Buch lesen: «Золотое правило Трехпудовочки»
Глава 1
Изредка гадкий утенок превращается в лебедя, но чаще всего из него вырастает гадкая утка.
Я поежилась и осторожно посмотрела на Чеслава. Начальник с невозмутимым видом слушал нашу гостью Елену Киселеву. Ничего особенного в новой клиентке не было: ни красоты, ни, похоже, исключительного ума. Встретишь на улице – не задержишь взгляда: одета средне, как все. А вот ее дочурка Аня, сидевшая в соседнем кресле, выглядела сногсшибательно. При виде девицы даже Марта скорчила гримасу удивления, а нашу Карц не сможет выбить из равновесия даже появление в офисе снежного человека. Скорее всего, при встрече с йети Марта вручит ему бутылочку жидкого мыла и прикажет: «Немедленно ступай в ванную и прими душ, терпеть не могу, когда от мужика несет старым козлом».
Однако Анечке удалось смутить дочь олигарха. Она не желала прятать красивую грудь под мешковатым свитером. Обычно девочки в юном возрасте стесняются невесть откуда взявшейся женственности, но Аня демонстрировала все свои прелести. На ней была коротенькая кофточка цвета взбесившейся морковки. Впрочем, можно ли назвать «кофточкой» небольшую полоску ткани, едва-едва достигающую солнечного сплетения и имеющую вырез, который не оставляет никакой возможности для воображения?.. Лифчиком Аня пренебрегла, и поэтому всякий раз, когда она чуть наклонялась, Чеслав отводил взгляд в сторону окна, а Димон усердно кашлял. Там, где оранжевая тряпочка заканчивалась, белел живот, в пупке торчала серьга с блестящими сине-зелеными камнями. «Изумруды» и «сапфиры» даже не пытались прикинуться настоящими. Анечка щеголяла в шортиках, расшитых стразами, желто-красных чулочках на ажурных резинках, которые ненавязчиво высовывались из-под штанишек, и в белых сапожках на каблуках, зашнурованных до колена. Прибавьте к этому чудовищный макияж, «гвоздик» в носу, колечко в губе, сильно начесанные, явно самостоятельно выкрашенные в фиолетовый цвет волосы, черный лак на ногтях, многочисленные бусы из желтого и красного металла, такие же по количеству и качеству браслеты, аромат въедливых духов – и получите Анечку Киселеву.
– Сядь прилично, – попросила Елена.
– А че? – лениво осведомилась Аня, перекатывая во рту жвачку. – Че приматываешься?
– Мы пришли по делу, – тихо сказала мать.
– И че? – бубнила дочь.
Лена попыталась обуздать чадо:
– Так не сидят в присутствии старших.
– Ладно, – неожиданно согласилась Аня, встала, подошла к дивану, расположенному у стены, и плюхнулась на него, забросив ноги на подлокотник.
– Анна! – взвилась Лена. – Как тебе не стыдно! Теперь понимаете, о чем я?
Я машинально кивнула. Лена сидит у Чеслава около двадцати минут и девятнадцать из них жалуется на поведение дочери: груба, постоянно хамит, не слушает мать.
– Ма, определись, че хочешь, – явно издевательски заявила Аня, – тока что сама сказала: в присутствии старших не сидят. Я легла, так тебя снова корежит.
Елена потеряла терпение.
– Я сказала «так не сидят».
– Как? – заморгала Аня.
– Хамски, – заявила Лена.
– Этта как? – заржала дочь. – Объясни, я не врубаюсь.
– Мама хочет, чтобы ты вернулась в кресло, и тогда мы продолжим разговор, – еле сдерживая гнев, сказала я.
– И че? – хмыкнула Аня. – Мама хочет, хочет и перехочет.
– Ты должна слушать Елену, – пискнула я.
Девица сунула под голову одну из трех подушек, украшавших диван.
– Кто сказал?
– Что? – удивилась я.
– Ну кто издал приказ про мои обязанности? – фыркнула Аня. – Покажите закон, напечатанный в газете.
