Buch lesen: "Я – воин СВО"

Schriftart:

К читателю

Уже через несколько недель после начала СВО, когда стало ясно, что это всерьёз и надолго, я понял, что надо начинать формировать в информационном пространстве образ нашего современного воина. Первое, что я сделал, написал письмо в ДИМК МО: «Сейчас как никогда остро стоит вопрос создания образов героев нашего времени, тех, кто с оружием в руках защищает нашу независимость, кто обеспечивает жизнь на освобождённых территориях. Создание видеоархива записей интервью с военнослужащими позволит активно использовать их не только в пропагандистской работе, но и при анализе проведения операции». Ответа я на него не получил, но через несколько месяцев, в августе, раздался звонок с незнакомого номера. Неизвестный представился замполитом одной из бригад НМ ДНР, спросил, готов ли я приехать начать интервьюировать бойцов его бригады. Я не раздумывая согласился, хотя в какой-то момент проскочил холодок сомнения: «Не украинская ли это ИПСО?», но через две недели уже был в Донецке. Так началась работа, результат которой нашёл отражение в этой книге и роликах на канале «Я помню».

Позывной «Монах»

Интервью записано в марте 2024 г.

Родился я в 1991 году в Сибири, на Байкале, в городе Братске Иркутской области. После школы поступил в Иркутский государственный университет на специальность инженер-геолог. Потом ушёл на срочную службу. Затем была военная служба по контракту в погранвойсках. Но по окончании контракта в 2020 году не стал его продлевать со словами, что в мирное время мне в армии делать нечего.

Ушёл на гражданку, пробовал заниматься бизнесом. В бизнесе я считал, что не важно, чем ты занимаешься, главное, чтобы выполнялось условие, что ты работаешь на себя. Но оказалось, что это не совсем так… Очень важно именно то, чем ты занимаешься. Это должно приносить удовольствие, чтобы ты мог отдавать этому максимум сил.

В 2022 году началась СВО, и поначалу некоторое время я отслеживал, что происходит, по телеграм-каналам… наверное, как и вся страна. Недавно на одном из каналов попалась интересная фраза, что русские во время войны делятся на два типа. Первый тип – «Пока не поеду, они без меня справляются» и второй – «Всё, мне пора ехать, без меня не справятся». Отчётливо помню, что, когда я ехал, у меня крутилась мысль: «Что же там такое происходит? Надо поехать туда, надо помочь». Был уверен, как только я приеду, всё сразу кардинально изменится. Оснований так думать не имелось, просто было какое-то внутреннее убеждение, и оно меня двигало. Природы его происхождения я не знаю.

В августе 22-го я заключил контракт. Где-то в середине августа начал проходить все эти процедуры по оформлению в добровольцы. 25-го числа подписал документы, а 27 сентября после обучения и прочего мы уже «заехали» на Украину…

Как твои родные отнеслись к тому, что ты едешь на войну?

Думаю, что реакция у всех моих родных была однозначная: «Ох, он едет на войну…» И сразу всё вокруг становится таким мрачным… Здесь ведь как? Если война тебя лично не касается, конкретно твоей семьи, то всё это здорово, ребята – молодцы, вперёд… То есть мы готовы отпускать на войну чужих сыновей, но, как только это касается наших детей, мы сразу смотрим на всё это как-то иначе. Вот и мои родители как услышали, смотрю – сразу впали в уныние… Говорю им: «Ну а как вы хотели? А у других семей как люди идут? Кто-то ведь должен… От нашей семьи я пойду представителем». Позже я с отцом разговаривал – он согласился: «Действительно, у других сыновья уходят и там погибают. Как нам в стороне оставаться…» В общем, они поняли и смирились. И больше никто мне не давал никак понять, что они чем-то расстроены. Все оказались в режиме ожидания. И так по сей день…

Скажи, пожалуйста, что ты с собой брал? Закупался чем-то?

Да, по большому счету, всё закупали. Просто на тот момент не совсем понимали, что именно нужно закупать.

