Buch lesen: «Искупление тьмой. Книга избранных стихотворений»

© Борис Головин, 2023

ISBN 978-5-0059-6719-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

And makes one little room an everywhere.

John Donne¹

К читателю

Если рассматривать мир как незримый венок, переплетённый цветами разных наречий, то красоте его плетения я приобщился в бараке уралмашевского посёлка, построенного после большой войны на границе Европы и Азии, чтобы вместить в себя людей совершенно необыкновенных судеб, вынужденных, по разным причинам, покинуть родные места.

 
Вспомни, как из дождя пронесли в пеленах твою душу
сквозь топорную дверь
в тот невольничий пьяный ковчег, выводивший на сушу
из потопа невзгод и потерь
 

Нет уже ни того барака, ни посёлка, ни города, ни даже самой страны. После долгой череды странствий по планете меня не удивит солнце, встающее справа, не обескураживает отсутствие Полярной звезды в чёрном, как сажа, небе, которое похоже на механические часы с пружиной, заведённые вручную. Ах! как я скучал по Медведицам – и по Большой, и по Малой!

Про Урал, про любимые края моего детства, писал, по дороге в сталинскую ссылку, Осип Мандельштам:

 
И хотелось бы гору с костром отслоить,
Да едва успеваешь леса посолить.
 
 
И хотелось бы тут же вселиться, пойми,
В долговечный Урал, населенный людьми,
 
 
И хотелось бы эту безумную гладь
В долгополой шинели беречь, охранять.
 

Когда (уже много позже) я жил в Москве, нередко объяснял друзьям, что в этих мандельштамовских строках нет ничего фантастического. В детстве мы, мальчики, ходили по грибы и по ягоды, взбирались на высоченные каменные утёсы реки Чусовой, жгли на вершине костёр и, оглядывая красоты, простирающиеся вокруг соседних гор, сыпали соль на картофелины, испечённые в костре.

Эта книга избранных стихотворений составлена так, что её можно читать с любой страницы. Её философия чужда религиозному дуализму, запрещающему даже саму мысль о постижении частной незаклеймённой тайны. Предметы жизни не противопоставляются, но кротко сосуществуют (роза, обнимающаяся с крапивой), а поэтические образы нередко заключены в смысловые конструкции, обретающиеся в собственных мета-пространствах.

 
«…после очередного поворота,
где я забыл уже, кто ты на самом деле – часть ли этого мира,
или весь потерявший свой облик безгласный мир,
 
 
в мрачных областях которого я открываю шаг за шагом,
что вся жизнь есть ответвления ответвлений,
и что существуют такие каменные дыры в мире человеков,
где никогда не распускались цветы, – и вот, после следующего
бессмысленного поворота, мне совсем безразлично
 
 
наяву или в воображении вдруг вижу я солнечный проём в стене…»
 

Если говорить о Тьме моей книги – то она, в большей мере, метафизическая и требует от читателя признания неземных интуитивных смыслов. Не всякому случается открыть темноту себя – и уж коли это произошло, то себе во благо, потому что данное знание с лихвой оправдывает цену существования человека как такового.

 
Ещё со школьных лет в глубинах ранца
таился жирный сумрак, а пространство
набухло, как вертящийся синяк.
Погоды бред, подверженный морозу —
одическая дань её склерозу,
и хохот черепа беззвучен, сир и наг.
 

И самое главное, о чём эта книга – о том, что человеку в темноте самого себя нет причины обманываться и лгать.

Борис Головин

«В темноте обнажается только душа…»

 
В темноте обнажается только душа.
Вещи, мраком покрывшись, уходят в монахи.
Ты ко мне, после душа, скользнёшь из рубахи,
как ребёнок дыша.
 
 
И тогда в море ночи мерещится свет,
возвративший погибшую лодку к причалу,
и тогда мы друг друга найдём одичало
через тысячи лет.
 
 
И в сомкнувшемся мраке не станет беды,
ни кричащего яблока в древней траве, и
на песке зацелованной солнцем аллеи
будут влажны следы.
 

2012. Port Moresby

Филяндинские стансы

А зимой там колют дрова и сидят на репе…

И. А. Бродский

1

 
Прохудав, тканный в листья кафтан
ждёт на воздухе чистки и встряски,
и, как встарь, в сентябре Левитан
подновил ему краски.
 
