Я решил исповедаться. Сколь можно честно. О себе и времени. Пока не забыл. Пока голову не промыли пропагандисты. А они уже начали свою работу. Одни на ходу придумывают «прекрасное прошлое», другие клеймят это прошлое с яростной неумеренностью умалишенных. И те и другие готовы вновь повести нас в бой за светлое завтра.

А я хочу вспомнить, как пишут нынче на мороженном – «как было»! На самом деле. Потому что я люблю свое прошлое и ненавижу его. И не нахожу в этом ничего предосудительного. Разве может быть предосудительной жизнь? И очень хочу оставить в памяти поколения хотя бы свои честные воспоминания. Пригодятся, ей-Богу, в трудную минуту.

Мне скажут – чем докажешь, что не врешь? Отвечаю – судите сами. Я могу что-то спутать с цифрами и именами, все остальное – предел моей честности и искренности.

Бывает, человек врет, врет всю жизнь и вдруг ему хочется сказать правду. Это про меня. Всю жизнь я притворялся крутым и сильным, умным и расчетливым, талантливым и продвинутым; пугал близких мрачной физиономией, жестокими поступками; карабкался вверх по карьерной лестнице, отпихивая ногами конкурентов; руководил, выступал, заседал в президиумах, получал награды, умничал в телевизоре с одним лишь желанием – чтоб увидели друзья и знакомые: «Смотрите, это же я! я! я! Видите?!» А сам хотел лежать в мягкой траве жарким июльским днем, среди зеленых берез, смотреть в чистое, синее небо, слушать как жужжит пчела над ухом, и чтоб ни одной падлы не было рядом! Или еще хорошо нежиться в теплой постели в позе беспомощного зародыша и хрюкать от удовольствия, когда ласковые женские руки гладят по спинке. На хрена, скажите, эта крутость? Одно беспокойство. И вот ведь купился. Как там в фильме «Дело пестрых»? «Обвели тебя, Мишка, как последнего фраера!» Ладно…

Для меня всегда было тайной, как человек умудряется заморочить себя ерундой, пустяками до полного нервного истощения и при этом считает, что живет полноценной жизнью. Нет, правда. Только представить себе на минуточку. Вселенная! Биллионы биллионов километров во все стороны и конца края нет! Непостижимо огромные раскаленные шары миллионы лет все куда-то падают и падают, удаляясь друг от друга, быть может, навсегда. В этой бесконечной черной бездне, наполненной вечным молчанием и холодом, где-то затаилась голубенькая песчинка, на которой примостились самые удивительные существа во Вселенной – люди. По мне, так каждый человек от рождения должен сидеть, глядя в небо и открыв рот от изумления. «Мама миа! Кто я?! Откуда взялся в этой мертвой и непостижимо огромной пустоте? Зачем?» Задав этот вопрос, вполне уместно упасть на колени и содрогаясь от рыданий возопить – кто Ты, Всемогущий, который явил меня в этот мир?! Откройся! Я слишком мал, чтоб отгадать эту тайну! Мне страшно! Смилуйся! Зачем эти невероятные пространства вокруг, если мне хватает несколько метров моего жилища, зачем эти огромные раскаленные шары, если мне хватает тепла моей печки? Зачем я столь жалок и беззащитен, если обладаю даром чувствовать и мыслить?!

Вместо этого человек страдает от того, что у его друга в машине на десять лошадиных сил больше, чем в его собственном авто или его утром обругал начальник за опоздание на работу. Нет, вдумайтесь! Диаметр Вселенной 20 миллиардов световых лет, а Егор Тютькин опоздал на автобус, и теперь страдает – руководитель назвал его лошаком! Ожидал ли Бог таких результатов своего титанического труда? Знал, конечно. И все-таки создал человека. Это внушает надежду, хотя вопросы остаются.

Открою тайну – я считаю себя уникальным человеком. Не таким как все. Сколько себя помню – всегда так считал. Например, я считал, что все вокруг умрут, а я нет. Повзрослею, состарюсь, а потом произойдет нечто – придет ко мне ангел и скажет: «Ну, вот и все, Мишутка, испытания закончились, собирайся домой. Хватит. Бери меня за руку и полетели!» – «А, как же другие? Они же умирают? Страдают?» – «Это видимость одна. Тебе для устрашения. Чтоб не наглел».