А так мы были готовы купить абсолютно всё, и бронежилет, и прочее. Ещё так совпало, что сразу пришла «гуманитарка», и это нам крепко помогло. Мы тогда из Иркутска уходили, и как раз гуманитарная помощь пришла в виде первичного снаряжения, всё необходимое. В общем, нормально, мы ехали снаряжённые. Плюс месяц подготовки на территории России. Поэтому мы уже в процессе занятий поняли, что нам будет нужно там, что удобно и что неудобно. В этом смысле мы подготовились.

А подготовка какая была? Общевойсковая?

Общевойсковая, тактико-специальная. Подготовку мы на полигоне проходили, и многое из того, что нам давали, потом пригодилось на деле. У нас ещё коллектив такой крепкий сложился. Мы там, на занятиях, в игровой форме как-то даже больше других рвения проявляли. Например, отрабатываем действия в лесу. Мы работаем, а кто-то другой в лес ушёл, из поля зрения пропал, отсиделся там и под конец занятия вышел. А мы нет, лазали, пыхтели, что-то для себя хотели усвоить, узнать-научиться. Состав подобрался разнообразный. Все добровольцы же, мы шутили про свой состав: «От бомжа до депутата», начиная с самых молодых, двадцатилетних, и до 58-летних. Вот такой коллектив, с разных участков страны, с разными судьбами.

Как из такого разношёрстного коллектива получается подразделение?

Есть такое понятие «боевое слаживание». Вот оно начинается на бытовом уровне, с отношений на полигоне. В России, когда мы ещё войну не познали, так скажем… все эти чувства мирного времени ещё оставались: кто-то обижался на какую-то ерунду, кто-то спорил с кем-то… А потом на войну «заезжаешь», и всё – там уже приоритеты совсем другие. И то, что в мирное время тебе казалось очень важным, и то, что могло тебя обидеть – или тебе казалось, что из-за этого стоит спорить, – там всё это уже не имело смысла…

Ну вот так, в принципе, мы и «сложились» вместе. И я думаю, мне повезло, что такие люди попались. Не знаю, как бы с другими людьми получилось, может быть, так же, а может быть, и нет… Судьба так решила, что мне подобрались такие люди.

Сначала я попал в мотострелковое подразделение, во вновь созданный мотострелковый полк. Да-да, обыкновенная пехота… На войне всё как-то нивелировалось, и стало неважно, откуда ты, из десанта ли, из спецназа или из морской пехоты. Критерии эффективности совершенно иные.

Ты сможешь выполнять боевые задачи, только обладая необходимым набором внутренних качеств. А если всё это ещё более упростить, то человеку просто нужно в конкретном моменте не бояться. И здесь абсолютно неважно, какое у тебя раньше было подразделение. Там мы все стояли на одной линии, выполняя одинаковое для всех действие.

Нас направили под Купянск, населённый пункт Ольшаны. Сейчас как раз где-то там у наших подразделений идут продвижения. А тогда, в сентябре, мы там отдали много территорий. Да, это были очень болезненные удары. Уже был оставлен Купянск…

Мы потом анализировали, что нашему подразделению очень повезло: у нас по нарастающей шло включение. Война не сразу обдала нас всем своим жаром. Началось с артобстрелов. Мы прибыли – и сразу же обстрел. Что-то взрывается неподалёку, а мы как-то даже не придали этому значения. Прямо скажем, «по-раздолбайски» себя вели, с пренебрежением к требованиям безопасности. Обстрелы, обстрелы… так прошло два месяца. Мы вообще и противника-то видели мельком. А вот противник нас видел хорошо – по нам постоянно отрабатывала артиллерия. Танки… эти вообще как по часам. Мы между собой говорили, что танк настолько обнаглел, как по расписанию работает. Военные всё же, надо бы постоянно менять время твоей работы и её место. А эти лупят с одного и того же места и в одно и то же время.

