Избирательный долг

– Ты же сказал, что он умер, – прорычал Малинин, совершенно потерявший нить разговора и смотревший на Шуму обалдевшим взглядом.

– Да, умер, еще как умер, – с выражением полнейшей серьезности на лице согласился Шума. – Просто Баху не повезло, потому что в больницу он попал в какой-то праздник. Врачи так «напраздновались», что что-то там перепутали, и вместо того, чтобы наложить гипс на ногу, сделали ему операцию на аппендиците. Пока заживал аппендицит, нога срослась неправильно, и целый год Бах не выходил из дома. Ничего ему не помогало. Врачи уже хотели отрезать ногу, чтобы больше с ним не мучиться и не ломать голову из-за диагноза, но соседка, баба Нюра, вовремя нашла костоправа. Тот сначала снова сломал Баху ногу, а потом каким-то образом ее собрал. Через неделю от перелома и следа не осталось! На радостях Бах напился и заявил, что отныне будет жить только в свое удовольствие. Жаль, только пожил в удовольствие недолго, потому что через два дня его застрелили.

– Как застрелили? – упавшим голосом переспросил Малинин, не ожидавший такого поворота истории. – У него же был перелом, потому что он упал? Или я ошибаюсь?..

– Упал он до того, как его застрелили, хотя, конечно, я вас понимаю – куда логичнее было бы, если бы он упал после того, как его застрелили, – пояснил Шума. – К сожалению, жизнь диктует нам правила, а не мы ей. Но что поделать, ведь жизнь вечна, а мы – временны, поэтому с ней надо считаться. Она, как говорит мой батяня, монополист на рынке судеб. Бедняга Бах над этим не задумывался и погиб на охоте. Какой-то идиот принял его за кабана, хотя Бах совсем не был похож на кабана. Наоборот, после болезни он был тощий, как дистрофик. Помню, тогда еще все удивлялись, как тот кретин вообще в него попал. Наверное, был снайпером в армии. А может, просто повезло.

– Непреднамеренное убийство… – машинально отметил Малинин.

– Во-во, и тот охотник так на суде говорил, да только ему впаяли на полную катушку. Сел за решетку, как миленький.

– Ну это понятно, человека же убил…

– Да нет, его за браконьерство осудили. Он Баха, оказывается, в заповеднике убил, а там стрелять запрещено.

– Ты что, издеваешься надо мной? – побагровел еще секунду назад смертельно бледный Малинин, рывком ослабил галстук и трясущейся рукой расстегнул две пуговицы на вороте рубашки. – Что за чушь ты тут несешь?

– Сам не знаю, гражданин начальник. Иногда чушь так и лезет из меня, и ничего не могу с ней поделать. Маманя говорит, что это у меня наследственное, а батяня – что врожденное. Иногда такую чушь могу спороть, что потом это выходит мне боком.

– Что-то не пойму, ты очень хитрый или очень тупой? – спросил Малинин.

– Наверное, и то, и другое, – вздохнул Шума. – Я и сам не могу в этом разобраться. Иногда мне кажется, что я хитрый, иногда – что тупой. Маманя говорит, что это не важно, главное – не проявлять инициативу, говорит она. А батяня говорит, что надо жить и не высовываться. Я стараюсь изо всех сил, но почему-то чем больше стараюсь, тем хуже выходит. Наверное, надо меньше стараться и не лезть не в свое дело, чтобы не мешать жить другим. Да только это очень трудно. Если бы каждый мог жить, не вмешиваясь в чужие дела, то скоро все перемерли бы, потому что известно, что человек – существо общественное. К тому же, если не вмешиваться в чужие дела, то другие обязательно вмешаются в твои дела. Люди так устроены, что не могут жить друг без друга. По крайней мере, спокойно. И правильно, иначе кому они будут, например, нервы портить? Опять же, как жениться, если не высовываться? Нет, президент этого точно бы не одобрил, в стране и так плохо с рождаемостью.

– Молчать!!! – не выдержал Малинин, рявкнув так, что от его рыка со зловещим грохотом упала рамка с портретом Президента, у которой сложилась изящная подставка. – Будешь говорить, только когда разрешу, ясно?!

Следователь бережно поставил портрет обратно на сейф и с облегчением протер уцелевшее, к его счастью, стекло в рамке.

– Я же чувствую, что мешаю вам выполнять свое дело, – сокрушенно вздохнул Шума. – А мне очень хочется вам помочь. Не стесняйтесь, гражданин начальник, пишите протокол. В чем надо сознаться? Я сознаюсь, можете не сомневаться. Одно меня только беспокоит: как бы потом господин судья опять не оказался бы недоверчивым. А то знаете, того следователя, о котором я вам рассказывал, понизили в должности, когда выяснилось, что я не виноват в том, в чем он меня разоблачил.

– Хм… – неопределенно промычал Малинин и, устало встряхнув головой, пришел к выводу, что «клиент» достаточно созрел, а значит, наступила пора приступать к активной фазе допроса.

– Скажите, что вы делали сегодня в избирательном участке? – повернувшись к компьютеру и положив пальцы на клавиатуру, спросил капитан.

– Да ничего особенного, голосовал, – ответил Шума. – Но вы не подумайте ничего такого, я случайно туда зашел. Просто участок был по пути, я подумал, что там может работать буфет, вот и зашел.

– Ну, это мы уже слышали, – скривился, как от целиком съеденного лимона, следователь. – Говори, ты зашел туда с какой-то определенной целью?

– Да, с целью покушать, – искренне признался Шума.

– Так и запишем, зашел с определенной целью, – старательно отбил на клавиатуре Малинин. – На участок вы зашли по собственному желанию или вас туда кто-то направил?

– Если кто-то и направил, так только мой голод и моя глупость, – ответил Шума. – Батяня всегда говорит, что такие места надо обходить стороной. Там, где решаются вопросы власти, людям вроде меня делать нечего. Хорошего от такого визита не жди, могут и в морду ткнуть. Наше дело маленькое, живи и не рыпайся. С другой стороны, если бы я послушал батяню, то мы бы с вами сейчас не разговаривали. Сидели бы вы тут в одиночестве, скучали бы…

– То есть, говоря иными словами, на участок ты зашел не случайно? – уточнил Малинин, снова попеременно переходя то на «ты», то на «вы».

– Батяня говорит, что случайно только дети делаются.

– Так и запишем – зашел неслучайно, – замирая от восторга, отстучал Малинин. – Вы специально выбирали кабинку для голосования или зашли в первую попавшуюся?

– Я зашел в ту, которая ближе всего была к буфету.

– Ага, так и запишем, сознательно подошел к намеченной цели. Что при этом у вас с собой было?

– Только бюллетень.

– Один?

– Вообще-то их было несколько, – сообщил Шума, вспомнив о том, что ему дали три бюллетеня: один для выбора губернатора Снежской области, другой – для выбора мэра Уреченска, и третий для выбора депутата регионального законодательного собрания.

– Сколько точно, можете припомнить?

– Нет, точно припомнить не могу, но если бы я знал, что так получится, и что для вас это будет иметь такое значение, то обязательно бы сосчитал. Даю честное слово, что в следующий раз, прежде чем меня приведут к вам, тщательно пересчитаю все бюллетени.

– Значит, у вас была пачка бюллетеней?

– Можно и так сказать, если несколько бюллетеней можно назвать пачкой, – согласился Шума.

– Кто тебе их дал, признавайся?!

– Какая-то женщина, не знаю, как ее зовут, мы с ней не знакомы.

– Незнакомая женщина дала вам бюллетени? И вы взяли?

– Конечно, ведь это был единственный способ попасть в буфет. А как бы вы поступили, если бы вам захотелось есть?

– Ха-ха, налицо очевидный подкуп. Это же просто замечательно. Теперь картина начинает складываться.

– Это очень хорошо, что картина, наконец, начинает складываться, – заметил Шума. – Помню, в прошлом году маманя купила моему пятилетнему племяннику мозаику, и мы с ним устроили соревнование, кто быстрее ее соберет. Он собрал за два часа, а у меня картина до сих пор не складывается. Поэтому я очень хорошо вас понимаю, гражданин начальник. Собирать целое из кусочков всегда тяжело, никогда не знаешь, что получится. Тут мозги, знаете, какие надо иметь? Не то, что у меня или у вас. Нет, нам с вами с такой задачей нелегко справиться.

– Заткнись, – беззлобно обронил Малинин. – Женщина сказала тебе, что надо сделать с бюллетенями?

– Да, она сказала, что надо поставить «галочку» в нужном месте, а потом опустить бюллетени в урну.

– И, конечно, сделать это так, чтобы никто этого не видел?

– Она посоветовала мне закрыть за собой занавеску, чтобы никто не видел, что я делаю в кабинке.

Малинин довольно потер руки.

– А она, случайно, не говорила, напротив какой фамилии надо поставить галочку?

– А как же, говорила, – кивнул Шума. – Сказала, что если я хочу проголосовать «За» действующего губернатора Коровкина, то надо поставить в квадратике напротив его фамилии «галочку», а если я «Против» него – то надо поставить в квадратике напротив его фамилии «крестик».

Рука Малинина застыла на излете, прежде чем Шума закончил свою фразу. Губернатор был не просто действующим и не просто «сидел» в своем кресле с десяток лет. Незадолго до этого Коровкин в очередной раз поменял убеждения и органично влился в ряды очередной партии власти, как раньше не менее органично и энергично делал себе карьеру в рядах КПСС и в шеренгах первой демократической волны. Малинин нутром почувствовал, что последнее признание гражданина Шумова в протокол допроса записывать не стоит.

Налицо было нарушение закона о выборах, поскольку некая баба из избирательной комиссии ловко вешала лапшу на уши простакам, типа Шумы. Ведь любая каракуля, будь то «галочка», «крестик» или «кружочек», поставленная в квадратике напротив чьей-либо фамилии является законно отданным голосом именно за этого кандидата. Сообразив, что к чему, Малинин в очередной раз грустно вздохнул. Впрочем, он и без того остался доволен результатом беседы.

– Что и следовало доказать! – ликующе воскликнул он, поставив точку в своем творении. – Теперь не отвертишься, даже если тебя приедут защищать лучшие столичные адвокаты.

– Не отверчусь, – согласился Шума, – потому что на лучших адвокатов у меня нет денег. Но я могу попросить выступить в роли адвоката моего соседа, Мишку Рыжего. Он в молодости чуть не поступил в юридический институт, но загулял и на два дня опоздал на поезд до Саратова. Если бы не это, он точно бы юристом стал. А так пришлось жениться на бабе, с которой загулял, и спиться помаленьку.

Следующие десять минут капитан Малинин самозабвенно редактировал протокол допроса, выверяя каждую буковку и вполуха слушая разглагольствования Шумы. Последний, казалось, совершенно не понимал, что происходит, потому что на его лице по-прежнему не было заметно и тени волнения. Он пребывал в прекрасном расположении духа и громко размышлял о том, кто раньше высадится на Марсе: русские или американцы.

– Мне кажется, что мы, – пророчествовал Шума. – Во-первых, у нас есть ракеты. Может, они не такие красивые, как у американцев, зато надежные, из железа, а не из какой-то там сои. Если надо долететь до Марса, обязательно долетят. Вот разобьются, но долетят! Мой дядька работает на заводе. Так он для этих ракет точит какие-то детали. Говорит, если такую деталь поставить в американскую ракету, то ее сразу разорвет. А в нашу ставят, и хоть бы хны, летит, родимая. Дядька говорит, что никто, кроме пары ученых, не понимает, как наши ракеты вообще летают. Особенно не понимают американские шпионы. Недавно делегация на дядькин завод приезжала. Ходили по цехам, фотографировали, потом покрутили пальцем у виска и уехали ни с чем. Во-вторых, нам Марс нужен больше, чем американцам. Мы свою землю уже так мусором завалили, что скоро свободного места на ней не останется. А убирать некому, потому что у нас демографический кризис. Еще немного, и сорить будет некому. А на Марсе, как я слышал, условия лучше, чем на Земле. Там мы сможем основать колонии поселенцев и вырастить гигантский урожай. Говорят, особенно хорошо там должна расти конопля. Чтобы ее выращивать, можно нанять гастарбайтеров из Средней Азии, тогда выйдет дешевле. К тому же у них есть опыт…

Малинин, мужественно хранивший молчание во время размышлений Шумы, вывел сфабрикованный документ на печать. Полудохлый матричный принтер минут десять жевал бумагу, пока, наконец, с тяжким вздохом не выплюнул ее под ноги следователю. Малинин невозмутимо подобрал протокол и его копию с пола и протянул их Шуме.

– Прочтите и распишитесь, – велел он, ткнув пальцем туда, где следовало расписаться. – Если вы со всем согласны, так внизу и напишите: «Мною прочитано. С моих слов записано верно».

– Зачем читать, я вам на слово верю, – сказал Шума, решительно взяв шариковую ручку. – Все равно хуже не будет. Батяня говорит, что самое плохое, что могло со мной произойти, произошло, когда я родился. Не знаю, что он имеет в виду, потому что я того момента совершенно не помню. Наверное, со мной в тот момент действительно произошло что-то очень плохое, раз теперь ничто не может это переплюнуть. Поэтому я живу и особенно не волнуюсь, ведь хуже уже не будет. А раз хуже не будет, зачем волноваться, правильно? Вот, подписал. Теперь я могу идти, гражданин начальник?

– Да, конечно, конвойный вас проводит, – кивнул, лучезарно улыбаясь, капитан Малинин.

– Большое вам спасибо, – встал со стула и слегка поклонился ему Шума. – Никогда прежде я не встречал такого понимающего следователя.

– Конвойный! – вместо ответа крикнул Малинин. – Проводите господина, куда следует.

– Да, проводите меня, куда следует, – эхом повторил за ним Шума. – Хватит тратить казенное время на пустяки, а то никаких денег на милицию не напасешься!

Шума еще раз с достоинством поклонился и вышел из кабинета так горделиво, словно был членом королевской фамилии и с детства тренировался с величием покидать даже самые омерзительные места. Несколько минут спустя он вновь очутился в камере, где его тут же заключил в крепкие, отеческие объятия несказанно обрадованный товарищ Степан. И только неподвижный арестант, уткнувшийся носом в стену, начисто проигнорировал чудесное возвращение Шумы на круги своя. Можно сказать, что он даже не шелохнулся и бровью не повел.

***

Одному только черту известно, каким образом журналисты узнают самые страшные тайны. Не успеет произойти катастрофа, а эти пройдохи уже о ней знают и трубят во все трубы, порой, выдавая выдумку за факты, а факты за выдумку. Однако надо признать, что по оперативности акулам пера равных нет. Разве что солнечный луч способен потягаться с этой братией по скорости передвижения, но еще большой вопрос, справился бы солнечный луч с тем потоком информации, который умудряются в считанные мгновения обрабатывать и вырабатывать журналисты.

Непонятно как, но они оказываются на месте происшествия если не раньше, то одновременно с пожарными, милицией и врачами, мешая тем выполнять свой долг. Несомненно, что происходит это вопреки всякой логике и научным постулатам. Ради гонораров лично для себя и высоких рейтингов для своего издания, журналисты готовы идти на любые жертвы и невзгоды, лишь бы только раздобыть эксклюзивный материал.

До сих пор доподлинно неизвестно, кто и как пронюхал об истории с Шумой. Возможно, кто-то из членов избиркома, несмотря на запрет со стороны директора Гундосова, проболтался о забавном инциденте по сотовому телефону кому-то из своих родных или знакомых. А может, это сделал кто-то из наблюдателей. Впрочем, не исключено, что болтливые языки нашлись в стенах милиции. Или кто-то из избирателей, ставших очевидцами «подвига» Шумы, пустил слух по кругу? Так или иначе, но весть скоро загуляла по Уреченску, потом по Уреченскому району и, в конце концов, выплеснулась за его пределы. Сто сорок километров, что отделяют райцентр Уреченск от областного центра Снежск, сенсационная весть преодолела со скоростью телефонного звонка.

Положив телефонную трубку, Изворотнюк, начальник пиар-службы предвыборного штаба губернатора Коровкина, несколько минут провел в состоянии прострации. За три месяца предвыборных баталий он насмотрелся и наслушался такого, что, казалось, ничто его больше не сможет удивить. Однако то, что ему сообщили по телефону, не укладывалось в рамки его понимания. Отупело глядя перед собой, Изворотнюк, не приходя в сознание, машинально сунул в рот (привычка тащить в рот немытыми руками всякую гадость сохранилась у него с детства) и перегрыз телефонный провод, оставив предвыборный штаб без проводной городской связи и факса.

Начальник предвыборного штаба, вице-губернатор Загибалов обнаружил съехавшего с катушек пиарщика слишком поздно. Изворотнюка, когда он грыз провод, слегка шибануло током. Это привело его в чувство, но от электроразряда на Изворотнюка напала чудовищная жажда. Атака была настолько мощной, что он сдался без боя. Словно прозрев, Изворотнюк с отвращением взглянул на стакан с недопитым апельсиновым соком, тайком пробрался в кабинет Загибалова и стащил из бара початую бутылку коньяка. Когда вице-губернатор вошел в свой кабинет, пиарщик в состоянии полного восторга лежал на столе и, запрокинув голову и широко распахнув рот, тщетно тряс над собой перевернутой вниз донышком бутылкой, надеясь выцедить из нее еще хотя бы каплю алкоголя. Загибалов смертельно побледнел от такой дерзости. Изворотнюк не нравился ему с первого дня их совместной работы, но губернатор Коровкин настоял на том, чтобы пиарщик продолжил работу. Как-никак, ему были заплачены огромные деньги, поскольку Изворотнюк считался одним из лучших и ловких мастеров.

«Столичный хлыщ», как про себя именовал его Загибалов, свое дело знал хорошо, и до истории с Шумой все шло под его контролем. Поначалу Изворотнюка беспокоил низкий рейтинг губернатора, но за три месяца предвыборной кампании цифры удалось подтянуть при помощи жесточайшего административного ресурса. Теперь Изворотнюк небезосновательно ожидал победы своего кандидата. С чувством выполненного долга он поглядывал на часы, потягивал апельсиновый сок и мечтал о том, как завтра сядет в самолет и вернется в Москву. Там его ждала жена с двумя детьми, и две бездетные любовницы, которые, впрочем, сами годились ему в дочери. Изворотнюк уже подсчитывал в уме барыши и прикидывал, какую сумму припрятать от супруги, какую потратить на любовниц, а какую положить в иностранный банк под проценты. Кроме того, он собирался хорошенько отдохнуть, но никак не мог выбрать между Мальдивами и Гавайями.

В момент наивысшего наслаждения безоблачными грезами Изворотнюка позвали к телефону. Приняв трубку из рук симпатичной длинноногой волонтерши, с которой к своему великому разочарованию так и не смог закрутить роман, пиарщик услышал знакомый голос. Звонил Гадовский, редактор телепередачи «Правда народная», которую Изворотнюк сам придумал, основал и внедрил на местный канал, подконтрольный губернатору.

– Шеф, это я, – забился в трубке взволнованный голос. – У нас тут тако-о-е, что вы сейчас обалдеете. Вы стоите, шеф? Тогда лучше сядьте. Нет, лучше встаньте, потому что вы не усидите, когда узнаете то, что только что узнал я.

– Короче, болван! – раздраженно обронил Изворотнюк. – Говори по существу.

– Ага, хорошо, говорю по существу, болван, – согласился Гадовский. – Только что трубы нашептали, что в каком-то богом забытом Уреченске на двадцать первом избирательном участке произошло ЧП.

– Какое еще ЧП? – похолодел Изворотнюк. – Они что, зафиксировали факт вброса?

– Нет, что вы, – при этих словах Изворотнюк с облегчением перевел дух. – Еще хуже!

– Хуже?! – Изворотнюк почувствовал слабый спазм в районе сердца.

– Да, говорят, что там изолирована одна избирательная урна. Ее полдня держат в кабинке для голосования под всеобщим наблюдением и тщательно охраняют.

– Почему? Что случилось?

– Точно не знаю…

– Так узнай, что там стряслось! – рявкнул на него Изворотнюк. – Позвони председателю облизбиркома Соплянину или председателю этого избирательного участка. Копай, Гадовский, тебе платят именно за это.

– Понимаете, по непроверенной информации, какой-то местный кретин наблевал в урну. Я уже звонил в прокуратуру, прощупывал почву на предмет того, что в подобных случаях говорит закон. Там посмеялись и сказали, что это в принципе невозможно. Но если все-таки такое случится, урну вскроют в обычном порядке. Осложнения могут возникнуть только в том случае, если часть бюллетеней будет безнадежно испорчена, и если это будет иметь решающее значение. Тогда дело может дойти до повторных выборов по данному участку.

– Чушь, – не поверил Изворотнюк. – Ну, вскроют они урну, подумаешь, бюллетени немного запачкались, склеились…

И тут его как молнией ударило. Он боялся огласки. Несмотря на блестяще проведенную, как он всех уверял, кампанию, Изворотнюк не был уверен в окончательном успехе. А успех ему был необходим, как воздух. По опыту он знал, что в случае поражения его могут попросту «кинуть» с деньгами, то есть не заплатить оставшуюся после аванса часть. Поэтому он решил прибегнуть к проверенному способу и ранним утром разослал несколько бригад с пачками бюллетеней, заполненных за Коровкина. Вбросы производились согласно лично им разработанному плану действий, только на тех участках, где председателями были лояльные к губернатору люди. Доказать факт вброса было нелегко, так как ловкие люди из избирательной комиссии старательно подчищали концы, и в урне оказывалось ровно столько бюллетеней, сколько значилось в списке проголосовавших избирателей. Нехитрая махинация гарантировала успех, но существовал риск разоблачения. Случись это, и Коровкину больше не видать губернаторского кресла, как своих ушей. А значит и ему, Изворотнюку, точно не поздоровится.

Привыкший к мгновенным решениям мозг Изворотнюка просчитал ситуацию в считанные секунды. Он понял, что наблевавший в урну кретин мог разоблачить крупную аферу. Обученные члены избиркома, переворачивая урну, незаметно ее встряхивают, чтобы вброшенные пачкой бюллетени распределились равномерно и не вызвали подозрений у наблюдателей. Но если кретин попал на такую пачку, то, подсохнув и склеившись, она может и не рассыпаться. Тогда налицо будет факт махинации. Изворотнюк судорожно сглотнул.

– Слушай, Гадовский, а твои парни сегодня на этом участке были? – спросил он, дрожащей рукой отирая выступивший на лбу холодный пот.

– Сейчас посмотрю, – отозвался Гадовский, прошуршал чем-то в трубке и ответил. – Точно, были.

– Они подходили только к одной урне?

– Конечно, как вы и учили.

– К какой именно?!

– Сейчас узнаю… Они не помнят, они сегодня много где к урнам подходили.

Изворотнюк обреченно нажал на рычажок, отключив Гадовского.

– Какова вероятность того, что кретин наблевал именно в ту урну? – забормотал он себе под нос. – Чисто математически, вероятность этого составляет тридцать три с небольшим процента. Но по закону подлости, вероятность составляет сто процентов.

– Сто процентов… – обреченно повторил Изворотнюк и машинально сунул в рот телефонный провод…

Из кабинета Загибалова истерически хихикающего пиарщика сотрудники штаба вчетвером отнесли в душ и продержали его пять минут под ледяной водой. После чего немного протрезвевший Изворотнюк, стуча зубами от холода, произнес, явно еще пребывая в полубредовом состоянии:

– Включите местное радио, там передают отличные новости и крутят очаровательную музыку.

И, протянув руки к Загибалову, Изворотнюк счастливо добавил:

– Простите, баронесса, но ваша рожа сегодня просто омерзительна. Дайте же я вас, наконец, расцелую!

Загибалов бросился в свой кабинет. Щелкнул кнопкой портативного радиоприемника, морщась, дослушал какую-то эстрадную песню, после чего последовал выпуск новостей. Диктор начал с интригующего вступления, сказав, что выпуск экстренный. Загибалов почувствовал, как у него сжалось сердце. Интуиция не подвела старого чиновника. Диктор бодрым голосом сообщил о странном инциденте, произошедшем на одном из избирательных участков в отдаленном райцентре Уреченск. По его словам, некий неизвестный ворвался в участок и вывел из строя избирательную урну. Подробности было обещано дать в следующих выпусках новостей.

Загибалов полез за бутылкой коньяка, но потом вспомнил, что коньяк уже опорожнил столичный хлыщ, и достал из стола пачку сигарет. Закурив, он закрыл глаза, откинулся на спинку кресла и принялся ломать голову над тем, как первым сообщить трагическую новость губернатору и при этом умудриться остаться при своей должности.

…В стане оппозиции, которую представлял коммунист, второй секретарь обкома и он же преуспевающий бизнесмен Моторный, радиоприемник тоже был настроен на частоту местной радиостанции. Соратники Моторного даже записали сообщение диктора на диктофон, и теперь прослушивали его, стараясь разгадать, в чем кроется подвох.

– Они явно что-то задумали, – глубоким басом говорил соратникам по партии Моторный. – Эти враги народа не остановятся ни перед чем. Наверняка, в урне были голоса, отданные нам. Нельзя позволить, чтобы мнение народа не было учтено. Собирайтесь, товарищи, мы немедленно едем в Уреченск. Пора в народ, товарищи, в народ…

…В предвыборном штабе остальных как бы оппозиционных сил царила атмосфера праздника. Тут уже вовсю отмечали окончание предвыборной кампании, не дожидаясь оглашения результатов. Впрочем, цифры не имели решающего значения. Выборы для местной братии были больше увлекательным приключением, чем стремлением пробиться к власти. По всему офису летали разноцветные конфетти и пробки от шампанского. Пьяненькие, взъерошенные и розовощекие сотрудники штаба, «золотая молодежь» – вчерашние выпускники элитных факультетов местных вузов, растопырив пальцы, с азартом бегали за пышногрудыми сотрудницами со сбившимися прическами. Вся эта несуразная толпа с игривым визгом носилась среди столов с порядком изношенной за время выборов оргтехникой, каким-то чудом не сваливая ее на пол и подтверждая народную мудрость о том, что дуракам и пьяницам всегда везет. Видимо, пьяным дуракам везет вдвойне. Золотая молодежь, понятия не имеющая о том, сколько стоит буханка хлеба в продуктовом ларьке, захлебываясь от восторга, поливала друг друга безумно дорогим шампанским. Про народ никто не думал, всем было уже не до него.

За опустевшим банкетным столом сидела заметно поредевшая компания. Она состояла лишь из двух лидеров двух партий – либеральной и демократической. Официально они выступали порознь, но на самом деле преследовали одни и те же цели и во всем друг друга поддерживали. Соседство, вроде бы, непримиримых соперников, не должно вводить в заблуждение. В Снежской области подобная традиция существовала давно – крупные и средние чиновники, бизнесмены и бандиты шли в политику, словно косяки лосося на нерест, упрямо преодолевая встречное течение. Выживали сильнейшие, потому что данный рынок, как, впрочем, и все остальные рынки региона, был поделен на ниши со своими сферами влияния. Каждый старался влезть в ряды той партии, куда его допускали или куда его направляли «старшие товарищи», выучившиеся привычке «направлять» в годы своей номенклатурно-партийной молодости.

И получалась странная картина. На людях, перед телекамерами, объективами фотоаппаратов, на заседаниях советов народных депутатов, Дум и прочее они, вроде бы защищая интересы своих партий, яростно друг с другом соперничали и оппонировали. Но стоило только закончиться рабочему дню, как те же действующие лица вместе посещали рестораны, ходили в гости, дружили семьями, роднились, сватая друг за друга своих сестер, племянниц и дочерей, с ними же и изменяли друг другу, попутно обдумывая пути взаимовыгодного обогащения. Многие из них знали друг друга с детства, так как являлись детьми бывших партийных чинов, пробившихся к вершинам демократических ценностей в дружной и хваткой связке.

Либерал Салов и демократ Разгуляев являлись двоюродными братьями, хотя внешне были похожи, как близнецы-братья. Заработав солидные капиталы при помощи отцовских связей и разных ухищрений, они, по велению мудрых предков, подались в политику, чтобы стать публичными личностями, получить неприкосновенность приобретенных личностей и снизить риск потерять нажитую наличность, если вдруг представители закона когда-нибудь обратят на них пристальное внимание. Одновременно они переживали мучительный процесс легализации, в результате которого должны были из полубандитов времен девяностых превратиться в солидного вида господ двадцать первого века. Процесс шел превосходно. Например, всего за три года занятий с опытными преподавателями этикета, выписанными из Франции за баснословные деньги, братья приучились мыть руки после посещения туалета. Еще пара лет ушла на то, чтобы усвоить, что приличному господину не подобает пить дешевую алкогольную дрянь, а следует глотать только дорогую. Сейчас они пили неприлично дорогую по меркам Снежска водку из одноразовых пластиковых стаканчиков «за успех своего предприятия», по очереди звонко лобызали друг друга в бритые, для авторитета (и чтобы скрыть наступающую плешь), макушки и то и дело справлялись, уважают ли они друг друга.

– Салов, ты балбес, – уверял собеседника Разгуляев.

– А ты бестолочь, – вежливо отвечал ему Салов. – Но очень мне симпатичная. Слушай, а ты случайно в прошлой жизни не был женщиной? Я бы с тобой порезвился, ты такой упитанный…

– Скажи, какого черта ты все время выставляешь свою кандидатуру на выборах? – растягивая слова, гнул свое изрядно захмелевший Разгуляев. – Мы же оба прекрасно знаем, что ты никогда не победишь. Тебе же это не нужно! И народ не поддержит. Ему противна твоя жирная морда, которая не влезает в экран телевизора.

– Зато на фоне твоей обезьяньей физиономии моя морда кажется умной, – парировал Салов.

– Зачем, зачем? – раскачиваясь, словно в бреду вопрошал Разгуляев.

– Я на выборах зарабатываю бабки, – признался, хохотнув, Салов. – Сверху их много спускают. Плюс местные спонсоры. Часть пускаю на выборы, часть кладу в карман. Ой, ну вот только не надо так укоризненно качать головой, будто ты так не делаешь.

– Нет, брат, я так не делаю, я за народ, – внезапно прослезился Разгуляев. – Народ наш несча-а-астный, живет очень-очень бедно-о-о…

– У, братан, как тебя развезло, – удивился Салов. – Пили, вроде, одинаково. Может, водка попалась паленая?

Для верности Салов наполнил до краев свой стакан и залпом его опорожнил.

– Да нет, вроде нормальная, – констатировал он.

Тут у него в кармане завибрировала трубка дорогого мобильного телефона. Звонил сочувствующий из штаба губернатора Коровкина. Этот слабоумный лелеял надежду на то, что за свои презренные труды когда-нибудь получит пост вице-губернатора при губернаторе Салове. Наивный мечтатель сообщил потенциальному работодателю об инциденте в Уреченске. Выслушав сенсационное известие и отключив телефон, Салов еще раз подозрительно понюхал остатки содержимого стаканчика, наполнил его снова и убежденно выдохнул: