Buch lesen: «Первый год. Чужая эра»

Даниил Кислевский

Schriftart:

Иллюстратор Lenni Garden

Редактор Валентина Яркова

Редактор Любовь Бердюгина

ISBN 978-5-0050-0934-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Первый год
Чужая Эра

К читателю

Перед прочтением датчик желательно снять.

После прочтения не забудьте вернуть его на место.

***

Стоило неуверенному молодому человеку в толстом свитере и местами разорванном пуховике сделать шаг к крыльцу «Предбанника», как из двери дома спешно вышел высокий мужчина – тоже одетый по-зимнему, только на одежде его не имелось дыр, и она была значительно теплее. Вышедший, выпуская на улицу облако домашнего пара, которое в свете ярких фар внедорожника было похоже на вату, мельком поглядел на гостя перед собой и кивком головы пригласил его внутрь.

– Добрый вечер… – неуверенно сказал молодой человек, но в ответ лишь снова получил кивок. Вышедший направился к машине, поправляя на плече рюкзак и оружейный чехол. Тогда, покашливая с мороза, гость все же поднялся по крыльцу, вошел в здание, бывшее когда-то частным жилым домом на дальней окраине Железногорска, и, закрыв за собой дверь, поежился.

Гул внедорожника с бойцами дозорной группы, что привез вошедшего к заставе на ночь глядя, все еще слышался снаружи. Дважды хлопнули дверцей.

– Здравствуйте! – прокашлял гость и прислушался. Ему никто не ответил.

В узком коридоре царил полумрак. Тусклый свет шел из-за едва прикрытой двери, ведущей в дальнюю комнату, бывшую когда-то залом. Повсюду стояли большие и маленькие ящики, у стены слева громоздились друг на друга две стремянки и три лодочных весла, одно – основательно погрызенное собакой. Особое внимание привлекали два предмета – большой лист ватмана, закрепленный на стене коридора, с метками сбоку, будто для замера роста, и треножник штатива, стоящий рядом, накрытый сверху куском мешковины.

Гость, осознав, что никто не собирается его встречать, еще раз кашлянул, уже громче, а затем закашлялся по-настоящему.

– Я сейчас выйду! – послышался откуда-то хрипловатый грубый голос, тоже перебиваемый кашлем, только куда более зычным, грудным. – Проходи в зал, подожди, посиди.

Гость осторожно протиснулся в коридоре меж ящиков, вошел в комнату и огляделся, ищу, куда можно повесить или положить верхнюю одежду. В тускло освещенном нервной лампочкой помещении, окна которого, как и полагается первым этажам, были наглухо заварены листовым металлом, разглядеть что-то было трудно. Никакого подобия вешалки в заставленном ящиками кабинете не оказалось, а чистыми, без следов пыли или бетонной крошки, были только стол и диван, оба заваленные бумагами.

На улице захрустел сминаемый автомобилем снег, и патрульная группа, доставившая молодого человека на территорию «Предбанника», уехала на объезд, по всей видимости, забрав с собой и молчаливого человека в пуховике. Гость, не раздеваясь, сел на диван, отодвинув листы, и открыл свой рюкзак. Стараясь не скрипеть старыми пружинами, он вытащил диктофон и фотоаппарат, которые еще год назад стоили бешеных денег, заодно примостив на покатый, засаленный диванный локотник теплый термос. Из-за двери, откуда ему кричали, больше не доносилось ни звука.

Налив в крышку термоса горячий и горький растворимый кофе, молодой человек сделал несколько глотков и поежился. Ему было неуютно и в этом помещении, находящемся на опушке леса, у самой границы безопасной зоны, и в этом пуховике, в котором на январской улице было холодно, а в любом помещении – жарко. Особый же дискомфорт он испытывал от ожидания предстоящей встречи. Левая нога его то и дело начинала нервически стучать по полу, и стук этот гулко уходил куда-то под пол, в подвал.

Датчик, скрытый под шарфом, еле слышно предательски пискнул пару раз. А в следующий миг дверь в соседнюю комнату открылась, и в бывшее когда-то залом помещение вошел грузный, бледный и хмурый мужчина лет за пятьдесят, спешно накидывающий камуфляжную куртку на голое по пояс тело. Гость успел увидеть неплотный моток бинтов в районе локтя. Голова с глубокими залысинами была покрыта испариной, а вместо двух пальцев на правой руке тоже виднелась бинтовая повязка, впрочем, аккуратно наложенная.

