Buch lesen: «Яма»

© B. Akunin, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Часть первая
Эмма-Моногатари
Воспоминания Масахиро Сибаты

Хвост слона

Давным-давно, задолго до железных дорог, ускоряющих время, и медицинских препаратов, замедляющих старение, люди знали, что торопиться некуда и что самый лучший сезон жизни – старость, а самое лучшее, что может сделать человек на склоне лет, это оборотиться назад, в прошлое, извлечь оттуда всё важное и интересное, что видел и в чем участвовал, разобраться в том, в чем из-за суеты и спешки разобраться не успел, найти ответы на неотвеченные вопросы, с благодарностью вспомнить тех, кого любил, и плюнуть на могилу тех, кого ненавидел, облечь в красивую и точную форму разрозненные мысли – одним словом, стать писателем. Счастлив тот, кто, подобно монаху Кэнко Хоси, в пору поздней осени имеет для этого досуг и душевную гармонию. Мне, как и автору «Записок от скуки», сейчас шестьдесят семь лет, и я могу начать теми же словами, что средневековый автор: «На исходе дней овладела мной странная прихоть, сидя над чернильницей, записывать всё, что приходит на ум». А на ум мне приходит только прошлое. Как сказано у другого монаха, Камо-но Тёмэя: «С тех пор, как я научился понимать смысл вещей, прошло уже сорок лет, и за это время я был очевидцем многого истинно примечательного».

Я мало думаю о своем будущем. У всех стариков оно недальнее и одинаковое. Главное Приключение уже близко, оно никуда не уйдет, можно спокойно насладиться зрелищем заката. Закат лучше восхода, ибо ты не отвлекаешься на заботы нового дня, волноваться тебе не из-за чего. Всё уже было.

В старину самурай, готовясь к гибели в бою или к харакири, сочинял короткое стихотворение из трех или пяти строк, но это потому что у благородного воина в такие минуты всегда мало времени. Я же никуда не тороплюсь, я могу написать целое моногатари, сказание, притом состоящее из множества свитков, как «Повесть о доме Тайра», которую у меня никогда не хватало терпения дочитать до конца – слишком уж там много явных небылиц.

Я буду писать только правду, не полагаясь на прихоти и самообманы памяти. Во времена странствий, когда мой господин находился в изгнании, а я его повсюду сопровождал, в течение нескольких лет я вел дневник. У меня еще тогда в первый раз возникло желание стать писателем – я позавидовал славе и гонорарам сенсея Ватсона, спутника и помощника другого великого сыщика. Однако в ту пору я был слишком незрел, слишком неуклюж. Моя первая попытка, рассказ об узнице замка Во-Гарни, смехотворно беспомощна. Хорошо, что я тогда не попытался опубликовать свой жалкий опус и надолго оставил помыслы о литературе. Писатель подобен плоду. Если он еще не дозрел, а уже кормит собою читателей, у них будет понос.

Запись ежедневных событий я, однако, исправно вел, и теперь эта хроника мне очень пригодится.

Но хватит предисловий. С волнением и замиранием сердца приступаю к рассказу об одном из самых таинственных и самых душераздирающих приключений моей долгой жизни, столь богатой и на тайны, и на душевные потрясения. Не все загадки той запутанной истории мною разгаданы, а сердечная травма была столь болезненна, что я боюсь, не закровоточит ли она от воспоминаний, однако книги для того и пишутся, чтобы разгадывать неразгаданное и бередить старые раны – вдруг они залечатся?

Началось это большое приключение, когда предшествующее, небольшое – вышеупомянутое расследование во французском замке – едва-едва закончилось. Прошло буквально несколько минут. Не буду отвлекаться на описание новогоднего состязания умов, в котором моему господину пришлось соперничать с самым знаменитым детективом Англии и самым известным преступником Франции. История эта занятна, но довольно запутанна и уведет меня в сторону.

Скажу лишь, что первый день 1900 года я встретил в северном французском городке, расположенном на берегу Ла-Манша, и что новое столетие началось с весьма нереспектабельной суеты.