– Мама старше, она умнее и желает тебе исключительно добра, – ввязалась я в глупый спор.
Аня схватила вторую подушку и засунула ее под спину.
– Разберемся в ситуации, – неожиданно почти нормально заговорила она, – у мамульки за спиной восемь классов школы и медучилище, которое она еле-еле закончила. Она меня обманывала, что получала одни пятерки, да я в бумагах порылась и ее диплом с трояками нашла. Глупо так брехать, если «красный» диплом имеешь, то в мединститут пойдешь, а не будешь в районной поликлинике бабкам температуру мерить. Ни одного иностранного языка она не выучила, книг хороших не читает, только журналы со сплетнями. Ей одни тупые сериалы нравятся, ну, про любовь и стрельбу. Спросите у нее, кто такие Феллини – Антониони – Тарантино? Ответа не получите. Вот про Пушкина мамахен слышала, только вопрос: читала ли она его? О художниках я уж и не говорю. Правда, думаю, она знает, что картины висят на стенах, скульптуры можно обойти кругом. Кто такой Роден? Ван Гог? Да хоть, блин, Айвазовский! Ну, чего молчишь?
Елена вжала голову в плечи, Аня села и расставила ноги.
– Я же свободно изъясняюсь на английском и французском, разбираюсь в музыке, литературе, кино, учусь на одни пятерки. Кто кого должен слушаться? А?
Я не нашла достойного ответа нахалке, похоже, Димон, Чеслав и Марта тоже были нокаутированы.
– Вот, – прошептала Лена, – и так каждый день на протяжении года. Я дура – она молодец. В школе на Аню не нахвалятся: первая везде, знает все! Я ходила к директору, жаловалась и услышала в ответ…
– Абсолютную правду, – нагло перебила ее Аня, – тебе сказали: «Уделяйте дочери побольше внимания. Девочке нужна любовь». А ты мужика завести мечтаешь, других целей в жизни нет!
– Хватит! – рявкнула Марта. – Какого черта мы эту ерунду слушаем? Если у вас проблемы с дочкой, обратитесь к психологу, мы занимаемся другими делами.
– Группенсексом? – захихикала Аня. – Да вы старички.
Карц подскочила к безобразнице, ловко скрутила ее и под неумолчные стоны Лены: «Осторожно, вы делаете ребенку больно», вытолкнула хамку за дверь, захлопнула ее и взглянула на Чеслава. Начальник встрепенулся.
– Елена Сергеевна, Марта права, мы не оказываем содействия в коррекции воспитания. Могу лишь вам посоветовать хорошего специалиста.
Лена откинулась на спинку стула.
– Выслушайте меня, пожалуйста. Дело не в безобразном поведении Ани, хотя и в нем тоже. Проблема в другом: я хочу найти ее родителей.
Димон щелкнул пальцами.
– Вы не мать Анны?
– Не биологическая, – уточнила Лена.
Марта поправила яркое шелковое платье, на мой взгляд слишком легкое для ранней весны, и заявила:
– Теперь, когда вашего постоянного раздражителя здесь нет, можете говорить спокойно или, наоборот, нервно, в общем, как заблагорассудится, мы разберемся.
Тут же полился рассказ.
Лена с детства мечтала о семье. Если ее одноклассницы думали о достойной профессии, собирались делать карьеру, то она хотела как можно раньше выйти замуж, родить не меньше троих детей и целиком уйти в заботы о супруге и чадах.
Судьба услышала пожелание девушки и послала ей тихого, непьющего, некурящего Витю. Виктор работал плотником, чурался шумных компаний и слишком самостоятельных, ярких женщин. Спокойная, неамбициозная Лена очень понравилась ему, а она оценила положительного Витю и быстро дала согласие стать его женой. Вероятно, на ее решение сильно повлияли два факта. У плотника была вполне симпатичная «трешка» почти в центре Москвы. А еще Лене до тех пор ни руку, ни сердце никто не предлагал. Вероятно, ухажеров пугала ее прямолинейность: едва сходив с кавалером в кино, она начинала строить планы вслух. Первую девочку хотела назвать Аней, мальчика Андрюшей, ну а третьему ребенку имя может дать муж. Понимаете, как реагировали парни, услышав подобное заявление? Во второй раз они девицу на свидание не приглашали. А вот Виктора Ленины рассуждения не оттолкнули, он тоже был настроен на большую семью.
