время, когда здесь бывает… и вообще она раньше столько за баром не стояла. А теперь сидит у нас, то кофе ей сделай, то ложку чайную принеси… понятно что она была бы не против, чтобы ты ее того… – уверенный тон Петиного голоса заставляет задуматься о его прошлом, в котором, представляется сразу, собрано множество женских имен.
– Ну, вот я тоже это заметил, но она жирная пиздец. Свиноматка. Пусть кто-нибудь другой ее трахает, – кротко возмущаясь, – Может спасешь меня, друг?, – смешливо.
– Ахахах, эээ… Не получится, брат, я же женат, – в его словах тяжеловесная солидность мужчины, но актерская пауза за многоточие в транскрибации разговора оканчивается эксплозией смеха, смешанного много – слюнями, и выверенно – символикой зрака. Второй смеется с ним.
– А ты давно женат вообще? – живой интерес.
– Ну так, года четыре, наверное, – если сейчас посмотреть на лицо Пети, то может показаться, что он даже смущен этой темой.
– И как? Нормально вообще? Не представляю, как это – жениться, – Сергея прошибает раздумье, но быстро отступает, чуждо ему здесь.
– Да, нормально.
Замолкают. Неощущаемо кажется, что задета неприятная, сырая тема, побуждая одного забурлить в бессознательном, составить нейтральное, ровное продолжение диалога.
– Ты сегодня ведь по-раньше уходишь, да? – пытается выдержать свою интонацию в прошлых тонах.
– Да, по-раньше, надо ребенка из садика забрать… – пауза, спохватившись – ну, завтра я еще работаю, а потом здесь Катя за главную будет… до выходных, в пот самый выхожу.
– Аааа, ты слышал кстати, что UFC свой турнир отменили? – явная заинтересованность.
– Да, но там я только бой Фергюсона с Гейджи хотел посмотреть. Остальные какие-то все не очень собираются.
– Да, крутой должен был бы быть бой, – пауза, – Там у Гейджи все шансы, чтобы победить есть. У него удар мощный, Фергюсону нельзя такие пропускать… Думал ставку даже сделать, но че-т не знаю, денег нет.
– Нууу, я могу тебе занять немного, – вопрос не в интонации, но во взгляде на «друга», – только если выиграешь, то отдаешь мне с процентами. Как тебе вариант?
– Ахах, не ну это интересно, подумать надо… – и думать Сергей, кажется, начинает уже сейчас, – давай вечером к тебе подойду, если чё.
– Договорились, – не растерявшись, давит лыбу, переключает обоих – интересно, что сейчас с этим эйтеловирусом еще запретят. Вот работу ресторанов хотят ограничить, сегодня уже без улицы работаем, завтра, интересно, как?, – то ли себе, то ли и ему тоже, – Но мне похуй, у меня выходные.
И пока в Сергее ищется ответ, Петя серьезничаёт, раскладывает в голове свою работу на части, чтобы по отдельности оценить каждую из, и уверенность, никогда его не покидающая, только укрепляется.
– Да хуй знает, такого раньше никогда не было. Какой-то вирус непонятный, уже о карантине в новостях говорить начали… не хватало дома зависнуть… не, дома заебись конечно, но с работой-то чё – непонятно. Но уволить-то не должны?, – не скрывая, Пете.
– Не должны конечно. Кто работать-то будет? Ресторан же не может взять и закрыться, правильно? Поэтому все нормально будет, – успокаивает равномерным, но повышенным слегка в интенсивности голосом, заключительное уже больше себе.
– Ну да, – на миг оставившая Сергея непринужденность возвращается, и в этой своей непринужденности он обращает внимание на вошедшую в залу из коридора справа Настю, тихо плетущуюся в его сторону, – ладно, Петь, пойду я, там надо лед подробить.
– Да, давай, мне тоже тут давно надо кое-чем заняться.
И как будто державшийся за разговор с коллегой исключительно из приятельских чувств, из обязательств, налагаемых этим местом, отходит от второго в противоположную сторону, к повороту барной стойки, врезающийся в правильный прямоугольник зала, портящий геометрическую идиллию помещения, мешая любому составить впечатление о нем без захвата русской народной, глиняной в кирпичах, печке, замыкающей угол и тупик стойки с правой ее стороны.