Нас было четверо: мы с господином и мистер Холмс (да-да, тот самый) со своим помощником доктором Ватсоном. Двадцать минут назад мой карманный хронометр «хэмпден» тихим звоном проводил век Хиросигэ и Пушкина, но поразмышлять над торжественностью момента возможности у нас не было. Мы только что спасли владельца замка Во-Гарни от разорения, однако находились на территории поместья нелегально, и от ворот доносились полицейские свистки. Два великих сыщика и два их почтенных соратника никак не могли попасть в конфузную ситуацию. Нужно было, по русскому выражению, уносить ноги, и как можно быстрей.

Возникла короткая дискуссия, как это лучше сделать.

Я предложил выбраться наружу через стену парка, благо уже лазил через нее и обнаружил очень удобное место, где вплотную к каменной ограде росло дерево. Но доктор Ватсон с достоинством ответил, что он не кошка сигать через заборы, а мистер Холмс сказал: «Лучше спрячемся в кустах, а когда полицейские пробегут по аллее к дому, спокойно выйдем через ворота».

– Они слишком неловки и боятся порвать себе брюки, – заметил я господину на русском. – Нам-то с вами перемахнуть через стену пара пустяков.

– I guess, to each their own then¹, – молвил господин, и мы расстались с коллегами без церемоний и прощаний, что было бы совершенно невообразимо у нас, японцев, а у британцев в порядке вещей и по-европейски называется «уходить à l’anglais»². Ситуация, правда, не располагала к поклонам и пожеланиям доброго пути.

Оставшись вдвоем, мы спустились в овраг, отделявший замок от стены, поднялись по склону, и я показал господину на черневшее неподалеку дерево.

Он быстро и ловко вскарабкался по стволу, перепрыгнул на ограду и исчез на той стороне. Я же оглянулся на темный силуэт дома, чтобы получше запомнить место, где принял решение посвятить себя литературе. Мне в голову пришло название для повести, которое я счел изысканным и глубоким: «Краткий, но прекрасный путь трех мудрых». Поскольку я не англичанин и ведаю долг благодарности, я на прощанье поклонился замку и лишь тогда полез на дерево.

Откуда мне было знать, что писателем я стану лишь двадцать семь лет спустя и что с замком Во-Гарни мне прощаться еще рано.

Стену я перемахнул так же лихо, как господин, приземлился мягко, на корточки – и ослеп. Вспыхнул фонарь, его луч светил мне прямо в глаза.

– А вот и второй. Там есть кто-нибудь еще? – спросил по-французски веселый голос.

Я сощурился. Увидел, что господин стоит с поднятыми руками, а рядом темнеют три фигуры в кепи и накидках. Жандармы!

– Добро пожаловать, господа воры, – сказал тот же голос. – Говорил я вам, ребята: «Подудим в свисток у ворот и пойдем туда, где над стеной торчит дерево. Там они и полезут». Люкá, посвети-ка на меня. Представлюсь честь по чести.

Зажегся еще один фонарь.

Бравый молодец с залихватски подкрученными усами откозырял нам.

– Бригадир Бошан, к вашим услугам.

– Вы из полиции города Сен-Мало? – спросил господин. – Проводите нас к комиссару Ляшамбру, у меня есть…

Но он не успел сказать, что, уезжая из Парижа, на всякий случай запасся рекомендательным письмом к местному полицейскому начальнику от мэтра Бертильона, нашего давнего знакомого.

– Я служу в полиции города Сен-Серван-Сюр-Мер! – оборвал господина невоспитанный жандарм. – И Ляшамбр мне не указ! Его территория на той стороне бухты. Кто вы такие? Назовитесь! Люкá, Бернар, надеть на них наручники!

Двое его подчиненных зазвякали железками, зарычали на нас:

– Смирно стоять! Руки вперед!

– Позвольте я научу этих грубиянов манерам, – попросил я господина по-японски. – Я их немножко побью, без членовредительства, бережно положу на обочину, и мы пойдем своей дорогой.

Он ответил сердито, заикаясь чуть больше обычного:

– К служителям з-закона следует относиться с п-почтительностью. Это раз. Парижский поезд уходит т-только в полдень. До того времени нас успеют объявить в розыск, и мы все равно никуда не уедем. Это д-два.