Первые полгода новобрачные были счастливы, но потом забеспокоились. Несмотря на все старания, Лена не беременела. Киселевы пошли к врачу, узнали, что у жены есть небольшая проблема со здоровьем, и стали лечиться. Год, второй, третий, в конце концов оба поняли: у них никогда не будет многодетной семьи. Маловероятно, что удастся родить хоть одного ребенка. Лена пала духом, а Виктор решил не сдаваться. Кто-то из коллег подсказал ему: надо обойти двадцать московских церквей, в каждой заказать особый молебен. Вот только и эта мера не помогла. Тогда коллега Вити, тот самый, что познакомил его с Леной, вспомнил: на одном из московских кладбищ есть могила некой Евдокии, дух которой исполняет заветные желания и вроде особенно благоволит к тем, кто мечтает о детях.
Витя поехал на погост, истово помолился, прикрепил бумажку со своей просьбой среди прочих аналогичных на памятнике и услышал приятный женский голос:
– Вы кого больше хотите, мальчика или девочку?
– Кого бог пошлет, – вздохнул Виктор, разглядывая особу средних лет, одетую в скромное серое платье, – а вы, наверное, здесь при церкви работаете? Скажите, Евдокия помогает?
Незнакомка кивнула, на ее голове, несмотря на теплый, даже жаркий день, был платок.
– Да, но я не служу на погосте. В моем ведении приют для брошенных малышей, сюда помолиться прихожу за души тех, кто от своего ребенка отказался.
– Да их расстреливать надо! – жестко ответил Витя. – Кинуть родную кровиночку!
– Не судите и не судимы будете, – вздохнула женщина, – разные обстоятельства бывают.
– Нет таких обстоятельств, чтобы от ребенка отказываться, – гневно сказал Виктор.
– У вас с женой проблемы? – пожалела Витю собеседница. – Не отчаивайтесь.
Витя был старше Лены и никогда не отличался болтливостью, он не принадлежал к людям, которые, едва сев в купе, начинают самозабвенно рассказывать историю своей семьи. Но женщина в сером платье так печально и понимающе смотрела на плотника, что тот неожиданно поделился с ней своей бедой.
Через час разговора у Вити сложилось ощущение, что они с Владой Сергеевной знакомы всю жизнь, а та воскликнула:
– Случайных встреч не бывает, не зря нас провидение на могиле Евдокии свело. Ты молился о ребенке, а я просила родителей для Анечки. Совсем недавно к нам поступила девочка, ей, по определению врача, примерно пять лет.
Голос у Влады Сергеевны был убаюкивающе спокойный, она говорила монотонно, не меняя интонации. Скамейка, на которой устроились новые знакомые, стояла под бурно разросшимися кустами сирени, сладкий аромат плыл над кладбищем, солнце поднялось высоко, стало душно, как перед грозой.
Виктор, слушая Владу, постепенно впадал в оцепенение.
Приют, которым заведовала Влада Сергеевна Ильченко, предназначался для обычных детей. Новую девочку туда подкинули. В пять лет она практически не умела разговаривать, на все вопросы воспитателей твердила:
– Аня, Аня, Аня.
Ни фамилии, ни адреса, ни имени родителей, вообще ничего о себе ребенок не знал. Одежда на девочке была не новой, но чистой и аккуратно заштопанной, белокурые волосы заплетены в косички. Как Аня оказалось на пороге интерната, не знал никто, ее просто увидели сидящей на ступеньках. Стоит ли упоминать о том, что у детдома не было средств на установку камер видеонаблюдения?
Не так далеко от интерната находится Павелецкий вокзал, и спешно вызванная милиция предположила, что ребенок потерялся, случайно ушел от родителей. Аню хотели отвезти в детприемник, но девочка мертвой хваткой вцепилась в руку нашедшей ее Влады Сергеевны и подняла такой крик, поняв, что сейчас ее разлучат с ней, что Вероника Львовна, инспектор по делам несовершеннолетних, испугалась, а директриса живо сказала:
– Не надо трогать ребенка, у нее может случиться истерический припадок. Оставьте Аню пока у нас.
Влада и Вероника хорошо знали друг друга и понимали: правил без исключений не бывает. Один раз заведующая интернатом здорово помогла инспектору. Когда у той подстрелили мужа-участкового и потребовалось днями и ночами выхаживать раненого, Вероника попросила Владу временно присмотреть за своим трехлетним сыном. Влада Сергеевна, в нарушение всех существующих правил, пригрела мальчика в детдоме, кормила его за госсчет, выделила кровать в спальне. Понимаете, почему инспектор не стала спорить? Аня осталась в том детдоме, на ступенях которого ее нашли.
Некоторое время Аня повсюду ходила хвостом за Владой Сергеевной. Девочка была худенькой, но ее явно не морили голодом, о жестоком обращении тоже речи не шло, на теле не обнаружилось ни синяков, ни следов от ран, а рентген не выявил застарелых переломов. Вши и другие кожные паразиты отсутствовали. Одежда была без меток, зубы ребенку не лечили… Словом, установить личность крошки оказалось невозможно, ни одной особой приметы у Анечки не нашлось. Вероятно, она жила у необразованных людей, которые не обращали внимания на то, что она почти не говорит в пять лет.
Попав в руки умелых воспитателей, Аня стала делать успехи. Она явно была умненькой, просто девочкой никто не занимался.
– Анечке нужна хорошая семья с любящими родителями, – журчала Влада, – нас Евдокия с вами специально свела, это знак.
Виктор был суеверен. Вдобавок его разморило от жары и удушливого запаха сирени, а еще странный голос Влады: вроде тихий, деликатный, без визгливых нот, он проникал в мозг Виктора, как горячий нож в масло.
В конце концов плотник неожиданно для себя спросил:
– А когда можно посмотреть на Аню?
– Хоть сейчас, – обрадовалась директор. – Поехали?
И Виктор направился в приют. По дороге он из телефона-автомата позвонил Лене, та поспешила туда же, как всегда и не подумав спорить с супругом.
Когда воспитательница Марта Игоревна ввела в кабинет Влады Сергеевны девочку, Виктор и Лена вздрогнули, а сотрудницы детдома в один голос сказали:
– Как она на вас похожа!
Вспоминая потом тот день и разглядывая детские фото Анечки, которых Виктор сделал несчетное количество, Лена поняла: девочка вовсе не была копией приемных родителей, просто совпал типаж. Анечка была блондинкой с голубыми глазами и нежно-розовой кожей, Лена в детстве тоже походила на куклу Барби, а Виктор напоминал персонажей из древнегерманского эпоса про Нибелунгов: статный, светловолосый мужчина с правильными, но грубоватыми чертами лица. Если бы Аня была брюнеткой, ни Лена, ни Виктор не испытали бы прилива родительской любви к ребенку. Но они увидели свою ожившую мечту: именно такой представлялась им родная доченька.
Все хлопоты по удочерению Ани Влада Сергеевна взяла на себя, у нее были обширные связи, и она быстро преодолела все бюрократические препоны. Анечка оказалась у Киселевых. Чтобы никто из соседей, не дай бог, не рассказал ей правду про сиротское детство, Лена и Виктор сменили квартиру. И здесь им снова пришла на помощь Влада Сергеевна. Она договорилась со всеми инстанциями, и Киселевы из района метро «Автозаводская» перебрались в Тушино. Из одной стандартной «трешки» они переместились в другую стандартную «трешку». Когда в спешно отремонтированные стены внесли прежнюю мебель, у Лены сложилось впечатление, что она никуда не выезжала. Дабы избежать сплетен, Киселевы поменяли и работу: жена устроилась на службу в поликлинику, а муж нашел хорошее место в Красногорске. Семья не вызвала у соседей никакого ажиотажа: приятная пара с ребенком, таких сотни тысяч. Очень скоро народ начал ходить к Елене мерить давление и просить Виктора о мелком ремонте мебели.
Если среди ваших родственников есть медицинский работник или мастер на все руки, вы поймете Киселевых, которые никогда не отказывали соседям, но порой злились на их бесцеремонность. Впрочем, в том же подъезде жили продавец продуктов Вера и директор магазина детской одежды Людмила Петровна. Верочка отоваривала Киселевых дефицитом, Лена делала ей уколы, прописанные врачом. Людмила Петровна откладывала медсестре вещи для ребенка, а Виктор починил ей кухню, подогнал рамы, поправил дверь. По принципу бартера в девяностые годы прошлого века жили почти все москвичи.
Глава 2
Киселевым пришлось потратить немалые усилия, чтобы Аня из недоразвитой девочки превратилась в бойкого ребенка с обширным словарным запасом и знаниями в разных областях. Виктор очень любил книги, он собрал замечательную библиотеку и каждый вечер непременно усаживался с дочерью в кресло с книгой в руках. Он прочитывал Ане главу, затем просил ее пересказать услышанное. Сначала у Ани ничего не получалось, она даже не понимала, чего хочет папа, но потом дело пошло на лад. Виктор водил девочку в театр, купил абонемент в консерваторию и доходчиво объяснил ей разницу между скрипкой и альтом. Через год мама уговорила директора музыкальной школы принять Анечку в класс фортепьяно, и девочка стала играть гаммы. Впрочем, глагол «играть» не отражает суть дела. Пальцы не очень хорошо ее слушались, звуки, которые Аня извлекала из инструмента, резали слух даже школьной буфетчице, а на занятиях хора ученица Киселева всегда портила песню. Но Лена и Виктор не отчаивались. Отец накупил гору специальной литературы и выяснил, что умственное развитие ребенка напрямую зависит от физического. Грубо говоря, если девочка плохо бегает, она не слишком хорошо соображает. Вывод отца был слишком прямолинеен, но Виктор записал Аню в секцию художественной гимнастики и кружок лепки.
– Пусть разовьет мелкую моторику пальцев и научится владеть своим телом, – пояснил он Лене.
Елена была намного проще мужа, ее интересовали исключительно книги по кулинарии и домоводству, из музыки она предпочитала что-нибудь жалостливое, желательно про любовь, а в театре Леночку клонило в сон. Киселева искренне восхищалась мужем, который легко жонглировал фразами вроде «мелкая моторика пальцев» и мог спокойно разгадать самый сложный кроссворд, поэтому она никогда не вмешивалась в воспитание дочери. Лена занималась бытом, вскакивала в пять утра, чтобы успеть приготовить домашним горячий завтрак, стирала, гладила, убирала, пекла пироги и почти на все вопросы дочери отвечала:
– Папа вернется и объяснит.
День Анечки был расписан до предела. Подъем, зарядка, холодный душ в любую погоду, школа, обед, музыкальные занятия или спорт, кружок лепки или вышивания, домашние уроки, чтение книг, сон. Телевизор был вычеркнут, общение со сверстниками ограничивалось переменами, выходные дни Виктор делил на «спортивные» и «культурные». В субботу он с дочерью посещал театр, концерты, выставки, в воскресенье они бегали на лыжах, коньках или шли в бассейн. Лена оставалась дома, пекла торт или шила девочке платье.
К десяти годам Аня опережала сверстников по развитию, стала круглой отличницей, победительницей олимпиад и вдобавок красавицей. Художественная гимнастика отшлифовала фигуру девочки, она выгодно отличалась от одноклассниц. По идее, у школьницы Киселевой были все шансы стать в классе лидером: как правило, дети любят тех, кто быстрее всех бегает и выше прыгает, а еще Аня всегда первой сдавала тетради на контрольных. Но ее откровенно сторонились. Причина крылась в Аниной заносчивости. В классе учились дети очень обеспеченных родителей, их одевали в роскошные фирменные вещи, но Лена отлично шила, ей ничего не стоило за пару вечеров смастерить для Ани такой наряд, что одноклассницы синели от зависти. Киселева считала себя самой умной, самой красивой, самой ловкой, самой роскошной. Анечка абсолютно не задумывалась над тем, где родители берут деньги, и не понимала, что практически все заработанные средства идут на ее содержание. Лена много лет носила одно и то же пальто, а Виктор сам ремонтировал себе ботинки.
Когда Аня перешла в шестой класс, отец неожиданно умер, Лена осталась с дочерью одна. Проблемы начались сразу. Матери теперь пришлось уйти работать в больницу и набирать побольше ночных смен – за них много платили. Походы в театр и консерваторию прекратились, у Лены не было ни денег, ни свободного времени. Правда, мать попыталась сохранить заведенный порядок. Один раз она купила билеты на концерт какого-то пианиста и… заснула в зале.
– Я больше никуда с тобой не пойду! – возмутилась Аня, с трудом растолкав Лену после финальных аккордов.
Очень скоро Анечка поняла: мать – тупая коза. Да, у нее получаются вкусные сырники и ватрушки, она замечательно печет, но на какую тему с ней можно поговорить? О способах варки геркулесовой каши? Учителя и одноклассники тоже казались ей идиотами: первые пересказывали учебники, вторые были неспособны запомнить разжеванную педагогами информацию, читали тупую газету «Гвоздь», ржали над похабными анекдотами и фанатели от поп-группы «Бамс», создавшей бессмертный хит «Любовь на снегу». Вся школа от мала до велика распевала: «Когда наступит зима, ты уйдешь от меня, ветром любовь унесет, снегом ее занесет».
Анечка, воспитанная на классике, любила «Битлз», «Queen», «Rolling stones» и прочее, по мнению одноклассников, «пенсионерское дерьмо», морщилась, услышав песни российских поп-звезд, и презрительно заявляла: «Тынц-тынц, бумс-бумс, тынц-тынц. Шикарная мелодия, Моцарт отдыхает». Ну и как должны были относиться к Ане ровесники?
В тринадцать лет ученица Киселева пошла вразнос. Она покрасила волосы в черный цвет, сделала тату и на все замечания матери отвечала:
– Да пошла ты!
Испуганная Лена попыталась подлизаться к Ане, накопила денег и приобрела ей вожделенную кожаную куртку. Та с презрением отвергла обновку и заявила: «В следующий раз дашь свои копейки мне, я сама прикид подыщу».
Лена расплакалась, а любимая дочь, буркнув: «Фу, прекрати лить сопли», ушла в детскую и на всю громкость врубила проигрыватель, специально выбрав из огромной фонотеки группу «Рамштайн». Аня не любила «железный» рок, но она безошибочно угадала в тот день исполнителей. Через двадцать минут мучений от какофонии звуков рыдания Елены перешли в истерику.
Дальше – больше. Аня стала приносить домой одежду, книги, конфеты, парфюмерию.
– Где ты берешь деньги? – допытывалась у дочери Лена. – На какие средства покупаешь вещи?
– Ворую, – нагло отвечала Аня.
Вначале Лена думала, что девочка оговаривает себя, чтобы вывести ее из равновесия, но потом она увидела срезанные бирки и с ужасом поняла: Анечка нечиста на руку.
В полном отчаянии Елена не придумала ничего лучшего, чем побежать в детскую комнату милиции и сказать:
– Помогите! Моя дочь скатывается в пропасть.
Не осуждайте Лену: она до взрослых лет сохранила наивную веру в закон и порядок и, насмотревшись российских сериалов, полагала, что в райотделах сидят капитан Ларин, Дукалис и Настя1, они непременно ей помогут, проведут с Аней воспитательную беседу, и девочка исправится.
Действительность отличалась от киноленты, как хрен от меда. Усталая тетка лет пятидесяти оторвала взгляд от каких-то бумаг и с легким раздражением переспросила:
– Анна Киселева? Не помню такую.
– Она не состоит на учете, – пролепетала Лена.
– Так чего вы пришли? – откровенно разозлилась инспекторша.
