Buch lesen: «Кузины»

Schriftart:

«Я изобразила тени, потому, что внутри меня столько теней, что я выталкиваю их в свои картины».

Aurora Venturini

Las Primas

Перевод с испанского Екатерины Гадаевой

Предисловие Марианы Энрикес

Было холодно, или так мне подсказывает моя ненадежная память. Я читала в кровати, на ночном столике стояла чашка кофе, а весь пол квартиры был завален свернутыми в трубочку рукописями, присланными на конкурс премии «Новый роман», организованный газетой Pа´gina/12. Я входила в состав жюри предварительного тура 2007 года. Рукопись «Кузин» заметно отличалась от остальных. Она была напечатана на машинке – тогда это уже было редкостью, – и опечатки автор исправлял «штрихом», который в некоторых местах перекрывал и правильные слова, впрочем, мне это не мешало. Встреча с рассказчицей «Кузин» произвела на меня большое впечатление. Радикальный синтаксис, в котором почти отсутствовали знаки препинания, потому что они ее «утомляли», жестокость, с которой описывались несчастья персонажей, непривычное отсутствие жалости в изображении семьи. «Мы были не совсем обычными, если не сказать – ненормальными», – говорит Юна, рассказчица, девушка с когнитивными нарушениями (Аврора никогда бы не использовала такой корректный термин, она сказала бы, что Юна «отсталая»), чья сестра Бетина – в инвалидном кресле, немая, с тяжелой физической и умственной инвалидностью, нуждается в помощи врачей из специализированного учреждения. В такую лечебницу, как объясняет Юна, направляют безнадежных больных. Именно сцена в лечебнице поразила меня настолько, что я почти вслух воскликнула: «Что это, кто написал эту книгу, что они описывают!» Вот эта сцена: «В ожидании конца уроков Бетины я ходила по коридорам этого вертепа. Однажды я увидела, что пришел священник со служкой. Кто-то отдал Богу простыню, то есть душу. Священник кропил водой и говорил если имеешь душу, да примет тебя Господь во Царствии своем. Чему или кому он это говорил? Я подошла и увидела мужа с женой – не последних людей в городе Адроге. На столе, на шелковом платке лежал какой-то мясной рулетик. Только это был не рулетик, а что-то вышедшее из человеческой матки, иначе священник не стал бы это крестить. Я расспросила медсестер, и одна рассказала мне, что они каждый год приносят крестить такой рулетик. Что доктор им советовал больше не рожать потому что тут уж ничего не поделаешь. А они сказали, что они добрые католики и должны плодиться и размножаться. Я хоть и дурочка, но поняла, что это отвратительно. Тем вечером я не смогла есть, так мне было противно».

Я дочитала роман и, кажется, уже на следующий день позвонила Лилиане Виоле, другому члену жюри, и рассказала ей о моем удивлении, моем смущении, моем восхищении. Роман гениален? Дело в рискованности текста, в эксцентричности, в ощущении, что ничего подобного не печаталось, что этот голос идет из незнакомого места? Кто мог быть автором? Лилиана тоже прочитала «Кузин» и была в таком же состоянии, где-то между зачарованностью и растерянностью. Думаю, мы обе знали, что, если жюри поймет, насколько текст и история радикальны, роман может получить премию. И он ее получил.

Авроре Вентурини было 85 лет, когда она получила премию «Новый роман» от газеты Pа´gina/12. На церемонии она держалась как панк. Худая, необычное лицо, полунасмешливое-полунаивное выражение скрывалось в уголках маленьких, темных, пристальных глаз, – и она сказала: «Наконец-то честное жюри». У нее были десятки опубликованных книг. Она была журналисткой, подругой Эвиты¹, находилась в изгнании в Париже после переворота 1955 года, во Франции подружилась с Виолеттой Ледюк и познакомилась с экзистенциалистами. О ней ходят легенды, их много, и она сама способствует их распространению: с детства Аврора видела призраков; дружила с Викторией Окампо и Борхесом в Буэнос-Айресе (в возрасте шестнадцати лет); большую часть жизни прожила в Ла-Плате; она была графоманкой; держала пауков в качестве домашних питомцев; когда она упала с кровати и лежала в больнице, вся переломанная, она посетила Ад и с тех пор дружит со священником-экзорцистом. Что из этого правда, а что – ложь, не имело ни малейшего значения, в том числе потому, что в этом была достоверность ее книг, в большинстве своем напечатанных в независимых издательствах или получивших муниципальные премии; все они были необычными и концентрировались на одной теме: теме семьи.

«Кузины» – это история о семье и о женщинах. Это, по словам Авроры, автобиографический роман. «Я не очень-то семейный человек, никогда такой не была, но я всегда пишу о моей семье, о семьях», – объясняла она. «Все мои персонажи – чудовищные. Моя семья была довольно чудовищной. Это то, что я знаю. Я не совсем обычный человек. Я странное существо, которому хочется только писать. Я не очень общительна. Единственный день, когда я с кем-то встречаюсь, – это 24 декабря». «Кузины» – монолог дурочки, но не яростный, а скорее тревожный и, главное, вызывающий отвращение. Мужчин в семье нет; мужчины, которые появляются, оказываются насильниками, разрывающими тела этих уязвимых женщин с равнодушием мелких злодеев. История разворачивается в 1940-х: мать работает учительницей, «человек с указкой» – престижная роль для женщины, но и одна из немногих доступных. Юне удается покинуть дом, по крайней мере в мыслях, потому что она художница, у нее есть талант, и ей помогает один из учителей, который убеждает ее изучать живопись в институте и выставлять свои работы. И все же она навсегда связана со страдающими телами женщин своей семьи, ее тети Нене, двоюродных сестер Карины и Петры, спокойной Руфины, с темнотой этого дома на окраине, где царит грусть и Бетина, ее сестра, ездит в своем кресле-румрум по двору и пускает слюни. «Я изобразила тени не смогла удержаться потому что внутри у меня столько теней что когда они довлеют (там же) надо мной я выталкиваю их в свои картины». Это «там же» означает, что слово (в данном случае «довлеют») попало в текст после поиска в словаре, потому что Юне не хватает словарного запаса, и она пишет вопреки языку, вопреки условностям письменного языка, с тем, что ей остается от скудной устной речи. С этой скудностью описана инициация не только Юны, но и других девушек, которых презирают и используют. Первой насилию подвергается Карина, одна из двоюродных сестер: она беременеет от соседа (продавца овощей), и тетя Нене решает, что нужно сделать аборт. В аргентинской литературе немного описаний абортов, а здесь в точности передано все отчаяние подпольной операции: «Пришла доктор которая выглядела как самая обычная женщина. Она спросила которая из нас пациент и какой срок, на что тетя Нене ответила мол три с копейками, и я подумала что это потому что говорят что у кого детки у того и ягодки, но тетя Нене, которая часто недоедала по безденежью, даже за копейки которые принес бы ребенок не пожалела его. Проходите сказала доктор и дрожа Карина прошла, тетя спросила можно ли ей тоже и доктор сказала что нет и закрыла дверь которая нас связывала. Металлический звон инструментов стал громче». История с абортом Карины закончилась плохо, но не будем распространяться об этом здесь. Только добавим, что Петра, сестра Карины, карлица, которая занимается проституцией с подросткового возраста, отомстит за нее. Двоюродные сестры Юна и Петра оказываются союзницами и вместе пытаются прервать насилие, от которого и они пострадают, но все мало этому пессимистичному и жестокому роману, роману без ясных персонажей, роману о невероятных, больных, одержимых, третируемых женщинах. Аврору Вентурини завораживал черный юмор, жестокость, монструозность: она считала себя ненормальной и верила в бесформенную, но в то же время игровую литературу, потому что «Кузины» – это роман, читая который смеешься в голос над провокациями и неожиданными поворотами сюжета. Тела напряжены до предела, письмо клокочет, словно захлебываясь кровью. С «Кузинами» Аврора Вентурини добилась известности, которой искала всю жизнь, и насладилась ею так, как умела, демонстрируя свои шрамы женщины-монстра, которая вырастила себя сама, с насмешливой ясностью.

Мариана Энрикес

Примечание переводчика: знаки препинания в тексте опущены в некоторых местах намеренно. Рассказчица – девушка с проблемами речевого развития, в испанском тексте множество пунктуационных ошибок, это является элементом стиля романа.

Часть первая

Увечное детство

Моя мама была учительницей, с указкой, в белом форменном халате и очень строгая но толковая, она работала в школе в пригороде куда ходили дети из семей среднего класса и ниже и не очень-то одаренные. Лучшим учеником был Рубен Фьорланди, сын бакалейщика. Мама обрушивала указку на головы тех, кто валял дурака, и ставила их в угол с ослиными ушами из цветного картона на голове. Редко кто пытался шалить снова. Мама считала, что знания в детей надо вколачивать. Когда она вела третий класс ее называли сеньорита хотя она была уже замужем за моим папой который ее бросил и так никогда и не вернулся домой чтобы исполнять обязанности отца семейства. Она работала в первую смену и возвращалась домой в два часа дня. Обед бывал уже готов, потому что Руфина, негритянка, отлично справлявшаяся с ролью домохозяйки, умела готовить. Я терпеть не могла ежедневное рагу. В глубине двора кудахтал кормивший нас курятник а в огороде зрели тыквы чудесные позолоченные солнца сверженные и сброшенные из поднебесья на землю, они росли рядом с фиалками и хилыми розовыми кустами, за которыми никто не ухаживал, но они упорно вносили ароматные нотки в эту пропащую сточную канаву.

Я никому не говорила, что научилась определять время по стрелкам часов только в двадцать лет. Это признание смущает и удивляет меня. Смущает и удивляет из-за того что вы еще обо мне узнаете и на ум приходит множество вопросов. В первую очередь приходит на ум вопрос «который час?» Честное слово, я не умела определять время и часы пугали меня так же как скрип инвалидной коляски моей сестры.

Она вот, хотя и тупее меня, умела определять время по часам а читать не умела. Мы были не совсем обычными если не сказать – ненормальными.

Рум… рум… рум… бормотала Бетина, моя сестра, катаясь, несчастная, по садику и вымощенным камнями дворам. Этот рум пропитывался слюнями, которые пускала глупышка. Бедная Бетина. Ошибка природы. Бедная я, тоже ошибка и еще больше моя мама, под тяжестью забвения и чудовищ.

Но все проходит в этом омерзительном мире. Поэтому не стоит слишком уж переживать из-за кого-то или из-за чего-то.

Иногда мне кажется, что мы – лишь страшный сон или кошмар, сбывающийся изо дня в день, он в любой момент может исчезнуть, и больше не появится на экране души, чтобы мучить нас.

У Бетины душевное расстройство

Такой диагноз поставил психолог. Не уверена, правильно ли я его воспроизвожу. У моей сестры был искривлен позвоночник, то есть спина, и сидя она походила на маленького горбуна с короткими ножками и огромными руками. Старуха, приходившая штопать чулки, считала что маме сделали что-то плохое, когда она была беременна мной, а когда Бетиной – что-то еще хуже. Я спросила у психолога, усатой женщины со сросшимися бровями, что значит душевный. Она ответила, что это связано с душой но мне не понять потому что я еще маленькая. Но я догадалась, что душа должна быть похожа на белую простыню скрытую в теле и что если она пачкается человек становится идиотом, вроде Бетины и немного вроде меня. Я стала замечать, что когда Бетина, бормоча румрумрум, ездит вокруг стола, за ней тянется хвостик вылезавший в просвет между спинкой и сиденьем инвалидного кресла и я подумала это наверное душа из нее выходит.

Я снова стала расспрашивать психолога, на этот раз о том, связаны ли жизнь и душа и она сказала что да, и даже добавила что без души человек умирает и душа отправляется на небо если он хорошо себя вел, или в ад если плохо.

Рум… рум… рум… душа так и тянулась за Бетиной, и с каждым днем она казалась мне все длиннее и я стала замечать серые пятна и решила что скоро она вся выйдет и сестра умрет. Но мне было все равно потому что мне было противно.

Во время еды я должна была кормить сестру и специально тыкала ложкой не в те дырки, попадала то в ухо, то в глаз, то в нос и только потом доносила до рта. Мм… мм… мм… стонала несчастная неряха.

Я хватала ее за волосы и плюхала лицом в тарелку, и тогда она замолкала. Разве я виновата в ошибках моих родителей? Я попыталась наступить на торчавший хвост ее души. Но вспомнила рассказы про ад и не стала.

Я готовилась к первому причастию и читала катехизис, и «не убий» ясно отпечаталось в моей голове. Но тычок сегодня, тумак завтра и хвост которого кроме меня никто не видел постепенно удлинялся. Только я его видела и тешилась этим зрелищем.

Школы для учеников с особенностями

Я отвозила Бетину в ее школу. А потом шла в свою. В школе Бетины занимались тяжелыми детьми. Мальчик-поросенок, губастый и круглолицый, с поросячьими ушками, ел с золотой тарелки и пил бульон из золотой чашки. Он хватал чашку толстыми лапками с копытцами и шумно прихлебывал, словно поток лился в колодец, а когда жевал твердую пищу то двигал и челюстями, и ушами и не пользовался клыками которые у него торчали как у дикого кабана. Один раз он на меня посмотрел. Глазки – два невыразительных шарика, теряющиеся в складках жира, все же смотрели на меня и я показала ему язык а он заворчал и опрокинул поднос. Пришли воспитатели и чтобы он успокоился его пришлось связать, как животное, которым он и был.

В ожидании конца уроков Бетины я ходила по коридорам этого вертепа. Однажды я увидела, что пришел священник со служкой. Кто-то отдал Богу простыню, то есть душу. Священник кропил водой и говорил если имеешь душу, да примет тебя Господь во Царствии своем.

Чему или кому он это говорил?

Я подошла и увидела мужа с женой – не последних людей в городе Адроге. На столе, на шелковом платке лежал какой-то мясной рулетик. Только это был не рулетик, а что-то вышедшее из человеческой матки, иначе священник не стал бы это крестить.

Я расспросила медсестер и одна рассказала, что они каждый год приносят крестить такой рулетик. Что доктор им советовал больше не рожать потому что тут уж ничего не поделаешь. А они сказали, что они добрые католики и должны плодиться и размножаться. Я хоть и дурочка, но поняла что это отвратительно. Тем вечером я не смогла есть, так мне было противно.

А у сестры душа становилась все больше и больше. Я радовалась, что папа ушел.

Созревание

Бетине было одиннадцать а мне двенадцать. Руфина как-то сказала мол они доросли до созревания, и я решила что-то должно было выступать изнутри нас наружу и стала молиться святой Терезе чтобы это были не рулетики. Я спросила у психолога что значит созревание но она покраснела и посоветовала спросить у мамы.

Мама тоже покраснела и сказала что в определенном возрасте девочки перестают быть девочками и превращаются в девушек. На этом мама замолчала а я так и осталась в замешательстве.

Я уже говорила что посещала школу для неполноценных, но менее неполноценных чем в школе Бетины. Одна девочка сказала что она уже созрела. Я не заметила никакой разницы. Она мне рассказала что от этого несколько дней кровит между ног и нельзя купаться и надо подкладывать тряпочку чтобы не испачкать одежду и что надо вести себя осторожно с мужчинами потому что можно забеременеть.

Той ночью я не могла заснуть и все трогала означенное место. Но оно оставалось сухим и я могла говорить с мальчиками. После созревания я ни за что не подошла бы ни к одному мужчине чтобы чего доброго не забеременеть и заполучить рулетик или что-то подобное.

Бетина немного могла объясняться, она бормотала и мы ее понимали. И вот однажды вечером, во время семейных посиделок на которые нас не пускали из-за неумения себя вести особенно во время еды, моя сестра завопила во все горло: мама у меня кровь из пиписьки идет! Мы были в соседней со столовой комнате. На крик пришли бабушка и два наших двоюродных брата.

Я велела братьям не подходить к кровоточащей потому что она может забеременеть.

Все ушли оскорбленные и мама нас обеих побила указкой.

В своей школе я рассказала что Бетина уже созрела хотя она младше меня. Учительница меня отчитала. Нельзя в классе говорить такие непристойности и она поставила мне неуд по предмету основы гражданственности и этики. Наш класс превратился в группу обеспокоенных школьников, особенно это относилось к девочкам время от времени трогавшим себя чтобы проверить не влажно ли там.

На всякий случай я перестала общаться с мальчиками.

Как-то вечером Маргарита прибежала сияющая и сказала у меня началось и мы поняли о чем она.

Моя сестра оставила учебу после третьего класса. На большее она не годилась. На самом деле мы обе на большее не годились так что я ушла после шестого класса. Да, я научилась читать и писать, хотя последнее с ошибками, писала как слышится, потому что если буква не произносится, зачем ее писать?

Читала я тоже с трудом, из-за моей дислалии как объяснила психолог. Но она предположила что если я буду упражняться то смогу улучшить свою речь и она задавала мне учить скороговорки вроде Карл у Клары украл кораллы а Клара у Карла украла кларнет если бы Карл не крал кораллов то Клара у Карла не крала б кларнет.

Мама наблюдала за занятиями, и если я проглатывала слова, лупила меня по голове указкой. Психолог запретила маме присутствовать во время Карла и Клары, и у меня стало получаться лучше, потому что с мамой я хотела как можно скорее покончить с Карлом и Кларой и ошибалась, потому что боялась взбучки.

Бетина ездила, лепеча, туда-сюда, открывала рот и показывала в него пальцем, потому что хотела есть.

Я не хотела есть за одним столом с Бетиной. Мне было противно. Она хлебала суп прямо из тарелки без помощи ложки, а твердые куски хватала руками. Она плакала если я вызывалась кормить ее из-за той моей привычки тыкать ложкой во все отверстия на лице.

Бетине купили специальный стульчик для кормления с приделанным столиком и дыркой в сиденье для испражнений. А испражнялась она прямо во время еды. От вони меня тошнило. Мама велела не строить из себя неженку или она отправит меня в Лечебницу. Я знала что значит Лечебница, так что ела с тех пор окутанная, так сказать, зловонием какашек моей сестры и шелестом мочи. Когда она пукала, я ее щипала.

После еды я уходила на футбольное поле на пустыре.

Руфина умывала Бетину и сажала ее в инвалидную коляску. Дурочка проводила всю сиесту, уронив голову на грудь, а точнее на груди потому что под рубашкой у нее уже виднелись два довольно круглых и вызывающих холмика так что, хоть и уродина, она стала девушкой раньше меня и Руфине приходилось каждый месяц менять ее тряпочки и подмывать ее.

Я с помывкой справлялась сама и видела что грудь у меня не растет потому что я была худая как палка или как мамина указка. Так мы и жили год за годом, но я ходила на занятия по рисунку и живописи в художественном институте, и учитель по рисованию как-то сказал что из меня выйдет большой художник ведь будучи полусумасшедшей я бы стала писать точно в духе современных экстравагантных художников.

Выставка в институте

Учитель по рисованию сказал мне: Юна (так меня зовут) твои картины стоит отправить на выставку. Даже может быть что-то получится продать.

На меня нахлынула такая радость что я прыгнула на учителя и повисла на нем, обхватив его четырьмя конечностями: ногами и ступнями, и мы вместе упали на пол.

Учитель сказал что я очень красивая, что когда я подрасту мы будем женихом и невестой и он научит меня таким чудесным вещам как рисование и живопись но чтобы я никому не рассказывала про наш план который на самом деле был только его планом, а я подумала что он имеет в виду другие выставки, более значительные, и я снова на него прыгнула и поцеловала его. И он поцеловал меня в ответ и его синий поцелуй отозвался у меня в таких местах, которые я не буду называть потому что это нехорошо и тогда я нашла большой чистый холст и нарисовала красной краской два рта сжатых сцепленных, соединенных, неразделимых, певучих, и над ними два синих глаза, из которых низвергались кристальные слезы. Мой учитель, встав на колени поцеловал картину и так и остался перед ней в потемках, а я пошла домой.

Я рассказала маме про затею с выставкой и она ничего не понимая в искусстве сказала что эти мои бесформенные каракули на картонках только насмешат посетителей, но если учитель хочет так ей от того ни жарко ни холодно.

На выставке, где были и работы других учеников, у меня купили две картины. Жаль что одной из них была картина с поцелуем. Учитель по рисованию назвал ее «Первая любовь». Мне понравилось. Хотя я не совсем поняла что это значит.

Юна это наша надежда говорил учитель и мне это так нравилось что каждый раз когда он это говорил я оставалась после занятий чтобы прыгнуть на него. Он никогда не ругался. Но когда у меня выросла грудь он сказал чтобы я больше не прыгала потому что мужчина огонь а женщина солома. Я не поняла. Но больше не прыгала.

1.Имеется в виду Эва Перон (1919–1952) – жена 29-го президента Аргентины Хуана Перона, сыгравшая важную роль в истории страны. (Здесь и далее, за исключением случаев, оговоренных особо, примечания переводчика.)