Оба аргумента, особенно второй, были резонны. Прежде всего искать нас, конечно же, будут на станции – никак иначе из этой дыры до Парижа не доберешься.

– Мсье бригадир, произошло недоразумение, – обратился господин к жандарму. – Я американский частный детектив Эраст Фандорин…

– Ага, а я Шерлок Холмс, – опять перебил молодой наглец. – Руки!

В разговор вступил я, хоть мой французский в ту пору был еще не очень хорош:

– Господин Шерлок Холмс тоже здесь, неподалеку, и может подтвердить, что…

– Хватит нести вздор! – рявкнул бригадир Бошан. – В участок их! Обыщем и допросим.

На нас надели наручники и очень невежливо, за шиворот, поволокли куда-то в темноту.

– Выдержка, Маса, выдержка, – повторял господин. Только поэтому я не сделал то, что очень хотел сделать.

В участке нас обыскали, изъяв всё, что сочли опасным или подозрительным. Мой нунтяку бригадиру подозрительным не показался – подумаешь, две деревяшки с веревочкой – и был сунут обратно в мой карман.

– Это и есть палочки, которыми вы, китайцы, всё едите? Я слышал о них, – сказал Бошан.

При ярком газовом освещении стало видно, что он еще совсем молод, лет двадцати с небольшим. Усы, вероятно, отрастил для солидности. Остальные двое были много старше, на своего начальника они посматривали снисходительно.

– Вряд ли до конца дежурства еще что-нибудь произойдет. Все-таки новогодняя ночь. Мы ляжем, поспим, а, командир? – спросил щекастый Люка. – Этих запрем в камеру, а допросим утром.

Бригадир сосредоточенно рассматривал отобранные у нас вещи. Они были аккуратно разложены на столе: самовзводный «герсталь» (господина), маленький «браунинг» (мой); стилет в щиколоточном чехле (господина), складная бритва (моя); нефритовые четки, золотой «брегет», перламутровая расческа, медальон на цепочке, черепаховое портмоне, серебряное зеркальце, карманная лупа (всё – господина); золотой «хэмпден», баночка с мармеладными шариками, имбирный пряник, который я вчера купил в поезде на случай голода, плитка шоколада «Экстаз», приобретенная с той же целью, фотокарточки шести красивых женщин (это всё – мое).

– Не время спать, – озабоченно сказал Бошан жандарму. – Отправь с нашего аппарата телеграмму-«молния» на парижский адрес господина дэз Эссара. «В ваш дом вторглись воры. Немедленно приезжайте проверить, что пропало. Бригадир жандармов Пьер Бошан». А ты, Бернар, бери бумагу. Будешь вести протокол допроса.

Он спросил наши имена. Спросил меня, как пишется Masahiro Shibata, и записал на французский манер Chibata. На место жительства – «Нью-Йорк» скептически хмыкнул.

Стал выяснять, зачем нам столько оружия и почему у меня такое количество сладостей. Попробовал и мармеладку, и шоколад, и пряник – не наркотик ли. Долго разглядывал красавиц.

– Сообщницы?

– Нет, – ответил я. – Это красавицы, которых я любил в минувшем году и которых с удовольствием вспоминаю.

У меня в ту пору был ритуал. Я носил во внутреннем кармане фотокарточки женщин, которые в течение года дарили меня своей благосклонностью, а первого января с благодарностью сжигал снимки на лавандовой свечке, произнося моление, чтобы новый год оказался не менее щедр на любовь.

– А почему они все такие толстые?

– Потому что они красавицы.

– Ладно. – Жандарм придвинул к себе золотые часы, четки, медальон, портмоне и расческу. – Перейдем к вашей добыче. Это вещи, которыми вы разжились в замке? Неплохой улов.

– Всё это наше! – возмутился я.

– Вы упускаете шанс на чистосердечное признание. Когда приедет хозяин и опознает свою собственность, будет поздно.

Господин снова помянул комиссара Ляшамбра, но это имя почему-то очень сердило молодого жандарма. Препирательство ни к чему не привело. В результате мы были посажены в камеру и просидели в ней до самого вечера.

