Buch lesen: «Долина»
Bernard Minier
La Vallée
© Егорова О.И., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
* * *
Бессознательно он снова отхлебнул из фляжки.
Вкус бренди вызвал у него в памяти дочь, вошедшую с яркого солнечного света в хижину, – ее хитрое, насупленное, недетское лицо. Он сказал:
– О Господи, помоги ей. Я заслужил твое проклятие, но она пусть живет вечно.
Грэм Грин, «Сила и слава»1
Прелюдия 1
– Зачем… вы… это делаете?
Он поднял глаза и вгляделся в неподвижный силуэт. Может, привиделось? В горах часто случаются галлюцинации. От лихорадки ли, обезвоживания, от высотного отека мозга… или от переохлаждения, – но его била дрожь.
Альпинисты и любители горных походов часто рассказывали о призрачных фигурах, какое-то время шедших рядом с ними. Такая фигура маячила сейчас у него перед глазами. Вот только ведро ледяной воды, которое он получил прямо в физиономию, явно не имело ничего общего ни с призраками, ни с бредом.
От холода захватило дух. Дыхание зачастило, сердце забилось быстрее. Он понял, в чем дело: если дрожит – значит, все в порядке, классические симптомы легкого переохлаждения.
Тело тут же включило механизм защиты: сосуды сузились и на уровне конечностей сильно сжались, позволяя крови достигнуть жизненно важных органов: сердца и легких. Вот почему он не чувствовал ни рук, ни ног.
Он повернул голову и увидел крутые обрывы вокруг маленького горного озера, накрытого плотным слоем льда, и остроконечные скалы, глядевшие прямо в серое небо… И ощутил тысячелетнее безразличие хмурой горы, которая не открывала взгляду ничего, кроме омерзительного образа его собственной смерти. А он умирал. Ни малейшего сомнения. Легкое переохлаждение перейдет в умеренное, потом в серьезное, и наконец – в глубокое, ведущее к коме и остановке сердца. Это неизбежно. С него сняли всю одежду. Он лежал голый, как червяк, – разве что красная повязка стягивала сзади его дреды, – а плечи, спина и бедра оказались прямо на льду. Температура упала намного ниже нуля, и сейчас около минус пятнадцати.
Прошу-у-у вас, прошу-у-у вас, прошу-у-у…
Это он произнес? Или простонал призрак?
Он начинал терять чувство реальности.
Скверный знак…
Он понемногу погружался в туман, завесу между реальностью и помешательством.
Прелюдия 2
Тот же туман полностью окутывал пейзаж, когда он устремился в горы нынче утром.
Он вошел в это «молоко», никак не желающее рассеиваться. Можно, конечно, никуда не ходить, – но что делать в долине зимой в воскресный утренний час?
И он упрямо шел наверх, подставляя лицо холоду, в туманном полусвете, где ориентирами были только снежная белизна, серый свод неба и острые гребни скал. Потом там, где начинался лес, туман начал понемногу расползаться. Сквозь полупрозрачную пелену стали проглядывать очертания стражей леса – молодых пихт. Он на миг остановился. Несмотря на холод, пот катился с него крупными каплями. И тут он услышал… Какой-то шум. Внизу что-то треснуло. Хруст сломанной ветки прозвучал, как взрыв петарды. Похоже, кто-то поднимался в тяжелых ботинках.
– Эй! Есть тут кто-нибудь?
Никто не отозвался. Может, зверь… Но у какого зверя такой тяжелый шаг? У медведя? Он тысячи часов провел в этих горах, но ни разу не встретил косолапого.
Выйдя из лесу, он направился к крутому склону. Маршрут был не слишком трудным. Летом туристы добирались до озера часа за три, но зимой на тропе никого не было, и это одиночество ему нравилось.
Выше по склону, там, где становилось все холоднее, последние крючковатые сосны намного превосходили силой своих сородичей. Деревья как люди: среди них тоже есть и чемпионы, и все остальные. В природе те же неравенство и несправедливость, что и в человеческом обществе. Камель в равенство не верил. Он верил в конфликт, в состязание, в то, что выживает сильнейший. И не догадывался, что жить ему осталось всего четыре часа.
А что бы он сделал, если бы знал? И что сделал бы тогда на его месте любой из нас? Отдал бы распоряжения по поводу дел и имущества? Попросил бы прощения? У кого? И за что? Раскаялся бы в худшем, что совершил? А ведь за всю свою жизнь он натворил столько мерзостей, причем ничуть не колеблясь и без тени раскаяния. Он считал их необходимостью. Такова была его натура, извращенная и жестокая. И тот, другой, прекрасно это почувствовал. Сразу понял, с кем имеет дело, едва увидел.
Туман стал снова густеть, и он уж было решил, что заблудился, потому что ледник все не показывался. Однако гранитная плита, отмечавшая его нижний край, была там же, где и в прошлые годы. И тут Камель понял: край ледника чуть сместился наверх. Несколько раз подряд были жаркие месяцы лета, да и осени выдавались мягче обычного, вот ледник и отступил. Что предвещало ему гибель: лет через двадцать-тридцать от него ничего не останется. И в городах и деревнях, что стоят на равнине, станет так же жарко и душно, как в Оране в разгар лета.
Но сейчас он лежал на льду, и холод превращал его щеки в клубки колючек, а лицо – в такую страшную маску, словно роковую ошибку совершил какой-то пластический хирург. Он глубоко вздохнул и на секунду потерял сознание. А когда пришел в себя, дрожь прекратилась.
Это плохо. Значит, температура воздуха понизилась до минус тридцати одного. Тут-то он и увидел склонившийся над ним силуэт.
– Зачем… вы… это… делаете? – простонал он, но словам почти не удавалось прорываться сквозь растрескавшиеся губы.
Он попытался приподнять голову. Не получилось. Лента в волосах заледенела и теперь напоминала корону. И тело тоже покрылось тонким слоем льда, который потрескивал, стоило ему пошевелиться. Ведро с водой сделало свое дело: слой льда быстро затвердевал, и теперь он как будто оказался в скафандре. В твердом, смертельном ледяном скафандре.
Должно быть, воду таскали из проруби неподалеку.
Вдруг его окатило волной жара. Как такое может быть? Он вдруг вспомнил, что это один из признаков тяжелого переохлаждения: мышцы, ответственные за сокращение сосудов, перестали работать. И кровь снова хлынула к конечностям.
Пульс замедлился. Брадикардия. Падение давления. Симптомы множились…
Когда он добрался до убежища – маленькой хижины на берегу озера, сложенной из камней и сланца, – то решил немного передохнуть здесь и спускаться обратно: для подъема на пик день был явно неподходящий.
Он отпил немного кофе из термоса, облегчил мочевой пузырь и сгрыз маленькую шоколадку. Потом с легким рюкзаком за спиной подошел к распахнутой двери, пропускавшей жесткий северный свет и стонавшей на ледяном ветру. Но едва переступил порог – резкий свист, и дальше ничего… Как раз в эту секунду его окатили ледяной водой из ведра.
Расплата за все, что он совершил, это ясно. Но он никак не мог понять, зачем позвали… этого.
– Кто… кто вы? – пролепетал он.
Как и ожидалось, ответа не последовало. Вместо него еще одно ведро воды. И тут он осознал, что кожа рук, бедер и икр прочно приклеилась к озерному льду, буквально вросла в него.
Если бы он мог увидеть себя, то ужаснулся бы – до чего уже напоминает покойника: кожа посинела и пошла белыми пятнами там, где соприкасалась со льдом, зрачки не реагируют на свет. Ветер свистел над гладкой поверхностью озера, мягкие хлопья снега покрыли неподвижные глаза.
Он попытался широко раскрыть их – и в этот краткий миг смог увидеть только нож.
Острое лезвие поднесли к животу, и на секунду в нем отразились облака на сером небе.
Ему хотелось закричать, но голосовые связки тоже заледенели. Он ничего не почувствовал, когда нож вонзился в тонкий слой льда и раскроил живот от грудной кости до лобка. Было очень холодно, и он весь онемел. Не чувствовал и того, как чья-то рука раздвигает края раны, а нож разрезает внутренние органы. Только услышал чей-то смех.
Прелюдия 3
В тот же вечер в жандармерии высокогорного района Эгвив раздался телефонный звонок. По словам юной супруги Камеля Эсани, ее двадцатидевятилетний муж не вернулся с воскресной прогулки. Провести ночь в горах он не планировал. Спальный мешок, матрас и спиртовку оставил дома и сменной одежды с собой не брал. С ним наверняка что-то случилось.
Голос девушки дрожал от волнения, казалось, она вот-вот расплачется.
Жандармы не стали терять времени. Не прошло и получаса после звонка, а вертолет спасательной службы уже стартовал с просторной лужайки рядом со зданием жандармерии. Лужайка служила полицейским аэродромом. На борту было четыре человека: пилот, механик, врач и спасатель.
Все знали, каким маршрутом ходил Камель. Вопрос был в том, остановится ли он на Черном озере или двинется дальше, до пика. Давно стемнело, что отнюдь не облегчало поиски, и отряд собирался уже их прекратить и возобновить утром. Примерно в час тридцать ночи они пролетали над Черным озером.
В этот час оно поистине соответствовало своему названию: его продолговатую поверхность, гладкую, как зеркало, амфитеатром окружали крутые скалы и освещал огромный прожектор луны.
А прожектор вертолета обшаривал слепящим лучом гладкий лед, пока не наткнулся на явные очертания человеческой фигуры. Несмотря на расстояние – вертолет не мог снизиться из-за окружавших озеро крутых и острых скал, протыкавших темноту, как кинжалы, – все разглядели, что Камель Эсани был обнажен, и отряд охватила тревога. Белизна заснеженного льда. Посиневшее распростертое тело. Черная тень. Красная бандана. Но ужаснее всего выглядел его распоротый живот. Все четверо переглянулись.
Посадить вертолет в скальный амфитеатр было невозможно. Но можно было попытаться сесть прямо на лед, знать бы только, что он достаточно прочен. Наконец решили высадить врача и спасателя на широкую площадку возле берега, метрах в двадцати от тела.
– Вы уверены? – крикнул пилот, пытаясь перекричать шум мотора. – Находиться здесь все труднее. Я так считаю, парни, дело может и до завтра подождать.
Врач жестом велел ему снижаться. Пока они со спасателем надевали снаряжение, всех на борту охватило какое-то нездоровое возбуждение: шутка ли, оказаться тут в полной тьме, да еще с мертвецом, лежащим внизу в свете луны. В атмосфере чувствовалась некая театральность. Воздух был пронизан острым ощущением необычайности и в то же время опасности. А из всех возбуждающих снадобий отряд предпочитал адреналин.
Спасатель Ян Фогель первым соскользнул в пустоту. За ним доктор Лоридан в красной куртке, белом шлеме и в очках. Он раскачивался на узкой лесенке вертолета под порывами ледяного ветра, как легкий груз или как паук на конце паутины, он висел над самым центром каменного круга. Достигнув скал, они внимательно осмотрели лед. На вид он казался достаточно крепким, но кто его знает… Решили обойти озеро, добраться до хижины и уже оттуда идти к распростертому телу, то есть пройти тем же маршрутом, что и бедняга Эсани.
На озеро он пришел один или с ним кто-то был? Эта мысль сразу промелькнула в голове врача: не сам же Камель Эсани сделал себе харакири, как поступали в древности японские самураи?.. Наверное, кто-то другой?
При этой мысли доктор содрогнулся, и холод здесь был ни при чем.
Они пошли по ледяной площадке, не сводя глаз с распростертого внизу тела. Если несчастный Камель Эсани еще жив, его надо как можно скорее интубировать, наладить вентиляцию легких, ввести лекарства, а потом уже поднимать. Может быть, сделать непрямой массаж сердца. В этой команде, в отличие от других, был лишь один доктор, и рассчитывать он мог только на себя.
Все ближе к телу…
В молочно-белом свете луны оно отбрасывало длинную тень, и та ложилась на лед, как на сцену мюзик-холла. На уровне живота была какая-то странность…
Он не только был разрезан надвое огромной глубокой раной, которая была видна издалека, а был круглым, раздутым, как бурдюк… или как живот беременной.
– Твою мать! – вскрикнул Фогель.
Они в десять прыжков подскочили к трупу.
Это был далеко не первый мертвец, которого им довелось видеть. Они насмотрелись и на сорвавшихся альпинистов, и на лыжников, потерявших трассу и засыпанных лавиной. Попадались и получившие черепно-мозговые травмы при камнепадах, и замерзшие, чья кожа хрустела под пальцами, когда их спускали вниз. Не говоря уже о погибших спасателях, – этой страшной дани, заплаченной за людскую глупость, эгоизм и безответственность. Но такой странной и такой жуткой смерти им видеть еще не приходилось. Этого они никогда не забудут. Голое синеватое тело, вмерзшее в прозрачный лед, почерневшие губы, широко раскрытые глаза, какие бывают у слепцов, круглый живот, раскроенный пополам, как ореховая скорлупа.
Лоридан поморгал. Нет, такого не бывает… того, что он увидел, быть не может…
Профессия не раз сталкивала его с самыми нелепыми случаями, но здесь было нечто уму непостижимое. Во всяком случае, уму доктора Лоридана. Внутри распоротого живота, в окружении брюшных мышц, раздвинутых инородным телом, как пародия на беременность лежал пластиковый пупс, втиснутый между кишок, и сквозь корку льда изучал Лоридана глазками небесной синевы.
Сердце доктора отчаянно колотилось, руки в перчатках вспотели, когда он доставал нагрудный радиопередатчик и нажимал кнопку приема.
– Он мертв! – резко бросил он в трубку. – Все кончено! Теперь тут нужен только судмедэксперт…
– Дело может подождать до завтра, – подытожил пилот. – Температура ночью не поднимется выше минус десяти. А значит, он сохранится лучше, чем рыба в ледяной крошке… прием…
Потрясенному увиденным доктору столь удачное сравнение в голову не пришло. Он снова нажал кнопку.
– Сам он такого сделать не мог! А тот, кто такое сотворил, больной на всю голову! Поехали. Я вовсе не жажду дальше шататься по берегу. Прием…
– О чем вы говорите, доктор? Прием…
– Это убийство. Поразительно жестокое убийство.
– Как так?
– Заберите нас отсюда, и побыстрее!
Пятница
1
– А по утрам, проснувшись, ты через сколько закуриваешь? Сколько можешь ждать?
– Когда как.
– Пять минут? От шести до получаса? От получаса до часа? Или больше?
– Я бы сказал, от шести до получаса.
– А там, где запрещено, трудно не курить? В самолете, в кино, в ресторанах?..
– Нет.
– Уверен?
– Уверен.
– А от какой сигареты тебе труднее отказаться: от первой или от второй?
– От первой.
– И сколько сигарет в день в среднем выкуриваешь?
– От десяти до двадцати.
– А интервалы между сигаретами короче в начале дня?
– Э… пожалуй, да.
– Куришь, даже если болеешь и не можешь вставать?
Он подумал немного.
– Нет.
Она быстро подсчитала в уме. Это называлось тестом Фагерштрёма.
– Пять пунктов. Зависимость средняя. Могу прописать никотиновый пластырь и жевательную резинку – ее на тот случай, если пластырь перестанет помогать. Но с резинкой будь осторожен. Почему ты хочешь бросить курить?
Он снова повторил все причины: 1) не хочет загнуться от рака гортани или легких: это слишком отвратительно; 2) все чаще беспокоят бронхиты: признак старения легочной ткани; 3) надо заботиться о своем здоровье ради Гюстава; 4) и потом, не очень приятно целоваться с курящим, когда сама не куришь, правда?
Доктор Леа Деламбр кивнула.
– Ты готов? – спросила она.
– Готов.
– Тогда начнем… немедленно.
Она обворожительно улыбнулась ему. Потом хлопнула себя по бедрам, встала и сунула четырехцветную ручку в нагрудный карман халата, бросив взгляд на светловолосого мальчугана, который метрах в трех от них играл с отцовским телефоном.
– Гюстав меня беспокоит, – сказал пациент.
– Знаю. Мы ведь говорили об этом.
– Ему все труднее сосредоточиться на уроках, проблемные оценки, а дома ни к чему нет интереса. Часто просто не слышит, что я ему говорю, а бывает и агрессивным.
Она пожала плечами.
– Надо подождать. Если такие симптомы сохранятся еще полгода, можно будет говорить о синдроме дефицита внимания. С гиперактивностью или без. Тогда я покажу его специалисту по этой части.
– А пока? Что делать, пока мы ждем?
Она внимательно его разглядывала.
– Мартен, главное не в этом: со здоровьем у Гюстава все в порядке. Похоже, пересадка удалась. Ты хоть понимаешь, что это большая победа?
Сервас кивнул.
Разумеется, она права.
Сын страдал сужением желчных протоков. У детей такое заболевание – одно на двадцать тысяч. Суженные протоки мешают свободному оттоку желчи из печени, а ее застой может привести к необратимым последствиям, а если ничего не предпринять – то и к смерти. У таких детей множество проблем со здоровьем: они меньше ростом и худее сверстников, часто болит живот, случаются желудочные и кишечные кровотечения, они чаще подвержены инфекциям. Основное лечение состоит в том, чтобы обеспечивать нормальный отток желчи. Для этого удаляют некротизированный фрагмент протока и заменяют его трубкой, свернутой из кусочка кишки. Такой метод называют процедурой Казаи, и в одном из трех случаев все проходило благополучно. А вот в случае Гюстава процедура не удалась.
Тогда было решено провести пересадку здоровой печени от донора с совместимостью от 60 % до 70 %, то есть от близкого родственника. Сервас предложил себя. Операцию подпольно провели в австрийской клинике в абсолютно гротескных условиях. После нее Сервас чуть не умер.
Вспоминая об этом, он всегда убеждался: то был один из самых сюрреалистических и пугающих эпизодов в жизни2.
Сервас взглянул на доктора Деламбр. Она была выше его ростом, широкоплечая (много занималась плаванием), рыжеволосая, с лукавым и живым блеском зеленых глаз. Четкие и определенные черты лица под стать характеру: ничего не скрывали и не утаивали. Она работала в детском отделении больницы Пюрпан в Тулузе и специализировалась на гастроэнтерологии, гепатологии и лечебном питании. Лечить детей в больнице – есть ли на свете профессия труднее, требующая больше компетенции и преданности? Она подошла к Гюставу, перекинулась с ним парой шутливых слов, потрепала по светлым волосам и что-то шепнула на ушко, отчего тот прыснул со смеху.
Доктору Леа Деламбр было сорок три, а вот Сервасу в декабре стукнет пятьдесят.
Интересно, его сын принял бы в доме вот такую женщину? Гюстав ворвался в его жизнь непредвиденно3. И Сервас стал вдруг одним из отцов-одиночек, которых в этих краях насчитывалось около ста сорока тысяч. Конечно, всего лишь капля в бескрайнем океане неполных семей, – но все-таки они с Гюставом привлекали внимание, и их провожали взглядами и в летнем лагере, и в школе. Забудьте о равенстве полов, господа, когда стоите перед работниками социальных служб или в бутике, где программа надежности называется… «Клуб мамочек». А еще забудьте о том, чтобы оставлять ночевать кого-нибудь из подруг дочери или приятелей сына. Забудьте.
Он вдруг почувствовал себя очень старым. Слишком старым, чтобы воспитывать семилетнего ребенка. И когда по утрам смотрелся в зеркало, видел там старика, хотя и выглядел моложе своих лет, и волосы еще не начали седеть, и морщин почти не было. Что же до его музыкальных и литературных вкусов, то в этих вопросах он принадлежал к поколению, которое теперь почти утратило право голоса.
По счастью, на свете есть Шарлен, красавица-жена его заместителя. Шарлен Эсперандье лучше всех знает, что нравится детям и подросткам. И они с Гюставом друг друга обожают.
Бывшего заместителя, подумал Сервас: он около часа проговорил с представителем профсоюза полиции, чтобы выяснить, что с ним будет. После событий февраля 2018 года4 он был временно отстранен от должности. Теперь ни оружия, ни жетона, ни кабинета, ни заместителя.
Отстранение смахивало на наказание, даже если не было им в официальном смысле. Например, его отстранили якобы «с сохранением полного содержания», а на самом деле сняли все надбавки, и вот он лишился 30 % зарплаты. Еще ему запрещалось вступать в контакт с коллегами. Ну, это уж все равно: большинство из них и так старались держаться от него подальше. Наверное, боятся заразиться.
За исключением двоих – Самира и Эсперандье. Оба находили способы подбодрить и поддержать. Неудивительно: Венсан Эсперандье и Самира Чэн были самыми верными из его лейтенантов, он их вырастил, воспитал стойкими и надежными, и они стали его друзьями.
У отстранения от должности было одно преимущество: теперь он мог проводить с Гюставом целые дни. Ему уже не надо было подстраиваться под расписание сына, под его дела, не надо было звонить Шарлен или приходящей няне. Он прекрасно понимал, что тратит слишком много психической энергии на роль отца. Гюстав полностью занимал все его мысли, все его время. Он стал отцом во второй раз, и ему не хотелось оплошать.
Телефон доктора Деламбр запел голосом Лео Ферре5.
– Сейчас выезжаю, – ответила она.
Поцеловав Гюстава, она подошла к Сервасу.
– Завтра вечером дежурю. Увидимся в воскресенье?