Zitate aus dem Buch «А зори здесь тихие… (сборник)»

Человек в опасности либо совсем ничего не соображает, либо сразу за двоих.

А зори-то здесь тихие-тихие, только сегодня разглядел... И чисты-чистые, как слёзы...

Бывает горе - что косматая медведица. Навалится, рвет, терзает - света невзвидишь. А отвалит - и ничего, вроде можно дышать, жить, действовать. Как не было.А бывает пустячок, оплошность. Мелочь, на за собой мелочь эта такое тянет, что не дай бог никому.

А ждать Лиза умела.

С четырнадцати лет она начала учиться этому великому женскому искусству.

Наступила та таинственная минута, когда одно событие переходит в другое, когда причина сменяется следствием, когда рождается случай. В обычной жизни человек никогда не замечает ее, но на войне, где нервы напряжены до предела, где на первый жизненный срез снова выходит первобытный смысл существования — уцелеть, — минута эта делается реальной, физически ощутимой и длинной до бесконечности.

Нету мамы. Война есть, немцы есть, я есть, старшина Васков. А мамы нету. Мамы у тех будут, кто войну переживет.

Он замолчал, стиснув зубы, закачался, баюкая руку.

- Болит?

- Здесь у меня болит. - Он ткнул в грудь: - Здесь свербит, Рита. Так свербит!... Положил ведь я вас, всех пятерых положил, а за что? За десяток фрицев?

- Ну зачем так... Все же понятно, война...

- Пока война, понятно. А потом, когда мир будет? Будет понятно, почему вам умирать приходилось? Почему я фрицев этих дальше не пустил, почему такое решение принял? Что ответить, когда спросят: что ж это вы, мужики, мам наших от пуль защитить не могли! Что ж это вы со смертью их оженили, а сами целенькие? Дорогу Кировскую берегли да Беломорский канал? Да там ведь тоже, поди, охрана, - там ведь людишек куда больше, чем пятеро девчат да старшина с наганом!

- Не надо, - тихо сказала она. - Родина ведь не сканала начинается. Совсем не оттуда. А мы ее защищали. Сначала ее, а уж потом канал.

- Да... - Васков тяжело вздохнул, помолчал...

Трусость, девчата, во втором бою только видно.

Плюнул Васков. На мертвых плюнул, хоть и грех этот - самый великий их всех. Но ничего к ним не чувствовал, кроме презрения: вне закона они для него были. По ту сторону черты, что человека определяет.

Человека ведь одно от животных отделяет: понимание, что человек он. А коли нет понимания этого - зверь. О двух ногах, о двух руках, и - зверь. Лютый зверь, страшнее страшного. И тогда ничего по отношению к нему не существует: ни человечности, ни жалости, ни пощады. Бить надо. Бить, пока в логово не уползет. И там бить, покуда не вспомнит, что человеком был, покуда не поймет этого.

Все было как надо - Женька не расстраивалась. Она вообще никогда не расстраивалась. Она верила в себя и сейчас, уводя немцев от Осяниной, ни на мгновение не сомневаясь, что все кончится благополучно.

И даже когда первая пуля ударила в бок, она просто удивилась. Ведь так глупо, так несуразно и неправдоподобно было умирать в девятнадцать лет.