Где только не доводилось мне проводить первый день года! Однажды, скрываясь от головорезов из шайки Пако-Живодера, логово которых находилось на кладбище, я много часов пролежал в гробу, в обнимку с покойником, и многому у него научился: хладнокровию в любых обстоятельствах, благу неподвижности, неиссякаемому терпению. В другой раз, ведя слежку за сектой оскопителей, я изображал сугроб и спасался от холода только горячей водкой, которую тянул из термоса через резиновую трубочку, потому что шевелиться было нельзя.

Но сидеть в камере захолустного полицейского участка, за хлипкой дверью, которую я запросто вышиб бы ударом ноги, было унизительно и очень скучно. Мне кажется, что и в господине шла внутренняя борьба между раздражением и почтительностью к служителям закона, причем первого становилось всё больше, а последней всё меньше. Господин пытался медитировать в позе дзадзэн, но судя по словам, то и дело срывавшимся с его губ, отрешиться от земной суеты не получалось. Я был даже вынужден сделать ему замечание: традиция, конечно, предписывает первого января поминать покойных родителей и в особенности матушку, но не в такой манере.

Чтобы отвлечь господина от нехороших мыслей, я попробовал занять его разговором о вере в приметы. Правду ли говорят, что как встретишь новый год, так его весь и проведешь? Я также высказал надежду, что двадцатый век начинается не с тысяча девятисотого, а с тысяча девятьсот первого года, ибо, если столетие пройдет под знаком тюремной решетки, это будет слишком грустно.

Но господин беседу не поддержал, и я стал сочинять новогоднее стихотворение, используя вместо рисовой бумаги облупленную стену, а вместо кисточки кусок мела, валявшийся на полу. Этой письменной принадлежностью наши предшественники по заточению искалякали все поверхности, так что мне пришлось сначала стереть рукавом изображение обнаженной женщины, очень непривлекательной.

Поэтический труд надолго меня занял. Я лишь прервался на обед – в окошко нам сунули две палки очень вкусного хлеба с куском отвратительно пахнущей французской колбасы «андуй», которая вся досталась мне. Пить пришлось воду, но я представил себе, что это сакэ, и произнес обычное новогоднее пожелание:

– Пусть невзгоды, встречающиеся на нашем пути, укрепляют наш дух и способствуют самоусовершенствованию.

– Катись к черту, – хмуро ответил господин.

Знаете что? Я, пожалуй, буду называть его на русский лад: «Эрасуто Петоробиччи». Это очень длинно и очень утомительно для японского глаза, а для японского языка труднопроизносимо, но мне так приятнее. Буквально это значит «Эраст сын Петра», знаменуя почтение, с которым русские относятся к персоне отца – тут даже нам с нашим культом предков есть чему поучиться. Я был бы рад, если бы ко мне обращались не просто «Сибата-сан», а «Масахиро Тацумасович», отдавая дань памяти моему родителю, которого давно уж нет.

Пока Эраст Петрович предавался меланхолии, я закончил работу над стихотворением в семнадцать слогов. После многих переделок оно получилось такое:

 
На белой ветке
Алеет круглый снегирь.
Мысли о родине.
 

Я остался очень доволен. Смысл истинно красивого хокку должен быть понятен только сочинителю, ибо никто кроме тебя самого не знает твоей души. В стихотворении соединились январский снег и образ обеих стран, дорогих моему сердцу: зимняя русская птица и бело-красный японский флаг.

Слева от хокку был схематически изображен мужской инструмент, справа написано «Beauchamp trou du cul», и я подумал, что вульгарность повседневной жизни лишь увеличивает очарование поэтического слова.³

Наше заточение кончилось, когда свет короткого дня давно уже погас, зарешеченное оконце озарилось луной и ее серебристый луч рассек камеру на две черные половины. Был уже поздний вечер.

Дверь открылась. Бригадир Бошан жестом велел нам выходить. Вид у него был несколько сконфуженный.

– Прибыл владелец замка мсье дез Эссар, прямо со станции. Осмотрел ваши вещи и говорит, что они ему не принадлежат. Зачем же вы проникли в парк?