Еще я всегда верил, что должен сделать что-нибудь исключительное. Такова моя миссия. У меня есть Дар. Меня невозможно увлечь до беспамятства большой зарплатой, жирной звездочкой на погонах, супермощностью мотора в автомобиле или итальянскими ботинками из дорогого магазина. Я всегда помню, что диаметр Вселенной 20 миллиардов световых лет. То есть мир создан не просто с избытком, тут чувствуется неслучайный размах. Кто-то явно внушает: «Ребята, итальянские ботинки – это, конечно, хорошо, но маловато для полного счастья. Посмотрите ночью на небо. Посмотрите, как пробуждается утром омытый росой цветок. Почувствуйте разницу, оглоеды. Для вас ведь старался!»

Может быть, именно этот непонятный мне самому до конца дар и заставил меня взяться за эту исповедь. Если ботинки для вас важнее звездного неба – можете не читать. Если вы хоть раз смотрели на Луну ночью, открыв рот от изумления и задавали себе самый простой и самый непостижимый вопрос «Кто я такой? И не сон ли вся моя жизнь, а проснувшись, я пойму, где я и кто я? И зачем я?» – тогда, возможно, вам будет интересно знать, что понял человек 62 лет отроду, переживший разные исторические эпохи, переселившийся кувырком из одной страны в другую, с душой, неоднократно изнасилованной умниками всех мастей, знавший и яркие взлеты и унизительные падения, отчаянье и благодать, и уверовавший, наконец, что рожден был не зря, жил и страдал не напрасно, и на свободу из земного заключения должен выйти с чистой совестью. Потому что там, за колючей оградой земного бытия, ясно будет, обнимут ли тебя с радостью или не подадут руки.

Для меня самого нет повести увлекательнее на свете, чем повесть о скитаниях души человеческой. Особенно, если эта повесть написана честным, искренним и бесстрашным языком. Я давно убедился, что любая, самая простая и даже убогая история жизни, интересней и, конечно, поучительней, чем самый крутой американский блокбастер.

И конечно хочется честно рассказать о свой стране и времени. Русский человек ленив умом, его легко объегорить сказками, увлечь в очередной блудняк примитивными мечтами и обещаниями. «Люди, будьте бдительны!» – как взывал казненный нацистами во время войны известный публицист. Или, говоря языком современным, не будьте лохами! Впереди – новые лохотроны!

НУ И ПОСЛЕДНЕЕ. Нынче много говорят о нейронных сетях, об искусственном интеллекте. Что, мол, робот лучше человека играет в шахматы, решает математические задачи. Скоро научится рисовать картины, писать романы и сценарии, сочинять великолепную музыку. Ну, хорошо, верю, что, если напихать в память машины все, что человек сотворил за тысячу лет, она сможет скомпилировать чудесное художественное произведение – роман, или симфонию, или нарисовать «Гибель Помпеи», или выдать глубокомысленный философский трактат.

А как насчет исповеди? Исповеди искреннего человеческого сердца? Компиляция тут не поможет. Изящный слог тоже. Машина может красиво соврать, виртуозно запутать, но искренней сердечной исповеди не получится. Потому как сердца нет. Есть проводки, микрочипы и схемы. А я хочу заглянуть в глубь души настоящего человека. Такого же счастливого мученика земного бытия, как и я сам. Рожденного женщиной. Прошедшего свой драматический земной путь. Родного мне по крови, по судьбе. Возможно, и загробной. Ау, машина? Слабо? А я попробую.

Глава 2

Мне крупно повезло. Я родился в СССР в 1961 году, а это значит, что мои детство, отрочество и юность пришлись на самые лучшие годы в истории человечества! Я не шучу. Лучшие от сотворения мира. В Европе еще процветала подлинная демократия и комфорт на прочном фундаменте христианского мировоззрения. Англосаксы перед тем, как испустить дух, сотворили гениальную музыку, в которой выразилась вся их могучая и мятущаяся натура, чующая надвигающуюся гибель мира. В СССР наконец-то вспомнили, «что все для человека и во имя человека» и, что самое удачное, кому-то пришло в голову, что «дети – наше будущее!». Детей в СССР полюбили как-то даже преувеличенно горячо. Надо было, наконец, объяснить самим себе, что полвека страданий, лишений, мучений были не зря, что вот и пришло то самое светлое будущее, ради которого продырявлено пулями столько затылков; что бедолаги в лагерях голодали и надрывались на лесоповале не напрасно, и даже догадывались, что придет тот светлый час, когда все объяснится и оправдается, и все простят друг друга, и споют, обнявшись, со слезами счастья, «Интернационал»!