Елена, спотыкаясь на каждом слове, изложила проблему. Сотрудница милиции перешла от гнева к изумлению.
– Девочка пьет?
– Упаси бог, нет, – испугалась Лена.
– Наркотики? Ранняя половая жизнь? Бросила школу? Не приходит ночевать? Бьет вас? – задала новые вопросы тетка в форме.
– Вы за кого мою дочь считаете? – взвилась Лена. – Учится она на одни пятерки, занимается спортом, по подъездам не сидит, по дискотекам не шляется.
– Тогда в чем проблема? – заморгала инспектор.
– Она грубит, не слушается, – начала перечислять свои беды Лена, – вещи, говорит, ворует в магазинах.
– «Вещи, говорит, ворует», – повторила сотрудница детской комнаты милиции.
Потом она ткнула пальцем в шкаф.
– Там, мамаша, карточки на малолетних преступников, героинщиков, нюхальщиков клея, воров, проституток и убийц. У всех отбросов есть родственники, но никто из взрослых сам сюда не пришел и своего ребенка не сдал. А вы! Отличница ей нагрубила! Выдай девке ремня. До свидания.
– Но вещи! – заикнулась Лена. – Они откуда?
– Хочешь посадить дочь за воровство? – прищурилась собеседница.
Лена замотала головой.
– Тогда уходи, – буркнула инспектор, – кому расскажу, не поверят. Встречаются же такие мамочки!
Елена решила не сдаваться и ринулась в школу к директору. Но и здесь она тоже не нашла понимания. Вежливая Наталья Николаевна помрачнела и произнесла жаркий спич:
– Аня гордость школы, девочка редкого ума, она у нас победитель всех олимпиад, одинаково одарена как по математике, так и по русскому языку. Сочинения – лучшие в районе, знания по литературе на уровне МГУ. Киселева – для всех пример, маяк. Да, она не пользуется любовью одноклассников, но это зависть к более одаренной личности. О каких проблемах вы ведете речь?
– Она грубит, не слушается, – завела ту же песню Лена.
Наталья Николаевна позвала секретаршу и велела ей вызвать с урока Аню.
Та вошла и тихо сказала:
– Здравствуйте, Наталья Николаевна. Добрый день, мамочка.
У Лены глаза полезли на лоб. «Добрый день, мамочка!» Да дочь к ней давно обращается: «Хай, уродина!»
Наталья Николаевна поправила очки.
– Я удивлена, Анна, мама пришла с жалобой на тебя.
– Извините, – пролепетала нахалка, – если речь идет о сапогах, то я их не нарочно взяла без спроса.
– Сапоги? – переспросила директор.
– Ага, – зашептала Аня, – мои совсем развалились, подошва отлетела, вот я и взяла у мамы сапожки. Не замшевые новые, а кожаные, не лаковые на шпильках, а простые, на толстой подметке. Мамочка их давно не носит, говорит, они из моды вышли, такие только шестидесятилетним старухам на артритных ногах таскать. Ой, простите, Наталья Николаевна, я повторила мамулины слова.
– Ничего, деточка, – процедила сквозь металлокерамические коронки директриса, чей возраст зашкалил за седьмой десяток, – значит, у мамы шкаф обуви, а у твоей единственной пары отлетела подошва?
– Я быстро расту, нет смысла мне хорошие сапоги покупать, – объяснила Аня, – это неразумно. А мама еще молодая, ей надо мужа искать. Я виновата, что не спросила разрешения, но торопилась в школу, боялась опоздать на первый урок. Мамуля собиралась проснуться к полудню, ну не будить же мне ее?
Лена, ошарашенная не только наглой ложью, которую с самым наивным видом сообщала дочь, но и ее тихим, чуть испуганным голосом, растерялась и смогла лишь пробормотать:
– Аня! Что ты говоришь?
– Прости, мамулечка, – всхлипнула дочь, – ой, извини! Давай прямо сейчас отдам тебе сапоги? За картошкой после уроков могу и в кроссовках сбегать. Днем не так холодно, как ранним утром.
– Аня, – ахнула Лена, – какая картошка?
– Ну, грязная, мамулечка, – растерянно ответила Аня, – ты хорошо себя чувствуешь? Сегодня ведь среда, а я в середине недели всегда хожу на рынок, за овощами и фруктами для тебя.
Лена не умела быстро реагировать на неожиданные обстоятельства, она была не особенно сообразительной, поэтому в тот момент не заорала: «Анька! Ты даже не знаешь, где в нашем районе стоит грузовик, с которого торгуют морковкой, яблоками и луком, ты за всю свою жизнь ни разу тарелки не вымыла, кровати за собой не заправила, ты лентяйка и патологическая врунья».
Нет, Лена лишь моргала, наблюдая за тем, как лицо директрисы медленно вытягивается и краснеет. Анечка же решила сгустить краски и с заботой в голосе спросила:
– Мамуля! Ты опять ела розовые таблетки?
– Розовые таблетки? – переспросила Наталья Николаевна.
Девочка разыграла простодушие.
– Ага, – ответила она, устремив честный, прямой взгляд на директора школы, – мама работает в больнице и приносит оттуда пилюли. Съест одну и ходит веселая, потом плакать начинает, бросается на кровать и спит часами. Очень нехорошее лекарство, а еще дозу нужно постоянно увеличивать, сейчас маме уже по четыре штуки на один прием надо.
– Анечка, – ласково остановила девочку Наталья Николаевна, – через пять минут прозвенит звонок на большую перемену, беги в буфет, успеешь первой. Скажи Марии Антоновне, что я велела тебе бесплатно дать какао и пару булочек с корицей.
Аня захлопала в ладоши.
– Ой, спасибо! Плюшки такие вкусные! Я их обожаю! Но каждый день покупать не могу! Они денег стоят, а у меня их обычно нет! Вот исполнится мне четырнадцать лет, пойду уборщицей подрабатывать, тогда и маме смогу помочь, и наемся.
Безупречно сыграв роль девочки, которая растет в семье отпетой наркоманки, Аня, подпрыгивая, улетела в школьную столовую. Лена сидела с видом суслика, которого поразил удар молнии.
– Немедленно уходите, – прошипела Наталья Николаевна. – На что вы рассчитывали, врываясь сюда? Какую цель преследовали?
Елена не смогла адекватно отреагировать на гневную отповедь директора, до ее разума в тот момент наконец дошло: она абсолютно не знает свою дочь, Аня совсем не та, какой кажется.
– Где? – произнесла она одно лишь слово.
– Что? – рассердилась Наталья Николаевна.
– Где она этому научилась? – пробормотала Лена. – Почему? Мы с Витей внушали дочери библейские истины.
Директор встала.
– Ступайте прочь. Исключительно ради Ани, которая обожает непутевую мать, я не стану звонить ни в органы опеки, ни в милицию. Даю вам месяц. Бросайте пить таблетки, попытайтесь стать нормальной матерью талантливой девочке. Я буду пристально следить за вами. Если пойму, что вы не собираетесь меняться, начну действовать.
Елене пришлось спешно уйти домой под неодобрительным взглядом школьной начальницы, а потом и ее секретарши, которая, как всегда, прекрасно слышала беседу в кабинете у Натальи Николаевны.
С того дня жизнь Елены превратилась в настоящий кошмар.
Утром в школу уходила аккуратно причесанная, одетая в скромное платье отличница. Вечером, когда Лена возвращалась после работы, она находила дома размалеванное чудовище с пирсингом, которое разговаривало матом. Анечка окончательно затерроризировала мать, выбрасывала из окна продукты, которые любила Лена, пачкала ее одежду, выселила ее из спальни в темный чуланчик, где когда-то Витя хранил инструменты. В конце концов Лена не выдержала и крикнула:
– Ну в кого ты такая уродилась?
– Отличный вопрос, мамундель, – захихикала Аня, – уж точно не в тебя, дуру!
– Верно, – кивнула Елена, – ты мне не родная дочь, мы с Витей взяли тебя из приюта.