– Я знаю зачем, – раздался голос из коридора. – Не они первые. Слухи о фамильных сокровищах дез Эссаров давно приманивают воров. Однако мои алмазы, сапфиры и изумруды отлично спрятаны. Еще не родился Рокамболь, который отыщет этот тайник!

– Зато родился Арсен Люпен, – сказал Эраст Петрович, выйдя из камеры. – И он ваш тайник преотлично обнаружил. Не без нашей, увы, п-помощи.

– Арсен Люпен?! – вскричал бригадир.

А мсье дез Эссар, сухопарый господин с мушкетерской бородкой и седыми волосами до плеч, просто вскрикнул, без слов.

Эраст Петрович коротко рассказал, как было дело. Слушатели глядели на него во все глаза. Бошан фыркнул:

– Так я и поверил, что здесь был сам Шерлок Холмс!

Усмехнулся и дез Эссар:

– Даже Арсен Люпен – если его не выдумали журналисты – не нашел бы мой тайник. Ну-ка, скажите, где он находится?

Господин приблизился, пошептал ему на ухо, и хозяин замка переменился в лице.

– Боже, боже… – пролепетал он и кинулся к выходу. – Не выпускайте их, Бошан! Я должен проверить, на месте ли ларец!

Мгновение спустя его уже не было. В углу на стуле остались вещи, которые дез Эссар, должно быть, привез из Парижа: саквояж и нечто плоское, прямоугольное, в парусиновом чехле.

– Вы, стало быть, детектив? – иронически улыбнулся бригадир. – А чем вы это можете доказать?

– Демонстрацией п-профессиональных навыков.

Эраст Петрович осмотрел его с головы до ног.

– Вы служили в армии. Участвовали в покорении М-Мадагаскара. Хорошо себя проявили и получили отличие, но армейская служба вам не по нраву. Вы перевелись в жандармерию, потому что мечтали ловить п-преступников. Однако служба разочаровала вас, вы ею недовольны.

С каждой новой фразой лицо молодого человека всё больше вытягивалось.

– М-Мадагаскар? – пробормотал он, заразившись заиканием. – А, вы увидели у меня на груди медаль за взятие Тананариве. Но всё остальное? Откуда вы узнали? Люка наболтал?

– Вы получили не только боевую медаль, но и чин сержанта. В столь молодом возрасте его дают только за отличие. Про чин сержанта я знаю, потому что без него вы не стали бы жандармским бригадиром. Про вашу увлеченность сыщицкой работой догадаться нетрудно. Во-первых, вы явный поклонник мистера Холмса, а во‐вторых, у вас на столе лежит учебник криминалистики Альфонса Бертильона. Кстати, записку к начальнику полиции Сен-Мало мне дал именно он. Вы плохо ощупали мои внутренние к-карманы. Вот, прошу.

Эраст Петрович протянул Бошану конверт со штампом парижской префектуры.

– Это рука самого мэтра Бертильона?! – Голос бригадира благоговейно задрожал. – Вы позволите?

Скользя взглядом по строчкам, он расстегнул крючок на вороте кителя.

– Мсье Фандорин… Вы должны меня понять… Телефонный звонок в новогоднюю ночь… Сообщение о ворах в замке… Я так обрадовался. В этом чертовом Сен-Серване никогда ничего не происходит. Хорошо Ляшамбру в Сен-Мало. Там то матросы поножовщину устроят, то проститутка прикончит сутенера, то найдут настоящие наркотики. А у меня здесь… – Он махнул рукой. – Максимум напьется какой-нибудь рыбак и вышибет стекло. Уж лучше бы я на Мадагаскаре остался. И вдруг настоящее преступление! Прошу вас – и вас, сударь, – повернулся ко мне Бошан, – простить меня.

– Погодите извиняться, – сказал Эраст Петрович. – Еще не вернулся владелец Во-Гарни, подозрение не снято.

Но несколько минут спустя в участок вошел, даже ворвался мсье дез Эссар.

– Всё правда! – возопил он. – Кто-то проник в тайник! Но ларец на месте! Господа, вы спасли фамильные реликвии рода дез Эссар! Я вам бесконечно благодарен.