Два месяца мы там простояли, а потом нас перевели в Кременную, в леса. Ну и там мы уже в полном объёме столкнулись со всеми «особенностями» войны. Познали и радость побед, и горечь поражений.

Ещё на полигоне меня сразу назначили командиром отделения, хотя, по идее, прапорщика не могли ставить на эту должность. Но ни для кого не секрет, что в тот момент там был не совсем порядок. Тогда больше уделяли внимания тому, чтобы поскорее отправить людей, всех прогнать через этот обучающий курс, а уж документы потом подтянут.

Уже в процессе, когда мы зашли на Украину, меня поставили командиром взвода. А потом у нас командир роты получил ранение, и я уже был за командира роты. Но только называется рота, а на самом деле ребят немного. Изначально заехало 50 человек, а потом осталось около 30… и эти 30 человек ещё разбиты на три позиции.

Не буду тянуть одеяло на себя и говорить, что командир роты – это одна из ключевых фигур. Хотя это именно так. Работа командира роты включает в себя много аспектов. Ротный заменяет и маму, и папу, и психолога – вообще как бы всех заменяет. На войне немаловажный момент – это психологический настрой бойцов. Готовы ли они воевать? Готовы они идти с тобой? Сейчас командир роты и командир взвода – это те, кто непосредственно с бойцами находится в прямом контакте. И боеспособность подразделения зависит напрямую от этих людей. У них, конечно же, есть помощники, даже если штат не предусмотрен. Они в любом случае будут всегда. Потому что невозможно «в одного» всё сделать. Но основную нагрузку в виде реализации распорядительных документов, приказаний и так далее, исполняют на земле командир роты и командиры взводов. Ведь сейчас иначе, не как в Великую Отечественную войну. Тогда, если шло какое-то наступление, комбат поднимал свой батальон, и все устремлялись в атаку.

Ты сам подбираешь себе команду?

Да. У меня есть три-четыре, так скажем, ключевых человека, которые доводят и реализуют мои замыслы.

Они помогают тебе обустроиться, приготовить пищу, ещё что-то?

Лично мне?.. Нет, адъютанта у меня нет. Здесь все надо делать самостоятельно… Я говорю про командиров взводов. В армии есть такая теория, что командир должен иногда для профилактики злоупотреблять своим положением, то есть отдавать некие указания, которые не имеют смысла, но которые должны быть исполнены. Идея этой методики в том, чтобы постоянно держать подчинённого в тонусе. Но там, на войне… человек готов отдать все свои силы именно за того, кому он верит, а не за того, кого боится.

Сложно было заработать авторитет?

Уже когда ты смотришь в прошлое, это не кажется сложным. Но надо сказать, случались моменты напряжённые и сложные… Наверное, их было меньше, пока мы находились на обучении. Но потом, когда уже заехали на Украину, те или иные твои слова или действия имели определённый результат или последствия. К примеру, твой настоятельный совет окопаться именно здесь и именно на нужную глубину, невзирая на то что подчинённый тебя пытался убедить, что ему и так удобно.

То есть твой совет кому-то спас жизнь и здоровье – это же сразу видно. Или, например, убедительно просишь: «Смени позицию! Эта позиция просматривается, её снесут». Настоял – и позицию действительно снесли. И вот люди вдруг видят, что, оказывается, ты был прав. На войне очень ценится удача, она притягивает. К таким «фартовым» почему-то люди подсознательно тянутся в надежде, что к ним тоже прилепится удача…

Опять же, зарекаться и говорить «Да, фартовый именно я» в настоящий момент избегаю. В то время нам много раз везло, и казалось, что за нами наверху кто-то приглядывает, проводит аккуратно, не даёт нам споткнуться очень сильно. Да, тогда нам действительно везло…

Как тебе противник? Какое отношение к противнику?

