Buch lesen: "Там мое королевство", Seite 2
Что-то мне подсказывает, что тебе можно рассказать о том, что творится у меня дома, и ты не будешь смеяться, в отличие ото всех остальных.
В ответ на мое признание об увиденном чуде ты говоришь, что наверняка телевизор стал цветным специально для этого случая. А еще даришь мне вашу телевизионную программу, в которой никто ничего не закрашивал, и я радуюсь такому королевскому подарку.
⁂
Странно, я почти не помню, чем мы занимаемся в школе, зато помню, что делаем после нее. Мы всегда возвращаемся домой через спортивное поле – оно отделяет наш замок от бесполезных школьных земель. Осенью поле покрывается десятками огромных луж, в которых плавают облетевшие листья. Иногда они ударяются друг о друга и вздрагивают, в этот момент мне кажется, что они готовы что-то нам рассказать. Мы прислушиваемся и заглядываем в лужи, надеясь увидеть там свои настоящие отражения, но видим резиновые сапоги, шерстяные рейтузы с надетыми поверх них юбками и огромные куртки с капюшонами, за которыми и лиц толком не видно. Если постараться, можно придумать себе другие одеяния, но слишком засматриваться нельзя: мы все-таки идем через болота, и нужно быть очень осторожным – если оступишься, никакие листья и красивые одежды уже не помогут.
Сегодня у нас есть здесь дело – набрать природные материалы для поделок к уроку труда. Природные материалы – это скучно, труд – это скучно, а вот идти вдвоем с тобой через опасные болота – нет.
– Думаешь, они живые? – спрашиваешь ты, потрясая у меня перед лицом красным листом с коричневатыми морщинами.
– Думаю, да, просто они сейчас спят. Если бы мы были в нашем Королевстве, они точно бы с нами заговорили.
Когда красных и желтых морщинистых лиц в наших ранцах становится достаточно, ты предлагаешь начать поиски Королевства со шкафа.
– Ты же говорила, что впервые встретила меня там, что в шкафу есть проход. Почему мы все еще не попробовали?
– Я боюсь, что может не получиться, – честно признаюсь я.
– Почему не получится?
Ты кидаешь только что собранные листья себе под ноги от негодования.
– Там случилось кое-что. Кое-что плохое. Я боюсь, это как-то повлияло.
– Что случилось? – Ты берешь меня за руки. – Расскажи мне, пожалуйста!
Я не хочу тебе говорить о том, что произошло в шкафу, поэтому соглашаюсь попробовать.
– Обещай, что, если не получится, ты расскажешь мне, что случилось! – требуешь ты. В этот момент ты смотришь на меня так, будто одним своим словом способна стереть все плохое, что бы и когда бы ни произошло.
– Обещаю, – говорю я и сильнее сжимаю твои руки. Твои руки всегда теплые, в отличие от моих.
Я чувствую, что должна сказать что-то ободряющее, чтобы твоя вера не пошатнулась и не пала прямо здесь гнить вместе с листьями.
– Главное, что мы смогли найти друг друга, если бы этого не произошло, то Королевство погибло бы. Но теперь, когда мы вместе, оно будет проникать в наш мир, пока не заполнит его, и мы не сможем уйти туда насовсем.
Мы выбрали самые безопасные день и время, когда никто из моих родителей точно не сможет нам помешать, ты пришла ко мне и принесла свое самое нарядное платье, а я достала свое: нельзя же возвращаться в Королевство, которым правишь, в чем попало.
Мы наряжаемся (ты сделала мне венок из листьев, а я воткнула тебе в волосы засушенный цветок) и лезем в шкаф.
– Только после вас, Джеральдина, – весело говорю я, открывая дверцу, и ты проходишь первая.
– Премного благодарна вам за это приглашение, Кимберли, – смеясь, отвечаешь ты.
Я следую за тобой и закрываю дверцу. Мы садимся в разные углы шкафа, и я включаю фонарик.
– Вот здесь мы и встретились. На тебе было синее платье, а я сидела в этом же самом углу.
– Кажется, я начинаю вспоминать, – к моей радости, говоришь ты. – Что нужно делать?