Я учтиво поклонился, господин слегка кивнул.

– Инцидент исчерпан? Мы с мсье Сибатой м-можем идти? Нам нужно возвращаться в Париж.

– Куда вам торопиться? – запротестовал дез Эссар. – Следующий поезд только завтра. Позвольте мне в знак благодарности хотя бы угостить вас ужином. В замок не приглашаю, слуги на праздники отпущены домой, но еще открыт «Сен-Пласид», там отлично готовят бретонские блюда. А Бошан потом отвезет вас на своем калеше в Сен-Мало и поможет устроиться в гостинице.

– Я очень голоден. Соглашайтесь, господин, – потребовал я.

И мы вчетвером отправились в расположенный неподалеку трактир, где поужинали превосходными омарами и свежайшими устрицами, запивая их сидром.

Разговор тоже был приятный. Французы завидовали нашей жизни. Бошан понятно почему, он мечтал о ремесле сыщика, но и мсье дез Эссар, оказывается, тосковал по приключениям.

– Мне ужасно не повезло, – жаловался он. – Во-первых, я родился в состоятельной семье и никогда не имел нужды работать. Я – рантье. Все мои заботы сводятся к наблюдению за курсом акций. А во‐вторых, у меня слабое здоровье. В детстве я мечтал путешествовать по морям, но из-за скверной вестибуляции я не мог не то что плавать по волнам, но даже ездить в карете или верхом. До тридцати лет, пока к нам сюда не провели железную дорогу, я никогда не отходил от замка далее чем на десять километров. А ведь я потомок корсара, капитана Жана-Франсуа Дезэссара, жившего двести лет назад. Это он основал наш род. Привез из Вест-Индии сокровища и на небольшую их часть купил дворянство.

– Да, мы видели в вашем салоне его портрет, – кивнул Эраст Петрович. – Судя по пятну на обоях, там до недавнего времени висел еще один?

Я пятна на обоях не заметил, но господин наблюдательней меня, никакая мелочь не ускользает от его внимания.

– Совершенно верно. Вот этот. – Дез Эссар кивнул на плоский чехол – он захватил из участка свой багаж. – Хотите посмотреть?

Он бережно вынул из парусины портрет – старинный, но художественной ценности явно не имеющий. Какой-то мазила аляписто намалевал худого остроносого юношу с волосами до плеч и саблей на боку. Юноша показывал рукой на тропический остров и скалил зубы.

– Тоже ваш предок? – спросил я и вежливо прибавил. – Приятный молодой человек.

– Это девушка, благодаря которой Жан-Франсуа разбогател. Он заказал портрет в память о своей благодетельнице. Она участвовала в корсарском походе, переодевшись в мужское платье. Сколько времени я провел перед этим портретом в отроческие годы, воображая, как мы с Летицией фон Дорн влюбляемся друг в друга!

– Фон Дорн? – удивился Эраст Петрович. – Мои предки тоже были «фон Дорны», пока не русифицировали свою фамилию. Это старинный швабский род.

– Значит, вы с Летицией фон Дорн скорее всего родственники! – торжественно объявил дез Эссар. – Она тоже прибыла в Сен-Мало откуда-то из Швабии.

– Поразительное с-совпадение.

Господин стал вглядываться в портрет, но распознать в этой мазне живое лицо было невозможно. Должно быть художник писал картину приблизительно, по описанию.

– Этот портрет принес мне некоторую толику славы, – сообщил дез Эссар. – Знаете, зачем я возил его в Париж? Я член Общества потомков корсаров, есть у нас во Франции такой почтенный клуб. Каждый год в конце декабря мы съезжаемся на торжественное заседание и обязательно устраиваем какое-нибудь действо. На сей раз затеяли конкурсную выставку картин с изображением предков. Я рассудил, что привозить Жана-Франсуа нет смысла. Знаменитым корсаром он не был. Где ему конкурировать с Дюгэ-Трюэном или Сюркуфом (между прочим оба наши, местные), а тут еще объявился потомок Карибского Чудовища капитана л’Олонэ. И я сделал ход конем. – Старик хитро прищурил глаз. – Я решил выставить Летицию фон Дорн. Пусть она не мой предок, но ведь тоже связана с историей рода. И что вы думаете? Единственная женщина-корсар вызвала огромный интерес у публики и прессы. Я получил первый приз, а фотографию картины опубликовали в «Иллюстрированной газете». Сейчас покажу.