Лично у меня нет ни ненависти, ни злости. Когда идёт бой, это просто такой боевой момент, это элемент борьбы. Конечно, бывает, и злишься, и ругаешься, и материшься, и обзываешься в порыве, когда что-то прилетает рядом. Но когда ты уже одолел в борьбе, противник повержен, то всё… это абсолютно нейтральный фон. Для меня было именно так. Конечно, когда я ехал, то переживал, как это всё будет происходить и как я это восприму. Но все эти вопросы за меня тоже кто-то закрыл. Я вообще, об всём этом не заморачивался и поэтому чувствовал себя нормально.

Излишней агрессии мы не проявляли, кроме как в бою… а после – нет. Всё это, как отработанный механизм: вот мы отработали, забрали пленных – и всё. Ты смотришь – перед тобой сидит человек. Да, человек, обычный человек. Он к тому же ещё и разговаривает по-русски… Сейчас не могу вспомнить, был ли у него (украинский) акцент, что и как он говорил. Просто обыкновенный мобилизованный мужик… Это не были какие-то отъявленные «нацики».

Первые пленные были под Кременной. Мы там удачно штурманули опорник, в нём взяли шесть пленных. Как мы штурмовали тот опорник – это можно использовать как наглядное пособие. Там сидели 11 человек. Мы штурмовали тоже в 11 человек, но плюс один снайпер. Их огневые позиции были выстроены неудачно. Похоже, что они заняли уже готовые окопы и только начали их расширять. Поэтому эти 11 человек не смогли вести бой, обороняться там могли только три человека. По сути, мы их подкараулили, когда они окапывались. Опять же, своим парням потом обратил внимание: «Видите, как копаться без наблюдения? Когда ты так делаешь, к тебе можно подобраться и расстрелять, как куропатку. Надо постоянно быть во внимании, чтобы кто-то наблюдал. Один копает, другой – наблюдает». То есть опять наглядное пособие. Теория – практика, теория – практика… Они сделали ставку на единственного наблюдателя с пулемётом, а мы его вычислили и обезвредили… Как только мы «глазки» пулемётные убрали у них шансов не было.

По выстрелу снайпера начался штурм опорника. Они только втроём отстреливались – остальные не могли развернуться. Мы же заходили всей группой, всё как положено, как учили. Вот я своим потом говорю: «Видите как? Надо, чтобы у каждого стрелка была своя позиция. Тогда у тебя все 11 человек ведут бой. А не так, что сидите в яме и только трое из вас стреляют». Тут, правда, ошиблись, перекидали все гранаты… а дальше что?! Получается, мы их потратили немножко раньше, чем надо. Возникла пауза – что делать? И тут наш пулемётчик, позывной «Правнук» – ему, видимо, надоело лежать – поднялся, заскочил на бруствер и давай из пулемёта… На этом укропы подняли руки, вышли. Пулемётчика, кстати, представили к ордену Мужества за это, но где-то всё затерялось. Со временем, думаю, восстановим справедливость.

В итоге пятеро у них погибло в бою, шестерых мы взяли в плен. Один из них был довольно крупный такой. Шесть человек мы вывели из опорника. Их побратимы начали насыпать по отходящим. И трёх человек из этих шести задвухсотили сами же укропы. В том числе оказался их командир, который, кстати, с ног до головы был в американских нашивках. Хотелось, конечно, с ним побеседовать, но…

На отходе был ранен наш командир взвода, позывной «Саян». Вот есть такое выражение, что на войне траектория каждого снаряда очерчена Богом. Действительно, кто-то может находиться за 70 метров от разрыва, но ему прилетит какой-нибудь мелкий осколок. А тогда у нас парень живым вышел из столба разрыва. Смотрим – он держит свою руку за запястье, и у него нет фаланги пальца. А эти три укропа, что шли друг за другом, – они «двести». И вот он из разрыва вышел, смотрит туда, где у него раньше был палец, и говорит: «Для меня война закончена, мне нужна награда. Командир, сделай, пожалуйста!» Ну да, это как бы смешно… Обнял я его, говорю: «Ладно, ты давай-давай… Будет тебе награда. Пошли…»

Получил он медаль «За отвагу», но пришла она спустя год. Тем не менее, как говорится, награда всё-таки нашла своего героя. Саян вполне доволен.