– Сейчас я выключу фонарик, мы возьмемся за руки, и я произнесу заклинание. Повторяй его за мной, а потом закрой глаза и изо всех сил представляй себе наше Королевство. Я надеюсь, что получится.
– Я буду очень стараться, – обещаешь ты и берешь меня за руку.
Я щелкаю кнопкой фонарика и медленно шепчу заклинание – так, чтобы ты успевала повторять за мной.
Там, где солнце встает на Западе,
Там, куда не доехать на поезде,
Там, где реки текут в обратные стороны,
Там наше Королевство.
Мы повторяем заклинание три раза, чтобы было вернее, и ждем. Я чувствую легкое движение воздуха и то, как колышутся рукава одежды надо мной. Я пытаюсь изо всех сил поверить в то, что сейчас рукава обернутся ветками, расступятся и пропустят нас. Спиной я ощущаю стенку шкафа. Еще немного – и она станет мягкой и я провалюсь, как в тот раз. Провалюсь куда-то, где меня примут в заботливые объятия.
Ничего не происходит.
Я чувствую, как ты отпустила мои руки. Это конец. Ты больше не поверишь мне.
Я щелкаю фонариком. Но вместо разочарования, которое я ожидала увидеть на твоем лице, вижу только беспокойство за меня. Так странно, что ты не злишься, хотя я подвела тебя. Ты такая добрая.
– Расскажи мне, что случилось, – просишь ты. – Это что-то страшное, я знаю, раз мы не можем пройти. Расскажи, пожалуйста!
– Хорошо, – говорю я и рассказываю тебе об одном дне, который мне очень трудно выковыривать из памяти, так как иногда мне кажется, что его никогда и не было.
В тот день мне особенно не хотелось оставаться с отцом дома. На улице похолодало, а значит, его огромные уши, которые всегда наполовину торчат из-под шапки, стали красными, набухшими и покрылись мерзкой шелушащейся коркой. Когда это происходит, отцу нравится усаживать меня рядом с собой и заставлять отдирать эту корочку чешуйку за чешуйкой. «Разве ты не хочешь позаботиться об отце? – говорит он. – Нельзя перечить отцу». Вот, в общем-то, и все, что нужно сказать, чтобы мои пальцы горели, обжигаясь о его ядовитую чешую.
Но в этот раз я решила, что ничего у него не получится. И раз уж шкаф стал для меня таким надежным убежищем, то так теперь будет всегда.
На обед у отца сегодня тушеная капуста с мясом, я сижу в шкафу и прислушиваюсь к каждому звуку и запаху. Сегодня особенно страшно, поэтому я веду себя очень тихо и просто пытаюсь пережить этот час.
Все идет благополучно, я слышу шлёп-шлёп в ванную, шлёп-шлёп на кухню, грохот посуды, а потом опять шлёп-шлёп в ванную.
Когда отец возвращается обратно и проходит мимо моей комнаты, в носу у меня начинает нестерпимо щекотать и я чихаю. Звук такой громкий, что мне кажется, он разлетается на сотни километров и его слышно даже в Королевстве.
Повисает тишина, будто весь подъезд вымирает разом, а за ним и весь город, и мне тоже очень хочется прямо сию секунду умереть, но сердце предательски настукивает и выдает меня еще больше.
Отец кидается в комнату и замирает перед шкафом.
«Я пушинка, легче пуха», – шепчу я в своей голове и ползу вглубь шкафа. Шкаф милостиво расширяется, пока огромные красные руки открывают его дверцы. Я ползу по тоннелю из одежды: мамины пальто, пиджаки и платья гладят меня по голове и стараются подтолкнуть вперед своими рукавами туда, где я буду в безопасности. Неожиданно я понимаю, что могу выпрямиться и идти дальше во весь рост. Я иду очень долго – проходят сначала минуты, а потом часы, но вещи все никак не заканчиваются. «У мамы никогда не было столько одежды», – думаю я, и неожиданно эта мысль пугает.
Теперь я вижу, что иду по коридору из чужих вещей, они пахнут старостью и гнилью и тянут ко мне свои цепкие полуистлевшие руки. Они хватают меня за плечи и ноги, выдергивают волосы на голове, оставляют синяки и царапины. Я уже не иду, а бегу вперед.
