Buch lesen: "Там мое королевство", Seite 3

Ступеньки резко замирают, распрямляются и превращаются в отвесную гору высотой в несколько этажей. Катя катится с огромной скоростью вниз и ударяется о стену подъезда. Ее кости ломаются, крошатся и вонзаются в нее изнутри десятками осколков.

Своими мыслями о происходящем прямо сейчас с Катей я делюсь с тобой. Ты говоришь, что это очень жестоко, но, кажется, она это заслужила.

Вот и все, что ты можешь мне сказать.

На следующий день учительница сообщает, что Катю сбила машина, у нее серьезные переломы и в школе ее не будет несколько месяцев.

Когда звенит звонок, мы выбегаем из класса первыми. Как будто все уже знают, что мы сделали, и сейчас накинутся и разорвут на кусочки.

– Это из-за нас? – выпучив глаза почти как на той злосчастной фотографии, спрашиваешь ты.

– Да. Кажется, заклинание теперь точно работает. Все всегда происходит чуть раньше, чем мы думаем, помнишь? Катины кости были сломаны еще до того, как ее сбила машина!

– Тебе ее совсем не жалко?

Меня удивляет твой вопрос.

– Нет. А почему ее должно быть жалко? Она издевалась над тобой и продолжила бы делать это дальше.

– Все-таки быть сбитым машиной за то, что обозвал кого-то, – это как-то слишком.

«Можно подумать, это я ее сбила», – чуть было не вырывается у меня. Но на самом деле мне хочется думать, что это и была я.

⁂

Этой зимой я понимаю, что воскресенье – худший день недели. И это не потому, что в следующий за ним понедельник нужно идти в школу, а потому, что воскресенье – день, когда я должна перестать существовать. Мне нельзя приходить к тебе, а тебе – ко мне, мы не можем встретиться в школе и не можем пойти погулять, а все потому, что это божий день и у вас он называется воскресным праздником, или воскресным собранием, или и тем и другим сразу.

Для меня он называется просто кошмарным днем.

По понедельникам ты всегда довольная и я часто спрашиваю тебя, как прошло твое воскресенье и чем таким интересным вы там занимались.

Ты говоришь, что у взрослых проходит собрание и обсуждение разных церковных вопросов, дети в это время читают Библию, а потом начинается пир, вы едите много всего вкусного и поете песни.

– Песни? – удивляюсь я. У меня дома никто никогда не поет, если только телевизор.

– Да, хочешь спою что-нибудь? – предлагаешь ты.

– Давай.

Ты поправляешь волосы, поднимаешь подбородок повыше и принимаешь величественный вид.

– Осанна! Осанна! – неожиданно тонким голосом начинаешь ты. – Пою, Иисус, тебе-е-е-е. Осанна! Осанна! Ты был распят, но вновь воскре-е-е-е-с.

– Нескладно же! – возмущаюсь я.

– Осанна! Осанна! – не обращая на меня внимания, продолжаешь ты. – Тебе я пою. Тебя прославляю и бла-а-а-а-годарю.

Я молчу, мне хочется засмеяться – даже я умею сочинять складные песни, а эту ведь наверняка сочинял кто-то взрослый, да еще и не один.

– Ну как, понравилось? – как назло, спрашиваешь ты.

– У тебя красивый голос, – стараясь звучать серьезно, отвечаю я. – Но мне больше нравятся наши заклинания.

– Жаль, я люблю петь, – немного обиженно говоришь ты.

– Ну, заклинания ведь тоже можно петь. Давай как-нибудь попробуем?

После твоих рассказов про воскресные праздники с пиром и песнями мне тоже захотелось попасть на один из них. Но я – дочь неверующих родителей, а значит, вход на ваш праздник для меня закрыт.

Но следующее собрание должно пройти у тебя дома, и мы придумываем, как провести твою мать и сделать так, чтобы она разрешила мне прийти к вам в этот день.

– Только не забудь повторять про себя, чтобы твоя мама ни за что не пустила меня к вам, иначе ничего не получится, – напоминаю я тебе на прощание.

В следующее воскресенье как-то особенно холодно и солнечно, я делаю три круга по сверкающему снежному двору и стараюсь разглядеть какие-нибудь добрые знаки. На всякий случай я иду по своим следам, наступаю в каждый оставленный ногами отпечаток, чтобы мое заклинание точно сработало. Чтобы заклинание сработало еще точнее, я лезу на залитую водой горку и даю себе обещание: если съеду на ногах и не упаду, то все получится.

Горка крутая – если упадешь, то непременно проломишь голову. Но я не падаю – теперь можно быть спокойной: все, что могла, я сделала.

Ровно в три часа дня я стою перед твоей дверью, набираясь смелости, чтобы нажать на звонок.

Я уже раз десять повторила заклинание, но когда твоя мать открывает дверь и я вижу ее удивленное и недовольное лицо, то решаю дополнить заклинание вот чем:

– Ключи потеряла, – говорю я, – а дома никого нет, и придут они еще не скоро.

Твоя мать все больше хмурится, даже несмотря на то, что сегодня воскресенье, но за ее спиной я вижу тебя, ты беззвучно повторяешь что-то, и я легонько улыбаюсь тебе.

– Я очень замерзла, – заканчиваю импровизированную речь я.

– Да, на улице холодно, – соглашается твоя мать, – проходи. Во сколько вернутся твои родители?

– Часов в шесть.

– Хорошо, тогда позвонишь домой попозже.

– Ты заметила, как легко она согласилась? – шепчешь ты, когда твоя мать выходит из прихожей и скрывается за дверью в большую комнату. – Это все заклинание! Я повторила его, наверное, раз сто!

– Да, это оно, – соглашаюсь я, и мы идем в гостиную.

В гостиной много людей – я никогда не видела столько людей в одной обычной комнате. Мне сложно сосредоточиться на лицах взрослых, они кажутся какими-то нездешними и далекими, прямо как тот, в кого они верят, поэтому я разглядываю детей. Они облепили стол с шоколадными рулетами, вафлями, конфетами, бананами и апельсинами. Видимо, ваш знаменитый пир уже начался. Новогодняя елка все еще стоит, поэтому рядом с ней все и правда выглядит праздничным. Глядя на то, как приглашенные сюда дети верующих родителей хватают сладости и тащат их в свои жадные рты, я решаю, что не съем здесь ни кусочка! Хотя мне, конечно, очень хочется.

– Мы уже помолились, поэтому можно идти есть, – предлагаешь ты и легонько тянешь меня за руку.

– Я не хочу.

– Как не хочешь? – Ты даже подпрыгиваешь от удивления.

– Просто не хочу.

– Ну съешь хотя бы конфету. Она очень вкусная. – Ты протягиваешь мне конфету с нарисованным ананасом на фантике, и я и правда знаю, что она вкусная. Это моя самая любимая из новогодних.

– Не хочу.

На твоем лице появляется беспокойство:

– Ну, может, тогда хотя бы дольку апельсина?

Мне нравится, что ты уговариваешь меня, но я снова отказываюсь.

– Еда что, отравлена? – вдруг страшным шепотом спрашиваешь ты.

– Возможно, – быстро отвечаю я. – И после полуночи все, кто что-то ел, превратятся в противных свиней.

– Или в собачьи какашки, – подхватываешь ты, и мы хихикаем.

Пока мы стоим и оцениваем, кто же из шести детей превратится в самую огромную какашку, их матери и отцы оценивают меня. Это необычно, потому что раньше взрослые оценивали только мои отметки в школе, а теперь они явно оценивают что-то другое. Я на всякий случай приглаживаю волосы.

– А где твой папа? – спрашиваю я, мне кажется странным, что я почти никогда не встречаю его в вашей квартире.

– Он не верит в бога и не ходит на собрания, – грустно отвечаешь ты.

– Разве это плохо? Я вот рада, что моя мама не верит в коммунизм.

– Ну-у, вообще-то, плохо, – нехотя говоришь ты, – они часто ссорятся из-за этого.

После чаепития и взрослые, и дети начинают петь осанну, и я делаю вид, что пою вместе со всеми. Пока мой рот беззвучно открывается, я разглядываю собравшихся: кроме твоей матери здесь еще пять женщин и всего двое мужчин. Один из них старый и усатый, а другой – совсем молодой, как наш учитель физкультуры.

– Ты не знаешь слова, – говорит мне усатый. – Если ты хочешь приходить сюда, ты должна выучить все слова. Все слова. Понимаешь?

Я не понимаю, почему этот чужой человек делает мне замечание, он ведь даже не твой отец! Да и слов я знаю много!

– Да что вы говорите?! Пидорасы. Развалили Россию. Ленин – коммунист! – выпаливаю я свое защитное заклинание.

Пение смолкает, становится страшно тихо, и я догадываюсь, что разозлилась и сказала что-то неподобающее. Но отец всегда говорил мне слушать его очень внимательно, ну вот я и послушала, и даже повторила все слово в слово.

После этого воскресного праздника твоя мать запрещает мне приходить к вам не только в воскресенье, но и в остальные дни недели.

⁂

Весной гнев твоей матери утихает, и мы снова можем ходить друг к другу в гости. Приближается лето, и мне, кажется, единственной из всего класса хочется, чтобы не было никаких каникул, а в школу мы ходили круглый год. Может, школа и не лучшее в мире место, но, по крайней мере, там мы с тобой всегда можем увидеться.

Перед летним расставанием мы рисуем карту нашего Королевства, чтобы у каждой из нас она всегда была перед глазами. Королевство не существует где-то за тридевять земель, оно находится прямо здесь, среди нашего мира, в этом городе и в этом дворе, как будто просвечивает сквозь него. И иногда, если повезет, в некоторых местах мы можем его разглядеть. Наша кирпичная розовая пятиэтажка превращается в пятиэтажный замок с двумя башнями – в этих башнях живем ты и я. Нам не видно окон друг друга, это сделано злыми силами специально, чтобы мы не могли общаться на расстоянии.

С холма нашего замка ведет крутая лестница, она упирается прямо в зловонное болото со спортивными турниками для болотных жителей, через которое мы каждый день ходим в школу.

– Болотным жителям просто необходимы турники, ведь они все время проводят в холодной жиже, нужно же им когда-нибудь повисеть и обсохнуть, – смеясь, говоришь ты.

– Да, но мы не должны попадаться им на глаза, – предупреждаю я, – иначе они утащат нас под воду.

– Ты как всегда права, Кимберли.

Тропку через болота знаем только мы, на карте ты рисуешь ее тонкой пунктирной линией. Граница Королевства проходит как раз там, где начинается школьный двор, потому что в школе о Королевстве не может быть и речи. Там царит мир, который мы не выбирали и который сделает все, чтобы мы позабыли о своем. «Неспроста школа находится прямо у зловонного болота, ой неспроста», – любишь говорить ты, и я всегда соглашаюсь с тобой.

За школой располагаются Дикие земли, о которых мы обычно не говорим. Зато сверху от замка начинается путь к величественным горнолыжным склонам и волшебному лесу – дорогу к нему стережет холодный быстрый ручей, перебраться через который можно только зимой. За ручьем живет сердце нашего Королевства – огромное старое дерево, на котором растут и яблоки, и сливы, и апельсины, и, в отличие от райских, все их можно есть! В нашем Королевстве можно есть все, что растет, и нет никаких запретных плодов.

Летом твоя семья перебирается жить на дачу, а я с матерью уезжаю к бабушке на целый месяц, и совсем ничего не запоминаю о той поездке. Вернувшись, я узнаю, что к нашему Королевству прибавляются новые земли. Это наша летняя резиденция, и, пусть выглядит она как обычный деревянный дом, ничем не отличающийся от своих соседей, мы-то знаем, что за его фасадом скрывается множество просторных чертогов, где мы можем танцевать, завернувшись в платья из занавесок, и устраивать королевские чаепития.

Еще в резиденции есть стеклянные башни-теплицы, где растут гигантские помидоры, КПЗ – комната приятного запаха (так ты расшифровываешь название деревянного туалета), а в дальнем углу, у забора, живут куры. Твоя мать говорит, что они несут яйца специально для вашей церкви, мы предпочитаем думать, что куры – наши подданные и все, что они делают, предназначено только для нас. Ты дала имя каждой птице, как и положено настоящей королеве.

Дача находится в черте города, поэтому я могу иногда приходить к тебе. Но за проход в этот мир приходится платить. Его страж – твоя мать, главный принцип которой «Хорошего понемножку», – требует от меня прополотых грядок, собранной ягоды и ранеток, а также помытой посуды. Все эти дары мы должны класть к ее ногам каждый раз, когда хотим встретиться. Пока вся работа не сделана, нам запрещено болтать и даже проявлять какую-либо радость от общества друг друга.

Когда я попадаю в нашу резиденцию во второй раз, уже созревают малина и смородина, а значит, сегодня мы должны набрать по два ведра ягод, прежде чем сможем заняться своими королевскими делами.

– Поменьше – в рот, побольше – в ведро, – грозно предупреждает нас твоя мать.

Как только она скрывается в дачном домике, ты надеваешь пластиковое ведро на голову, машешь руками в сторону кустов и кричишь:

– Вперед! В бой!

И мы со смехом бежим прямо в когтистые заросли малины. Первым делом мы выставляем дозорных: каждые пятнадцать минут кто-то из нас встает во весь рост и следит, не приближается ли твоя мать. У нее есть привычка неожиданно подкрадываться проверить нас, так что время от времени она возвращается и заглядывает в наши ведра, а заодно и в наши головы – не зародилось ли там каких-нибудь небогоугодных мыслей.

Пока мы обмениваемся летними новостями, ведра заполняются примерно на треть. Ты быстро проверяешь, нет ли поблизости вражеских лазутчиков, и таинственным шепотом сообщаешь, что тебе нужно мне кое-что показать и что это большой секрет. Спокойно продолжать начатое после такого-то заявления становится сложно, и я то и дело уничтожаю смородину слишком сильным нажатием пальцев. Да что там, мне хочется выдернуть весь куст целиком, лишь бы закончить быстрей и пойти смотреть твой секрет.

Когда руки становятся совсем красными, твоя мать объявляет нам более чем заслуженный перерыв. Наспех отмывшись от кровавых следов уборки урожая, мы бежим в наше тайное укрытие. Оно располагается за курятником, путь в него преграждают гигантские заросли ядовитой крапивы, зыбучие пески, болота и прочие приятные мелочи, призванные отвадить незваных гостей. Проникнуть внутрь можно, только пройдя по узкой перекладине, прибитой поперек забора. Но пройти по ней может не всякий, а только тот, чье имя начинается на определенную букву. Наши как раз из таких.

Пробравшись над зарослями, мы спрыгиваем на небольшой участок безопасной почвы и оказываемся скрытыми от вражеских глаз со всех четырех сторон: с одной стороны – курятник, сзади нас – забор, а по бокам – высокая смертельно ядовитая крапива.

Здесь всегда прохладный сырой полумрак – в общем, то, что нужно, чтобы хранить секреты.

– Обещай, что никому не скажешь ни слова, – требуешь ты.

– Клянусь нашим Королевством, – отвечаю я.

Такой ответ тебя устраивает, и ты отодвигаешь одну из досок у забора. За ней оказывается черная курица, обмякшая и как будто сдувшаяся, ее голова повернута набок, а красивые птичьи глаза закрыты.

– Это же Стиффи! – узнаю я твою любимую курицу. – Она что, умерла?

– Это я ее убила, – печально отвечаешь ты. – Только, пожалуйста, никому не говори!

– Никому не скажу, я же обещала, но как это произошло? – Я внимательно смотрю на тебя и не могу поверить в то, что ты могла убить курицу. – Ну, ты же не хотела или?..

– Я не специально, я доску на нее не-ча-а-а-ян-но уронила.

Ты начинаешь плакать, твои слезы такие огромные, что я понимаю: твое горе невероятно велико, гораздо больше этой курицы и даже больше дачного домика.

– Я думала, мы возьмем ее в наше Королевство, когда придет время отправиться туда. А сейчас она умерла, и я даже не знаю… – Ты захлебываешься рыданиями и не можешь договорить.

– Не плачь, ничего страшного не случилось, – утешаю я тебя, – Стиффи бы этого не хотела. Она никуда не исчезла, просто перешла в прошедшее время. Но она была королевой всех куриц, а значит, мы должны похоронить ее со всеми подобающими почестями. Это поможет ей найти дорогу в Королевство, – подумав, что это должно тебя утешить, говорю я.

– Угу, – всхлипываешь ты, – если мы не похороним ее как следует, то на нас падет ее проклятье и мы навсегда разлучимся!

Не знаю, почему тебе приходит в голову эта мысль про проклятье – меня она сильно пугает. Но, наверное, твое горе открыло тебе что-то такое, чего пока не знаю я.

– Этого не будет, мы все сделаем правильно, – успокаиваю тебя я.

В тени курятника под шелест многовековой крапивы палкой с гвоздями мы роем королевскую могилу. Изнутри ты устилаешь ее мхом и листьями, я приношу цветы, опилки и бусинки. Мы аккуратно кладем Стиффи в ее последнюю и самую мягкую постель.

Ты в последний раз гладишь курицу по черному крылу, поправляешь ее траурные украшения и киваешь мне, как бы говоря, что можно начинать. И я начинаю говорить.

– Раз – к печали.

– Два – к радости.

– Три – для девочки.

– Четыре – для мальчика.

– Пять – к золоту.

– Шесть – к серебру.

– Семь – к секрету, который с собой заберу, – повторяем мы, засыпая курицу цветами, землей и бусинками.

Мир как будто делается темнее, слишком темным даже для закутка за курятником, а потом вдруг вспыхивает солнце и Королевство показывается нам, но всего на одно мгновение, так что мы успеваем скорее почувствовать его рядом с собой, чем разглядеть.

Так мы с тобой приобретаем еще одну общую тайну и кое-какой опыт в рытье могил.

⁂

Наступает зима, белое одеяло укрывает могилу Стиффи, и мы радуемся, что теперь ей тепло и уютно. Ты серьезно простужаешься, и тебя увозят в больницу на целых две недели. Я пишу письма и передаю твоей матери, запечатав их тремя магическими печатями, чтобы она и не думала читать. Помимо сообщения школьных новостей (до которых нам, в общем-то, нет дела) и новостей из нашего Королевства (до которых дело нам есть, но без тебя ничего не происходит), у меня есть важная миссия – пересказывать тебе серии «Секретных материалов», которые ты теперь не можешь смотреть. Чтобы выполнить эту миссию, нужно обмануть отца, запрещающего мне смотреть все иностранное, а уж тем более такую гадость, как «Секретные материалы». Наказания у него суровые, поэтому нужно быть очень осторожной: если со мной что-нибудь случится, то узнать, что там происходит у агентов Малдера и Скалли, тебе будет не от кого.

«Секретные материалы» показывают вечером – в это время мама наводит порядок на кухне, а отец скрывается в ванной минут на пятнадцать. Как только становится слышен звук текущей воды, я пробираюсь в комнату с телевизором и включаю его очень тихо – у меня есть совсем немного времени, чтобы понять, что там поделывают агенты, а потом нужно бежать.

Время пролетает быстро, и я слышу, как в ванной утихает вода. Я все еще не выключаю телевизор, хотя замок уже щелкает. Тяжелые шаги по коридору, шлёп-шлёп, мое сердце бешено стучит, я в последний раз смотрю на экран. Малдер разговаривает с кем-то по телефону, кажется, он взволнован. Шаги совсем близко. Шлёп-шлёп. Я успеваю переключить канал ровно в тот момент, когда отец просовывает голову в комнату.

– Что это ты там смотришь? – угрожающе-ласково спрашивает он.

– Ничего, я рекламу переключила, – отвечаю я.

Вечером я пишу тебе письмо, сидя на кровати, направив маленькую настольную лампу на тетрадь. Свет лампы совсем слабый, но мне это даже нравится: все углы комнаты покрыты мраком, так что ничего лишнего из нашего мира не лезет мне в глаза. А я как будто сижу на сцене, где есть только луч прожектора, направленный на кровать, а за его пределами ничего и не разглядеть. И кровать парит где-то между небом и землей, вокруг тьма, ветер и холод, а я сижу и пишу письмо тебе. И кто-то смотрит на меня, но я не знаю кто. Хорошо бы это была ты.

«Приветствую вас, ваше королевское величество, моя дорогая Джеральдина!

Спасибо за письмо! Я рада, что тебе становится лучше и что твои соседки по палате не слишком противные, но тараканы – это ужас! Ты сказала, они могут летать и залезать в ноздри и уши – это омерзительно, умоляю, будь осторожна! Если с тобой что-то случится, я этого не переживу.

В школе без тебя совсем скучно, я пока хожу домой вместе с Настей Ефремовой, но с ней совсем не так интересно, как с тобой, она все еще играет в куклы и хочет стать спортсменкой. Спортсменкой – ха-ха.

Когда ты вернешься, мы снова будем ходить домой вместе.

В Королевстве происходит не так уж и много всего. Кто-то оставил послание на снегу у нашего замка – буквы К и Д – и обвел их сердцем, думаю, это был Канцлер. Мне очень жалко его, так как он совсем один и вынужден писать наши имена на снегу. Я написала ему ответ, тоже на снегу, сообщила, что мы тут застряли, но всегда помним о нем. Надеюсь, ты одобришь мой поступок и не сочтешь его рискованным.

Агент Малдер, похоже, думает, что его сестру похитили инопланетяне, а еще мне кажется, ему нравится агент Скалли, и это – фу.

Вот и все новости. Я запечатываю письмо магической печатью.

Выздоравливай побыстрее!

Твоя любящая сестра, королева Кимберли».

Несмотря на мои пожелания скорейшего выздоровления, ты никак не возвращаешься. Снег идет каждый день, я знаю, это твоя любимая погода, и поэтому мне жалко каждого зимнего дня, в который мы не можем выбежать на улицу, наловить в волосы снежинок и пойти искать Королевство туда, куда они нам укажут.

Тебя нет уже очень долго, и я боюсь, что проклятие черной курицы настигнет нас, ты умрешь и я останусь совсем одна. Огромный мир сожмется до размеров двухкомнатной квартиры, молчаливой матери, жестокого отца и клетки из парт.

⁂

Наконец ты возвращаешься из больницы и вместе с использованной ампулой от лекарства, шприцом без иголки и мертвым тараканом в спичечном коробке приносишь книгу «Хроники Нарнии». Ты говоришь, что читала ее в больнице и то, что она написана как будто специально для нас. Ты берешь с меня обещание, что я тоже ее прочитаю, и я с удовольствием даю его тебе.

Мы оставляем «Нарнию» у меня в комнате – ее время настанет вечером – и идем совершать обход нашего Королевства, которое начало чахнуть, пока тебя не было.

– Знаешь, без тебя Королевство чуть не исчезло. Я почти перестала встречать его знаки.

– Значит, мы снова найдем его, – радостно отвечаешь ты, – смотри!

Ты показываешь на большие следы звериных лап на снегу. Это не собачьи следы, потому что лап у зверя только три. Мы знаем, что Королевство хочет, чтобы мы отыскали его, и эти следы выведут нас куда надо.

Мы идем по виляющей дорожке с недостающим отпечатком лапы вдоль нашего многоквартирного замка. Следы ведут в сторону горнолыжных склонов, и мы смело отправляемся за трехлапым проводником. Иногда мы теряем путь и тогда закрываем глаза и кружимся, чтобы снова его найти.

Следы приводят нас к ручью, за которым начинается лес – здесь трехлапое существо как будто исчезает и путь обрывается, но мы уже знаем, что подошли совсем близко к сердцу Королевства.