Buch lesen: «Маяк и смотритель»

Schriftart:

Иллюстратор Алексей Глазев

ISBN 978-5-4498-5753-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Оттого, что рана твоя больше тебя стократ…»

Оттого, что рана твоя больше тебя стократ
и кричать позволено только в листы тетради,
ты не спишь и думаешь: «Нужно уехать в штат,
какой-нибудь там Висконсин, посеять сад,
жить в безмолвии и осаде,
поливать лужайку, кормить бельчат,
пить сухое белое на террасе».
Оттого, что нет у тебя ключа
от нормальной жизни и дни горчат,
ты мечтаешь лететь по трассе —
справа лес, а по левую сторону Тихий шумит,
и нет большей свободы, чем мчаться с дождём по апрелю.
Видно, так меня любит Вселенная, что зашит
где-то между висками сильнейший магнит,
когда я год прикован к постели.
Вот ты думаешь: «Нужно сменить локацию, стиль,
обрести свою веру, прозреть, созерцая ландшафты».
Проще грезить, что ты уже там, после опыта миль,
попиваешь свой кофе, поёшь водевиль
и не был никогда распятым
на кресте повседневности, серой сырой хандры.
Ты так хочешь дорогу, скорость, ветра и скалы,
чтобы тайно надеяться резко слететь в обрыв,
мол, Вселенная, выводи меня из игры.

Я хочу всё сначала.

26.01.2016

«Разбитое сердце складывают вот так…»

Разбитое сердце складывают вот так:
осколками внутрь, заворачивают в наждак,
свёрток – в бумагу и в дальний конец тела,
чтобы совсем не тревожило, не шелестело,
кто-то потом отдаёт его за четвертак,
не стоит его осуждать, и не наше дело.
Те, кто оставил – начнут обживать пустоту:
вот здесь я поставлю ружьё, мини-бар будет тут,
сюда во всю стену проектор, динамик погромче —
проклятый бесформенный свёрток шевелится ночью,
и тихо так воет, как ветер в щелях кают,
как преданный зверь, оставленный в тёмной роще.
Разбитое сердце должно умещаться в строфу;
моё почему-то растёт, расширяясь на фут,
моё воспалённое, доктор, так разве должно быть?
В его перегное рождаются мох и жёлудь,
гляди, через месяц бессмертники зацветут,
а смертные снова придут разбивать и штопать.
Не то чтобы страшно, но вдребезги ведь насовсем?
Мне просто бывает так больно, и футов на семь
уже разрослась эта боль, полнясь липой и соей.
Быть может, их свёртки, мой доктор, оставить в покое?
Не нужно их все подбирать и откачивать всех
и быть неожившим могильником тоже не стоит?

6.06.2018

Счастливого астрала

Когда же наконец я упаду в растущую у дома череду, руками раздирая воздух знойный, – свернусь калачиком, на всех ветрах продут, и к умиранью приступлю весьма спокойно. Я вспомню музыку совсем давнишних снов, я устыжусь, что жил, как старый сноб, в холодном мире стен неинтереса – где ты теперь, мой друг, переиначен, нов – я не подсматривал, хотя – какая пьеса! Когда же грохнусь я на землю в полный рост и моё тело перемелется в компост – здесь вырастет дубок или осина, и я спою (при жизни безголос) листвой, что смерть мудра и выносима, что свет не замуруется на фунт земного тела, вкопанного в грунт – продолжится, на вечность посягая. Когда мои ады меня толкнут, я, наконец, заговорю с богами. И с выгодной позиции ничка я напоследок брошусь духом в облака, когда живое тело так устало, и самолётная бегущая строка провозгласит: «Счастливого астрала!»

Но для чего-то я не падаю пока,

и свет растёт,

и боли очень мало.

31.07.2018

«Какую историю хочешь сегодня узнать?..»