Вышедший туда Петр вынужден пройти широкий холодильный стол POLAIR TM2GNPIZZA-G, купленный нарочно для приготовления «домашней» пиццы, являющейся фирменным блюдом этого заведения: «Домашняя пицца ручного приготовления самых разных размеров, вы можете заказать у нас пиццу диаметром до одного метра, самые свежие овощи, натуральное мясо и соусы, уникальные рецепты, разработанные одним из лучших шеф-поваров в Москве», – и взрыв фейерверков из салями, порезанных помидоров, линии соуса песто и красного – кетчупа – по верхним бокам флаеров PizzaDiz, которые каждую среду выносятся и раздаются на дворике, на ведущей ко входу выложенной дорожке, – являющейся уже законным и согласованным с городскими властями владением собственников этого заведения, – кем-то из официантов, на которых увертисто составленные трудовые договора, в главе «обязанности работника» которых даже не пытается раскрыться пункт об «обязательном исполнении поручений администратора заведения», что освобождает совесть этих администраторов от йотированных колебаний, что находит почти манкуртам широкое применение. Нержавеющая плоскость стола оканчивает обязательную противостоящую стойке прямую, начало же поворота с этой, близкой к стене, стороны венчает двухметровая стол-тумбочка, служащая больше для складирования на и в ней важных для готовки предметов и частей. В тупике, оперевшимся на узкую деревянную полоску, примыкавшую к холодильным витринам, выступающим для зрителей как низ русской печи и хранящим самые извращенные для сладкоежек угощения, Петя находит Азиза, человека здесь обитающего и следящего, чтобы пиццы в PizzaDiz готовились по «уникальным рецептам».
Брови Азиза подпрыгивают, он не привык к частым гостям. Как правило, удостаивается оклика, часто невидимого, сбоку, пока за столом крутит тесто для пиццы, но тут Петр самолично ворвался в пространство его обитания. Азиз, подобравшись, встает, чтобы встретить, хранит молчание, выжидая пока гость объяснит ему сам, зачем явился. Но тот молча следует до конца, к тупику, на который обычно выкладывают уже готовую, разрезанную диаметрами пиццу, заботливо уложенную на деревянный поднос, и зависает на том конце, непонятно что высматривая в зале, даже не подперев по-девичьи голову руками, что с претензией отмечает Азиз… в том месте именно так он сам любит стоять, в задумчивости, когда пицца уже не обжигает щеку жаром справа, когда в зале гостей – по пальцам, обычно уже с пивом или любой другой алкашкой, допиваются, когда уже и официанты – больше аудиостойки, чем обращающиеся элементы. С некоторой болью Азиз смотрит на Осквернение жилища и мест медитаций, осаживает себя напоминанием о том, кто на самом деле он здесь сам, успокаивается и даже позволяет морщинками на лице собраться, но до обращения к Пете не поднимается: этот русский любит быть главным. Скажешь что – съест, оставит больше в душе твоей боли, рассеет ее семенами, всходящими ненавистью и страхом. За три года работы в ресторане Азиз выучил правила поведения с каждым из персонала, и к Пете выработались, устойчиво, неприязнь и осторожность. Большинство его просто игнорирует. Общаются они в основном только между собой: Азиз, Фатхулла и Юсуф.
Последние двое с разной периодичностью, но позже, трудоустроились сюда. Занимаются в основном какой-то черновой работой, что-то связанное с мусором, ношением тяжестей, тычками и матами, сбитыми мозолями, стертыми плечами, жильем в коммуналке, частым употреблением супов быстрого приготовления, насвая, дешевой колбасы, дешевых пельменей, самых дешевых сосисок и чая, мечтами о покупке квартиры или женитьбе на толстой, на крайняк – пожилой, москвичке, нон-стоп дрочке и преждевременной смертью.
Говорить они пытаются пока никто не видит, и чаще на родном – узбекском, – потому что не получается избавиться от дымных подозрений, что кто-то их может подслушать – случайно услышать, но в вероятностность последнего, честно, не верится. Что докажет отсутствие желание что-то обнаружить у «случайно услышавшего»? За три года сдружились. Он им больше отец, что не лезет в их полуночные дела, которыми те периодически занимаются. Из троих только Азиз нет-нет да задумывается о будущем, у остальных память очищается примерно (ровно?) в 00 часов. Сказки цикл перезапущен.
Азиз краем уха слышал о какой-то эпидемии, которая распространяется по городу, но значения этому не придает. Это кажется ему слишком далеким, чтобы о таком зря беспокоиться. Его голова в осаде других забот: семьи, которую недавно перевез к себе поближе, коликами ребенка, обнаруженными намедни и лечение которых не дает слышимых результатов, количеством получаемых денег, которых в России, и вообще в СНГ, до подсоса в животе нехватка. Что-то пока удается складывать, какие-то копейки, но он старается все больше не думать о том, куда мог бы их потратить. Потому что натыкается всегда на до буквы симметричный ответ «нет». И как бы он ни пытался менять аргументацию в мысленном споре с самим собой, окольные пути подводят его всегда к одному и тому же. И обмануться не может. Не может оторваться от реальности к мечтам, забыться там, отринуть ошметки сущего – хотя к чистой духовной пище уже начал привыкать, но эта еда растет на почве чувства долга, что идет от статуса отца, – каждый вечер, глядя на жену с детьми, приземляется, ради них живет этим тошнотворным реальным. Тело через ночь мечется в узком диапазоне кровати, стукаясь о теплый бок супруги, каковы шансы теме вируса, даже черной чумы статуса, завладеть им?
– Азиз, с тобой Светлана Николаевна поднимала тему эйтеловируса?, – уверенно оборачиваясь, уверенно встав, спрашивает низкорослый шеф-повар PizzaDiz.
– Нет, Петь, мне она ничего не говорила, – чтобы говорить непринужденно, Азизу приходится прикладывать усилия, но не тема его волнует, а личность вопрошающего. Хотя где-то на окраине, около нижнего левого угла головы, почти у шеи проявилось и пропало чувство, робко подсказывающее, что сейчас Петя обращается нормально, что никогда до этого он с ним так не разговаривал, что сейчас он – больше человек. Но от этого шепота интуиции Азиз отказывается, предпочитая не менять выработанную и проверенную манеру поведения, которая пока не подводила…
Петя не берется продолжать разговор, хмыкнув, уходит. И когда его силуэт – затемненность в уголку левого глаза Азиза, тот живо чувствует как волосинки по хребту встают и утыкаются в изнанку белой кухонной сорочки. Обычно его реакция к общению с Петей мягче, но напряжение как будто само собой разрослось внутри ответом на странный, новый, чуждый тип поведения. Какое-то время вынужден вдыхать воздух глубоко ртом, чтобы собственное состояние привести к средним параметрам, но делает это скорее механически. В голове небольшая перемотка до слов об эйтеловирусе, пытается понять, что в этом вопросе было не так, откуда вдруг появилось эта новая для Петра идентификация, но скоро лимит попыток на разбор исчерпывается и он отбрасывает заклейменной ненужностью тему. По-настоящему, в первые раз за последний, наверно, час оглядывается и не находит в зале никого из посетителей, только скучающую фигуру бармена, пытающегося пробурить чистоту в очередном ромбовидном стеклянном стакане…
Катя фарширует мясо, слышит и чувствует как остальные сотрудники кухни мельтешат фоном, собирается доготовить последние десять порций гуляша к пюре на бизнес-ланч. Отстранена. Даже из тела немного. Машина работает без прямого ее участия, сознание задремало…
Илья на улице, в компании рабочей тумбочки, посеревшего магнитофона, радужной музыки из его динамиков, столбца коротких тарелок, стоит, любуется на свой новый бэйджик, только что предоставленный ему Настей, уже гордо продемонстрированный Светлане Николаевне, закрепленный на магнит изнутри футболки им самим. Пальцами проводит по металлическим с двух сторон полоскам лицевой части прямоугольника, в середине – его имя, напечатанное 22 Arial-шрифтом в ворде и вырезанное дешевыми канцелярскими ножницами с удобными пластиковыми ручками коллегой. Эту ее заботу воспринял как что-то материнское – должное, что оставило в их отношениях на обочине оценку внешности, выданную им при первом осмотре. Неотрывен до шарканья шагов, вгоняющих в коробку мысль о работе, отвлекается нарисованной улыбкой Любимому Гостю – женщине в черном с вышедшей слегка за осязаемую, теряющуюся в оттенках кожи грань губ помадой, – в аварийном режиме вспоминает, каким там словам учила его Настя.
– Здравствуйте! – чувствуя, что мог немного промедлить с приветствием, слово делает почти криком.
– Здравствуйте, – кажется, что силится выдавить милоту на лице.
И ее спина, неустойчиво покачивающаяся, смущенная – на его сетчатке. В немом забеге явно выбилась в лидеры, но к финишной прямой приходят одновременно: она, усевшись за срединный, в третьей паре, в упор к стене стол, он, пришедший с меню и улыбкой к моменту ее приземления и поднятого в поисках смысла взгляде. Произнесенное «спасибо» завершает первый акт запустившегося ритуала…
– Сереж, сделай, пожалуйста, кофе, – и ловит его взгляд, Настя как-будто пытается состыковаться зрачками-модулями, чтобы прочитал напечатанные за цивилизационным слоем слова.
– Латте?, – его – мимолетен.
– Да.
На его, чуть согнутую спину – неотрывно… любуется. Должно пройти несколько минут, прежде чем ее осеняет оплатить свой заказ через кипер именной карточкой, и каждый стук пластика об экран возвращает, накладывает, усиливает во владение телом другое Я – жесткое, профессиональное, лишенное розовых чувств, в броне к упрекам и на голоса повышенной громкости, удаленным либидо, и в равнодушии до десятых долей к внешнему виду.
И к тому моменту, когда она отходит от платформы ПО, кажется, высушена. Но хватает единственного глотка, чтобы отпустило, чтобы села за барный стул «еще чуть-чуть» поговорить с до желания «любимым»…
Светлана Николаевна, докурив сигаретку, собирается: рассовывает тщательно по карманам валяющиеся принадлежности. Собирается, чтобы затем встать и, мельком глянув на деревянную веранду кафе перед уходом, затормозиться вниманием на девушке в темном свитшоте: капюшон опущен, сидит лицом к ней в раме грубо окрашенных в иссиня черный волос, настолько черный, что умудряется, кажется, поглощать солнечный свет. И уже убирая с нее глаза, она ловит устремленный, ответный взгляд, что застревает видимым изображением в центре обзора, закрывает собой и без того нечеткие силуэты ступеней, растворяющиеся в общем сумраке этой лестницы, сохраняется, и развидеть не может. Так и спускается. Только за контрастом тьмы-света в момент перехода уже из коридора в зал удается ей избавиться от (Заражения?) наваждения.
Тут ее сразу отвлекает на себя Настя, сидящая и флиртово перекидывающаяся сложенными звуками, именуемыми языком, для понятных уже и Светлане Николаевне по опыту целей, с Сергеем. И отмечает это больше для галочки. Бездумно доходит до своего места, где преданно дожидается ее томленной теплоты кофе. Она в предвкушении…
Глава 8
Мальчик доносит по одному заказанные наверх блюда. Сейчас на черном дне его подноса стоит слоновьей кости чаша, сдерживающая силы черного напитка в себе, что поднимается на угощение Королеве.
Глава 9
Илья смотрит на лицо девушки перед собой и ощущает, как что-то неизвестное селит она в чрево. Ее, в черном макияже глаза, ресницы усиливают зрачков подтекст, их Тайну.
Не может он отвести взгляд не только от них, все в ее остриях носа и полосах подбородка привлекает. И неряшливо нанесенная красная, нет, бывшая когда-то таковой, помада, будто после чьего-то пальца, пытавшегося ее стереть, цвета, истлевшего и выбившегося за границы складок, видима, заставляя себя запоминать.
Наверно под наркотиками, – про себя. И это допущение, кажется, все объясняет. И совсем в ином цвете теперь представляется пришедшая, кажется, что и тайна ее разгадана. И беспокойство Ильи подменяется чувством брезгливости. Это делает пирожное, которое поломанное стоит перед ним на столе, тяжелым, пудовым еще в представлении, а сам он натыкается на выбор, которого никогда не должно было быть. И приходится переступать через кричащий внутри протест не делать, протянуть руку, чтобы исполнить обязанности официанта, но натыкается на инородной консистенции воздух, – песок, вода, тело (?), – где каждый следующий сантиметр – тверже. В недоумении и испуган, под давлением пальцы сгибаются, до каемки зеленого блюдца миллиметры…
Идя по дороге на мойку с подносом грязной с прожилками зелени посуды, с содроганием представляет свое наверх возвращение (это утроба матери, несмышлёныш)), от первоначального радушия ничего не осталось, кажется, что как чувство – потеряно, что больше никогда не будет способен в свои 20-ть взбежать в комнату, к людям, обратиться шуткой. Проявившаяся перед глазами Настя на выходе из кухонного помещения – а ведь должен же был увидеть ее раньше, когда только заходил в зал, пока гружен был подносом, но в голове будто пленен радужной оболочкой гостьи, – рождает безусловный импульс…
– Насть, помоги, пожалуйста, там странная женщина наверху. Не знаю, но я рядом с ней очень волнуюсь… прям выпрыгнуть из себя хочется. У нее лицо такое – не знаю. Как будто магнит. Притягивает. Не знаю, как это объяснить. Но мне страшн сейчас возвращаться, мжешь пмочь? Пмоги, пожлста! – произносит, ускоряясь, от скороговорки до неразборчивого бреда.
– Тихо-тихо-тихо, Илья, успокойся! Что случилось? Объясни нормально! – на повышенных тонах, взволновано его волнением, Настя.
– Там, – глубокий вдох – там, там женщина наверху странная, помоги ее обслужить. Пожалуйста… Не знаю… Она мне не нравится, мне тяжело рядом с ней, – после паузы и, кажется, взбодренный Настиными вербальными пощечинами, уже спокойней, Илья.
– Хорошо, хорошо, пошли сходим. Идем я вместе с тобой схожу, посмотрим на нее, – Настя, по сути, пропевает эти слова, умиротворяя нераскрывшегося юношу.
И ее полная спина, не доходящая ему до груди, закрывая его, выдвигается в путь, маячит и успокаивает своей близостью, и пока она не видит, выступивший пот на ладошках стирает друг о друга движением, но влага в ощущениях на эпидермисе также, от чего он избавляется, создав трение в районе икр на синих джинсах. И весь путь кажется ему необычайно долог, что позволяет пройти в голове вихрю воспоминаний и рукописных мыслей, кои насыщены до колорита самой яркой, яростной радуги.
И ее полная спина маятником укачивает его раздраженную душу и к основанию лестницы он подходит уже выровняв дыхание. И когда поднимаются по лестницам, голову Ильи посещают отвлеченные мысли о, например, конце рабочего дня или, неотчетливо, эмоциями, уничижительная оценка вихляющей спереди задницы. У открытых на улицу дверей Настя немного зависает, пока осматривается, и, видимо обнаружив, что искала, оборачивается поторопить коллегу. Но вслух ничего не произносит, удовлетворена видом разделяющей их дистанции. Оказавшись на поверхности вдвоем, решают выдвинуться в сторону девушки в черном, все еще сидящей на своем месте и пьющей утренний кофе.
– Здравствуйте, не хотите ли заказать что-нибудь еще? – задав этот рабочий вопрос, Насте была будто бы произнесена команда «Фас!», так внимательно и чуть склонившись, она принялась изучать объект исследования.
С виду самая обыкновенная, и только еле сдерживаемый по-женски-упрек за помаду, которую та не удосужилась поправить. И не может сказать, что она ее пугает, что странная. Но часть, отвечающая за женственность, за поддержание обязательного, с детства внушаемого образа любви, заботы, пони и розового, деформированная в ней годами, проведенными в обществе дворов и нищеты, негодует, вырывается из цепей общественного порядка, просит дать голос, невыразимо, громко отмечает, что у гостьи слишком неряшливый вид, не соответствующий девушкам-вообще. Неужели Илья именно этот отход от стандартов вида воспринял остро? Она продолжает присматриваться, выискивая любые намеки на дефект, но за шестеренкам, в нейронах уже начинает вызревать мысль о том, что это сам Илья повел себя странно, что он есть единственный дефект на гладкой поверхности веранды. Но воззрение это остается материалом на зубах механизма, не допущенным до сознания, что, кажется, должно было бы уберечь Илью.
Отказ посетительницы для Насти становится аранжировкой краткого участка песни, что из радио, для проформы висит еще какие-то секунды над столом и, захватив пепельницу со скомканным куском сигареты, отступает. И, кажется, что уверенность, которая теперь с ней, ударяется о в замирании тревогу Ильи, но прогнать ее окончательно получается только последующим цельным предложениям…
– Не знаю, вроде нормальная, – еще раз оборачиваясь, – Давай я ее дообслуживаю, а ты иди отдохни. Вон, можешь на скамейке пока посидеть. Я тут все сделаю.
– Да? Спасибо, Насть. Я не знаю, что со мной случилось, наверное, разволновался. Спасибо, – улыбка его, что разукрашивает рот, призвана в благодарность.
Напоследок, бегло осмотрев девушку, Илья вязко уходит из беседы с коллегой, от сердце заставившую забиться скорее гостьи, с деревянных сороковок помоста, оставляя с собой этот ресторан и эту изумрудную, кипящую радужку.
Устроившись на скамейке, лезет в телефон, который в переднем кармане, разблокирует его, сведя линией точки в не имеющий название узор, начинающийся с прямой и заканчивающийся равнобедренным треугольником на своем левом конце. Похоже на повёрнутую на 45 градусов воронку. Открывается дисплей, заполненный равномерно ярлыками неиспользуемых приложений и, только смахнув несколько подобных рабочих столов, останавливается, уже рефлекторно жмет на красный ярлык YouTube и засасывается в видеомагазин, где алгоритмами выстроены ролики на любимые им темы или такие, которые должны были бы ими стать. Серфит. Через раз кричащие заголовки обещают ему одинаково уникальное знание, которое доступно «в срочном режиме» и «только сегодня», но, странно, в ленте выпадают темы – «Происхождение эйтеловируса: слухи и факты», «Эйтеловирус убьет тебя», «Как я заболел эйтеловирусом и выжил», «Пора ли начинать молиться В эпоху эйтеловируса?», – которые нервируют и такие, – «История Кингстонской группы», «Я/Мы – культисты!», «Краткое содержание Торы», «Как защититься от проклятья», «Разбор культов смерти: их проводники и пастыри» – от которых опешен, но эти предложения остаются в памяти неровностями, до деконструкции оных опускаться у него даже не возникает мысли, мир для него существует в своем витринном виде, насыщенным понятными градациями и правилами, где даже возможные модели твоего развития даются, все как в RPG-игре, только первоначальные настройки персонажа не доступны, хотя администраторы уже работают над этим. Но баловаться с исходным кодом все равно хотят только сами.
Илья останавливается на ролике с пранками, где молодые люди с разными предложениями, порой немыслимыми, подходят к девушкам и заманивают их на кусочки «сладостей», чтобы посмеяться потом над их природными качествами, назвать меркантильными, поставить красную печать ШВНД (шлюха-ведется-на-деньги), обещающую им исключение из социума – человеческого племени. В видео – молодые люди, жертвы их – на английском, но слабый пол на том отдельном ролике чаще все же смеялся, отказываясь от воздуха обещаний. В стране, которой живет он, такое увидишь редко. Вся она дышит этим воздухом, продукта генератора иллюзий. И никакого когнитивного диссонанса в этом вопросе ни в ком здесь не встретишь: женщина, дышащая духовностью, готова в момент обернуться в ранее клейменную ею же шлюху, присосаться к члену, с вылетающей с чеками «пендоских» долларов спермой, воспарить с ним в небо на частном бизнес-джете, посмеяться, указав пальцем, из иллюминатора над оставшимися в земле. Но конкуренция к живым источникам тут чрезмерна: пёзд из очереди расталкивают гладкие мужы, коих уже подпирает подрастающая смена покатых плеч. Так велико желание воспарения над высокодуховностью царящей тут жизни. Но количество дойных пенисов ограничено, вынуждая не добравшихся, рухнувших в мечтах, говорить, что никогда и не стремились к тому.
Светлана Николаевна отвлеченно смотрит на окружающий ее зал, пустой от «дорогих гостей» не представляет для нее большого интереса, звуки с кухни зафонены фильтрами, тонко настроенные на несколько ключевых слов глушат шелушения языков, глаза в пространство в расфокусе, рука на автомате подносит кружку кофе, рот, на автомате, делает глоток, проглатывается порция уже остывшего кофе, в котором любой намек на сладость уже иссох. В голове пустота. Машина остановлена стопором, который раскручивается знакомой, с повышенной категорией приоритетности фигурой – зафиксирована на краю обзора периферийным зрением. Виталик. Торопливыми короткими шажками идет в ее сторону, голова болтается на разболтанных шарнирах – с виду массивной, шее, руки его, не найдя себе лучшего применения, ускоренно, в такт шагов, качаются вдоль туловища, попеременно теребя шерсть на брюках, обещая сделать по бокам их отличные по цвету – светлее – строки. Внутри ее его встречает чувство легкого удовлетворения и превосходства, и меняется самоощущение самого факта сидения, теперь он входит для нее на уровни символических подтекстов (а может быть просто текстов). Ей сейчас даже двигаться не хочется, хочется только расправить плечи – расправляет, – подняв подбородок, взбросить взгляд – взбрасывает, взирает – и опустить на колени, скрестив там, руки, – тыльная сторона левой ладони греет ладонь правой – и ощутить наполняющуюся обильно не воздухом, а силой грудь – соски твердеют и упираются до поглощения в поролон лифчика. Виталик останавливается на некотором расстоянии до стола, до нее, у порога невидимого барьера, воздвигнутого в бессознательном разницей их статусов.
– Привет, Свет, – произносится равномерно.
– Привет, Виталь, ну чё, новенького уже видел?
– Нет, – глупо улыбаясь, – пока нет. А что там по поводу мер… – и сразу серьезничает, – как их, ну, типо, против болезни. Что мы должны со своей стороны делать? Типо закрываться надо? Я ничего не понял. Так, краем уха слыхал только.
Мнется на месте, что подталкивает Светлану Николаевну задержаться немного с ответом, неосознанно, насладиться слепящим абсолютом, мгновением Власти. И тон ее по прошествию этой минуты краток, выверен, чтобы без стеснения хватался за произнесенные им слова, оканчивающиеся провалами – тишиной, они – ее дар.
– Мммм, ну смотри, сейчас ограничения касаются только веранды и внешних атрибутов в сфере общепита. А что там дальше будет… – осекается, изо рта чуть не выскочило признание, что не знает. Что «дальше» – не знает. И в эту паузу раздражение нейронного клитора прекратилось, оборвалось ожогом. Ее сознание обращается к обыденной форме личности «своей девчонки»: потертая, привычная, взращенная за годы вращения одиночкой в социуме, – В общем пока так работаем. Я буду за новостями следить и позже… после обеда, созвонюсь с Алексеевым, может он что скажет по поводу, как нам дальше работать… – и заканчивает тоном не тем вознослимым, каким начинала, а лишь слегка увеличенным в громкости, позволяющим ей равновесно общаться с субъектами, обладающими тестостероновым индексом выше 10 нмоль/л.
– Аааа, ну ясно, ладно. У тебя же завтра выходной?, – оживленно.
– Да, завтра ты один пахать тут будешь, – перейти к смеху ей недостает только повода.
– Ага, ну потом Макс выходит, поможет мне, – к ее жизнерадостности и приглашению оказывается равнодушен.
Между ними на какое-то время возникает пауза: он в нерешительности топчется, ждя чего-нибудь, что определит его дальнейшие действия, она, с его равнодушием в горле, молчит, ждет пока рассосется.
– Пойду посмотрю, что там на кухне, – дополнительно рукой указывая в нужную сторону, его запрос к ней на позволение уйти, что чувствуется мелкой помехой на отдалении, который, кажется, и выполнять необязательно, но это условная символическая, с распределенными ролями, игра, происходящая ежедневно, везде, в каждой паре, в каждом коллективе, каждый занимает комфортную ему позу, или стремится к ней, но задержи сейчас Светлана с ответом, и рухнет вся конструкция отношений. И высоковероятно, что не только между ними, что заденет отголоском всю властную пирамиду PizzaDiz.
– Угум, – почти мгновенно, молнией окидывая его фигуру. Но именно разрешением это, тем не менее, и является.
Виталик отшаркивает. Светлана Николаевна остается сидеть со своими графиками и глотком кофе в кружке. Основное место действий, кажется, постепенно темнеет, освобожденная от его героев…
Волосы его, длинные, свисают по бокам, закрывая лицо и даже выражение его прячется в них. Тело слегка подергивается и, кажется, что от смеха, рот закрыт ладошкой, но за плечо к нему нас уже не пускает. Известно только, что видео со шлюхами уже закончилось, но что он там кликнул дальше? и почему его тело, усаженное на скамье, дрожит? И никто не замечает происходящего с ним или предпочитает игнорировать, что почти одно и тоже. И мимо проходят люди, освещенные весеннем солнцем, в щедрости своей избегающей ловушками проплывающие облака, каждый отгороженный от другого своим отдельным миром, представляющий другого больше природным явлением, что никоем образом повлиять на него не сможет…
И пока Илья заводится апельсиновым цветом видео, нас что-то пытается отнести отсюда, как будто ветром, но, как подозрение, чьей-то волей, что хочет скрыть от нас его фигуру и будущее этого места…