Пришло долгожданное время! Кумачевые флаги реяли по всей необъятной стране! Мордатые колхозники меняли телеги на удобные кресла «Жигулей». Откормленные девочки и мальчики в белых рубашках и красных галстуках сыто рыгали в школьных столовых, звонко пели речевки в школьных рекреациях и мечтали, что «на пыльных тропинках далеких планет» останутся следы их сандалий. Родители, раскладывая воскресным утром дымящиеся сосиски по тарелкам, любили с гордостью вспоминать, как после войны набивали желудки блинами из червивой муки с лебедой пополам, и рады были промерзшей картофелине больше, чем теперь пирожному, и со вздохом умильно повторяли, что «теперь-то жить и жить»!

Из раннего детства я помню ощущение полного благополучия и безопасности. Утром солнце заливало нежными лучами мою кровать, мне выпало счастье жить в какой-то удивительной, самой большой стране на Земле и при этом в будущем взрослые обещали мне еще больше счастья и изобилия! Хотя и одного фантика, свернутого четырехугольником (для игры) из-под конфеты «Мишка на севере» в кармашке хватало, чтобы целый день быть самым счастливым человеком на планете! А если случалось выпросить у мамы оловянных солдатиков, чтоб похвастаться во дворе?.. Тут и коммунизм никакой не нужен.

Нет, без шуток, жили действительно неплохо. Смеялись гораздо чаще, чем сегодня, песни пели по любому поводу. В домино мужики резались во дворе до полной темноты. О смерти говорили шепотом, чтоб дети не слышали. В праздники квартиры наполнялись гостями. Иногда родственниками, иногда друзьями из соседней деревни, которым посчастливилось сбежать из колхоза в Ленинград в 50-е годы. Гуляли с размахом. Напоказ. Столы ломились от каких-то неведомых в повседневности, волшебных блюд: помидоров в томатном соусе, щедро посыпанных солью, тонко наструганной копченой колбасы, красной горбуши в масле, которая подавалась прямо в открытых консервных банках; в банках подавались и золотистые, пахучие шпроты, а иногда центр стола украшала баночка красной икры – ее даже есть было страшно, так, пробовали по чуть-чуть, причмокивали, пожимали плечами, смеялись. Для затравки на стол ставили бутылку водки или вина, но вскоре появлялся графинчик с коричневой жидкостью, которая вызывала у гостей веселый переполох. Нюхали, взбалтывали, спрашивали рецепт и не болит ли после голова. Мелкота любила залезать во время застолья под стол и там хватать взрослых за коленки. За это нам совали под стол какую-нибудь вкусняшку…

Потом батя брал гармонь, молодо и лихо откидывал назад голову и женщины пускались в пляс под «скобарьскую» – много лет спустя я узнал ее мотив в знаменитом хите «Дип Перпл». Плясали так, что однажды вылетела половица из пола. Плясал весь дом. И песни орали из всех окон. Тверские, псковские, смоленские радовались жизни, радовались, что вовремя свалили из колхозов и совхозов и не пропали на чужбине, обросли жирком и теперь могут себе позволить и выпить, как люди, и закусить.

Вечером все вываливали во двор и шумной, пьяной толпой, с воздушными шарам, песнями и матами стекались к Володарскому мосту – там давали салют, и огромная масса людей кричала «ура!» с таким энтузиазмом, что их должны были услышать пролетарии всех стран мира.

Еды стало вдоволь. Остатки хлеба выбрасывали в ведра, которые стояли на лестничных площадках и которые выгребали по утрам дворничихи. Старики ругались, говорили, что это грех, но кто их слушал, стариков-то? Темные, отсталые люди, пережитки капитализма, слаще морковки в детстве ничего не ели, соль и сахар на год вперед запасали.

Насытив желудки, люди, как и полагается, занялись накопительством. Напрасно чудаки в телевизоре высмеивали мещанство; напрасно комиссары в «пыльных шлемах» из мосфильмовских кладовых яростно звали в последний и решительный бой… Укрывшийся в семейном окопчике от большевистской шрапнели обыватель потихоньку высовывался наружу и принюхивался, куда дует ветер. Инстинкт более древний, более глубокий, чем пролетарский интернационализм, звал обывателя в путь… по магазинам.

Начался потребительский бум. Последняя предсмертная судорога незаконнорожденного дитя Маркса – общества развитого социализма. Никогда (!) – а я прожил годы самого лютого, пещерного капитализма, – никогда на моей памяти не было такого отвратительного, страстного, жадного поклонения вещам, как в 70-е годы, когда КПСС объявила на весь мир, что битва с «частнособственническими инстинктами» успешно завершена и в Советском Союзе народился (выродился?) новый тип человека – человек советский.

Как же он выглядел, успешный советский человек, человек будущего, о котором мечтал Ленин и его соратники и ради которого было истреблено целое поколения «сорняков»? Среднего роста, с брюшком, в огромной шапке из собачьего меха, в рыжей дубленке нараспашку, в югославских джинсах и польских полусапожках, с прищуренными плутоватыми глазами, в которых настороженный интерес мгновенно сменялся либо страхом, либо наглостью. Он всегда был настороже, как мелкий лесной хищник, всегда в поиске пищи, которую находил или на работе, или на стороне. Он был хамоват, но трусоват, ум его был направлен только к выгоде и накопительству, остальные интеллектуальные навыки со временем отсыхали и отпадали за ненадобностью. Он уже давно открыл для себя, что все врут, что все воруют, все подличают и предают, все развратничают и жрут в три горла, и что правду ищут только юродивые и карьеристы.

Вступить в партию для такого человека было столь же просто, как и вступить в преступную группировку: разница только в выгоде, которую сулил выбор.

Меня укоризненно спросят – а как же люди честные и благородные, сильные и талантливые, которые покоряют космос и возводят города, учат и лечат? Разве их мало было в 70-е годы? Позвольте, но ведь я говорю о «новом человеке», о «биологическом виде», который кто-то остроумно окрестил «гомо советикус» – и это действительно новый вид человека, полученный путем активной, принудительной и долгой селекции.

Гомо советикус – это человек вне морали. Гомо-советикус состоит изо рта, желудка, жопы и половых органов. Голова ему нужна только для того, чтобы эффективно снабжать эти органы необходимой энергией. А также для того, чтобы эффективно отнимать или воровать у слабых и глупых все, что пригодится в хозяйстве. Гомо советикус живуч и опасен, как борщевик Сосновского. С ним безуспешно борется грозный ОБХСС. Но милиция только срубает верхушки и оставляет жирные корни. Они быстро прорастают и становятся еще гуще. Коммунизм гомо советикусу не страшен. Коммунистический начетчик для него совершенно безвреден – оба исповедуют одинаковый взгляд на жизнь, как на способ существования белковых тел. Собственно, это две бациллы из одного инкубатора. Только коммунист способен к отвлеченному мышлению, а значит может получать удовольствие от интеллектуального онанизма. А гомо советикус занимается онанизмом по старинке, руками и с заграничным порножурналом. Для гомо советикуса отвратительно все, что нельзя лизнуть, разжевать, проглотить, пощупать, оттрахать, посмотреть или послушать. Мысль для гомо-советикуса опасна, поскольку ее трудно приручить, она может взбрыкнуть когда угодно и внести сумятицу, поэтому лучше не думать. Зачем? Пусть лошади думают: как любили повторять, у них голова большая.

Был и еще один распространенный тип человека, которого можно условно назвать «человеком простым».

О, простота! С благословения партии ее воспевали советские поэты, писатели и режиссеры: «Будь проще!» В 60-е простой человек даже вызывал симпатию: вчерашний крестьянин, которому хватало ума понимать, что он чужой в городской культуре, был скромен. Но в 70-е стал нагл и самодоволен. Отличительная черта простого человека – глубокое недоверие и неприязнь к интеллигентам. За то, что слишком много думают, за то, что умничают, за то, что моют руки после туалета, а за столом пользуются ножом и вилкой, «выкают», все время читают, а сами розетку не могут починить и в армии не служили.

Простой человек любил заламывать кепку на затылок и ходил в пальто нараспашку. Рубаха на нем была расстегнута до пупа. Таким образом он показывал, что ему сам черт не брат, и что он знает, что надо делать с женщиной, если случится остаться с ней наедине. Подруги и жены у «простых» говорили громкими голосами, жирно красили красной помадой губы и мечтали вылезти из «Жигулей» в сетчатых чулках перед парадной, на глазах замолчавших соседей.

Впрочем, не о них речь. Потому что советский прогресс в бездну толкали не они, а растущая армия дельцов, проныр и других «мелкобуржуазных элементов».

Сколько же было таких людей в семидесятые? Никто их не считал. Но влияние их на повседневную жизнь даже в семьях простых, честных и скромных было огромно. Именно они постепенно овладевали умами масс, выдавливая на историческую обочину «передовое учение Маркса». Именно они по-новому, исподволь обустраивали общество, меняя указатели и авторитеты. Престиж летчиков потеснили бармены в пивнушках, официант стал гламурной фигурой, а таксист – лихим ковбоем на дорогах. О коммунизме еще скучно бубнили преподаватели в институтах, на зданиях еще висели гигантские кумачевые транспаранты: «Наша цель – коммунизм!», но здравомыслящий обыватель знал твердо, что главная цель жизни – «Жигули», дача и отдельная квартира, для начала же сойдут американские джинсы и «Панасоник». По-настоящему противились этому жестокому материалистическому прессингу только высоколобые, бородатые очкарики, да их худосочные подружки. Они упрямо ходили в театры и библиотеки, на выставки и концерты, вели диспуты, на которых доказывали, что «счастье – это когда тебя понимаю», несли прочую пургу, пели песни Окуджавы под гитару; они ненавидели мещан и с энтузиазмом высмеивали мещанство. Мещане не обижались, посмеивались и продолжали копить и потреблять.

Кто был прав? Кто не прав? Кто победил в 91-м? Разве не смешно сейчас говорить об этом всерьез? Что мы вообще знаем о человеке?

Кто сможет внятно ответить, например, как люди разных возрастов, профессий, национальности, образования, ума и достатка загораются одним желанием, перебороть которое они не в силах, а именно – натянуть на себя в один прекрасный день тесные синие штаны из американской брезентовой ткани и выйти на улицу с настроением победителя? Откуда приходит массовая мода, которая охватывает большую часть человечества в считанные недели, а потом уходит, как нагонная волна, в пучину забвения? Как вчерашние комсомольцы из приличных семей становились лидерами жестоких преступных группировок?..

И все-таки 70-е мне особенно дороги. Я дитя 70-х. Почему-то так вышло, что об этом времени честно отписались только русские писатели-деревенщики. Но они любили и писали о деревне. Город пугал их. В нем, особенно на окраинах, нарождался странный мир, одинаково чуждый и городу и селу. Мир хрущевских пятиэтажек и брежневских девятиэтажек. О нем не написаны книги. Он не изучен философами. Этот мир жил по своим понятиям и не пускал чужаков. В нем, на унавоженной советской властью почве, расцветала могучим сорняком пугающая и подлинная реальность. Росло и мужало поколение, которое в 91-м проводило в могилу пинком под зад целую страну. Рядом существовал другой, параллельный мир, который старательно придумывали за небольшую зарплату специально обученные люди. Именно его и оставила нам в наследство советская культура. Кинематограф 70-х медленно издыхал под бременем «производственной тематики», выдавливая из советского человека по капле остатки уважения к тяжелому труду. На экране очень хорошие ребята, которым хотелось набить морду, совершали на экране очень хорошие поступки, от которых хотелось хулиганить. Они говорили правильные слова, которые рождали чудовищный нигилизм, и глумились над правдой с таким чудовищным пафосом, что вгоняли в краску даже бывалых инструкторов райкомов комсомола.

Как уживались этих два мира? Да как-то уживались. Коммунисты на своих собраниях обещали всех победить, Брежнева награждали очередной звездой Героя, а мужики после получки трескали водку и мечтали о рыбалке.

Какой-то умник назвал эти годы застойными. Это значит, надо полагать, что не было войны. Не было революции. Не было потрясений. Словом, были редкие годы благополучия, которые выпадают человеку после больших испытаний, когда он еще не готов к новым глупым экспериментам и довольствуется тем, что есть.

Увы, выясняется, что благополучие не красит человека, а иногда просто скотинит. Наверное, с этим надо просто смириться, иначе снова потянет на подвиги, снова захочется перевоспитать человека в существо высшего порядка, превратив его в бесправного раба, страну в концлагерь, а жизнь в ад.

Постараюсь рассказать об этом времени с предельной искренностью.