Он полез в саквояж.

– Жаль, что я мало слушал рассказы отца, – вздохнул Эраст Петрович. – Он увлекался историей фон Дорнов. Может быть, что-нибудь знал и про Летицию. Хотя двести лет назад мы уже жили в России.

Я вежливо посмотрел на газетную вырезку, которую гордо продемонстрировал потомок корсара.

– Какой-то мсье, иностранец, так заинтересовался картиной, что захотел ее у меня купить, – продолжал хвастать дез Эссар. – Странный такой, в зеленых очках. Прямо влюбился в Летицию. Предложил тысячу франков. Потом три. Потом пять. Пять тысяч франков за скверную работу какого-то безымянного маляра! Она, честно говоря, и сотни не стоит. Я объяснил, что это семейная реликвия, которая не продается ни за какие деньги. Но все равно было очень приятно. Завтра утром придет гардьен и повесит портрет на самое почетное место, над камином.

Со славным мсье дез Эссаром мы расстались сердечно, потом бригадир отвез нас в соседний Сен-Мало и устроил в недорогом, но славном пансионе, окна которого выходили на крепостную стену и морскую ширь, мерцавшую под луной.

На следующий день, к полудню, мы намеревались отправиться на вокзал.

Забегая вперед, скажу, что назавтра, 2 января, парижский поезд снова уйдет без нас.

Маленькие приключения закончились. Началось большое приключение. Очень большое.

Утро мы провели безмятежно. Спешить было некуда, до отправления поезда оставалось несколько часов. Господин предавался дзэну – ухаживал за своей красивой внешностью: подравнивал виски и усики, вдумчиво причесывался, делал маникюр. Одним словом следовал завету великого Ямамото Цунэтомо, который рекомендовал самураю не пренебрегать румянами и пудрой, чтобы всегда достойно выглядеть.

Я же увлеченно работал над повестью о трех мудрецах, то и дело глядя на серый морской простор в поисках вдохновения. Потом на окно села большая черно-белая чайка, посмотрела на меня круглым глазом и предостерегающе стукнула клювом в стекло.

В следующее мгновение раздался частый стук в дверь.

– Откройте! Это Бошан!

Бригадир не вошел в номер, а вбежал. На щеках у него пунцовели пятна, глаза сверкали.

– Какое счастье, господа, что вы еще не уехали! – Жандарм задыхался от волнения. – Из Во-Гарни прибежал гардьен. Рано утром он пришел в замок и обнаружил хозяина мертвым.

– Ай-я-яй, – скорбно сказал я и молитвенно сложил ладони. – Мсье дез Эссар был довольно стар, но все равно очень жалко. Да ниспошлет ему Будда хорошее перерождение.

– Погоди, Маса, – поднял руку Эраст Петрович. – Если бы господин дез Эссар просто умер, бригадир так не волновался бы. Что с-случилось? Рассказывайте по п-порядку.

– Гардьен сказал, что хозяин, видно, споткнулся, упал, ударился и проломил себе голову. Но Вассье (так зовут слугу) человек нервный. Увидев бездыханное тело, он ничего толком не разглядел, сразу побежал в полицию. Я же, явившись в дом засвидетельствовать кончину, обнаружил следы взлома. В одном из окон выбита форточка, на подоконнике грязный след, дверцы буфета, где хранится столовое серебро, нараспашку. Это убийство! – Бошан задыхался от возбуждения. – У меня на участке произошло настоящее убийство, а я не знаю, что делать! Мсье Фандорин, мсье Сибата, ради бога! До парижского поезда еще целых два часа. Едемте на место преступления. Помогите мне начать расследование.

Эраст Петрович поморщился. Убийство было самого скучного сорта.

– Уверен, б-бригадир, что эта задача вам вполне по силам. Вор наверняка оставил множество следов и улик. Просто действуйте по учебнику мэтра Бертильона.

Бошан пробормотал:

– Ах, какая досада, что мистер Холмс уже уехал. Я бы, конечно, обратился за помощью к нему.

Эта реплика, кажется, задела Эраста Петровича. Меня, признаться, тоже. Мир устроен несправедливо. Самым гениальным детективом считается не самый гениальный детектив, а тот, про кого пишут книжки. Звездой сыска Шерлока Холмса сделал доктор Ватсон, подумал я и твердо пообещал себе, что прославлю на весь мир Эраста Фандорина таким же способом. Тем более что литературный труд чрезвычайно приятен.

– Чемодан собран, господин, – сказал я. – Отчего бы нам не прокатиться? Этого требует и долг учтивости по отношению к человеку, который вчера угостил нас хорошим ужином.

Через двадцать минут мы были в замке, с которым накануне я прочувствованно расстался навсегда.

Мы с господином поклонились телу несчастного мсье дез Эссара, чья мечта о приключениях столь печально осуществилась. Потом Эраст Петрович осмотрел труп.

Судя по вмятине и синяку на виске, беднягу убили тяжелой бронзовой вазой, валявшейся рядом, на ковре. У вора при себе не было даже ножа – схватил первое, что попало под руку. Крови вытекло совсем мало, удар пришелся по ночному колпаку.

Бригадир показал выбитое стекло, отпечаток на подоконнике.

– Стоптанная г-галоша, тридцать сантиметров, – сказал господин, поглядев в лупу. – Преступник высокого роста, не меньше метра восьмидесяти пяти. Телосложения при этом эктоморфического, иначе не пролез бы в форточку. Это уже особая примета: нужно искать долговязого, очень худого с-субъекта. А что у нас тут?

Он подобрал с пола драный картуз, не замеченный жандармом.

– Пахнет давно не мытыми волосами… – Нашел волосок, опять поднес увеличительное стекло. – Рыжий. Вот вам еще одна п-примета.

– Тощий длинный бродяга с рыжими волосами, – кивал бригадир, записывая в книжечку. – Сейчас из-за кризиса полно безработных и бездомных, они забредают и в наши тихие края.

Потом мы постояли перед буфетом, из которого явно что-то пропало, но не всё. Большое серебряное блюдо и два массивных кубка остались на месте.

Казус действительно был самый заурядный.

Господин вернулся к покойнику – должно быть, из почтительности, – а я стал подводить итоги. Бошан внимательно слушал, делая пометки.

– У американцев этот разряд преступлений, один из самых распространенных, называется «a burglary that went wrong», незадавшаяся кража со взломом, – объяснял я. – Это когда застигнутый врасплох воришка совершает убийство с перепугу и потом в панике сматывается. Произошло вот что. Вор пролез через форточку, начал вынимать серебро из буфета, но сверху на шум спустился хозяин – в халате и колпаке. Вор увидел дез Эссара слишком поздно, чтобы скрыться. Схватил вазу, ударил, а потом сбежал, даже не забрав остальное серебро. Вылезал тем же путем, через форточку. Вы ведь обратили внимание, что галоша отпечаталась носком к окну? Тогда же, вероятно, убийца обронил картуз и не заметил этого. Что нужно сделать дальше? – спросил я старательно скрипевшего карандашом жандарма.

– Что? – переспросил он, глядя собачьими глазами.

– Первое: вызвать слуг, хорошо знающих дом, и установить в точности, что` из серебра пропало. Второе: обойти скупщиков краденого…

– У нас их нет. Это же провинция.

– А ломбарды есть?

– Один, в Сен-Мало.

– Ну так наведайтесь туда. И обязательно пройдитесь по кабакам. Преступник – человек незамысловатый. После такой встряски наверняка захотел выпить. Может быть, налакался и валяется где-нибудь. Найти тощего дылду с рыжими волосами вам будет нетрудно. И у вас в послужном списке появится раскрытое убийство. Поздравляю.

Я посмотрел на свой «хэмпден». Была уже четверть двенадцатого.

– Господин, нам пора на станцию.

Эраст Петрович зачем-то снял с мертвеца ночной колпак, повертел его, пощупал и вдруг сказал: