– Каркеръ, вамъ должно быть извѣсгно, что я не привыкъ никому отдавать подробныхъ отчетовъ въ своемъ поведеніи. Я вамъ не возражаю и не хочу возражать. Но если вы сами имѣете что-нибудь сказать противъ изложенныхъ пунктовъ, – говорите; это другой вопросъ. Признаюсь, однако, я никакъ не предполагалъ, чтобы довѣріе мое, въ какомъ бы то ни было случаѣ, могло васъ унизить…
– М_е_н_я унизить! О, Боже мой! – воскликнулъ Каркеръ, всплеснувъ руками.
– Или поставить васъ въ ложное положеніе!
– М_е_н_я въ ложное положеніе! – возразилъ Каркеръ, исполненный горестными чувствованіями, – я горжусь… я съ величайшимъ восторгомъ готовъ взяться за исполненіе вашего порученія, и будьте убѣждены, я сумѣю оправдать довѣріе, котораго меня удастаиваютъ. Признаюсь, мнѣ никакъ бы не хотѣлось быть предметомъ постояннаго негодованія леди, къ ногамъ которой собираюсь повергнуть свое ревностное усердіе; она ваша супруга, и этого довольно, чтобы я питалъ къ ней глубокое уваженіе, но при всемъ томъ ваше желаніе было и будетъ для меня священнымъ закономъ, предъ которымъ уничтожаются всякія другія отношенія. Къ тому же, какъ скоро м-съ Домби обратится на истинный путь, отказавшись отъ мелкихъ заблужденій, легко объясняемыхъ новостью ея положенія, то я смѣю надѣяться, она увидитъ тогда въ моемъ слабомъ участіи зародышъ глубочайшаго къ вамъ уваженія и пойметъ, что я готовъ пожертвовать для васъ всѣми благами на свѣтѣ. Вотъ это только и утѣшаетъ меня въ настоящемъ положеніи, которое, согласитесь, слишкомъ затруднительно для всякаго, кто проникнутъ сознаніемъ чести и долга. Заранѣе радуюсь успѣху возложеннаго на меня порученія и не сомнѣваюсь, что благоразумное объясненіе еще болѣе укрѣпитъ нѣжнѣйшія узы любви и уваженія, которыми соединена съ вами прелестнѣйшая, прекраснѣйшая, очаровательнѣйшая изъ всѣхъ женщинъ.
Въ эту минуту м-ръ Домби, казалось, опять увидѣлъ руку очаровательнѣйшей женщины, протянутую къ дверямъ, и въ сладкомъ языкѣ повѣреннаго агента опять услышалъ повтореніе словъ: "Мы чужіе съ этого времени, и ничто не можетъ насъ болѣе удалить другъ отъ друга!" Но онъ скоро прогналъ этотъ фантастическій образъ и, не измѣняя своего рѣшенія, сказалъ:
– Конечно, Каркеръ, конечно. Я не сомнѣваюсь.
– Больше ничего? – промолвилъ Каркеръ, поставивъ стулъ на прежнее мѣсто – они еще не кончили завтрака – и съ подобострастнымъ вниманіемъ дожидаясь отвѣта.
– Ничего больше, – сказалъ м-ръ Домби. – Замѣтьте хорошенько, Каркеръ, что во всѣхъ этихъ переговорахъ, производимыхъ черезъ васъ, я ни п_о к_а_к_о_м_у п_о_в_о_д_у не допускаю никакихъ возраженій или отговорокъ со стороны м-съ Домби. Вы примите мѣры не показываться мнѣ на глаза съ этими возраженіями или отговорками. М-съ Домби извѣщена, что я не намѣренъ входить въ длинныя разсужденія о какомъ бы то ни было предметѣ, который происходитъ между нами. Что я сказалъ – сказалъ, и мое слово – неизмѣнный законъ.
М-ръ Каркеръ согласился на все съ безмолвнымъ благоговѣніемъ, и потомъ они оба, каждый съ удовлетворительнымъ апетитомъ, принялись оканчивать завтракъ. Явился и Точильщикъ по первому мановенію своего всемогущаго чародѣя, готовый для его удовольствія во всякую минуту сломить себѣ шею. Немедленно послѣ завтрака подвели коня м-ру Домби, и когда вслѣдъ за тѣмъ Каркеръ сѣлъ на свою лошадь, они оба отправились въ Сити.
М-ръ Каркеръ былъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа и повелъ оживленную рѣчь съ увлекательнымъ краснорѣчіемъ. М-ръ Домби изволилъ слушать съ высочайшей охотой и по-временамъ благосклонно дѣлалъ краткія замѣчанія, долженствовавшія поддержать разговоръ. Такъ они ѣхали оба спокойно и чинно, вполнѣ довольные другъ другомъ. Домби, какъ и слѣдуетъ, величаво держалъ шею на своемъ туго накрахмаленномъ галстукѣ и еще величественнѣе вытягивалъ ноги на своихъ очень длинныхъ стременахъ. Опустивъ поводья и поднявъ хлыстикъ, онъ даже не смотрѣлъ, куда несетъ его благородный конь. На этомъ законномъ основаніи благородный конь имѣлъ полное право споткнуться среди дороги на огромный камень, сбросить черезъ гриву своего всадника, лягнуть его своимъ звонкимъ металлическимъ копытомъ и въ заключеніе обнаружить твердое намѣреніе повалиться на него всею тяжестью своего тучнаго тѣла.
Каркеръ, отличный наѣздникъ и проворный слуга, въ одно мгновенье соскочилъ съ сѣдла и помотъ барахтающемуся коню встать на всѣ четыре ноги въ почтительномъ отдаленіи отъ всадника, лежавшаго среди дороги. Одной минутой позже, и довѣріе нынѣшняго утра была бы послѣднимъ въ жизни Домби. Несмотря на торопливость и крайнюю запутанность движеній, Каркеръ, нагибаясь надъ своимъ низверженнымъ начальникомъ, не замедлилъ выставить всѣ свои бѣлоснѣжные зубы и съ мефистофелевской улыбкой прошепталъ: "Вотъ теперь-то м-съ Домби имѣетъ основательную причину гнѣваться на правую руку своего супруга".
Между тѣмъ, м-ръ Домби, безчувственный и облитый кровью, струившейся по головѣ и по лицу, немедленно, подъ надзоромъ Каркера, былъ отнесенъ рабочими, занятыми починкой дороги, въ ближайшій трактиръ, куда черезъ нѣсколько минутъ со всѣхъ сторонъ нахлынули почтенные хирурги, привлеченные на мѣсто приключенія таинственнымъ инстинктомъ, подобно коршунамъ, которыхъ тотъ же инстинктъ и съ такою же поспѣшностью наводитъ на трупъ верблюда, издохшаго среди пустыни. Когда паціентъ, послѣ нѣкоторыхъ трудовъ, приведенъ былъ въ чувство, джентльмены принялись разсуждать о свойствѣ его ранъ. Первый хирургъ, жившій подлѣ трактира, доказывалъ весьма убѣдительно, что м-ръ Домби во многихъ мѣстахъ переломилъ ногу. Такого же мнѣнія былъ и трактирщикъ. Другіе два хирурга, имѣвшіе жительство далеко отъ мѣста приключенія, и которыхъ привелъ сюда случай, опровергали это мнѣніе съ рѣдкимъ безкорыстіемъ и такъ побѣдоносно, что подъ конецъ консультаціи состоялось рѣшеніе такого рода: "Такъ какъ больной, собственно говоря, не переломилъ ни одной кости, a получилъ только контузію, хотя довольно сильную, и повредилъ одно ребро, то отсюда и слѣдуетъ, что его сегодня же къ вечеру надлежитъ перевезти изъ трактира въ его собственный домъ, наблюдая при этомъ дѣйствіи всевозможныя предосторожности". Когда раны были перевязаны и омыты, что, натурально, заняло довольно времени, и паціентъ уложенъ въ постель, м-ръ Каркеръ опять вскочилъ на своего кокя и поскакалъ съ горестною вѣстью.
Въ эту минуту, болѣе чѣмъ когда-либо, вся его физіономія выражала жестокость и лукавство, хотя вообще черты его лица были довольно правильны и даже прекрасны. Взволнованный сильными ощущеніями, онъ летѣлъ во весь опоръ какъ охотникъ, преслѣдовавшій, вмѣсто дикаго звѣря, женщинъ и мужчинъ. Наконецъ, въѣхавъ въ тѣсныя и многолюдныя улицы, Каркеръ сдержалъ поводья, и, предоставивъ бѣлоногому коню самому выбирать дорогу, онъ съ обыкновеннымъ комфортомъ развалился на сѣдлѣ и выставилъ передъ почтенной публикой свои перловые зубы.
Подъѣхавъ къ дому м-ра Домби, онъ приказалъ доложить, что проситъ позволенія видѣть м-съ Домби по весьма нужному дѣлу. Слуга, оставившій его въ залѣ, скоро воротился съ отвѣтомъ, что м-съ Домби проситъ извинить, такъ какъ въ этотъ часъ y нея не бываетъ гостей, о чемъ онъ, слуга, забылъ сказать напередъ.
М-ръ Каркеръ, совершенно приготовленный къ холодному пріему, поспѣшилъ написать на карточкѣ, что ему непремѣнно и безъ малѣйшаго отлагательства должно имѣть удовольствіе видѣть м-съ Домби. "Я бы не осмѣлился, – писалъ онъ, – быть столь докучливымъ во второй разъ (это было подчеркнуто), если бы теперь, такъ же какъ и тогда, не былъ увѣренъ, что настоящій случай оправдаетъ мою дерзость". Черезъ нѣсколько минутъ вышла горничная и повела м-ра Каркеръ въ гостиную наверхъ, гдѣ сидѣли Эдиѳь и Флоренса.
Никогда не думалъ Каркеръ, чтобы Эдиѳь была такъ прекрасна. Часто и долго его сладострастное воображеніе останавливалось на ея изящныхъ формахъ, но никогда въ самыхъ смѣлыхъ мечтахъ она не являлась ему и вполовину такой обворожительной красавицей.
Гордо встрѣченный ея взглядомъ на порогѣ, онъ поклонился очень вѣжливо и въ то же мгновеніе посмотрѣлъ на Флоренсу съ неизъяснимымъ выраженіемъ новой власти, какую имѣлъ надъ нею. Дѣвушка невольно потупила глаза къ величайшему удовольствію м-ра Каркера, торжествовавшаго теперь и надъ ней, и надъ Эдиѳью, которая привстала, чтобы его принять.
Онъ былъ въ отчаяніи… глубоко огорченъ… даже не могъ выразить, съ какой неохотой онъ пришелъ приготовить м-съ Домби къ извѣстію о приключеніи… впрочемъ, о весьма маловажномъ приключеніи. Онъ умолялъ м-съ Домби успокоиться… вооружиться твердостью духа. Честное и благородное слово, что бѣды большой нѣтъ. Но м-ръ Домби…
Флоренса испустила пронзительный крикъ. Но м-ръ Каркеръ смотрѣлъ не на нее, a на м-съ Домби. Эдиѳь успокоила дѣвушку. Она не испустила пронзительнаго крика. Нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ.
Съ м-ромъ Домби случилось на дорогѣ приключеніе. Его лошадь споткнуласъ, и онъ упалъ.
– О Боже мой! – воскликнула Флоренса въ порывѣ отчаянія – онъ расшибся… израненъ… убитъ!
О нѣтъ. Честное и благородное слово, м-ръ Домби, сначала, правда, довольно оконтуженный, скоро, однако, пришелъ въ чувство, и хотя, конечно, онъ расшибся, но опасности нѣтъ никакой. Если-бъ было иначе, онъ, Каркеръ, несчастный вѣстникъ, никакъ бы не осмѣлился лично явиться передъ м-съ Домби. Онъ излагаетъ теперь дѣло такъ, какъ оно есть, и въ этомъ имѣетъ честь торжественно увѣрить м-съ Домби.
Все это было сказано какъ-будто въ отвѣтъ не Флоренсѣ, a Эдиѳи, и его глаза были постоянно обращены на Эдиѳь.
Потомъ Каркеръ увѣдомилъ, гдѣ положили м-ра Домби и просилъ, чтобы немедленно приказали заложить карету для возвращенія его домой
– Маменька! – лепетала Флоренса, заливаясь слезами, – нельзя ли мнѣ ѣхать туда?
При этихъ словахъ, м-ръ Каркеръ бросилъ тайный взглядъ на Эдиѳь и отрицательно кивнулъ головою. Потомъ онъ съ удовольствіемъ замѣтилъ внутреннюю борьбу м-съ Домби, прежде чѣмъ она рѣшилась отвѣчать ему своими прекрасными глазами, но все-таки отвѣтъ былъ вырванъ, потому что, въ противномъ случаѣ, Каркеръ обнаружилъ рѣшительное намѣреніе вступить въ убійственное объясненіе съ самой Флоренсой.
– Мнѣ поручено просить, – сказалъ м-ръ Каркер, – чтобы новая ключница… м-съ Пипчинъ, кажется, ея имя…
Ничго не ускользало отъ его вниманія. Сейчасъ онъ увидѣлъ, что въ подобномъ распоряженіи заключалась новая обида м-ра Домби его женѣ.
– … чтобы м-съ Пипчинъ распорядилась приготовить постель въ нижнемъ этажѣ, такъ какъ м-ръ Домби желаетъ во время болѣзни оставаться въ своихъ комнатахъ. Сію минуту я опять ѣду къ м-ру Домби Мнѣ, конечно, нѣтъ надобности увѣрять васъ, м-съ, что вашему супругу оказываютъ всевозможное вниманіе и приняты самыя рѣшительныя мѣры для его спокойствія. Позвольте повторить еще, что опасности нѣтъ никакой. Даже вы, м-съ, можете быть совершенно спокойны: повѣрьте мнѣ въ этомъ.
Оыъ раскланялся очень любезно и съ видомъ совершеннѣйшей искренности. Воротившись еще разъ въ комнаты м-ра Домби, онъ сдѣлалъ необходимыя распоряженія относительно кареты и постели, и потомъ, вскочивъ на своего коня, поѣхалъ тихимъ и ровнымъ шагомъ въ Сити, куда должны были отправить карету. Во всю дорогу онъ былъ очень задумчивъ, еще задумчивѣе казался въ Сити, и эта задумчивость возросла до высшей степени, когда онъ поѣхалъ въ каретѣ къ трактиру, гдѣ былъ оставленъ м-ръ Домби. Но какъ скоро м-ръ Каркеръ очутился опять при постели больного, присутствіе духа воротилось къ нему въ полномъ объемѣ, и онъ вновь получилъ совершеннѣйшее сознаніе о своихъ перловыхъ зубахъ.
Были сумерки, когда м-ръ Домби, окутанный шинелями и обложенный подушками, помѣстился не безъ нѣкотораго труда въ своей каретѣ, куда на противоположную сторону сѣлъ и м-ръ Каркеръ, для котораго сдѣлалось теперь священнымъ долгомъ развлекать и успокаивать больного, отягченнаго страшными недугами. Они ѣхали тихо, почти шагомъ, избѣгая тряски, и поэтому была уже ночь, когда карета остановилась y подъѣзда, гдѣ ихъ встрѣтила м-съ Пипчинъ, угрюмая и кислая, твердо помнившая перувіанскіе рудники, о которыхъ вся прислуга, женская и мужская, съ каждымъ днемъ получала все болѣе точныя свѣдѣнія. Въ эту минуту м-съ Пипчинъ поливала уксуснымъ краснорѣчіемъ дюжихъ лакеевъ, которые выносили изъ кареты м-ра Домби. Каркеръ оставался въ спальнѣ до тѣхъ поръ, пока больного не уложили въ постель; потомъ, такъ какъ м-ръ Домби изъявилъ желаніе остаться наединѣ съ м-съ Пипчинъ, Каркеръ еще разъ отправился въ аппартаменты м-съ Домби съ подробнымъ докладомъ о состояніи драгоцѣннѣйшаго здоровья ея высокаго супруга.
Эдиѳь была опять вмѣстѣ съ Флоренсой, и опять м-ръ Каркеръ къ одной Эдиѳи обратилъ свои сладкоглаголивыя уста, какъ будто она была жертвой ужаснѣйшаго безпокойства. М-ръ Каркеръ съ удивительнымъ самоотверженіемъ раздѣлялъ это безпокойство, и, проникнутый трогательнымъ участіемъ, отважился на прощаньи взять руку м-съ Домби и почтительно поднести ее къ своимъ устамъ. Въ ту минуту онъ украдкой бросилъ взглядъ на. Флоренсу и поспѣшно вышелъ изъ комнаты.
Эдиѳь не отняла руки и не сдѣлала громкаго апплодисмента по прекрасному лицу вѣжливаго кавалера, несмотря на яркій румянецъ, покрывшій ея щеки, несмотря на яркое зарево въ ея глазахъ и судорожное біеніе ея сердца. Но, оставшись одна въ своей комнатѣ, она со всего размаху дала пощечину мраморному камину, такъ что при этомъ ударѣ выступила кровь на ея оконтуженной рукѣ. И долго она держала передъ открытымъ каминомъ свою руку, какъ будто хотѣла ее оторвать и положить вмѣсто полѣна на пылающіе угли. И долго сидѣла она одна подлѣ мерцающаго иламени, въ мрачной и грозной красотѣ наблюдая темныя тѣни на стѣнѣ, какъ будто въ нихъ обрисовывались ея собственныя мысли. И быстро тоскливое предчувствіе вызывало передъ ея взволнованнымъ воображеньемъ разнообразныя фигуры одна другой мрачнѣе, одна другой отвратительнѣе. Но надъ всѣми фигурами рѣзко и гордо выставлялся одинъ гигантскій образъ, отвратительный до омерзѣнія.
То былъ образъ м-ра Домби.
Часть третья
Глава XLIII
Ночныя бдѣнія
Флоренса, уже давно пробужденная отъ сна, исполненнаго прекрасными видѣніями, замѣчала теперь съ отчаяніемъ въ душѣ, что ея отецъ и Эдиѳь – чужіе другъ для друга. Она видѣла, что это отчужденіе возрастаеть постепенно, и знала, что взаимная вражда укореняется съ каждымъ днемъ. Ея любовь и надежды съ каждымъ днемъ затмевались новою тѣнью, старая печаль, усыпленная на время, пробудилась съ новою силой, и тяжело становилось ея сердцу, гораздо тяжелѣе, чѣмъ въ былыя времена.
Пусть никто и никогда не знаетъ, кромѣ Флоренсы, на какую пытку осуждено сердце, лишенное естественной любви и встрѣчающее суровый отпоръ или обидное пренебреженіе тамъ, гдѣ должно находить нѣжнѣйшее покровительство и внимательныя заботы. Но были для Флоренсы и другія не менѣе мучительныя пытки. Сомнѣваясь въ своемъ отцѣ, она въ то же время сомнѣвалась и въ Эдиѳи, столь ей преданной, и думала о своей къ нимъ любви со страхомъ, недовѣрчивостью, изумленіемъ.
Видѣнія, дикія и странныя, которыя, однако, были слѣдствіемъ невинности сердца, возникали въ ея душѣ и быстро смѣнялись одно другимъ. Она видѣла, что ея отецъ суровъ и холодень къ Эдиѳи точно такъ же, какъ и къ ней, что онъ жестокъ, непреклоненъ, неуступчивъ. Неужели, – думала она, заливаясь горькими слезами, – неужели ея собственная родная мать, несчастная отъ такого обхожденія, зачахла и увяла вслѣдствіе безсильной борьбы съ нравственною пыткой? Потомъ она живо представляла, какъ Эдиѳь была горда и высокомѣрна со всѣми, кромѣ нея, и съ какимъ презрѣніемъ она сама обращалась съ ея отцомъ, не удостаивая его ни малѣйшей лаской, ни однимъ благосклоннымъ взглядомъ. Вслѣдъ за тѣмъ Флоренса сь ужасомъ, считая это преступленіемъ, думала, что она любитъ особу, враждебную ея отцу, и что отецъ, узнавъ объ этомъ въ своемъ уединенномъ кабинетѣ, естественно, считаетъ ее чудовищною дочерью. Прежде она была виновата лишь въ томъ, что отъ самаго рожденія не умѣла найти дороги къ отеческому сердцу, a вотъ теперь къ этой винѣ прибавилось новое и, конечно, непростительное преступленіе. Но одно ласковое слово, одинъ ласковый взглядъ Эдиѳи, и всѣ эти мысли опрокидывались вверхъ дномъ, и бѣдная дѣвушка начинала упрекать себя въ черной неблагодарности, потому что развѣ не Эдиѳь оказывала сочувствіе страждущему сердцу Флоренсы? Развѣ не она была ея лучшимъ другомъ, утѣшителемъ?
Такимъ образомъ, пылая любовью къ обоимъ, чувствуя и раздѣляя несчастіе обоихъ, и безпрестанно сомнѣваясь въ своихъ собственныхъ обязанностяхъ въ отношеніи къ обоимъ, Флоренса и подлѣ Эдиѳи терпѣла невыносимую пытку, гораздо мучительнѣе той, какая въ былыя времена раздирала ея сердце, когда она одиноко страдала въ заколдованномъ домѣ, еще не озаренномъ торжественнымъ вступленіемъ ея новой прекрасной матери.
Было, однако же, одно несчастье утонченнаго рода, отъ котораго судьба еще спасала бѣдную дѣвушку. Она не имѣла ни малѣйшаго подозрѣнія о томъ, что Эдиѳь своею нѣжностью къ ней еще болѣе отдалялась отъ ея отца и доставляла ему новые поводы къ негодованію. Богу извѣстно, на какія новыя страданія было бы обречено ея истерзанное сердце, если бы она могла представить, что отъ такой причины можетъ произойти такое страшное дѣйствіе. Но она не знала ничего на этотъ счетъ; хорошо, что не знала!
Обо всѣхъ этихъ предметахъ между Флоренсой и Эдиѳью не было произнесено ни одного слова. Разъ навсегда Эдиѳь сказала, что въ этомъ отношеніи между ними должно существовать всегдашнее молчаніе, подобное могилѣ. Флоренса чувствовала, что Эдиѳь была права.
Таково было положеніе дѣлъ, когда м-ръ Домби, изувѣченный и страждущій, былъ привезенъ домой и отнесенъ въ свои собственные аппартаменты подъ непосредственнымъ надзоромъ почтенной ключницы, прославившейся по всему хозяйству перувіанскими рудниками. Эдиѳь и Флоренса получили предписаніе уволить себя отъ горестной обязанности навѣщать больного. Кромѣ м-съ Пипчинъ, къ нему имѣлъ свободный доступъ только м-ръ Каркеръ, единственный его другъ и собесѣдникъ, который обыкновенно просиживалъ до полночи.
– Ну да, миссъ Флой, нечего и говорить, славный онъ собесѣдникъ, славный, славввный, чортъ бы его взялъ! Такого не найти и со свѣчой среди бѣлаго дня. A ужъ если понадобится отмѣтка, миссъ Флой, аттестатъ за вѣрную службу, миссъ Флой, – пусть онъ не показывается мнѣ на глаза. Вотъ все, что я скажу!
Такъ повела рѣчь Сусанна Нипперъ Выжига, уже часа два сидѣвшая въ комнатѣ Флоренсы съ головою, опущенною внизъ, и руками, сложенными на груди.
– Перестаньте, Сусанна! – съ кротостью отвѣчала Флоренса.
– Вамъ хорошо говорить «перестаньте», миссъ Флой, – возразила Сусанна Нипперъ съ необыкновенной запальчивостью, – a вѣдь ужъ мы, съ вашего позволенія, доходимъ до такихъ пассажей, что y честной христіанки вся кровь уйдетъ подъ пятки, если колоть ихъ иголкой или булавкой. Мое дѣло сторона, миссъ Флой, a все-таки мнѣ нечего сказать противъ вашей мачехи: она обходится со мной, какъ слѣдуетъ. Горда она, правда, очень горда, да мнѣ до этого нѣтъ никакого дѣла. A вотъ, когда командуютъ надъ нами какія-нибудь мистриссы Пинчинсисы и стоятъ въ дверяхъ вашего папа, какъ крокодилы (хорошо еще, что не кладутъ онѣ яицъ), то ужъ извините, миссъ Флой, вѣдь я не каменная!
– Папа хорошаго мнѣнія о м-съ Пипчинъ, – возразила Флоренса, – и онъ вправѣ назначать ключницъ. Пожалуйста перестаньте, Сусанна!
– Извольте, миссъ Флой, я замолчу, если вамъ угодно. Только, что прикажете дѣлать? М-съ Пипчинъ, на мой вкусъ, кислѣе всякаго неспѣлаго крыжовника. Было бы вамъ это извѣстно.
Этотъ замѣчательный разговоръ происходилъ въ тотъ самый вечеръ, когда м-ръ Домби, послѣ бѣдственнаго приключенія, только что привезенъ былъ домой. Сусанна была особенно не въ духѣ, и не безъ причины: ее послали внизь навѣдаться насчетъ драгоцѣннаго здоровья м-ра Домби, и она принуждена была адресоваться съ этимъ порученіемъ къ своему смертельному врагу, м-съ Пипчинъ, которая, не передавъ ея словъ м-ру Домби, приняла на свою отвѣтственность дать нахальный отвѣтъ, какъ выразилась Сусанна въ донесеніи Флоренсѣ. Такое нахальство миссъ Нипперъ объяснила обиднымъ и дерзкимъ невниманіемъ къ Флоренсѣ, a этого, само собою разумѣется, простить было невозможно. Вотъ почему она была не въ духѣ въ этотъ вечеръ. Впрочемъ, еще со времени свадьбы въ этой дѣвицѣ началъ развиваться безпокойный духъ подозрительности: какъ и всѣ особы съ ея характеромъ, получающія искреннюю и сильную привязанность къ лицамъ, высшимъ по своему общественному положенію, Сусанна была очень ревнива, и ея ревность теперь естественно обратилась на Эдиѳь, которая раздѣлила ея прежнюю власть и вліяніе на миссъ Домби. Обрадованная отъ всей души и справедливо гордая тѣмъ, что Флоренса заняла, наконецъ, приличное мѣсто на сценѣ своего прежняго униженія и нашла себѣ естественную покровительницу въ прекрасной женѣ м-ра Домби, Сусанна Нипперъ не хотѣла однакожъ уступить Эдиѳи ни шагу изъ своихъ прежнихъ владѣній безъ внутренней борьбы и скрытой досады, которая, безсознательно для нея самой и съ видимымъ безкорыстіемъ, высказывалась въ ея довольно рѣзкихъ указаніяхъ на гордый и запальчивый характеръ молодой леди. Такимъ образомъ, съ послѣдняго плана въ фамильной картинѣ, на который она по необходимости снизошла послѣ свадьбы, миссъ Нипперъ вообще смотрѣла на семейныя дѣла съ рѣшительнымъ убѣжденіемъ, что нечего ждать добра отъ м-съ Домби. Ho высказавъ эту сентенцію, она при каждомъ возможномъ случаѣ спѣшила объяснить и доказать, что лично отъ себя она ничего не имѣетъ сказать противъ прекрасной леди.
– Ужъ поздно, Сусанна. Мнѣ ничего не нужно, – сказала Флоренса, сидѣвшая задумчиво за своимъ столомъ.
– Вотъ какъ, миссъ Флой! A помните, мы бывало просиживали съ вами напролетъ ночи, вы за работой, я за дремотой. Тогда Сусаннѣ никогда не было поздно. Ну, да что было, то прошло. Теперь при васъ есть маменька, которая сидитъ вмѣсто меня. Оно и лучше. Я рада. Мнѣ нечего сказать противъ нея.
– Повѣрьте, Сусанна, я никогда не забуду, кто дѣлилъ со мною мое прежнее сиротство, никогда, моя милая, никогда!
И говоря это, Флоренса обвила рукою шею своей скромной подруги и, поцѣловавъ ее въ щеку, пожелала ей доброй ночи. Это до такой степени разнѣжило миссъ Нипперъ, что она зарыдала.
– Милая, ненаглядная моя, миссъ Флой, – сказала Сусанна, – позвольте мнѣ опять навѣдаться къ вашему папа. Я знаю, моя душечка, вы очень безпокоитесь; я сама войду въ его спальню и разспрошу отъ вашего имени, гдѣ, что и какъ. Позвольте, миссъ Флой!
– Нѣтъ, Сусанна, ступайте спать. Завтра мы все узнаемъ. Утромъ я сама пойду. Маменька, я думаю, ходила туда, a можетъ, она и теперь тамъ. Прощайте, мой другъ. Спокойной ночи.
Сусанна удалилась, не говоря ни слова. Взволнованная слишкомъ нѣжными воспоминаніями, она удержалась отъ изложенія собственнаго мнѣнія насчетъ присутствія м-съ Домби при особѣ ея супруіа, да и не было нужды: Флоренса не вѣрила сама своему предположенію, и Сусанна замѣтила это по яркой краскѣ, выступившей на ея лицѣ, когда она произносила послѣднія слова. Оставшись одна, Флоренса скоро опустила голову на свои руки, какъ это она дѣлывала въ былыя времена, и не удерживала слезъ, полившихся обильнымъ потокомъ изъ ея глазъ. Домашнія бѣдствія и раздоры, погасавшая надежда отыскать когда-либо дорогу къ отцовскому сердцу, сомнѣніе и страхъ за участь матери и отца, пламенная любовь къ нимъ обоимъ, тяжкое разочарованіе въ настоящемъ и предчувствіе большихъ несчастій въ будущемъ, – все это одно за другимъ тѣснилось въ ея душѣ и падало убійственнымъ бременемъ на ея измученное сердце. Ея мать и братъ, сокрытые ранней могилой, непреклонный отецъ, Эдиѳь, презирающая его гордость и высокомѣріе, но любящая ее и любимая ею, – казалось, куда бы и на что бы ни обратилась ея привязанность, нигдѣ не могла она пустить глубокихъ корней и возрасти до полнаго расцвѣта.
И среди этихъ размышленій, отравившихъ спокойствіе ночи, вдругъ со всею живостью предсталъ передъ нею образъ отца, изувѣченнаго и страждущаго, который лежалъ въ комнатѣ одинъ, безь родныхъ и друзей, близкихъ его сердцу. Страшная мысль, что онъ можетъ и умереть въ этомъ положеніи, не увидѣвъ своей дочери, не сказавъ ей предсмертнаго прости, острымъ кинжаломъ впилась въ чя грудь и заставила ее, всплеснувъ руками, судорожно отпрянуть отъ своего мѣста. Взволнованная и трепещущая, она задумала – и эта дума скоро перешла въ твердое рѣшеніе – попытаться еще спуститься по темной лѣстницѣ въ нижній этажъ и войти въ комнату м-ра Домби.
Она подошла къ дверямъ своей комнаты и начала внимательно прислушиваться. Во всемъ домѣ ни малѣйшаго шороха, и свѣчи были давно потушены. Какъ много, много, – думала она, – прошло времени съ той поры, какъ первый разъ она предприняла свое ночное путешествіе къ дверямъ отцовскаго кабинета! И тогда, какъ теперь, она въ глубокую полночь подкрадывалась къ его комнатѣ, откуда онъ тотчасъ же вывелъ ее назадъ… но это было давно, давно… a теперь?… но вотъ увидимъ.
Съ тѣмъ же дѣтскимъ сердцемъ, какъ и прежде, съ тѣми же робкими глазами и распущенными волосами, Флоренса теперь, какъ и тогда, робко спустилась съ лѣстницы, прислушиваясь къ шуму собственныхъ шаговъ, и подошла къ его комнатѣ. Въ домѣ никто не шевелился. Дверь была пріотворена, и все вокругъ такъ было тихо, что она могла слышать трескъ каминнаго огня и считать бой часовъ, стоявшихъ на каминѣ.
Она отважилась заглянуть въ комнату. Ключница, закутанная въ одѣяло, дремала съ закрытыми глазами въ вольтеровскомъ креслѣ передъ каминомъ. Дверь въ другую комнату была пріотворена и заставлена ширмами; но оттуда свѣтился огонекъ, и свѣча, казалось, стояла передъ постелью отца. Все тихо, все спокойно, и по дыханію больного можно было судить, что онъ спитъ. Это придало ей духу пробраться за ширмы и заглянуть въ его комнату.
Она на цыпочкахъ прокралась къ его постели, взглянула на спящее лицо и… задрожала всѣмъ тѣломъ, какъ будто вовсе не ожидала его увидѣть. Проснись онъ въ эту минуту или сдѣлай инстинктивное движеніе, Флоренса осталась бы прикованною къ мѣсту.
На его лицѣ былъ глубокій шрамъ. Вспрыснутые цолосы неправильными прядями разбросались по подушкѣ. Одна рука, свѣсившаяся съ постели, была перевязана. М-ръ Домби былъ очень блѣденъ. Но не это приковало къ мѣсту робкую дѣвушку, послѣ того какъ она бросила быстрый взглядъ на отца и увѣрилась, что онъ спигь. Была въ его глазахъ и во всей фигурѣ какая-то рѣзкая особенность, вовсе незнакомая Флоренсѣ.
Во всю жизнь ни разу не видала она его лица свободнымъ отъ какойто дикой угрюмости, близкой къ негодованію. Вездѣ и всегда отражался на немъ этотъ дикій отпечатокъ, и при взглядѣ на него, Флоренса невольно потупляла глаза, и всякая надежда замирала въ ея сердцѣ передъ этимъ суровымъ, отталкивающимъ, нелюдимымъ взоромъ. Но теперь… первый разъ теперь это лицо было свободно отъ облака, омрачившаго всю жизнь отверженнаго дѣтища. Тихая, спокойная ночь отражалась на немъ, и, казалось, онъ заснулъ, благословивъ наиередъ свою дочь.
Пробудись, чудовищный отецъ! Пробудись теперь, чопорный варваръ! Время летитъ быстро, и часъ идетъ сердитою стопою. Пробудись!
Никакой перемѣны на лицѣ. Его неподвижное спокойствіе напомнило наблюдавшей дѣвушкѣ милыя лица, которыхъ уже нѣтъ. Вотъ какъ бывало смотрѣли они, такъ и онъ бы могъ смотрѣть! A почемъ знать? можетъ, и придетъ пора, когда она, бѣдная сиротка, встрѣтитъ ласковый взоръ отца, и когда вмѣстѣ съ тѣмъ прояснѣютъ пасмурныя лица всѣхъ, окружающихъ м-ра Домби. Какъ скоро наступитъ это блаженное время, ему, конечно, не будетъ тяжелѣе оттого, что теперь хотѣлось бы ей сдѣлать, a она – Боже мой – какъ она была бы счастлива!
Она ближе подкралась къ его постели и, притаивъ дыханіе, тихонько поцѣловала его въ щеку. Потомъ она осмѣлилась даже на короткое время положить свое лицо подлѣ его головы и обвить рукою подушку, на которой онъ лежалъ.
Пробудись, обреченная жертва, пока дочь твоя близко! Время летитъ быстро, и часъ идетъ сердитою стопою. Вотъ уже онъ шагаетъ въ твоемъ домѣ. Пробудись!
Она мысленно молилась Богу, чтобы онъ благословилъ ея отца и смягчилъ его сердце, если можно; a если нельзя, то чтобы онъ простилъ ему его вину и простилъ ей самой ея молитву, быть можетъ, безразсудную. Потомъ, взглянувъ еще разъ на спящее лицо, она робко прокралась изъ комнаты и незамѣтно прошла назадъ мимо дремавшей ключницы.
Спи теперь, м-ръ Домби, спи спокойно, сколько хочешь и можешь! Но ты проснешься, чудовищный отецъ, и благо тебѣ, если тотъ же взоръ, исполненный любви и грусти, встрѣтитъ твое пробужденіе!
Тоскливо и болѣзненно сжималось сердце Флоренсы, когда она опять взбиралась наверхъ. Спокойный домъ, казалось, сдѣлался еще угрюмѣй и мрачнѣй. Общее усыпленіе среди глубокой полночи имѣло для нея торжественность смерти и жизни. Таинственность ея собственной поступи усугубляла стѣснительный ужасъ ночи. Ея ноги дрожали, подкашивались, и она не смѣла пройти въ свою спальню. Отворивъ двери гостиной, куда прокрадывался черезъ сторы блѣдный свѣтъ луны, она сѣла подъ окномъ и смотрѣла на безлюдную улицу.
Вѣтеръ уныло завывалъ передъ окнами сонныхъ домовъ. Фонари блѣднѣли и дрожали, какъ будто отъ стужи. На высокомъ небѣ мерещилось что-то такое, чего нельзя назвать ни мракомъ, ни свѣтомъ, и ночь, чреватая зловѣщимъ предчувствіемъ, безпокоилась и дрожала, какъ нечестивецъ, испускающій въ предсмертныхъ судорогахъ послѣднее грѣшное дыханье. Было пасмурно, очень пасмурно, a Флоренса чувствовала какую-то враждебную антипатію къ другой погодѣ.
Ея прекрасная мама не заходила въ этотъ вечеръ въ ея комнату, и вотъ почему, между прочимъ, она такъ долго не ложилась въ постель. Томимая сколько общимъ безпокойствомъ, столько и пламенной жаждой съ кѣмъ-нибудь поговорить, чтобы разрушить эти страшныя чары молчанія и мрака, Флоренса направила свои шаги къ той комнатѣ, гдѣ спала Эдиѳь.
Незапертая дверь легко уступила усилію слабой руки. Комната была ярко освѣщена, и Флоренса чрезвычайно изумилась, увидѣвъ, что ея мать, раздѣтая только вполовину, сидѣла подлѣ камина, гдѣ искрился и хрустѣлъ перегорѣлый пепелъ. Въ ея пламенѣвшемъ взорѣ, обращенномъ на потолокъ, ея лицѣ, въ манерѣ, съ какой она облокотилась на ручку креселъ, во всей ея фигурѣ, Флоренса увидѣла такое гордое выраженіе, которое привело ее въ трепетъ.
– Мама! Что съ вами?
При звукѣ этого голоса Эдиѳь быстро вскочила съ мѣста и взглянула съ такимъ страннымъ изумленіемъ, что Флоренеа испугалась еще болѣе.
– Мама, милая мама! что съ вами? – повторила Флоренса, поспѣшно подвигаясь впередъ.