В этот момент кто-то особенно больно хватает меня за локоть и тянет вверх.
Я ударяюсь коленкой о дверцу шкафа – боль настолько сильная, что темнеет в глазах, – тоннель из жутких вещей растворяется, и я оказываюсь в комнате.
Передо мной стоит отец. Его кулаки сжаты, а рот съехал куда-то набок. Он очень зол.
Я знаю, он ударит меня, но боюсь я не этого, а того, что он заставит меня рассказать про Королевство.
Я заканчиваю свой рассказ и смотрю на тебя. Все это время я тоже смотрела на тебя, но видела перед собой совсем другое лицо.
По твоим щекам текут слезы. Они такие большие, что мне кажется, ты плачешь драгоценными кристаллами. Да так оно и есть.
– Вот поэтому мы и не можем попасть в Королевство, – говорю я, – проход запечатан. Зло слишком близко подобралось к нему, и он закрылся.
– Он что, ударил тебя?
– Ну-у, да.
– Я ненавижу его, – говоришь ты и обнимаешь меня. – Он ужасный, злой человек.
– Да, – отвечаю я, и мы долго сидим, обнявшись в темноте шкафа, пока наша вера в то, что этот день будет хорошим, не заканчивается.
Ты первая прерываешь молчание:
– Но почему заклинание не сработало? Почему он нашел тебя?
– Я не знаю. У меня есть догадка, но я не уверена. Мне кажется, я должна была не просто повторять слова. Я должна была опередить его. Представить все так, как должно быть, еще до того, как он начал открывать дверь, понимаешь?
– Не уверена.
– Ну, я же встретила тебя еще до знакомства с тобой. А познакомились мы здесь, в шкафу, а потом уже в школе. Мне кажется, что все всегда происходит немного заранее, а совсем не тогда, когда мы думаем. Не знаю, как так получается, но я научусь этим пользоваться, и заклинания будут работать. Обещаю тебе.
⁂
Сегодня мы возвращаемся домой раньше, последний урок отменили, а значит, я могу ускользнуть от отца на целый час и он ничего не узнает. Мы очень надеемся, что твоих родителей дома не будет. Для того чтобы так и было, у нас есть заклинание. Ни в коем случае нельзя говорить, что мы хотим, чтобы родителей не было, даже думать так нельзя. Поэтому мы повторяем: «Хочу, чтобы родители были дома» и «Хоть бы они были дома». Всю дорогу мы повторяем эти слова, чтобы точно сработало. Я остаюсь у подъезда ждать, а ты поднимаешься к себе – если через пять минут ты не спустишься и не позовешь меня, значит, заклинание не сработало и кто-то был дома.
Нам очень нужно свободное от родителей пространство, которое будет только нашим: Королевство не может открыться нам, если нас заставляют делать домашние задания, мыть посуду, читать Библию или слушать наставления моего отца о том, что в СССР было лучше, у детей было будущее, а сейчас его нет, кругом одни бандиты-торгаши и иностранный разврат. Твоя мать тоже считает, что кругом разврат – только не иностранный, а какой-то бездуховный. У моего отца и твоей матери много общего: они оба мешают нам.
Я стою у твоего подъезда десять минут, ты не приходишь, я грустно плетусь домой, там меня ждут уроки, вечно подозрительный отец и говорящие на непонятном языке попугайчики. Заклинания все еще работают через раз.
Спустя несколько дней после этой неудачи мы устраиваем секретное совещание по поводу заклинаний. Выпал первый снег, но его сил не хватило на то, чтобы укрыть всю землю, поэтому то там, то тут из-под него выглядывают разные сокровища вроде закоченевших листьев, сверкающих осколков от нездешних сосудов, перьев волшебных птиц и островков жухлой травы. И мы идем от одного такого островка до другого, ищем подходящее место: нельзя же совещаться где попало!
Наконец мы останавливаемся у ряда покрышек, вкопанных в землю друг за другом, как большая змея. Летом по ним можно прыгать, зимой, наверно, тоже, но мы здесь не за этим. Ты торжественно садишься на одну из них, а я – на другую, напротив тебя, наши колени стукаются, но никому не больно.
– Я заметила, что для разных случаев нам нужны разные заклинания, – важно говоришь ты. – Очень может быть, нам нужно разработать какую-то схему или план: в каких случаях и чем мы будем пользоваться.
Я вспоминаю, как учительница постоянно говорит тебе гадости про то, что ты много отвлекаешься и не можешь запомнить элементарных вещей. Слышала бы она тебя сейчас! Я не знаю ни одного человека, который бы знал столько слов, сколько знаешь ты, и говорил такими красивыми предложениями. Может, это потому, что ты читаешь Библию, а не книжку «Родничок» для внеклассного чтения, но, скорее, потому, что когда-то ты, как и я, правила целым Королевством.
Я задумываюсь о словах, которые спасают меня от отца, а тебя от матери, и о том, что нужно делать в смертельно опасных ситуациях.
– Когда нам нужно, чтобы желание исполнилось, мы должны говорить все наоборот, так ведь? – спрашиваешь ты.
– Да, – соглашаюсь я, – но иногда этого недостаточно. Если дело очень серьезное, нужно опережать будущее.
– Опережать?
– Ну да, я уже говорила тебе, нужно поверить в то, что мы хотим в мельчайших подробностях, до того, как это начнет происходить.
– Поверить? Как в рай?
Мне не нравится, что ты вспомнила про рай. Все, что мы обсуждаем, касается Королевства, при чем здесь рай?
– А вообще, не поверить, а увидеть, – зло говорю я, – это разное.
⁂
Наша дружба не нравится не только родителям, она не нравится вообще никому: учительница рассаживает нас подальше, чтобы мы не болтали, одноклассники смотрят косо, словно мы украли у них что-то очень ценное, вроде цветной ручки. Сначала я не понимаю, в чем дело, но чуть позже начинаю догадываться. Пока ты не появилась в классе, я была такой же, как все: дружила со всеми без разбора – сидеть вместе или жить рядом для этого было достаточно. Мы постоянно обсуждали школьные дела: разговоры крутились в основном вокруг того, хорошая ли у нас учительница, стоит ли дружить с мальчишками, кто самый умный в классе, а кто самый красивый, у кого богатые родители и, главное, что там в других классах: действительно ли они хуже, чем наш, на букву «А»? Это обсуждалось изо дня в день, обрастая новыми неинтересными подробностями, мне было скучно, но я догадывалась, что мир теперь будет устроен именно так и я должна держаться вместе со всеми. Не так уж это и сложно.
Все меняется, когда я встречаю тебя, мы выбираем друг друга не потому, что живем рядом, совсем не поэтому.
А еще у нас есть тайна, не какой-то глупый безобидный секрет, а по-настоящему важная тайна: никому нельзя знать о Королевстве, так же как и нельзя знать наших тайных имен, иначе мы никогда не сможем вернуться! Вот почему наша дружба вызывает зависть: она настоящая и началась она задолго до того, как мы оказались в одном классе.
Ты не хочешь или не можешь общаться с другими детьми, поэтому я продолжаю делать это за двоих, чтобы защитить нас. Например, когда ты не приходишь в школу, а такое бывает часто из-за ваших с матерью церковных дел, я подсаживаюсь к другим девочкам и рассказываю им какую-нибудь чудовищную историю про «вэшек» или «бэшек», что сразу возвращает их благосклонное внимание.
Иногда мне хочется, чтобы ты тоже немного постаралась, хотя бы не пялилась исподлобья и не молчала, когда тебе задают какой-то простой вопрос вроде «А кто твой любимый певец?». Но ты молчишь, показывая все свое королевское презрение, или отворачиваешься и уходишь, что не делает твою репутацию в классе лучше.
И вместе с тем я знаю, ты – самая добрая. Про меня бы так никто не сказал, а про тебя говорят. Ты готова кормить каждую бездомную кошку и лечить каждого больного голубя. Тебя волнует, доберутся ли перелетные птицы до дома и не замерзнут ли деревья зимой.
Я не понимаю, почему никто этого не видит и над тобой продолжают смеяться. Для них ты по-прежнему «новенькая», «неряха», «оборванка», «вонючка».
Хотя, вообще-то, все я понимаю – ты слишком добрая, вот поэтому так и происходит.
Неприязнь к тебе в классе достигает своего пика после общей новогодней фотографии, которую ты якобы испортила. На праздник нас всех наряжают снежинками, принцессами, русалками, пиратами, львами и рыцарями.
Я разглядываю своих одноклассников и пытаюсь понять, почему они выбрали именно эти костюмы? Говорят ли они что-то об их истинной сущности? Самый трусливый из мальчишек, Артем, обзавелся саблей из фольги и повязкой на одном глазу (можно подумать, он когда-либо дрался с кем-то, кроме девчонок). А противную Катьку Сколкину вообще нарядили кикиморой, но над ней почему-то никто не смеется. Над тобой в этот раз тоже никто не смеется. Я боялась, что твоя мать нарядит тебя Иисусом и это будет полная катастрофа. К счастью, сегодня ты Мальвина и на тебе то самое синее платье. Ты очень красивая.
На мне какое-то взрослое длинное платье из белого тюля и корона из мишуры – наверное, я Снежная королева, хотя, кем именно я буду, мы с мамой не обсуждали. Может, это и к лучшему, потому что я прекрасно знаю, кто я, и безо всяких костюмов.
После праздника нас фотографируют, и день завершается в общем-то неплохо – впереди каникулы, и я надеюсь, что у нас с тобой будет больше времени на Королевство. Но катастрофа, зародившаяся на школьном новогоднем празднике, настигнет нас позже.
Когда мы возвращаемся в школу, учительница первым делом раздает новогодние фотографии. Она предупреждает, чтобы мы не доставали их из конвертов прямо сейчас, а посмотрели на перемене, и еще не отвлекались и не болтали. Те, кто сидит ближе к доске, ерзают весь урок, но не решаются заглянуть в конверты прямо на глазах у Валентины Леонидовны. Ты сидишь за первой партой далеко от меня, но тебя фотография, кажется, вообще не интересует. Думаю, ты рисуешь что-то на последней странице тетради. Может быть, карту Королевства?
Я сижу за четвертой партой, и мне хорошо видно, как второпартники и третьепартники украдкой тянутся к запретным листам, цепляют их вспотевшими пальцами и подтягивают поближе к себе, пытаясь спрятать под тетрадку. Кое-кому это удается. Громкий голос учительницы маскирует предательское шуршание бумаги. Кате Сколкиной удается вытянуть фотографию ровно наполовину. Когда Валентина Леонидовна отворачивается к доске, Катя вытаскивает снимок полностью, быстро смотрит на него и цокает так громко, что даже портрет Пушкина над доской начинает качаться. Мне кажется, он сейчас свалится прямо на голову учительнице, она начнет орать и мы все будем изгнаны из класса, что, в общем-то, было бы лучше, чем то, что начинает происходить прямо сейчас.
Катя о чем-то злобно шепчется с соседкой по парте, и по классу постепенно разносится весть, что с фотографией что-то не так!
Во время следующего подхода Валентины Леонидовны к доске еще нескольким девочкам удается заглянуть в конверт. Шепотков становится все больше: «Фотография испорчена!», «Это она ее испортила!», «Это все она!». Я вижу, как противные головы с вихрами, петухами и бантами поворачиваются к тебе и сверлят тебя взглядом. Пушкин снова начинает зловеще раскачиваться.
Я больше не могу ждать конца урока, быстро подтягиваю конверт к себе и вытаскиваю из него снимок. С него на меня смотрят костюмированные одноклассники, с улыбками и без, в центре фотографии я замечаю тебя.
На твоем лице застыла какая-то неестественная гримаса, словно тебя попросили улыбнуться, но ты понятия не имеешь, как это делать. Еще ты зачем-то выпучила глаза – это катастрофа, понимаю я.
Весь школьный день я стараюсь не отходить от тебя ни на шаг.
– Скажи, ты это специально? – допытываюсь я на перемене, когда мы скрываемся на этаже для старшеклассников, где никто не обращает на нас внимания.
– Да нет, – удивляешься ты, – наверное, я просто не хотела в тот момент улыбаться, вот и все. Посмотри лучше, что я успела нарисовать за каникулы.
Ты протягиваешь мне блокнот, и я догадываюсь, ты даже не понимаешь, какую опасную ситуацию создала, а значит, защищать тебя придется мне.
После уроков за углом школы нас поджидают четыре девочки. Я знаю, что на меня им плевать, им нужна ты. Мы всегда ходим этой дорогой, повернуть сейчас в другую сторону – значит позорно струсить.
– Эй, Лерка – драная коленка! – доносится до меня голос Кати Сколкиной.
Она хуже всех, вечно придирается к тебе, можно подумать, сама она на этой фотографии хорошо получилась. Да ей и рожи никакие корчить не надо.
Ты не обращаешь внимания на обидные слова, и мы проходим мимо девочек. Мои ноги становятся тяжелыми, я все еще думаю, как именно нужно себя сейчас вести.
– Лерка – драная коленка!
Катя подбегает и хватает тебя сзади за портфель, тянет его на себя так, что ты чуть не падаешь.
– Ты зачем нам фотографию испортила, дура?! Не могла рожу свою не корчить?!
– Уродка! – присоединяются другие девочки.
– Отстаньте от меня, – тихо говоришь ты, и я не могу понять, боишься ты или тебе все равно. Наверное, ты дольше меня оставалась в Королевстве, поэтому еще не привыкла к местным порядкам и просто не знаешь, что делать в таких ситуациях.
– Уродка! – Катя самодовольно ухмыляется. Она еще не наигралась с тобой.
Мне многое хочется ей сказать, например то, что она и ее подружки жалкие и глупые: только совсем глупые люди будут так убиваться из-за какой-то фотографии. Но я ничего не говорю, потому что знаю: мне ответят сразу четыре рта и они заговорят меня словами и дурацким смехом, а ты так и будешь молчать. В этот момент я почти злюсь на тебя, на то, что ты не помогаешь мне защищать тебя.
Катя снова подкрадывается к тебе – на этот раз, чтобы пнуть.
Я больше не могу на это смотреть и изо всех сил толкаю Катю в ответ.
– С ума сошла! – кричит Катя. – Нас вообще-то больше, если ты вдруг не заметила!
– Мне все равно, – говорю я, и, пока зло смотрю в Катины глаза, моя рука быстро расстегивает рюкзак и вытаскивает оттуда ножницы для труда. – Не отстанете, я выколю вам глаза. Всем вам!
– Ну ты и больная. – Катя пятится назад к своей компании. Какое-то чутье подсказывает ей, что я действительно могу сделать то, о чем говорю.
– Не связывайся с ней, – поддерживают ее подруги, – она ненормальная!
– Дура психованная.
Осыпав меня всеми этими ничуть не обидными титулами, девочки отступают, злобно шушукаясь.
По пути домой мы молчим, ты что-то тихо напеваешь себе под нос. Может, молитвы?
Страх догоняет меня только сейчас, когда опасность уже миновала. Я понимаю, что недостаточно защитила нас, а значит, это может повториться. Если я, конечно, не сделаю что-нибудь такое, что по-настоящему избавит нас хотя бы от Кати. И я начинаю придумывать.
Почему-то мне хочется разломать Катю на множество частей, чтобы ее кости хрустели, трескались и крошились в пыль. И я представляю, как она поднимается по лестнице в свою квартиру, гремит ключами с уродливым брелоком, но до двери ей не добраться. Ступеньки под ней начинают медленно шевелиться, они сползают вниз одна за другой, и каждый раз, когда Катя делает шаг вверх на одну ступеньку, то скатывается вниз еще на три. Она вскрикивает, пробует бежать, но остается на месте. Я вижу ужас и непонимание в ее глазах. С этими чувствами я хорошо знакома, правда, понимать я уже стала гораздо больше. А эта дурочка просто бежит и бежит, пока не падает от усталости, как глупый хомяк в колесе.