Какую историю хочешь сегодня узнать?
Как деревья с ветрами шепчутся допоздна,
как я слушаю заговор их и ловлю диктофонами,
что моя основная работа – шататься по снам,
забирать у людей смурное, не тронув спокойное.
Что ты хочешь услышать, пока не оборвана связь?
Как года и недели бегут мне навстречу, смеясь,
так что просто застывший я стану местом аварии,
вытру кровь, обыщу все обломки мгновений, их каждую часть —
так и делят хороший рассказ и плохие сценарии.
Вот утраченный день, вот фигура идёт сквозь туман,
кто-то, ищущий знаки, находит в снегу талисман,
вот красивая женщина дарит самой себе фрезии.
Почему я держу эти сказы знамений и ран
очень твёрдо, как нейрохирург, поднимающий лезвие?
Знаешь, в чём волшебство? В том, что каждый, о ком я пою,
никогда не узнает: он – плоть моему острию,
моим писчим кинжалам, что режут вокруг людей серость и
отдают беспризорным хоть в тексте уют и приют.
Есть один лишь рассказ, на который не хватит смелости,
но неважно… спроси всё, что хочется, наперечёт,
как любовь дробит лёд, сколько солнц упустил звездочёт,
как любимо другими, всё то, что в себе ненавидишь ты.

Для себя – лишь надеюсь: Вселенная это прочтёт
и обнимет меня
хоть единожды.

23.06.2017

Я всё время искал неправильно

Одеваешь осеннее небо изнанкой с подкладой, чтобы солнце и звёзды больше не резали лёгкие. Говоришь: «Буду здесь один», – и твои волчата пробираются к сердцу, пока не сомкнулись строки, переводишь на зимний режим шестерёнки августа, по привычке живущего в мыслях морским и лиственным. Мы научимся жить аскетично, просто, покладисто, без сигнальных огней, маяков для своих единственных, ибо к свету никто не приплыл, здесь вины и нет его, он ни в чём не повинен, но порт закрывают на зиму. Одеваешься в серый ноябрь, поменьше светлого, достаёшь новый компас – на старом не сходится азимут. Будет ветрено, будет страшно, темно и холодно, но зверьё в грудной клетке заснёт и согреет мехами. Я хочу, чтоб меня не рвало на четыре стороны, я хочу вместо ниточной боли раз вытащить камень, схоронить его в дальней дороге, какую заслуживал, когда ждал столько эр, что мой Юг превратился в Норвегию. Маяки переводят свой взор к небу в поисках лучшего, я, как худший из них, выбил ток, сберегая энергию. Одеваю колючее небо поверх того пламени, расчищаю на наледи место для новых историй.

Как же ясно теперь – я всё время искал неправильно.

И пока не тебя.

Просто баржу и корм спящей своре.

26.10.2016

«Тот некто так ждал…»

Тот некто так ждал,
что ты наконец придёшь к нему.
Менял обстановку,
вдруг мир не подходит по цвету,
смотрел новый фильм,
не досматривая кассету.
Вдруг ты придёшь в ранах —
заваривал травы таёжные.
Он умер, родился, подрос
и погиб раз тысячу.
Ходил на войну, шёл в монахи
и плыл под парусом.
Он пел о тебе,
и поэтому не состарился,
весь грунт на Земле
его медленной поступью высечен.
Вот здесь, в этом парке
вы встретитесь, как предсказано.
Тот некто сжимает стаканчик
в пустом кафетерии
двухтысячный раз,
раньше здесь процветала империя,
когда он был молод
и здравствовал в теле Лазаря.
Но ты не идёшь,
континенты сокрылись под водами,
все его сопричастные
больше не ходят под солнцем.
И раз в век этот некто
заводит тебе питомца,
чтобы ваши дома
никогда не бывали холодными.
Неужели не видно, как он
маяком твоим, факелом
пересилил пространство и время,
как выстоял, высветил?

Но теперь ему страшно остаться,
вернуться из «при смерти»,

чтобы ты в этот раз,
не дай бог,
не родился без ангела.

8.10.2016

Огонь, запаянный в бирюзе

Ты уедешь в Ригу, уедешь в Таллин, ты найдёшь знамение на вокзале. Все друзья, что были, но не спасали, вспомнят, как ты дорог после «Прощай». Ты построишь домик лицом к озёрам, станешь жить без бункера и забора, приручишь дух леса, прозвав Авророй, возвратишься сердцем к простым вещам. Заплетёшь в запястья лучи и блики, будешь петь лисе, воробьям, бруснике старый блюз о солнечных, ярых, диких пилигримах, странниках синевы. Ты услышишь землю, огонь и праны, словом лучше Библии и Корана прочитаешь мир, что смертельно ранен, но настойчив в жажде дышать живым. Тебе вверят тропы в рассветной дымке – проходи селения невидимкой, избегай постой, колдовство, поимку, будь всегда ни с кем, улыбаясь всем. Ты уйдёшь к порталам и перекрёсткам, забывая жизнь с потолком в извёстке, где душа на белом казалась броской, как огонь, запаянный в бирюзе. Обретёшь дорогу, язык, науку слышать всё неслышимое за звуком, знать, что все едины и вне друг друга, но легко друг к другу не прирасти. На брусчатке, в поле, на горном кряже – ты повсюду будешь искать себя же, и никто, любовь моя, не расскажет, отчего ты нежность, но и тротил. Ты воздвигнешь мост над земной рекою, ты поймёшь и высшее, и мирское, но во всех мирах не найдёшь покоя, причащённый грустью меж лунных фаз. Я ведь тоже (нежностью и тротилом начинённый) строил дома и силу.

У меня сто раз уже это было.

Но ни разу не было

просто нас.

29.11.2016

Чёрный ящик

На самом деле, я хотел писать тебе романы, пока не кончится моя земная смена, рассказывать о Альпах и Арденнах, о том, как всё, что кажется случайным, сплетётся в предрешённость звёздной Лимой, которую мы сами просчитали. Как мы однажды ждали Ноя на причале и шли камнями Иерусалима. Ты мог бы выслушать мой выговор чернильный, пропитанный слезами сырых полдней, и всё, что мне давалось преисподней, тебе вернётся светлой песней лебединой, всё, что оплачивал сгоранием и комой, ложась мостом между высоким и наземным, тебя найдёт. Я так устал от этой смены! Плыть сквозь безбрежность, в трюме круглого парома, где тошнота – всего лишь меньшая из болей, гораздо тяжелее удержаться на окровавленной, людской площадке плаца, где все – противники на игровой консоли. А я хочу лишь написать тебе истории, как плакать хочется сильнее от хорошего, как всем замёрзшим никогда не хватит розжига и как Луна ложится в волны на Босфоре. Когда реальность била в двери молчаливо, стремясь конфисковать в нас настоящих,

на самом деле, я писал нам чёрный ящик,

не слишком веря, что в игре мы ещё живы.

3.10.2016

«Я никогда не чувствовал разницы…»

Я никогда не чувствовал разницы:
кто жмёт на газ, кто лежит на асфальте,
когда у всех одинаково боли,
всего лишь разный фасон и структура.
Я брал свою в непослушные пальцы,
кормил тобой, говорил всем «Отстаньте»,
писал сюжет, уходил в подполье,
и так рождалась литература.
Но я умел бы намного большее,
если бы что-то помимо страданий
впускал в свой замысел, вечно скомканный,
политый кровью и гневным залпом;
Ведь снег бросал ледяное крошево
в овалы лиц и фасады зданий,
но кто-то шёл, разрывая коконы,
и не боялся туманного «завтра».
Ведь кто-то в мире умеет быть честным,
влюблённым, добрым – да сколько есть качеств,
дающих силы прожить эту вечность,
идти под солнцем, не сбавив шагу.
Но я хочу свою чёртову бездну,
и пусть никто меня не оплачет,
когда коротенький срок до конечной
я запираю свой ужас в бумагу.
Боясь покинуть черту и пораниться,
страшась увидеть в движении истину,
прикинусь сытым в голодном племени,
уйду от всех, починю всё, что сломано.
Я никогда не чувствовал разницы,
это и есть причина спасти себя,
ведь я лежу на асфальте времени,
кричу на мир: «Не дави. Пожалей меня»,
а он жмёт газ
и летит в мою сторону.

4.08.2016

Мастер крушить

Что ты тянешь мне в руки? Неужто это душа? Эй, полегче, приятель, держи там, где следует, строго, в сухом месте, при комнатных градусах, пусть её ржа не коснётся, так же, как жар постороннего вздоха. Это надо ведь с этой душой, как с фарфором, плестись по гвоздям, по углям, осторожничать в речи и темах. В детстве мальчик соседский залез видеть небо на тис и лишился души, подчистую отдал её небу. И сейчас у него звездолёт и космический нюх, вот и думай теперь – мы убьёмся всем тем, что искали. Я же мастер крушить и, конечно, её уроню прямо рядом с моей, сжатой срубленными руками.

18.08.2016

«Чёрный маяк и смотритель не ждут вестей…»

Чёрный маяк и смотритель не ждут вестей,
любить одиночество – значит ему служить,
а позади только ночь и безлюдная степь,
только черта, за чертою – пропасть во ржи.
В тесной каморке карты, постель и хлеб.
Что мы храним, мой маяк? Наше море мертво,
и почему это небо из сотни неб
выбрано, чтобы не видеть в нём ничего?
Звёзды исчезли, стоит зажечь керосин,
эра сменяет эру, твердит календарь,
только одно, для чего остаётся сил —
спрашивать: я колокольня или звонарь?
Свет или лампа, музыка или струна?
Кем я хочу умереть, когда подрасту?
Делай своё вино, не проси вина,
будь же объятым огнём у всех на виду.
Там, где тебя сейчас нет, за пределом ума,
строится мир, для которого ты рождён —
будешь потом новой книгой лежать в домах,
пусть они знают, куда тебя вёз Харон.
Сейчас временная петля и пространственный крюк.
Для друга письмо на столе, как последняя нить.

«Привет, я – смотритель и не знаю, куда смотрю.
Я – чёрный маяк и не знаю, кому светить».

26.01.2016

Венки из акации

Одевайся теплее, мы выйдем с рассветом и пойдём мимо статуй промёрзшей реки, мы пройдём по болотам, где древние веды выступают на ветках то лип, то ольхи. Ничего не бери, кроме карт и картошки, кроме солнечных помыслов, лёгкой души. Скоро к югу проступит созвездие Кошки (я придумал, признаюсь – тебя рассмешить). Будет город, в котором скамейки, кофейни, полки с книгами прямо на стенах капелл, здесь беспечные жители кормят оленей из ладоней, мужчины не держат прицел, дети спят в гамаках на разросшихся кронах и война не крадёт их спокойный полёт. Мы останемся на ночь, а после – перрон и мост над пропастью, ели, заснеженный фьорд. В старом моно, в купе мы напьёмся настойкой, с тонким привкусом памяти, лета и смол. Ты, светясь, будешь грезить о доме с пристройкой, где весь кофе и снег – только крупный помол, где в гостиной среди деревянных панелей набросаем подушек, и пледов, и книг. Поезд мчится, метель между рельсами стелет, ветер гонит небесный китовый плавник. Не уснув длинной ночью, мы выйдем у бухты, в этот час она станет границею бран. Ты заметишь, что профиль мой с каждой минутой всё прозрачнее, виден сквозь лоб океан. Мы оставим друг другу венки из акации, обещание вечности, запах травы.

А потом нас вернут в наши реанимации,

по отдельности, в жизнь,

к чёрно-белым живым.

10.12.2016

Пустая фонема

Всевышний, когда я читаю твои стихи, что написаны в каждом из нас скрижалями и бывают заметны в улыбке и в жесте руки, в долгих взглядах, которые некогда нас отражали, я диктую их всем яснослышащим, но глухим и всегда удивляюсь: сколько ты в нас вписал. Я касаюсь их для ясновидящих, но незрячих. Эти головы, как-то вместившие небеса, эти бездны внутри, озёра и Аппалачи, подзамочные комнаты, тайны, Луна в Весах, твои строки, чернила твои наших рук перьевых, наши родинки – точки в конце твоих фраз, всего лишь. Я боюсь не суметь наложить равнозначные швы, когда ты наши души, как раны, для света вскроешь, обнажишь наши мысли под кучей бумажной листвы. Но страшнее, чем эта ответственность, этот долг – повстречать человека, забывшего все поэмы, кто так стар, как бог, одинок, как бог, отразиться этот пустой фонемой

и начать Вселенную с новых строк.

14.08.2017

«Кто мог, но так ни разу и не спел…»

Кто мог, но так ни разу и не спел,
кто был, но так решительно не стал,
не подходящие к незанятым местам —
надеюсь, не узнаю вас в себе.
Рычащие не на беду, а вглубь,
молчащие и вне библиотек,
не походящие на всемогущих тех,
но ровня этим всем, забившимся в углу:
кто вместо нот хватался за станок,
кто ноты криво брал вместо станка.
Пусть моя страстная, раздетая строка
целует всех, а я останусь одинок.
Пусть кровь застынет под землёй как малахит,
душа покинет эту колбу, будто ртуть,
но в зеркало, что поднесут ко рту,
ещё успею выдохнуть стихи.
Смущённые от слова «волшебство»,
но падкие на «Боже, дай мне знак» —
как вы осмелились его не опознать:

он пригвождён внутри.
Стучащий и живой.

9.11.2018

Карта леса

Вот карта леса, впрочем, ты знаток, как различить малиновый росток, как вычуять за городом дух древний, почтить в бумаге мёртвые деревья, из крана выпустить живой речной приток. Вот карта мурмураций птиц, ветров, давай без карт – ты чувствуешь нутром, надёжным компасом их знаки, перемены, как будто бы рука самой Вселенной сжимает твоё сердце под ребром. Ты чувствуешь, что в самом деле – мир, по грозовому небу бьёт Мьёллнир, в земле рождается сок силы животворный, и наши линии в ладонях плетут норны и сочетают связью всех, кто сир. И ты идёшь, куда дорога бьёт стрелой, вот карта сердца – как тебе свезло, как хорошо, что ты один, но целен с ними (с хранимыми, горящими, живыми), как вновь срастающийся с жизнью перелом. Вот карта леса, лес повсюду, он во всём, в твоей крови его озон и чернозём, и никакой стеной это не сдвинуть: мы плоть огня и дети исполинов и что не вынесем – лишь дальше пронесём. Вот карты тюрем, где бетон и сталь нам сень, и нам не выбраться отсюда насовсем, но в те минуты, когда лес недосягаем, ты держишь руки над опушкой и лугами другой души,

где вечна дикая сирень.

13.02.2018

«Жаль, что я переживаю всё, что не должен бы пережить…»

Жаль, что я переживаю всё, что не должен бы пережить,
приставка «пере» удваивает всё, усиливает сигнал.
Я плохой мятежник – позволяю другим устраивать мятежи
у себя в стихах, в своём сердце, о котором недавно узнал,
что оно не прочнее, чем птица под натиском едущих шин,
и его не спасёт от разрывов ни смертность, ни кетонал.
Я недавно узнал, что единственный путь к себе – путь разлук,
в том числе и разлука с собой, остановка внутренних диалогов,
нужно просто идти на звук, покидая свой юг или круг,
и брести на свой Север, во тьму, к болевому порогу.
Я недавно узнал, что любой есть сторонник и друг
до тех пор, пока ты причиняешь ему «не одиноко».
Жаль, что я переживаю свою любовь, как родитель дитя,
качаю её переломанный позвоночник, не верю апноэ,
и скорблю страшно немо – мне нельзя говорить о смертях,
после морга невежливо петь всем про неземное,
говорить, что не всё умирание в вечность вверху обратят:
в нас останутся люди и вещи кладбищенскою стеною.
Жаль, что имею такое сердце, которым недавно прозрел —
это слишком красивый мир, чтобы себя от него отшить,
мой голос пристрочен к живым, пульс завязан на декабре,
но я так устал, понимаешь, я прочен, но сокрушим.

Пусть мой свет переживёт меня, как Достоевский расстрел,
как должно быть – ребёнок родителя,
птица – удар твоих шин.

24.10.2017

Сторожить нашу тьму

Нас никто не любил и поэтому – не убил, я придумал их всех – рассказать тебе сказочки к ночи. Я ходил тёмный весь, будто кто-то меня обесточил, будто кто-то казнил – не срывался с петлёй со стропил. Нас никто не любил – ни случайный, ни нужный, ни свой. Выживают любовники – Господи, как же мы мёртвы! Я считал, что бескровный пьёт кровь из моей аорты, чтобы выжить, на деле я сам хлебал этот раствор. Я считал – где-то некто сидит в темноте нелюбви, всей прохлады моей к нему, тщетно бросаясь углями. Нас никто не любил, потому в нас не занялось пламя, не сожгло наши плоти – зачем нас так сложно убить? Страшно что – мы же все поджигатели, мёрзнущий свет, глупость в чём – я плету чудный миф ради красного слова. Нас никто не берёг, только небо касалось лилово, только боги, любя, обвиняли нас в колдовстве, только жались бездомные кошки, ветра на мосту, там вчера я застыл, разминувшись с автомобилем.

Нас никто не убил, потому что нас кто-то любил, и

сторожил нашу тьму, и бросался углями в беду.