 
Над крещёной горою – раскат
в пропасть неба: две птицы святые
третий век улететь не хотят
за моря золотые.
 
 
А над озером ближним, внизу,
гомон чаек, визгливые крики.
Вдруг замрёт, утирая слезу,
воздух чистый и дикий.
 

2

 
Был в гостях у Матвеича. Спят
восемь кошек, не спится котёнку.
Свет вечерний, пролившись сквозь сад,
озарил самогонку.
 
 
День пустынных причуд и тоски,
а Прокофьевна с клюквой сегодня.
Вас и осенью тут, старики,
греет лето Господне.
 
 
Вам одним тут, на мёрзлых дровах,
тешить вьюгу в любви с укоризной,
как Петру и Февронье в снегах,
позабытым отчизной.
 

3

 
Выпив тайну песочных часов,
на тенётах стрекозы повисли.
Так душа устаёт от обнов
наигравшейся мысли.
 
 
Пустишь под гору велосипед —
не печалься о вечных вопросах,
но Матвеич уставился вслед,
обнимая свой посох.
 
 
Избы в ряд заколочены тут.
Домовые, для важности вящей,
в отсыревшие книги внесут
мой звонок дребезжащий.
 

4

 
Здесь давно уж не сеют, не жнут.
Славя пастыря, кроткое стадо
топчет брошенный в паданцы кнут
средь дырявого сада.
 
 
По колхозу прошлась пастораль.
Пастуху над кустом свищет птица —
безмятежна в запое печаль.
А вот мне всё не спится.
 
 
Спрятав сутки, надвинется ночь,
срежет свет, как печная заслонка,
утром видишь картину точь-в-точь
прорисованной тонко.
 

5

 
Шёпот прошлого, вкравшийся в сон,
притворяется мышьей вознёю —
слышишь звон, да не знаешь где он.
Что со мной? Бог со мною.
 
 
В сентябре, милый друг, в сентябре,
словно книга, теряется лето,
стало холодно жить на заре
в ожиданье рассвета.
 
 
И бессонницу не обмануть
и с потоком её откровений,
как в пустыне, мерцающий путь
золотой тьмы осенней.
 

6

 
Там, в ночи, тонко стелется дым
никогда не отправленных писем,
почтальон же бредёт невредим,
от долгов независим.
 
 
Если дождь там – то зонтик забыт,
если волны – то с привкусом соли,
ветер штору окна теребит
или бьётся в подоле.
 
 
В чёт и нечет звенят голоса:
и живое, и мёртвое эхо
равносладки, как звук и слеза
влагу съевшего смеха.
 

7

 
Убыль сердца и убыль тепла,
и не нужно ни в чём оправданья,
даже ночь, словно поезд, прошла.
Всё пройдёт, до свиданья!
 
 
Ветер вьётся, чтоб листьями в срок
выше неба округу захламить,
эту честную слякоть дорог
оставляя на память.
 
 
Время будто увязло во рву,
но часы всё наглей и негодней:
не хочу из России в Москву
возвращаться сегодня.
 

2002

«Будь со мной этой ночью…»

 
Будь со мной этой ночью
на пристани спящей земли.
Свет и радость пророча,
сквозь луну просквозят корабли.
 
 
Будь со мной этой ночью,
мы в звёзды, как в море, уйдём,
и, слепые, воочью
увидим забытый свой дом.
 
 
Ах, какая отрада
напиться живой темноты!
Сердцу станет преграда
смятенья рассудка, но ты —
 
 
будь со мной этой ночью,
чтоб губы, разъявшись, нашли
шёпот, порванный в клочья
безжалостным ветром земли.
 
 
Будь со мной, чтобы в небе
заброшенных райских полей
причастились мы неги —
ночи жизни – твоей и моей.
 
 
Чутких душ средоточью
откроется тьмы благодать.
Будь со мной этой ночью,
чтоб дикие звёзды обнять.
 

«Если скажут мне: в поле рыщет татарник…»

 
Если скажут мне: в поле рыщет татарник,
я и не знаю, какой такой зверь или странник.
 
 
Может, цветок он, а может, сорняк он вовсе,
может, его наматывает на оси.
 
 
Может, он при звезде, как волк, танцует в поле,
может, горечи много в нём, или соли.
 
 
И не вспомню: какой такой бог или дух человечий —
и окликнет, да всё не пойму колючей речи.
 

1983