Buch lesen: «Божинский Франкенштейн»
Глава 1 Проклятие необратимости
1
Среди многих важных черт противостояния человека с внешним миром отметим две, которые будут затронуты нами в предстоящем рассказе. Это, во-первых, страсть к созданию нового, и, во-вторых, порыв к улучшению старого. Какие пружины движут волей пионеров новизны? Различные. Например, жажда познания ради него самого. Или вожделение пользы какого-либо рода. Это может быть честолюбие, любопытство, бегство от скуки, да и мало ли что еще – всего и не перечислишь: первопроходцев много, а побуждений и того больше.
Герой нашей повести, хасид Шломо, был одержим идеей избавить раскаявшихся грешников от проклятия необратимости. Смолоду поселился в его душе протест против невозможности искупить искренним покаянием преступление прошлого.
Сколь чистосердечным ни было бы сокрушение о былом деянии, горе или совесть до самой смерти будут грызть болящую душу. В земной своей юдоли никогда не сможет вернуться человек к безмятежной догрешной жизни, ибо время необратимо.
Когда же приключилось у самого Шломо несчастье, в котором он винил только себя, тлевший в душе протест превратился в необоримое желание создать некую не сотворенную Богом сущность, наделенную способностью возвращать каявшемуся человеку внутреннее равновесие, покуда текут его дни на земле.
Нет ничего труднее, чем не обманывать самого себя. Однако не внушение и не сладкая ложь страдальцу должны были стать инструментами задуманной Шломо сущности, но реальный поворот событий вспять.
Божинский хасид Шломо добивался не столько создания чего-то нового, сколько исправления и улучшения старого. Он хотел наделить человеческую душу, болящую от горя, способностью вернуться к вожделенному покою. В отличие от нашего хасида, знаменитый его швейцарский предтеча, естествоиспытатель Виктор Франкенштейн стремился во что бы то ни стало создать нечто небывалое, а именно, человекоподобное живое существо. Общее же в деяниях увлеченных замыслом храбрецов – это дерзкое присвоение прерогативы Творца.
Хасид был осведомлен об открытии европейца. Шломо гордился различием намерений – он творил ради пользы, а Франкенштейном двигало то ли честолюбие, то ли любопытство. Оба изобретенных детища потерпели фиаско, но успели натворить немало бед. Судьба не пощадила Виктора, но смилостивилась над Шломо.
2
Автор начнет свой рассказ с повторения банального и всем хорошо известного факта – на реке Днепр стоит скромный город Божин. Тривиальность не может быть лишней, если она составляет реальный фон картины событий, которые вот-вот возникнут пред оком читателя.
Божин невелик. Значительную долю от числа его обитателей составляют хасиды, ведомые по путям праведности цадиком раби Яковом. Бородачи эти – народ всё больше бедный и, чего греха таить, не слишком образованный. Безграмотных среди них, Боже сохрани, нет, однако и неугомонных мыслителей, жаждущих знаний, – раз, два и обчелся. Такие люди выделяются из массы – в умах потомков они оставляют след, а в анналах городской истории веками неприкосновенным хранится их наследие.
Большинство хасидов – люди простой веры. Поэтому на исходе каждой субботы они собираются за обширным столом гостеприимного дома своего наставника и слушают и рассказывают бесконечные сказки и истории, все больше нравоучительного свойства.
Самого раби Якова навряд ли можно отнести к категории мыслителей, неустанно добывающих истину, ибо он рядовой мудрец, который не ищет новизны в уже найденном, а, вернее, установленном свыше. Он не без основания полагает, что ничего нельзя сказать такого, что не было бы сказано раньше. Цадик, разумеется, куда как начитаннее своих хасидов, но при этом почтителен к ним, вежлив и доступен. Не диво, что паства любит своего раби за советы к месту и за необидные наставления, за добрый нрав и за искреннее гостеприимство, за занимательные рассказы и за незатейливый слог.
Среди постоянных гостей раби Якова мы всегда увидим двух людей особого склада – нашего доброго знакомого Шломо и его молодого товарища Шмулика. Почему мы выделяем из общего ряда этих двух хасидов? Дело в том, что Господь наделил их особенно глубоким умом и незаурядными способностями к проникновению в суть вещей. Оба весьма превосходят прочих обывателей Божина не только наличествующим умственным багажом, но и тягой к его пополнению. Пожалуй, справедливо будет утверждать, что и Шломо, и Шмулик бескорыстно стремятся к созданию новых творений духа. Однако они не задирают носа. Другие хасиды не питают к ним тайной враждебности, каковой обычно удостаиваются умники, и это лучшее доказательство успешной скромности друзей.
Скажем несколько слов о Шмулике. Этот парень наделен талантом запоминать множество цифр, а также манипулировать ими, производя вычисления. Поэтому он преуспел в бухгалтерии и один заменил нескольких счетоводов. Пытливый ум и богатая фантазия Шмулика порой заводят его очень далеко и высоко. Он может легко вообразить себе жизнь на небесных звездах, и готов сам полететь в иные миры, дабы добыть полезные сведения для людей земли. Мы еще не раз вернемся к Шмулику. Он будет выступать в роли слушателя, собеседника и оппонента своего старшего друга.
3
Биография Шломо не так проста, как жизненный путь большинства хасидов Божина. Они все бедняки, тяжкими трудами добывающие себе хлеб насущный. Шломо родился в состоятельной семье. Отец и мать отрока умерли безвременно, и сын получил очень неплохое наследство. Состояние избавило его от необходимости вести ежедневный бой за каждый кусок, но чувствовал ли он себя счастливее своих неимущих земляков – утверждать не беремся.
Пройдя курс талмудических наук в родном городке, сперва в хедере, а потом в доме учения для хасидов, юный Шломо задумал продолжить образование за тесными пределами милого Божина, вдохнуть густой воздух большого мира. Так он и поступил, благо, было чем платить.
Шломо несколько лет провел в Европе, узнал, увидел, услышал и понял весьма много. Однако он не соблазнился блеском европейских просвещенцев, вернулся на родину, примкнул к простым божинским хасидам и, наравне с прочими, проникся любовью к цадику раби Якову.
По возвращении в Божин образованный Шломо женился. Хасиды славно погуляли на чудесной свадьбе и долго еще вспоминали щедрое угощение, обильную выпивку и красивые застольные речи. Раби Яков провозглашал один за другим красноречивые тосты в честь своего любимца и его невесты.
В спутницы жизни Шломо избрал себе уроженку соседнего города девушку Рут. Достойная, любящая пара. “Я полюбила Шломо, чтоб везде быть вместе с ним”, – сказала невеста. “Рут полюбилась мне умом своим”, – заявил жених. Оба были правы: молодая жена ничуть не уступала мужу здравомыслием, и, как показали прожитые вместе годы, прикипела к нему всей своей душою.
Хасиды охотно льстили Шломо, говоря, что супруга его выше любых похвал, и он вытянул счастливый билет. Рут пользовалась исключительным уважением в добропорядочном обществе Божина, но существовал недостаток, умалявший ее достоинства – она родилась женщиной. Это обстоятельство мешало благоверным иудеям признать ее равным себе существом. Шломо был единственным среди хасидской братии, кто не придерживался стародавнего и стойкого воззрения своей веры на ущербность женской расы.
Господь не облагодетельствовал супругов многочисленным потомством, и только один сын родился в семье. Мать утверждала, что отец не просто любил, но обожал малое дитя. А Шломо не говорил подобного о материнских чувствах Рут. Мальчик рос смышленым, опережал сверстников познаниями. Шломо и Рут с энтузиазмом пестовали и развивали отпрыска. Отец с матерью втайне гордились перед многодетными семьями: “Муравьев много, да безголосые, а сверчок один, зато громко поет!”
Катились годы, сын взрослел и менялся, а отец был глух к тревожным звонкам, и только с огорчением отмечал, как наследник все меньше и меньше отвечал родительскому взгляду на идеал. Придут горькие дни, и в нескончаемых покаяниях Шломо станет винить себя в черствой слепоте своей.
Дополняя портрет Шломо, скажем, что смолоду он больше всего любил размышлять о вещах умозрительных. Поэтому хасиды практического склада шутили, мол, наивный парень, да и только! Разумеется, ни раби Яков, ни Рут, ни Шмулик так не думали.
В Священном Писании изображены персонажи как счастливые, так и несчастные. В окружающей жизни уживались вместе радости и беды, и их смешение напоминало Шломо знакомые сюжеты. Книги говорят то, что известно и без них.
Шломо пришел к мысли, что счастья и так довольно на земле, а большего людям и не положено. А вот к некоторым из несчастных надо бы придти на помощь. Да не ко всем, а только к тем, которым людьми или Небом назначено страдать за былой грех и каяться в нем. И этим тоже не без разбору помогать, ибо притворно угрызающиеся утешаться сами. Иной раз, проливая слезы, мы ими обманываем других и себя. Подать же руку помощи нужно казнящимся искренно, ибо самим им с горем не справиться.
Глава 2 Голиафово горе Давида
1
Окончилась суббота. Хасиды сотворили положенные молитвы, высыпли из ворот синагоги и шумной толпой последовали за своим любимым цадиком раби Яковом. Через четверть часа вся братия уже сидела за необъятным столом в хорошо знакомой горнице. Голда, жена раби Якова, расставила на скатерти плетеные корзинки с халами и положила на стол ножи – пусть каждый отрежет себе ломоть по своему аппетиту. Из печи доносился многообещающий запах, это в большущем горшке готовился крупяной суп с овощами и пряностями. “Потерпите, миленькие, скоро сварится!” – посулила Голда голодным гостям и поставила в центр стола бутыль зеленого стекла – одного штофа водки хватит на всю ораву, ибо хасиды знают меру!
Место по левую руку от хозяина занимал Шломо, а рядом с ним расположился Шмулик. Справа восседал гость и лучший друг раби Якова, цадик города Доброва, пламенный хасид раби Меир-Ицхак.
Казалось, лицо раби Якова было несколько печально, или, скорее, озабоченно, а еще вернее – встревоженно. Приложив немалые усилия, хозяин добился относительной тишины за столом. Он объявил, что история, которую сегодня предстоит услышать хасидам, прозвучит из уст цадика соседнего города Доброва, хорошо всем знакомого раби Меира-Ицхака. Хасиды устремили благосклонные взгляды на умелого сказочника, а тот солидно огладил белую бороду и выразительным жестом руки указал в сторону раби Якова, дескать, хозяин дома намерен сделать вступительное сообщение.
– Хасиды, – произнес раби Яков, – сегодняшний наш рассказ мы с раби Меиром-Ицхаком посвятим вещам преотлично известным вам. Но даже азбучные истины требуют напоминания, дабы услышанное слово воплотилось в живое дело.
– Слово – сухая солома, а дело – сочная трава! – некстати выкрикнул один из хасидов.
– Прошу не перебивать! – строго сказал раби Яков, – если коровку зимой не кормить соломой, то летом ей не понадобится сочная трава! В последнее время я стал замечать, что в сердцах некоторых из вас пошатнулась устои праведности, мною внушенные. Уж не с запада ли подул ветер? Гоните от себя злой дух просвещенцев!
– Сказано в Писании, – добавил божинский цадик, – “Не желай жены ближнего твоего”. Всем вам известна сухая солома этих слов. Но дошли до меня вести, что кое-кто из вас подумывает о запретной сочной траве. Имен не назову, взглядом не намекну и пальцем не укажу, а каждый сам про себя знает.
– Хочу напомнить, – продолжил раби Яков, – о событии далекой старины, о том, как царь Давид отнял жену у полководца своего…
– Талмуд не ставит эту историю в вину царю и объясняет ее не в укор ему! – снова перебил цадика все тот же неугомонный хасид.
– Потомок царя Давида станет Мессией, – терпеливо ответил раби, – и потому не смеем мы порицать древнего монарха, чтобы не гневить Спасителя. Толковать Священное Писание надо с умом, дабы за деревьями леса не проглядеть. Однако не случись с царем Давидом того, о чем мы говорим сейчас, меньше было бы заковыристых головоломок у наших мудрецов. Теперь раби Меир-Ицхак расскажет всем нам одну грустную историю, приключившуюся в его городе Доброве. Прошу тебя, раби, начинай.
Вступление раби Якова возбудило общее любопытство. Хасиды, не исключая Шломо и Шмулика, навострили уши и выжидательно воззрились на раби Меира-Ицхака, лик которого казался еще безрадостнее, чем у божинского цадика. Меир-Ицхак приготовился было начать рассказ, но тут Голда, пренебрегая значением момента, бухнула на стол вынутый из печи дымящийся горшок со свежим супом. Брюхо разговоров не любит. Поэтому внимание гостей естественным образом переключилось на новый важный объект.
Голда разлила варево по чашкам. Ломти халы были заготовлены заранее. Водку из штофа поделили поровну, произнесли благословение и принялись работать ложками и челюстями. У хасидов замечательный аппетит, и всего лишь через минуту-другую громкого чавканья они покончили с супом, вытерли миски последним куском халы и вновь уставились на раби Меира-Ицхака.
2
– В Доброве живет некий состоятельный иудей, – начал рассказ раби Меир-Ицхак, – имя которого удивительным образом совпадает с именем великого царя, о котором говорил ваш цадик раби Яков. Итак, зовут этого мужа Давид. Он хоть и не хасид, но производит впечатление добропорядочности. Впрочем, дорогие мои, всякий истинно страдающий вызывает у людей сочувствие, и уж только поэтому люди склонны видеть достоинства его и забывать о свершенных им грехах. Надо вам сказать, братцы, что Давид и вправду глубоко несчастен, и душа его истерзана, и не видит он для себя спасения.
– Состоятельный и при сём несчастный? – задал вопрос некий не наделенный воображением хасид.
– Да, любезный, бывает и такое, – ответил рассказчик, – вот послушайте его историю и всё поймете. Четверть века назад юный Давид владел весьма крупным богатством, не то что нынче. Хоть и молод был, а правил делами умело, словно многоопытный воротила. Держал наемников, платил им справно, а взамен получал работу отличную.
– Жениться Давид не спешил, – продолжил раби Меир-Ицхак, – хоть и предосудительно это. Думал, мол, еще год, да еще год: чем тяжелее казна, тем скорее богатую невесту сыщу, соединим капиталы, и тогда держись, Добров – уедем за океан и станем там миллионщиками! Иными словами, жил Давид холостяком. Однако, дорогие хасиды, некоторые из вас изведывают, а другие помнят, что кипит молодая кровь, и жаждет человек ласки.
При этих словах раби Яков оглядел свою паству красноречивым взглядом, многозначительно поднял вверх указательный палец правой руки, а потом с благодарностью обнял за плечи рассказчика.
– Слушайте дальше, – произнес ободренный раби Меир-Ицхак, – трудился у Давида отличный парень, на все руки мастер и красавец в придачу. И невесту он себе нашел замечательную – девушка трудолюбивая и милая видом. Они справили свадьбу, и Давид радовался за своего трудягу и его избранницу и пожаловал молодым отменные подарки. И вот, не про нас с вами будь сказано, благодарные мои слушатели, приглянулась Давиду жена наймита. Вы уж, конечно, догадались, что работника завали Урия, а новоиспеченную супругу – Батшева. Совпадения только кажутся нам случайными, а на самом-то деле, в мире царит закономерность.
– Это спорный вопрос, почтенный Меир-Ицхак, – заметил молчавший до сих пор Шломо.
– Не уводи в сторону, Шломо, – сказал раби Яков, – пожалуйста, продолжай, Меир-Ицхак.
– Давид очаровался Батшевой, – сообщил рассказчик, – а что она сама думала о нем, нам не ведомо. Как бы там ни было, но Давид возжелал мужнюю жену. Поначалу он жестоко загнал в самую глубину сердца нечестивые мысли и ничего не предпринимал. Но вот, как на грех, случилась срочная надобность уладить важные дела в далекой столице. Для свершения миссии Давид не мог найти лучшего исполнителя, чем Урия. И он отправил молодожена в трудный путь.
– Выбор пал на Урию случайным образом? – поинтересовался Шмулик.
– Спроси, лучше у Шломо, что он думает об этом, – ответил Меир-Ицхак, – я же уведомляю вас, хасиды, что случилась мерзость между Давидом и Батшевой, опять же не про нас с вами будь сказано.
– Не удивлюсь, если далее мы услышим, что в пути случилась беда с Урией, и он погиб и не вернулся в Добров, – с улыбкой заметил Шломо.
– Мне нечем тебя удивить, Шломо, – сказал Меир-Ицхак, – именно так и случилось, как ты предположил – умер и не вернулся Урия. Да только дело-то не так просто. Надо заметить, что не было у Урии братьев, и никто не мог продолжить род его, женившись на Батшеве.