– Ты Кислевский? – хрипло спросил мужчина, покашливая и усаживаясь за заваленный бумагами стол. Гость кивнул.

– А вы – Гришин?

– Да, – сказал грузный мужчина, и, немного помолчав, добавил: – Олег Миронович.

Он протянув руку через стол, не вставая. Кислевский, не сразу поднявшись с продавленного дивана, поспешно шагнул вперед и пожал руку, со смущением ощутив отсутствие двух пальцев. Ладонь была влажная и подрагивающая.

– Мне у вас учет склада сделать нужно… – начал было гость, но представившийся Гришиным мужчина лениво махнул рукой.

– Да я знаю, что тебе нужно. Писали мне. Далеко тебя занесло, Кислевский, – сухо сказал он и открыл стоящий на столе большой ноутбук. Его лицо, и без того бледное, выбитое из полутьмы светом экрана, казалось болезненным.

– Ну и кто тебя ко мне послал? Кому спасибо сказать? – с легким недовольством спросил Гришин, медленно шаря по карманам своей куртки, служившей чем-то вроде форменного кителя. Кислевский, отошедший к дивану, вновь замешкался, не зная, сесть ли назад или попросить стул.

– Нет тут стульев, ко мне никто не ходит. Так какая сволочь тебе меня присоветовала?

– Начальник центра связи, майор… – Кислевский нахмурился, силясь вспомнить имя. Гришин тоже фамилии не подсказал.

– Ты с патрульной сменой приехал? – спросил он сухо, глядя в экран.

– Да.

– А назад как?

– С ними же, часа через четыре.

– Ясно.

Кислевский, не желая терять время, но и не зная, как начать беседу, внезапно вспомнил.

– Давыдов. Майор Давыдов послал, сказал ехать на заставу к вам. Склад посчитать, и заодно… Вам письмо должно было прийти.

– С усами который? – перебил Гришин.

– Нет, без усов.

– Тогда не помню. Ладно, не суть. Что сказал-то?

– Сказал, что по моему вопросу надо обращаться к вам, в отдел… – Кислевский опять запнулся, забыв как называется место, в которое он приехал.

– В общественную приемную, – буркнул, Гришин, все еще безуспешно ища что-то в кармане. – Я это называю «общественная приемная». А вообще это пункт номер семь, у тебя записано должно быть. У тебя спички есть?

Кислевский вытащил из кармана коробок спичек и положил их на стол, а сам наконец уселся на диван.

– Ты склад когда пойдешь считать, сейчас или потом?

– Лучше попозже. Так вы… почитали, что я вам прислал? – спросил Кислевский, пытаясь унять скрип старых пружин и устроиться поудобнее. Из-за того, что диван был жутко продавленным, ему приходилось глядеть на собеседника снизу вверх. Ситуация из-за тусклого освещения и общего дискомфорта напоминала ему сцены с допросами из антиутопических фильмов.

– Ага, почитал, – бесцветно кивнул Гришин. Немного помолчав, он достал из-под стола охапку листов формата А4 и, поморщившись, водрузил на нос очки.

– Вот, только с утра закончил, – сказал он, кивнув на бумагу, и положил листы на стол. – Как письмо пришло, мне сразу интересно стало. Приедет на инвентаризацию парень, который еще и книжку пишет. Я даже не сразу понял, думал – шутки какие-то.

Кислевскому не понравился пренебрежительный тон собеседника.

– А зачем вы распечатывали? Вам же должны были в… – не успел он закончить свой вопрос, как вдруг Гришин разразился жутким, утробным кашлем, и замотал головой.

– Да не люблю я… не люблю с компа читать. Глаза болят. А бумаги у меня тут до сраки, вон, – и он кивнул в сторону ящиков. – Хоть топи ей.

Прокашлявшись, он перевернул листы, и Кислевский увидел, что его тексты мало того, что оказались распечатанными только с одной стороны, но были еще и сшиты. В условиях, когда лично для него и принтер, и бумага были большой роскошью, такое странное транжирство показалось гостю нелепым – но было лестно.

– Почитал я. Нормально, в целом, – протяжно сказал Гришин, листая страницы и почесывая руку в том месте, где Кислевский увидел бинт.

– Неплохо так написано, – подытожил он с видом литературного критика, отчего Кислевский чуть не поморщился.

– Ну, это еще не написано. Это наброски, пока. Там много пробелов.

– Да, я видел. Вот, кстати, пока не забыл.

Гришин щелкнул тачпадом, и из недр ящиков в углу комнаты раздался скрипучий гул принтера. Выдохнув, Гришин встал, подошел к нему и вернулся назад со свежераспечатанным листом.

– На, держи.

С трудом перегнувшись через стол, Гришин протянул Кислевскому документ с описанием того, что должно находиться на складе. Тот взял лист и уставился в сухие буквы и цифры. Он совершенно не горел желанием идти сейчас из теплого помещения на ледяную улицу и ходить по неотапливаемому гаражу.

– Только подпишешь мне потом все как надо. Так, а все-таки, что это?

– В смысле? – Кислевский поднял взгляд.

– Ну, ты написал… не дописал книжку эту. Это все – оно зачем?

Кислевский ждал этого вопроса. Его задавали ему, самоназванному журналисту, уже не в первый раз. К его сожалению, толкового ответа он до сих пор не придумал.

– Это что-то вроде хроники… Про события больше, и немного про людей. Чтобы картину создать.

– Картину, ну, – недовольно сказал Гришин, и, перевернув распечатку, начал листать сначала. – Картину писать надо…

– Так я и пишу. Чтобы люди понимали… В общем, это не сухая статистика, а это…

– Типа журналистское расследование.

– Ну, наверное. В каком-то смысле.

Кислевский стал неловко возиться на скрипучем диване в попытке расстегнуть пуховик и оттянуть воротник свитера. Его раздражало то, что он не может толком высказать мысль, да еще какому-то совершенно незначительному в нынешнем мире человеку, сидящему на отшибе.

– Ну понятно.

Гришин стал снова медленно листать бумаги, сопровождая это тяжелым, сопящим дыханием.

– Звать как? – наконец спросил он, в очередной раз уставившись на титульный лист. – Тут у тебя «Д. Кислевский». Дима?

– Данил.

– Поляк, что ли?

Вопрос был нелепым.

– Нет, русский. А какая теперь уже разница?

Гришин поглядел на гостя и ухмыльнулся.

– Хорошо сказано. Вот такое бы написал лучше. А почему «Первый Год. Чужая эра» называется? Не первый же уже год. Скоро уж третий, считай.

Кислевский пожал плечами, а затем, не выдержав духоты, встал, снял пуховик и положил его рядом с собой.

– Ну второй. Не знаю. Так красивее звучит.

Гришин почесал голову.

– Думаешь, что уже чужая?

– А вы думаете, еще наша?

Гришин ничего не ответил. Кислевский, сев обратно на диван, снова налил себе невкусный кофе из термоса и отхлебнул.

– Так вы мне поможете?

– Склад проверить?

– Нет, склад вы мне только покажите где, я сам. Я про книгу.

– А что ты от меня хочешь, Данила? Рецензию?

Кислевский, услышав с детства нелюбимую форму своего имени, раздраженно вздохнул.

– Вам же писали. Я хочу, чтобы вы дали мне историй каких-нибудь, ярких. Про то, как все было. Мне сказали, вы лучше всех знаете…

– Тебе так сказали, чтобы ты к серьезным людям с вопросами своими не лез. Отфутболили тебя сюда, и все. Нашел, блин, знатока.

Кислевский не мог понять – набивает ли Гришин себе цену перед беседой, или просто совершенно не хочет тратить свое время на постороннего человека. Ему начинало казаться, что у начальника общественной приемной, полезность и востребованность которой вызывали сомнения у всех, с кем он говорил до этого, включился «синдром вахтера», при котором даже самый маленький винтик любого аппарата начинает ощущать свою невероятную важность, стоит лишь к нему обратиться.

– Ну даже пусть отфутболили. У вас куча должна быть разных данных, каких-то… ситуаций. Вы же этим занимались, и когда все началось, и потом.

– Я и сейчас… – начал было Гришин, но Кислевский перебил его:

– Вот и я о чем. Помогите написать, чтобы люди знали. И про тех, кто в Железке теперь, и про тех, кто в городе остался жить, в убежищах. Я, например, точно знаю, что вы собирали данные про КАТЭК, про Башню, про то, что с ними случилось. Говорят, вы прямо списки составляли, анализ, пока вас сюда не посадили.

Кислевский говорил с раздражением и сбивчиво, однако тон его и внезапно оттаявшая наглость Гришину, кажется, понравились.

– Кто говорит?

– Много кто, – буркнул гость. Гришин вздохнул.

– Выпить хочешь? Водка есть, хорошая.

– Поможете или нет? – спросил Кислевский, встав и шагнув к столу. И без пуховика ему стало совсем жарко. Гришин медленно расплылся в улыбке.

– Выйди в коридор, зайди в соседнюю комнату, к егерю, попроси у него стул, если он не ушел еще.

– Я кого-то встретил, когда к вам поднимался. Он к патрульным сел.

– Ну, значит ушел. Иди, возьми стул. Только ватман не оборви, я задолбался его клеить уже.

Немного растерянный Кислевский вышел из зала некогда жилой квартиры, превращенной в своеобразный офис никому не нужных служб, и на всякий случай постучался в соседнюю комнату. Гришин же покачал головой и опять усмехнулся. Затем, не без труда наклонившись, он поднял и поставил на стол бутылку дорогой финской водки с оборванной этикеткой, две рюмки из сувенирного охотничьего набора, а потом громко, протяжно закашлялся.

Башня

Весна.

Михаил сидел за столом и с монотонным стуком бездумно втыкал нож в столешницу. Перед ним стоял уже давно остывший кофейный напиток, слишком, на его вкус, сладкий. Доктор считал, что коменданту необходим сахар, и потому он регулярно приносил все новые и новые порции коричневого варева. Но при одном взгляде на вязкую субстанцию Михаила начинало тошнить, и потому содержимое вот уже третьего стакана медленно превращалась в холодный отвратительный кисель.

Комендант слушал шумы, доносившиеся из рации. Слушал и ждал. Ждал, что на том конце радиосигнала кто-то все-таки нажмет на кнопку, прокашляется и неразборчиво, издалека, но уверенно скажет – выходите. И тогда Михаил, расправив плечи, наконец-то встанет из-за стола, накинет плащ-палатку и откроет дверь, за которой, прислушиваясь и нервничая, его давно ждут завхозы. Они суетливо поднимут на него свои лица, а Михаил, выдержав театральную паузу, которые он никогда не умел делать, кивнет им…

Но радио опустошающе молчало.

Михаил закрыл глаза и вздохнул. Жутко хотелось курить. Этим он мог хоть слегка, но успокоить нервы. Курить хотелось так сильно, что Михаила уже тошнило, но он понимал – в маленькой вонючей комнатушке от запаха табака станет находиться совсем невозможно. Подумав о свежем воздухе, он непроизвольно посмотрел на наглухо закрытое отверстие вентиляции. Казалось бы, что проще – протяни руку, потяни на себя рычаг, впусти в небольшую, герметичную комнату немного воздуха… Но нет, нельзя. Могут учуять дым, учуять запах пота, гари, крови. Могут учуять страх, повернуться, найти их и побежать. Побежать сотнями, в тишине.

Михаил встряхнулся, открыл глаза и встал. Последние два часа только эти мысли и лезли ему в голову. Нужно было наконец прогнать их, но мысли, подобно самому Михаилу, тоже не могли выбраться из маленькой радиорубки. Нервничая, комендант сделал пару шагов из угла в угол. За тяжелой металлической дверью тут же кто-то зашуршал. Скорее всего, это были завхозы, ожидавшие его приказа. А может, собаки, которые уснули на пороге. Какая разница…

Михаил подошел к дальнему углу и расстегнул ширинку. В углу стояло уже основательно наполненное мочой ведро. Даже посыпанная стиральным порошком, жидкость в ведре отравляюще воняла.

Обычно в этих помещениях, которых в здании было пять, сидели радисты. В Башне их все называли «хомяками». И дело было вовсе не в излишнем весе, который кое-кто из них умудрился набрать на довольно скудном питании из-за сидячего образа жизни. Радиорубки на каждом пятом этаже были всегда закрыты на две двери – сплошную стальную снаружи и решетчатую изнутри, чтобы максимально надежно защитить дорогое оборудование. Комнаты не имели окон, и даже вентиляция в них была так себе. Еду радистам приносили прямо на рабочее место, справляли нужду они тоже там. Редкие юмористы из охраны изредка подбрасывали в радиорубки опилки на пол, намекая на позорные прозвища. Из-за этого регулярно происходили драки и подавались жалобы.

Силясь помочиться, Михаил пытался думать об этих «хомячьих» драках, отвлекая себя. За дверью сидело не менее десяти человек, внимательно прислушиваясь к каждому шуму. От этого Михаил не мог заставить себя справить нужду. От него ждут чуда, в каком-то смысле даже подвига, – а он будет мочиться в тишине штаб-квартиры. И все будут слышать это.

Смешно и стыдно одновременно.

Однако в конце концов желание взяло верх над стыдливостью. Михаил застегнул ширинку, и в дверь тут же постучали. После паузы постучали снова. Михаил вздохнул, подошел к двери, приложил ключ-карту к замку.

Механизм взвизгнул, и дверь открылась. За ней была ожидаемая картина – узкий плохо освещенный коридор с двумя рядами лавок, на которых ютились уже полностью одетые, готовые к выходу завхозы. На Михаила тут же уставились – устало, терпеливо, понимающе. С легким удовлетворением он увидел, что все завхозы сидят в наушниках. Скорее всего, они даже не слышали…

Прямо перед дверью, ласково поглаживая одну из собак, стоял доктор. В свободной руке у него была дежурная чашка с напитком, а под мышкой он держал планшет. Не переступая порога, он заглянул в помещение, посмотрел на ведро и негромко сказал:

– Миша, давайте емкость, я вынесу.

Комендант Башни немного смутился. Он всегда уважал доктора больше остальных научников, а тот теперь убирает за ним туалет. Как за хомяком в клетке.

– Спа… – начал было Михаил, но осекся. В горле запершило, пробило на кашель. Завхозы медленно начали вытаскивать наушники из ушей, пытаясь понять, что происходит.

– Спасибо, Вадим Николаич, мне… – и снова закашлялся.

– Глупости какие, Миша. Давайте ведро. Что вам это нюхать, – настаивал доктор.

Михаил послушно взял ведро за ручку и понес к двери. Немного содержимого мерзко хлюпнуло и разлилось на пол. Комендант одной рукой взял чашку из рук доктора, а другой брезгливо передал ведро.

– Так себе обмен, – просипел он, силясь пошутить.

Вадим Николаевич насмешливо хмыкнул и поспешил вынести ведро, а комендант закрыл дверь, сел на стул и вздохнул. Теперь он окончательно осознал, как же в радиорубке душно.

От бесконечной тоскливой скуки Михаил начал представлять себе путь доктора. Вот он идет по коридорам штабного этажа, неся ведро. Проходит мимо десятков людей, каждый из которых понимает – в этом ведре его, коменданта, отходы жизнедеятельности. Кто-то хихикает, кто-то тихо возмущается и острит. Вадим Николаич идет через пост охраны, идет через вахту и через цех, спускается на три этажа вниз. Доходит до границы, дальше которой уже никто не спустится. И, немного помедлив, выливает содержимое в бесконечную бездну лестничных пролетов небоскреба Башни. А затем идет назад. И десятки людей понимают, что он несет пустое ведро назад коменданту, чтобы тот снова сидел в своей клетке и ссал в него.

Михаилу опять стало стыдно и одновременно смешно.

Радио захрипело и тут же замолкло. Захрипело снова. Сердце Михаила забилось очень быстро, но в ту же секунду он понял – просто помехи. Значит, идет гроза. А значит – они уже близко.

В дверь снова постучали. На этот раз Михаил открыл сразу. Вадим Николаевич поставил ведро на порог.

– Разрешите войти, Миша?

– Да, конечно. Только… – замялся комендант

– Да-да-да. Протокол, я помню, – мягко перебил доктор и показал Михаилу датчик бета-волн. Убедившись, что все в порядке, Михаил пропустил доктора и закрыл за ним дверь.

Вадим Николаевич встал посреди комнаты и потянул носом воздух. Теперь он смотрел на невысокого Михаила с высоты своего роста и был похож на столб. От этого вот взгляда и роста Михаилу, да и всем в Башне, всегда почему-то становилось неловко.

– Ну и атмосферка тут у вас, Миша. Гадость, а не атмосферка.

Михаил развел руками и сел за стол.

– А почему не пьете? – укоризненно спросил доктор и ткнул планшетом на три стоящих рядом стакана.

– Сладко сильно, зубы ломит, – сказал Михаил извиняющимся тоном, и тут же мысленно сам себя пристыдил.

– А мне какое дело, Миша? Пейте.

– Хорошо, щас, – попытался отмахнуться Михаил.

– Нет, Миша. Вы вот прям сейчас пейте. Весь стакан.

Комендант вздохнул, но пререкаться дальше не стал. Подняв принесенный доктором горячий граненый стакан, он пристально в него посмотрел.

– Миша, это вам не игристое вино. Не выпендривайтесь. И на цвет не смотрите. Цвет у него… паршивенький.

– Как говно, – сказал комендант, но Вадим Николаевич только неодобрительно хмыкнул.

Михаил выдохнул, как заправский алкоголик, и в несколько глотков осушил стакан до дна. Вязкая, до безумия сладкая и теплая жидкость медленно пошла по пищеводу. Комендант поморщился.

– Миша, что вы кокетничаете? Все пьют. От этого пока никто не умер.

– Не успевают просто… – проворчал Михаил. Доктор перевернул ведро и сел на него. Положил на стол планшет, включил. Устройство запросило идентификацию отпечатков.

– Что там с погодой? – спросил комендант, глядя, как зеленая линия ползет под ладонью доктора.

– Прямо как напиток, – Вадим Николаевич достал сигарету и начал искать зажигалку.

Михаил вопросительно на него посмотрел, а затем указал на вентиляцию.

– Ой, я вас умоляю, Миша. Вреднее нам не станет, – пародируя одесский акцент, сказал доктор, – это я вам как врач говорю. Вы здесь в своих экскрементах по уши зачахнете. А дым – он хоть вкусный.

Это было против всех правил Башни. Курить в рубке категорически запрещалось. Еще вчера Михаил за такую вольность прилюдно отчитал бы виновника и оштрафовал пайком. Но сейчас он, сам изнывая от желания закурить, безвольно поддался доктору, словно бы никакой ответственности на нем и не было.

– Ладно, хрен с ним, дайте и мне тогда.

Михаил закурил и протянул доктору свою зажигалку. Планшет пискнул и начал выдавать данные. Пуская дым, комендант и доктор склонились над устройством.

Картина вырисовывалась отвратительная. На город двигались два грозовых фронта: один со стороны разрушенной ГЭС, а второй – с холмов, со стороны бывшего Канска. Просто так этого быть не могло, и оба это прекрасно понимали. Впрочем, датчики с улиц и площади вокруг Башни молчали, молчали и системы периметра. Все это было странным и тревожным.

– Сильная пыль плюс помехи. Видимость не более двухсот метров. Да и дождик пойдет. Пыль прибьет, но радости от этого… С такими условиями даже опытные пилоты почти бесполезны, не то что эти, из Железногорска, – подытожил доктор.

– У них хорошее оборудование, – неуверенно буркнул Михаил.

– Руки прямые нужны, а не оборудование.

– На той неделе у них был рейд до «Кванта». А погода была хуже.

– Но она была обычная.

Они помолчали.

– Миша, я вот к чему. Четыре вертолета в такую погоду… Опасно. Нельзя просто так сидеть тут и ждать. Им нужно помочь.

– Нет, Вадим Николаич. Тут без вариантов.

– Мишенька, поймите. Вы не пилот. И я не пилот. Но у меня сын был пилотом на северах, и я знаю – в таких условиях они нас никогда не найдут. Там же навигация, все дела…

– Вадим Николаевич, хватит.

Михаил встал, потянул руку к вентиляции, но опомнился. Обернулся на доктора. В желтом дыму его почти не было видно.

– Просто сидим и ждем. Я вам…

И комнату наполнил хруст.

– «Авангард-Семь» вызывает «Башню», прием…

Из радио зашуршал тихий, безудержно далекий, но именно такой уверенный, как и хотел Михаил, голос.

– «Авангард-Семь» вызывает «Башню», прием…

Михаил замер. Ему как-то не верилось. Доктор же пристально посмотрел на радиоприемник и проверил свой датчик.

– Миша?

Михаил встрепенулся.

– Да, да, – закричал он в микрофон, – Башня на связи, прием!

– Привет трудящимся! – чуть громче захрипел голос. – Говорит командир группы «Чайка» капитан Ефимов. Прием.

Доктор радостно выдохнул и закурил новую, пятую по счету, сигарету.

– Говорит комендант Башни Ларионов. Нас девяносто семь человек плюс дюжина собак. Ждем вас, словно… – Михаил запнулся, не подобрав сравнения. – Ждем вас. Вы на подлете, прием?

И вдруг – тишина. Михаил повторил вопрос, но ответа так и не последовало.

Это было хуже, чем прошедшие часы ожидания. Это было даже хуже, чем знать, что не прилетят, не спасут. Наступила тишина, и она звенела. Пересохло в горле.

А затем раздался тихий, еле слышимый писк. Михаил повернулся на доктора. Тот сидел и смотрел на динамики.

– Вадим Николаич? – почему-то прошептал Михаил.

Писк усилился. В кармане доктора пищал датчик бета-волн.

– Вадим Николаич? – сказал Михаил громче.

Радио молчало. Датчик пищал.

– Доктор! – почти крикнул Михаил. Залаяли собаки за дверью.

Писк прекратился.

Вадим Николаевич медленно перевел взгляд на коменданта. Выдохнул.

– Простите.

Он медленно взял стакан с давно превратившимся в кисель кофейным отваром и залпом проглотил содержимое. Михаил видел, как огромный кусок сладкой массы прошел по горлу.

Тишина. Тишина, звонкая и совершенно безжалостная.

И вдруг приемник отозвался.

– Что-то шалит система, прием.

Голос прозвучал как-то иначе. То ли четкость повысилась, то ли связист сменился. Но голос был. Он наполнял комнату, проходя через дым. Сердце Михаила снова забилось, и ему показалось, что забилось впервые с момента, как радио замолчало.

– Говорит Башня. Вы на подлете? Прием.

– Кто говорит?

– Башня говорит. Ларионов. Прием.

Доктор нервно хихикнул.

– Говорит и показывает, – тихо прошептал он.

Повисла пауза. Никто не ответил, но помехи никуда не делись. Значит, на связи.

– Ну выходите тогда. Сколько вас, мудаков, ждать еще? – грубо прохрипела рация.

Доктор и комендант переглянулись.

– Куда выходить? Прием.

– На берег, блядь! Катюша, мать твою. На крышу, куда?! Прием…

Михаил глубоко затянулся своей сигаретой, дойдя до фильтра.

– На какую крышу, «Авангард-Семь»?

Рация снова молчала, передавая помехи. Доктор поднял взгляд наверх, на потолок, словно пытаясь увидеть вертолеты через несколько этажей.

– Мы бы их услышали, Миша… – тихо сказал он, но тут из рации снова донесся трещащий голос.

– Вы там что, охуели совсем, Ларионов? Кому это надо?!

Михаил крепко сжал микрофон, раздражаясь.

– А ну попизди мне еще, капитан! Говорит комендант Ларионов! Доложить – где вы находитесь! – рявкнул он со всей силы. В этот момент, несмотря на недоумение и страх, Михаил все же нашел секунду, чтобы погордиться собой.

Рация, будто задумчиво, потрещала.

– Говорит «Авангард-Пять», – вежливее заговорил голос. – Находимся на вашей крыше, Башня. Видим сигнальные огни. Ждем личный состав для эвакуации. Прием.

Михаил вскипел в секунду, в одно мгновение, развернулся на доктора, и, сжимая микрофон до треска, заорал:

– Лыкин! Вы что творите, вашу мать! Вы огни зажгли?!

Доктор вздрогнул, уставился на коменданта испуганными глазами и замотал головой.

– Миша, Мишенька, это не я. Право слово, это не я, Мишенька! Я никаких приказов не отдавал, я вам клянусь, Миша!

И в эту секунду доктор на глазах Михаила будто бы рассохся. Исчез, оставив вместо мудрого Вадима Николаича только старого, высокого и худого, испуганного старика…

– Миша, правда, – тихо начал говорить доктор, но Михаил уже быстро, нервно обращался к эфиру:

– «Авангард», не понял вас, какие огни? Прием.

– Сигнальные, Башня. Красные такие огни.

Михаил злобно втянул воздух. Ему вдруг захотелось раскроить череп этому тупому пилоту. И доктору… И даже самому себе.

– Повторите, где вы находитесь, прием.

За толстой цементной стеной жутко грохнул взрыв грома. Высоким писком из динамиков вырвались помехи. А затем, через почти что секунду, грохот грома ворвался с той стороны радиоволны. Началась гроза.

– Блядь, да на крыше вашей Башни мы находимся, прием. Раздули тут…

– Под Башней вы имеете ввиду здание КАТЭКа? – не выдержав, рявкнул Михаил в микрофон, нарушая собственные правила и рекомендации по безопасности от «Железки».

Молчание. Почему, почему же он слышал гром из динамиков с такой задержкой? Где вертолеты? Михаил стиснул зубы почти до боли.

И вдруг, разрезая помехи и электрические шумы, убирая их, четко и чисто, холодно, монотонно, в радиоэфире прозвучало:

– Спасибо.

Другим, совсем другим голосом – холодным, пустым, как молчание радио. А затем вновь, накатывая шуршанием, донесся голос пилота:

– Ну наконец-то. Выходите. Загружайтесь, только аккуратно. Конец связи.

Михаил сидел. Вся его злость, так внезапно вскипевшая, исчезла в один миг. Исчез и страх, и нервозность. Будто кто-то взял и вылил их целиком в бездонную пропасть с высоты десятков пролетов.

– Миша? – тихо, скрипуче спросил доктор, и тронул Михаила за плечо. – Они же не к нам прилетели, да? Они куда-то не туда прилетели. Напутали они!

Голос доктора под конец перешел на какой-то неприятный суховатый хрип. От этого звука комендант встрепенулся и наполнился страхом снова, гораздо больше. Перетек через край паникой. Он принялся вызывать пилота «Авангарда».

– Прием, прием. Мы не загружаемся! Повторяю – это не мы! Вы перепутали объекты! Прием! – кричал он в микрофон.

– Повторите? – как-то неуверенно, обреченно переспросили с того конца. И на том конце эфира тут же застрочили автоматы, щелчками, как будто кто-то пальцем проверяет работу микрофона. Раздался хриплый, трещащий крик, и рация замолчала. Насовсем.

Михаил открыл дверь. Теперь у завхозов не было наушников. Стояла полная тишина. Они вряд ли слышали весь разговор. Но они слышали тон, слышали крики. За завхозами ютились несколько вахтеров, оттесняя гражданских. И Михаил, который должен был сказать совсем другие слова, впервые по-настоящему, пусть и против своего желания, выдержав театральную паузу, сухо произнес:

– Отбой эвакуации. Общая тревога.

И все побежали. Звук куда-то исчез, настала тишина.

Каждый знал, что ему делать. Завхозы нацепили поводки на собак и стали отдавать приказы через внутреннюю связь. Все это закрутилось вокруг него, почти беззвучно. Прошел мимо доктор, серый, старый. Михаил лишь слышал, как по стенам Башни течет дождь.

Молодой вахтер заскочил в радиорубку и принялся приводить все в порядок. Комендант зашел за ним и, достав из сейфа дежурную «Сайгу», принялся медленно заряжать патроны. Сквозь дым на полу были видны следы рубленых подошв вахтера, наступившего в лужицу пролитой мочи коменданта.

Дым задергался и потек. Михаил поднял голову и сквозь ползущую завесу увидел бледное лицо молодого парня-вахтера, который по глупости открыл вентиляцию. Теперь он стоял и с ужасом глядел на коменданта, понимая, что он только что сделал. Михаил дозарядил оружие, подошел к парню. Тот стоял не шелохнувшись. Тогда комендант отодвинул его в сторону, втянул тяжелый, но свежий воздух, и закрыл вентиляционный шлюз.

– Уже неважно, – пробормотал он.

А запах дыма медленно, сворачиваясь в спирали, полз вниз, через еще недавно рабочие фильтры, и выходил на улицу, расползаясь на десятки метров над площадью.