Остальным пленным пришлось оказывать медицинскую помощь. Их тоже зацепило осколками – это мы уже чуть позже поняли. Дали им воды попить, всё такое прочее, и передали в разведку.

Да, среди нас были парни, которые проявляли некую агрессию. Но у них ведь тоже непросто… трагедия случилась, где-то брата на Украине убили. Вот они и пытались как-то выплеснуть. Хотя конкретно этот пленный вроде бы ни при чём, и это же война, на которой всегда кто-то гибнет. Но вообще я следил за этим, чтобы в такие моменты проявлялись все лучшие качества русского воина, такие как милосердие.

Брать или не брать пленного, каждый решает для себя сам, в конкретной обстановке боя. Смотря какой противник против него стоит. Здесь, на войне, быстро учишься не затягивать с принятием решений. Мне кажется, сердце подскажет, как нужно поступить. Этих – не трогай! А где-то, думаю, даже и рука не дрогнет. Всё зависит от того, кто перед тобой. Ты это всё моментально сканируешь.

Самому приходилось убивать?

Когда в первый раз я поехал домой после ранения, то думал: «Сейчас будут спрашивать, убивал или нет…» Это самый неприятный вопрос, который можно задать солдату, что был на войне. Это настолько личное, потаённое… Что мы все подразумеваем под убийством? Намеренное действие к обычному человеку, а на войне ты стреляешь, в тебя – стреляют. Здесь так… В бою приходилось, а вот чтобы целенаправленно безоружного… нет, такого убийства не было. Совершенно…

Скажем так, ты видел результаты своей работы?

Видел…

Когда в вашем подразделении начала использоваться тактика штурмовых групп и кто её ввёл?

Мы на свои первые штурмы пошли сами, по личной инициативе. Вот казалось бы, сиди себе спокойно в обороне – что ещё надо. Но у нас имелся некоторый азарт. Ведь на войне обязательно нужно достичь какого-то результата. Ты всё равно уже там, и у тебя есть подразделение, и хочется, чтобы твоё подразделение оказалось не последним. И хотя мы стояли в обороне, но тем не менее разведку проводили. Сами всё рассчитали, распланировали, пошли и отработали. Всё получилось, всё здорово. Отработали чисто, даже потерь не было, за исключением тех укропов и одного нашего.

Как вы оборудовали позиции?

Лопатами копали, потом пилили деревья, накрывали брёвнами. Хотя Кременная, конечно, то ещё место… там и потерь много понесли, и много чего связано с теми сосновыми лесами, но в плане того, что копать песок и позиции оборудовать – там было легко. А вот, к примеру, в Ольшанах под Купянском стояли, так там такой твёрдый грунт, что надо сначала прокопать где-то с метр, чтобы дойти до более податливой почвы.

Мы достаточно хорошо в лесу окопались и такой хороший блиндаж сделали, на совесть прямо. Накат из брёвен, земля, мешки… Сказал ещё бойцу: «Слушай, нельзя так думать, но хочется, чтоб прилетело в него…» Хотели посмотреть, как себя поведёт, – настолько были уверены в нём.

Вас обучали, как правильно копать?

На полигоне времени, конечно, мало давалось на подготовку, да и земляные работы нам были наименее интересны. Но все равно копали что-то. Присутствовал какой-то соревновательный дух. Три взвода – три окопа. У кого лучше получится?

Как тебе первая зима под Кременной?

Нормально. Во-первых, я из Сибири, а там зимы другие совсем. У нас зима солнечная, как писал поэт – «мороз и солнце, день чудесный». Здесь же зима пасмурная, нет солнца, и постоянно эта слякоть с грязью. Для меня вот этот период как-то не очень… Под Кременной это не особо ощущалось, потому что песочек, лес… а здесь, где чернозём да грязь, – мне это совсем не нравится. Тяжело даже до позиции добраться, ты сил тратишь больше в разы. Но это я ещё летом не воевал. Надеюсь, в этом году получится…

Под Кременную в 22-м как заехали, так постоянно жили в окопах – не было никакой ротации. В окопах хранилось всё наше оборудование, в них – наше жильё и боевые позиции. Но вот что меня удивило, что у нас тогда никто не болел. Никакой простуды, ничего… И хотя ты недоедаешь, недосыпаешь, постоянный стресс, льёт дождь… а потом всё это замерзает и превращается в лёд. У тебя постоянно сырые ноги, и ты там же, в окопах, всё это сушишь. И в таких условиях никто не болел! Видимо, организм мобилизовал какие-то ресурсы.

Я потом повёз пацанов в баню. Все намылись, расслабились, и все сразу же заболели.

Вас обучали медицине?

Да, первичную медицину давали достаточно хорошо. Главное, что тебе надо сделать при ранении, – это просто остановить кровь. Всё остальное уже вторично. Перебинтоваться каждый сможет, какие бы кривые руки у него ни были. Главное – остановить кровь, на это отводится очень маленький промежуток времени. Если не успел, то всё, начинаешь слабеть, не можешь нормально жгут затянуть. Потом человек отключается и просто истекает кровью. Причём ранение может быть вообще незначительное.

Скажи, а туалеты как обустраивались?

Туалеты под деревьями. Мы когда в лесу стояли, каждый выходил с лопаткой, куда-то за собой закапывал, никто сверху ничего не оставлял. Общего туалета никто не сооружал. Потому что на тот момент некогда было, все заняты оборудованием боевых позиций, и все силы землекопов были направлены туда. Мы даже до конца не успели дооборудовать свою позицию. Нам в итоге пришлось оставить её…

Получается, что вы взводом держали три километра фронта?

Мы взводом держали два с половиной. Я находился на левом фланге, до другой нашей позиции с гарнизоном из десяти человек – полтора километра, до соседей слева – километр.

Эти расстояния перекрывали минными полями?

Нет, дозорами. Ходили… но опять же, не перекроешь такую территорию.

Правофланговую позицию укропы днём 24 декабря забрали. У нас там из десяти человек семь двухсотых. Говорили, что там поляки поработали. Укропам прямо конкретно понадобилось забрать эту точку. Ну и наши десять человек там не смогли удержаться. Но никто не отошёл, все остались на позиции: семь двухсотых, двое пленных… одного нашего они уже очень сильно раненого оставили. Он весь был прострелен. Несколько сквозных, множественные осколочные в голову, контузия. Ума не приложу как, но он вышел к нам!

Конечно, когда у них бой начался, мы туда попытались пробиться, но нас отсекли и потом связали боем на своей позиции. Танк укропов выкатился к нам на сто метров. Успел сделать буквально два-три выстрела… Казалось бы, танки в этой войне показали, что они работают с дистанции, как артиллерия. А здесь нет, укропы, как муравьи, вокруг танка кружат, опекают его. И по всем высовывающимся гранатомётчикам открывают огонь. Но тем не менее здесь тоже без удачи не обошлось. Со второго выстрела из РПГ парни попали танку под ствол, и он не смог стрелять. Пойми, это когда танк в поле ровно стоит, да, ты можешь там в гусеницу, под башню прицелиться. А под Кременной – лес, и танк меж деревьев дуло направил и стреляет себе. И то, что смогли попасть ему под ствол, – это как бы очень хорошо. Хотя он ещё потом пытался «гусянками» наехать, раскатать нас. У нас средства поражения тяжёлой техники уже закончились. И, видимо, они почувствовали это и поехали на нашу позицию. А мы там мины противопехотные установили, дистанционного подрыва. Нажали, мина сработала, под танком – взрыв. И, видимо, экипаж подумал, что всё-таки у нас есть ещё что-то и по нему опять работают. В общем, он отъехал назад.

Те двое пленных с опорника, которых взяли хохлы на правом фланге… Их обменяли?

Да, сейчас они уже воюют.

Накат того дня мы отбили, но соседей у нас «разобрали». На следующий день штурм возобновился. Как я уже говорил, окопались мы хорошо. От артобстрела и наката в лоб мы устояли и как бы не собирались никуда уходить. Но из-за того, что имелись такие бреши между позициями, возникли проблемы… Позади нас в паре километров стояли башкиры. А с учётом того, что у нас забрали правофланговую позицию, теперь получалось, что расстояние направо до ближайшей позиции – два с половиной километра, слева – километр и до башкир – два. Прямо какой-то «островок надежды».

На левофланговой позиции пацаны сидели неподалёку от других наших подразделений. Лишь мы впереди торчали этаким «апендицитом». Но тем не менее мы эти позиции обжили, генератор туда новый привезли. К тому же понимали, что это ж опять где-то надо будет окапываться на новом месте – такие нас волновали земные интересы… То есть оставлять добровольно мы ничего не собирались.

В тот день к нам пришли два пацана-башкира из соседнего полка, узнать, что у нас за обстановка.

– Нормально дела?

– Нормально.

– Ладно, – говорят, – мы пошли к себе. Если что, мы на связи.

И они буквально метров 500 от нас отошли. Вдруг говорят:

– Наблюдаем укропов, три человека.

Я спросил его:

– Ты можешь их отработать?

– Нет, не могу, сейчас понаблюдаем.

И далее слышу:

– Наблюдаю …5, 7, 15, 20, 25, 30, 40…

Оказывается, укропы обошли нас и сзади начали цепью заходить. Позиция у нас была хорошая, но нам не хватило времени её оборудовать до конца. Любая позиция должна быть готова для ведения круговой обороны. Мы же этого сделать не успели и теперь не могли вести бой с тыла.

Укропы начали с обстрела – сначала наши позиции накрыли с фронта. Они били из танка, миномётов и ствольной артиллерии. У нас появились раненые…

Команды отходить не поступало – я самостоятельно принял решение отходить. Вперёд отправил головной дозор. Они доложили, что всё чисто. Тогда мы отправили группу с ранеными, потом пошли сами. Метров 500 прошли – всё, воткнулись в укропов. Сразу же бой – головной дозор прошляпил… Всё, укропы спереди, укропы сзади…

Жёстко я потом на дозорных, конечно… Но ведь головной дозор должен видеть всё. Так должно быть в идеале, и ты этого требуешь от людей. На то вы и головной дозор. Огонь должен был открыт по вам, а не тогда, когда подошла группа с ранеными. Но это так, лирика… В общем, хорошо всё, что хорошо кончается.

Ну что, мы с боем поддавливаем. Запрашиваем поддержку, говорю им по рации: «Тут особо не надо ничего. Просто группу пришлите, чтобы в спину укропам постреляли, хоть даже в воздух. Тогда они поймут, что они уже сами в окружении». Но этой и хоть какой помощи мы не добились.

Идёт бой, у нас трое раненых. С боем часа три мы прорывались, откатившись с километр вдоль фронта, пока не загнули их фланг и не образовался коридорчик, в который мы прошли.

Так получилось, что какие-то соседние подразделения по приезде начали окапываться, а потом почему-то покинули эти позиции. Укропы просто «присели» в эти окопы. Удружили…

А потом начались неприятные моменты с обвинением, что мы запятисотились и сбежали с позиции. Приехал высокого уровня командир:

– Все разведки мира докладывают, что там противника нет.

Говорю ему:

– Вопросов нет, я не отказываюсь. Если хоть одно подразделение туда зайдёт, то отдавайте под суд…

Он прислал свежее подразделение в 28 человек, все заряжены… Так они несколько дней пытались зайти туда на утерянную позицию, но не смогли продвинуться вглубь даже 500 метров. Здесь всё стало очевидно. Ну, никто – значит, никто, уговор был такой.

