Стоящие свыше. Часть II. Усомнившиеся в абсолюте

10 января 78 года до н.э.с. Исподний мир

Гул шагов под каменными сводами университетской библиотеки звучал святотатством, оскверняющим тишину, которую позволено нарушать лишь шелесту страниц.

Борча сидел в дальнем углу у окна, кутаясь в свой смешной плащ, подбитый остистым мехом нутрии, и ожесточенно перелистывал старинный увесистый фолиант. Перед ним на столе стояла покосившаяся стопка примерно из двадцати книг, собираясь осквернить тишину скорым грохотом.

Зимич, стараясь ступать как можно тише (если это вообще возможно в сапогах с железными подковками), прошел через весь зал, вызывая недовольные взгляды немногочисленных посетителей. И первое, что сделал у стола Борчи, – это поделил высокую стопку книг на три части, чтобы не упали.

– Посмотри, сколько всего я нашел! – восторженно зашептал Борча. – Это книги о змеях и змееборчестве. От легенд до серьезных научных трудов.

Зимич перебрал несколько книг, разглядывая обложки. «Вразумление юношам, ищущим подвигов на поприще сражений с многоглавыми змеями, записанное со слов старого молка, в молодости подвизавшегося на ниве ватажного промысла опасных тварей», «Наблюдения за жизнью многоглавого змея, его привычками, пристрастиями в пище, местами обитания (ночевок и зимовок), охотничьими повадками, а также описание устройства тела, крыльев и природы дыхания и прочая, прочая, прочая», «Ручной змей при рухском дворе: его появление на свет, условия содержания, выучка, боевые качества, способы управления и подчинения и трагический конец истории, доказывающий, что обладание ручным змеем не приносит добра его хозяевам и их помощникам», «Сказки молков, повествующие о многоглавых змеях и их победителях, собранные во время путешествия по их удивительной и дикой стране в мае–августе прошлого года», «Твари, созданные Предвечным для устрашения и наказания людей»…

– Как лаконичны храмовники… На месте ученых мужей я бы поучился у них придумывать названия книг, – шепнул Зимич и раскрыл «Сказки молков»: не хотелось начинать с ручного змея.

– Ты неправ в самом корне своего утверждения, – громко и со свистом зашептал Борча прямо в ухо. – Если названия книг делать столь расплывчатыми, в каталогах библиотек будет очень трудно находить нужные. Мне же потребовалось всего несколько минут для подбора необходимого перечня интересующих нас книг, достаточно было разыскать в списках раздел «животные», а в нем – «многоглавые змеи».

Его шепот разнесся по всему залу, и на них начали оглядываться.

Сказки молков оказались знакомы Зимичу – все до одной… Какие-то ему в детстве рассказывала мама, что-то он слышал от охотников, некоторые просто знал – неизвестно откуда. Он отложил книгу, вздохнул… и взялся за «Вразумление юношам». Там в подробностях описывались способы уничтожения змеев: как найти логово, как к нему подобраться, как защититься от молний, как правильно изготовить оружие…

– Посмотри, какой интересный труд я сейчас читаю, – снова громко шепнул Борча. – Здесь собраны рассказы колдунов об их путешествиях в мир духов. Они делят духов, с которыми встречаются, на три категории: добрых, глупых и злых.

– Да, я знаю. Я говорил с колдуном.

– Колдунов убивают желтые лучи… И знаешь, я думаю, этот свет может быть светом солнечных камней, которые теперь устанавливают в храмах.

– Нас сейчас отсюда выгонят. Читай, расскажешь потом.

Борча согласно кивнул несколько раз, но не замолчал:

– А тебе я бы посоветовал посмотреть вот эту книгу.

Он подвинул в сторону Зимича «Ручного змея при рухском дворе». Ну да… Конечно, именно с нее нужно было начать, но…

Ты еще человек, ты – человек… Ты думаешь, чувствуешь, любишь, помнишь. Но для тех, кто вокруг, ты уже отрезанный ломоть, тебя уже нет. Случается, лекарь отворачивается от безнадежного больного, чтобы спасти того, у кого есть надежда. И тогда приходит понимание: ты не просто умрешь, ты умрешь в одиночестве. Ты уже умер – для всех, кроме самого себя. Все равно что лечь в гроб живым: можно стучать в крышку, кричать, звать на помощь – никто не придет. Тебя больше нет…

Ты еще есть – а тебя уже нет. Никто не боится заглянуть тебе в глаза, никто не прячет взгляд – смотрят сквозь, даже не мимо.

Но бывает еще хуже: разглядывают. Наблюдают, записывают. И в пустой огромной клетке с толстыми прутьями не спрячешься от чужого любопытства. Можешь плевать им в лица, можешь кричать – злобно ли, отчаянно, – можешь бросаться на решетку и тянуть к ним руки – в мольбе ли, с угрозой, – это отметят с равнодушием экспериментаторов. Ты будешь испражняться у них на глазах и есть из миски руками – никто не отвернется. И будут чистить клетку раз в сутки. Можешь замолчать на несколько дней, забиться в дальний угол, отказаться от еды – тебя будут тыкать кончиком копья, проверяя, жив ты или подох… Ты еще человек, но все думают, что ты уже животное. Безмозглая и бесстыжая тварь.

Они будут наблюдать и днем, и ночью – чтобы не пропустить мига, когда ты на самом деле станешь этой тварью.

И ты ею станешь.

Ты в бессилии и ярости разбежишься и бросишься на решетку: разорвать, задушить, перегрызть горло. За то, что они живы, а ты – уже нет. За то, что тебя вышвырнули из живых – из людей – раньше времени. Вычеркнули.

А ведь ты сделал это для них. Ты задыхался от запаха густой змеиной крови, тебя били молнии, оставив обугленные раны на ладонях, тебя прижимал к земле высокий щит, а ноги захлестывал тяжелый гибкий хвост. Ты был отважен, неутомим, силен – и ты победил. Чтобы оказаться в клетке, словно диковинный зверь?

И маленькие треугольные головы (такие же, как ты срубил в бою) пройдут между прутьев, и молнии (такие же, как те, что заставляли вскипать кровь в твоих жилах) ударят в стену напротив, и хвост кнутом стегнет по земле, поднимая пыль…

– Зимич, темнеет, – Борча легонько потряс его за плечо.

– Да.

– Или заплатим за свечи, или вернемся сюда завтра…

Зимич поднял голову: в библиотеке они остались вдвоем.

– Послушай, ты тоже считаешь, что я отрезанный ломоть?

– Ни в коем случае! И дело не в этическом аспекте этого вопроса, хотя и он представляется мне немаловажным.

– Только не говори, что ты не веришь в мое превращение…

– Я считаю, думающий человек, если и превращается в змея, сохраняет контроль над его телом. Я допускаю наличие некоей субстанции, которая существует независимо от человеческого тела, вне его пределов. Возможно, то, что храмовники именуют «душой», и есть та самая субстанция. Отказываясь от человеческого в себе, люди, превратившиеся в змеев, отторгали и эту субстанцию, так же как отторгает ее мертвое тело. В результате по прошествии времени эта субстанция покидала их, теряла контроль над новой сущностью хищника. Но люди, о которых идет речь, были неспособны удержать эту субстанцию, не стремились осмыслить своего положения, сохранить контроль разума над страстями. Ты не похож на них.

– Загнул… А попроще?

– Ты не перестанешь быть собой, даже если превратишься в змея. А значит, я не могу изменить отношение к тебе, поскольку оно базируется на свойствах твоей личности.

– А не пообедать ли нам, Борча? – вздохнул Зимич. – Только в какой-нибудь приличной харчевне, а то кулебяки успели мне надоесть.

Белоснежные куски стерляди тонули в крепком прозрачном бульоне цвета хорошего чая, горячая уха обжигала рот заморскими пряностями, на зубах хрустели колечки лука…

– Если желтые лучи, которых боятся колдуны, и есть свет храмовых солнечных камней, это объясняет, почему колдунам заказан вход в храмы. – Борча неловко дул на ложку с ухой. – Но это поясняет лишь, почему колдуны должны не любить храмовников, однако не проливает свет на то, почему храмовники столь истово борются с колдунами.

Харчевня «Сова и Сом», стоявшая в недрах университетских дворов и двориков, собрала гораздо больше посетителей, нежели любимая студентами пивная. Зимич никогда здесь не бывал: харчевня открылась недавно, цены в ней кусались. Зато жарко горели два очага, столы накрывались скатертями, блюда отличались изысканностью, а хозяин – предупредительностью.

– Я думаю, все просто: чтобы колдуны не могли обвинить их в поклонении злым духам, – ответил Зимич. В библиотеке он продрог и теперь старался придвинуться поближе к огню.

– Да, эта гипотеза вполне правдоподобна. Но мне кажется, за этим кроется что-то еще. Потому что колдуны не очень-то часто рассказывают о своих путешествиях наверх, и о злых духах люди имеют очень смутное представление. Посмотри, о чем я думал, когда читал эту книгу: колдуны получают от «добрых духов» некую силу, которая позволяет им управлять погодой. Но, как нам известно, если где-то прибывает, то где-то обязательно убывает. Если добрые духи дают колдунам силу, то «злые духи» – злые с точки зрения колдунов – этому препятствуют. И если мы отождествим злых духов и чудотворов, то станет понятным, почему поклонение чудотворам исключает поклонение колдунам и их добрым духам. Все дело в этой самой силе!

Зимич раздумывал над слишком умными словами Борчи и решил, что Борча несколько усложняет проблему. Но его размышления неожиданно прервали.

– Молодые люди, если вы позволите присесть к вам за стол, мы с удовольствием присоединимся к вашей беседе. – Возле них остановился давешний профессор-ритор и с ним – преподаватель логики, лекции которого Зимич тоже когда-то посещал.

– Да, конечно… – пробормотал Борча, убирая плащ с соседнего стула и устраивая его у себя на коленях.

– Благодарю. – Ритор сел рядом с Зимичем, а логик – напротив. – Итак, вы закончили на рассуждениях о силе, которую несут нам колдуны, не правда ли?

И вдруг Зимича словно что-то ударило изнутри. Давно надо было догадаться, но после слов Борчи о том, что свет храмовых солнечных камней препятствует входу колдунов в храмы, смерть старого колдуна и вовсе перестала быть загадочной… «Я волшебник, я умею творить чудеса»… Кто еще мог зажечь смертоносные желтые лучи в избушке старого колдуна, как не «умелец» творить чудеса?.. Но зачем?

– Да, именно так, – ответил Борча.

– А я думаю, дело не в силе, а во власти. Не той власти, которой обладает Государь, а власти гораздо более… совершенной: власти над умами. Тот, кто владеет умами людей, – истинный властитель мира.

Зимич счел эту мысль более здравой и похожей на правду. Может быть, потому, что она была понятней запутанных умопостроений Борчи?

– Понятие «чистой власти», как и всякий абсолют, – это абстракция, – ответил Борча, теребя и комкая свой плащ, который теперь мешал ему нагибаться к тарелке. – Власть сама по себе редко требуется людям. Как правило, за ней стоят и какие-то другие выгоды. Впрочем, этим вопросом я интересовался лишь косвенно и не смогу стать вам достойным оппонентом.

– Но ведь истории известны примеры, когда не власть служила средством для достижения богатства, а наоборот, богатство приносилось в жертву власти, – парировал логик. – Нет, власть – истинная власть – для многих сладка сама по себе.

– Да, и я должен извиниться, – перебил его ритор, обращаясь к Зимичу. – За то, что не поверил вашим словам, принял вас за безумца… Когда в пивной вы говорили о том, что чудотворы существуют. Я искал вас два дня и наконец нашел. Мой товарищ назвал меня дураком, услышав мой саркастический рассказ, и он был прав!

– Я бы с удовольствием выслушал вашу историю, во всех подробностях, – кивнул логик и продолжил вполголоса, перегнувшись через стол: – И не только я. Окажите нам любезность, посетите наше собрание – туда приходят лучшие люди университета…

Зимич обрадовался было – затем он и пришел в Хстов, чтобы об этом рассказать, посоветоваться, разобраться, – и едва не кивнул, но вдруг осекся: одно дело довериться Борче, наивному, нелепому, но, несомненно, честному. И совсем другое – во всеуслышание заявить о своем скором превращении в змея. Возможно, кто-то и захочет ему помочь. А кто-то – убить, а кто-то – сделать ручным змеем, но уже для себя и своих целей, пусть и самых благородных.

– А вы не боитесь, что я шпион Консистории? – Зимич попытался улыбнуться, но получилось не очень.

– Вы не похожи на шпиона, юноша.

– Если бы шпионы всегда были похожи на шпионов! – хмыкнул Зимич и продолжил вполне серьезно: – Боюсь, я не окажу вам этой любезности. Во всяком случае, я не готов к публичным признаниям и подробным расспросам. Однако и скрывать важную информацию, которая случайно стала мне известна, я не хочу.

– Я не понимаю… – пробормотал логик.

– Все очень логично, профессор. Я не доверяю собранию лучших людей университета, куда может войти едва ли не любой желающий, лишь внешне непохожий на шпиона.

– Вы боитесь? – удивленно поднял брови тот.

– А вы нет?

– Я готов умереть за свои убеждения. – Профессор поднял подбородок – получилось смешно.

– Сдается мне, у вас будет такая возможность… – проворчал Зимич.

Неужели они все столь же нелепы и наивны, как Борча? Неужели умение строить логические цепочки, докапываться до сути вещей, размышлять и ставить под сомнение аксиомы может сочетаться с незнанием жизни и ее логики? Или искусство отстраняться от субъективного мнения, поднимаясь до объективного взгляда, делает этих людей столь уязвимыми? А может, им еще ни разу не доводилось говорить по душам с гвардейцами Храма?

– Зимич прав, – неожиданно вступил в разговор Борча. – И если мое мнение что-то значит, могу сказать, что не знал человека более благородного и бесстрашного, чем он. Но бесстрашие не исключает осторожности, и я считаю, что он не должен раскрывать своей тайны, ибо она есть оружие, которое не принесет добра никому: ни тем, против кого будет использовано, ни тем, кем будет использовано.

– Борча, я благодарен за лестное мнение обо мне. – Зимич сжал губы. И ведь язык не повернется назвать этого парня глупым… Теперь не получится солгать, рассказать историю со змеем о ком-нибудь другом, не о себе…

Хозяин подошел к очагу – подложить дров. И они, выбросив искры в дымоход, затрещали, зашипели, но занялись не сразу. Тоска – неприятная тоска, смешанная с сосущей тревогой, – стиснула ребра, комариным писком повисла на одной ноте. Не хотелось жить дальше, смотреть в будущее, не хотелось знать, чем это закончится. У этой сказки не могло быть счастливого конца. У нее не могло быть даже печального конца, который оставляет в душе светлую грусть и заставляет задуматься. Страшный конец будет у этой сказки. Страшный, неприятный, нежеланный ни для кого, даже для тех, кто ее придумал.

9 мая 427 года от н.э.с.

Поезд прибыл в Славлену к полудню. Йока первый раз в жизни ехал третьим классом и нашел это забавным. Субботним утром многие собрались в город за покупками и в поисках развлечений, вагон был забит до отказа, и им со Змаем пришлось стоять. Чем ближе к Славлене подходил поезд, тем сильней их стискивали со всех сторон. В вагоне было жарко и пахло перегаром. На платформу Йоку вынесла толпа, он вздохнул с облегчением и едва не потерял из виду Змая.

– Едем дальше или погуляем немного? – спросил Змай, когда они отошли к ажурной ограде платформы.

– Некогда гулять, – ответил Йока. Меньше всего он хотел снова залезть в душный вагон, – надо еще успеть вернуться.

– Тогда пошли за билетом. Может быть, Йока Йелен хочет поехать вторым классом, как порядочный человек? Или даже первым, что соответствует его положению в обществе?

– Змай, я нарочно оделся так, чтобы никто не догадался о моем положении в обществе. Здорово будет, если мы выйдем из вагона первого класса и начнем рассказывать о том, что я бедный сиротка.

– Твое положение в обществе бросается в глаза в любой одежде. Кого ты хочешь обмануть? Взгляд, осанка, речь…

– Тетка, которая продавала пиво, не догадалась. Она решила, что я твой сын.

– Ну и что? Было у нее время тебя разглядывать. Если же мы явимся в дом арестованного мрачуна, нас будут разглядывать совсем не так.

– Тем более надо ехать третьим классом.

– Да я не возражаю. Я просто спросил.

Первым пунктом, который они выбрали для посещения, был Храст¹: арестованный и умерший в тюрьме Негован жил именно там. Большой сильный город, обнесенный крепостной стеной, за четыреста лет пришел в запустение, превратившись в поселок вокруг музейного комплекса, – на развалины старинной крепости приезжали посмотреть со всех концов Обитаемого мира. Город, по представлениям Йоки, кишел призраками и мрачунами. Женские журналы, которые выписывала мама, разделяли его точку зрения, и только книга Важана о призраках не выделяла Храст из ряда других городов.

Конечно, Йока бывал в музее, и не один раз. Его возили туда с классом – еще в начальной школе и потом, на уроки истории. С родителями он приезжал тоже. И всегда мечтал вернуться сюда в одиночестве, чтобы облазить все темные закоулки крепости, побегать вдоволь по крепостной стене над обрывом Лудоны и – самое интересное – остаться ночевать в какой-нибудь башне, испытывая собственную смелость.

Но в этот раз мечтам снова не суждено было осуществиться: Йока боялся опоздать на встречу со Стриженым Песочником.

Поезд, шедший в Храст, снова был переполнен: из Славлены многие ехали в музей, провести выходной день за городом. И ехать предстояло значительно дольше, почти два часа. Змай успел занять сидячие места у окошка, и Йока надеялся смотреть в окно всю дорогу, но на следующей станции в вагон набилось множество пассажиров, и Змай уступил свое место какой-то жирной тетке с двумя хихикающими девчонками, такими же отвратительными, как Мила, только одетыми похуже. Йоке ничего больше не оставалось, как последовать его примеру.

– Спасибо, большое спасибо, – рассы́палась тетка в благодарности. – Я думала, задавят моих девочек. Встречаются же еще настоящие мужчины!

Она болтала всю дорогу. В основном рассказывая Змаю о своих девочках. И тот слушал! И даже что-то отвечал. Девчонки ссорились, щипали друг друга, пищали и жаловались матери. Йока едва не выл, стоя над ними, – все это было невыносимо скучно, стоять неудобно, держаться слишком высоко, дышать трудно. Больше всего он хотел вылезти из вагона и отправиться в Храст пешком. Тетка говорила о муже-пьянице, раскраснелась и смотрела на Змая, кокетливо пряча и вскидывая глаза. Переживала из-за повязки на его руке. Йока решил, что она слишком много о себе думает.

Спустившись на низкую платформу, Змай снял с лестницы обеих девчонок и подал руку толстой тетке, что привело ее в полный восторг: она ахала, улыбалась и, прощаясь, пустила благодарную слезу.

– Это было ужасно, – проворчал Йока, когда они остались вдвоем, направившись в противоположную от музея сторону.

– Что тебе так не понравилось? – Змай притворился удивленным.

– Эта жирная тетка была просто невыносима…

– Да брось. По-моему, она очень симпатичная. И вовсе не жирная. Она, что называется, в теле. И ворковала она так мило.

– Ворковала? – едва не вскрикнул Йока. – Да она несла полную чушь!

– Разве? Я не слушал.

– А… а что же ты делал?

– Так, смотрел. Думал о своем. О том, что с ней будет, когда Враг порвет границу миров. Сможет ли она выжить?

– А почему нет?

– Сначала я думал, что выживут только хлебопашцы. Но теперь и в этом сомневаюсь. Без магнитных камней в этом мире не умеют пахать землю. Не умеют сеять, не умеют жать. Ткать, прясть. Разучились. Лошадей почти нет, мельниц ветряных тоже. Как делать муку? Как ее возить? Жалко их.

– Ты поэтому хочешь найти Врага?

– Нет. Не поэтому, – жестко ответил Змай, и Йока почему-то не решился его расспрашивать.

Арестованный мрачун жил не на краю поселка, как представлялось Йоке, и не возле крепости, что тоже было бы логично, а недалеко от станции, на узкой улочке с деревянными заборами и маленькими домишками в скромных садиках. Высокие липы по обеим сторонам улицы создавали тень, а сквозь листья просвечивало солнце. Видимо, вчерашняя ночная гроза дошла и до Храста, потому что на дорожке блестела непросохшая грязь.

– Уютненько, – сказал Змай.

– Тебе везде «уютненько», – усмехнулся Йока.

– Наверное.

Дом мрачуна с белыми резными наличниками был покрашен в небесно-голубой цвет, к крыльцу от калитки вела дорожка между смородиновых кустов. Змай первым вошел в калитку, но перед домом пропустил Йоку вперед.

– Давай. Посмотрим, что у тебя получится.

Йока давно заготовил нужные слова и, когда на его стук приоткрылась дверь, выпалил:

– Здравствуйте. Мы ищем Сгибу Негована.

На пороге стояла женщина, худая, некрасивая, с черными кругами вокруг глаз.

– Что вам надо от Сгибы Негована? – каркнула она хрипло.

– Я привез ему письмо от его друга. Из Стании.

– Убирайтесь прочь, – прошипела женщина, сузив глаза. – Прочь! Проклятые шпионы. Когда же вы оставите нас в покое?

– Я… – попытался вставить Йока, но женщина неожиданно толкнула его руками в грудь, и он свалился бы с лестницы, если бы за спиной не стоял Змай.

– Убирайтесь! – она стиснула зубы и зажмурилась, как от боли. – Имейте хоть каплю совести!

– Зачем толкаться-то? – спросил Змай, выступая вперед. – Мы и словами понимаем. Сказали убираться – мы уберемся. Спасибо за гостеприимство.

Женщина вдруг раскрыла глаза и отступила на шаг. Руки ее опустились, она шумно и судорожно вдохнула – словно всхлипнула. И по щекам ее побежали слезы.

– Простите, – выдохнула она, – простите.

– Ничего, ничего, – Змай шагнул к ней и обнял, прижимая к груди ее лицо. Оказалось, она маленького роста.

– Я думала… Я думала, опять шпионы. Сгиба погиб месяц назад, на руднике… Несчастный случай.

– Я знаю, – ответил ей Змай.

– Мальчиков бы уберечь… Сгиба не дожил. Не увидел… Проходите. Проходите скорей, пока вас никто не заметил. – Она шмыгнула носом и отстранилась от Змая, вытирая лицо сухой тонкой рукой.

Дом был темноват, но прибран так чисто, что Йока побоялся пройти и замер на пороге маленькой кухни. Белые кружевные занавески, белые полотенца и скатерти, беленая печь с чугунной плитой, простая посуда на полках, сияющие сковороды и кастрюли…

– Мама, кто там? – Из прикрытой двери высунулся парень лет двадцати, высокий и широкий, как шкаф. Вслед за ним показался еще один, не многим младше и не многим мельче.

– Тихо, дети, – женщина приложила палец к губам, – у нас гости.

Оба парня вышли из комнаты и, не взглянув на Йоку, молча уставились на Змая.

– Здрасьте, дети, – сказал Змай, и Йока едва не прыснул.

– Проходите в большую комнату, – велела женщина, показывая на другую дверь, – мне нечем вас угостить…

– И не надо, – оборвал ее Змай и подтолкнул Йоку вперед, – если позволите, водички бы…

– Конечно. Мальчики, достаньте морс. Садитесь. Вот сюда, здесь удобней.

«Большая» комната была маленькой, как гардероб. В центре громоздился круглый стол под вышитой скатертью, в углу – широкая кровать. На комоде между двух окошек стояли фарфоровые фигурки, старинная начищенная лампа с фитилем (а не солнечным камнем) внутри и нарциссы в тонкой вазочке. А рядом с ними – фотография в черной рамке.

– Сгиба не дожил… – снова вздохнула женщина, заметив взгляд Йоки. – Одного месяца не дожил…

– Мама, не надо. – Старший сын взял ее под руку и усадил за стол. А потом повернулся к Змаю. – Отец умер, как должно. Мы с братом готовы умереть так же. Если хватит сил…

– Типун тебе на язык, – проворчала женщина. – Сиди тихо и помалкивай! Умереть он готов!

– Я думаю, умирать пока рановато, – тихо ответил Змай и сел.

– Я ни о чем не спрашиваю, – женщина взглянула на Змая, – но все же…

– Мы пришли по делу. Этот парень ищет свою настоящую мать. Он подозревает, что она была мрачуньей и умерла или с его рождением, или сразу после него. Мы ездим по окрестностям Славлены и расспрашиваем тех, кто может помнить об этом.

– Когда родился мальчик? – с готовностью спросила женщина.

– Тринадцатого апреля четыреста тринадцатого года, – ответил Змай.

За столом вдруг установилась странная тишина. И если до этого на Йоку почти не обращали внимания, то теперь и мрачунья, и ее сыновья уставились на него пристально до неприличия.

– Тринадцатого… – наконец задумчиво сказал женщина и кашлянула. Йоке показалось, что ей стоило определенных усилий взять себя в руки и задуматься. – Мне было тридцать три. Я хорошо помню этот год. Мы тогда надеялись… Мы думали, объявится Вечный Бродяга. В Храсте никто родами в то время не умирал. Из наших, конечно. Забирали многих. Чудотворы тоже ждали Вечного Бродягу. Но беременных… Нет, здесь такого не было. Может быть, где-то в другом месте? Только сумасшедшие мрачуны живут в Храсте. Здесь всех подозревают в мрачении.

– Жаль, – ответил Змай. – Мы надеялись именно на Храст.

– Но… Может быть… – Женщина замялась. – Вы не допускаете мысли, что она могла умереть… раньше?

– Допускаем, – кивнул Змай, – если это не сказки.

– Как это, Змай? Как она могла умереть раньше? – не выдержал Йока.

– Это не сказки, это слухи. – Женщина не обратила внимания на восклицание Йоки. – Но очень достоверные слухи. Многие мрачуны говорили об этом. Но это случилось не у нас, и говорить об этом со мной бессмысленно. Я не хочу пересказывать слухов, в них могли многое переврать. А мальчик будет переживать.

Она вдруг посмотрела на Йоку ласково. Как-то по-особенному.

– Давайте так, – подвел итог Змай. – Вы расспросите своих, а мы приедем через неделю-другую.

– И я могу… рассказать о вас? – с надеждой спросила женщина, и лицо ее осветилось.

– Да. Можете. Но только своим.

– Змай, кто такой Вечный Бродяга? – спросил Йока, когда они двинулись обратно на станцию. Он был озадачен и задумчив.

– Так мрачуны называют Врага.

– Почему?

– Потому что он сын росомахи. Вечный Бродяга – прозвище росомахи.

– Послушай, ты что, всерьез допускаешь, что Врага могла родить росомаха?

– Всякое бывает в этой жизни. – Змай тоже был задумчив и время от времени вздыхал.

– Но почему мы тогда ищем женщину?

– Не искать же нам росомаху.

– Я не хотел тебя спрашивать, но все же: почему и мрачуны, и чудотворы принимают тебя за своего?

– Я уже говорил: я бог. Они это чуют. – Змай улыбнулся.

Йока проглотил эту явную отговорку: пусть не говорит. Но, похоже, его операция была подготовлена тщательней, чем Йока мог предположить.

– А откуда ты знаешь, когда я родился?

– Ты? Понятия не имею, когда ты родился. Тринадцатое апреля четыреста тринадцатого года – это четыре четверки. Четверка – число мрачунов. И считается, что появление Врага будет связано с четырьмя четверками. А ты родился тринадцатого апреля?

– Ну да.

– В Обитаемом мире в этот день родилось примерно пять тысяч мальчиков. Из них в Славлене и окрестностях – примерно двести пятьдесят. Я думаю, все они на заметке у чудотворов. Но я уверен: дата рождения Ве… Врага им неизвестна. Мрачуны не такие дураки, чтобы записать эту дату в метрике. Написали – четырнадцатое апреля, и все, никаких заметок у чудотворов. Как ты считаешь?

– Наверное.

– Поэтому я бы каждого мальчика с датой рождения тринадцатого апреля исключил из списка подозреваемых.