Он достал карту, показывает мне – и там на карте у него всё подробно изображено. Предлагает сверить с моей. Начал меня уговаривать:

– Давайте-ка заходите назад…

– Куда заходить-то там? Некуда… К тому же я вижу состояние людей – они уже на пределе. С учётом предыдущих дней работы, отсутствия помощи и так далее… они не готовы ещё один бой вытянуть.

Ну на самом деле, когда мы в лесу стояли, нас там было десять человек на этом островке. А в Кременную за продуктами приезжаешь, так она просто кишит военными. Да ёлки-палки, мне что их… отлавливать возле шаурмичной и отвозить в окоп? Хорошо, сейчас такого нет, постепенно порядок берёт своё…

Командованию бойцы доложили, что не смогли взять позицию. Так вот, этот командир принёс свои извинения перед строем! Да, он извинился. Назвал должность: «Я такой-то, такой-то. Приношу свои извинения за то, что назвал вас пятисотыми…»

Далее сверили карты. Показывает свою карту: наша позиция красным, противник – синим. Везде, где мы стояли, всё закрашено красным цветом. Спрашивает меня: «Всё правильно?» Говорю ему: «Ну… всё правильно. Только надо всё синим цветом перекрасить». Он так посмотрел на меня внимательно… (Смеётся.)

Передний край, он такой – его на этой войне сложно установить, потому что там всё постоянно под огневым воздействием. Если раньше разведчики могли ночью куда-то проползти, то сейчас все преимущества ночи просто сведены на нет. Ночью в тепловизор видно ещё лучше, чем днём. Поэтому реальность отличается от того, что написано в уставах. А чернила для новых уставов – кровь. И они, эти уставы, будут набраны.

Как за год изменилась армия? Что было в 2022 год у и что сейчас?

Конечно, армия изменилась, и это чувствуется. Есть движение, и оно не вспышками, не рывками… маховик раскручивается медленно, но верно. Конечно, хочется быстрее. В рамках человеческой жизни это очень медленно. Уже два года идёт СВО. Уже кажется, что нет сил, уже хочется сказать: «Давайте наконец чудо-бомбу достанем и кинем!» Но если мерить категориями государства, то два года – это неплохо. Можно сказать, сейчас армию строят с нуля. Имеется в виду, что для армии война – это её естественное состояние. Армия учится, закаляется на годы вперёд. Но всё, чего армия достигла на войне, потом в мирное время снова начинает потихоньку разрушаться, окисляться… потому что мир для неё – среда неродная…

Мы можем сказать, что сейчас армия укрепляется?

Да. Вот если, к примеру, примерить это всё на меня. Мы отошли (с позиции), потом менялось подразделение, потом в марте меня ранило, и потом я полгода лечился. Вернулся уже в сентябре 23-го. Ну и… прямо чувствуется, как… словно во второй класс мы пошли, так можно сказать. То есть те моменты, которые нас беспокоили тогда, они в большинстве своём закрыты.

Вопросы снабжения, вопросы компетенции руководителей… командный состав, так скажем, очень сильно хромал, потому что командиры в основном были мирного времени. Взять в тех же подразделениях командиров рот… они приехали после полигона. Ну устав, книжки… приехав же сюда, человек полностью потерялся – не знал, что делать. Ведь за каждое твоё командирское решение, действие или бездействие, есть цена. Либо сохранены жизнь и здоровье человека, либо 200–300. Цена фиксированная, инфляции нет… только 200 и 300. И не каждый готов к таким решениям. Ты отправляешь человека – иди туда! Он пошёл – и погиб. Он погиб почему?! Так случилось или ты что-то как командир не досмотрел? Он почему-то не надел бронежилет или он попал на минные заграждения? То есть там оказались мины, а ты не проверил… Все эти нюансы должны быть учтены. И каждое твоё распоряжение там, оно имеет последствия.

Что было после беседы с командиром высокого уровня?

Нас вывели, потому что мы ни разу с передней линии не менялись с тех пор, как зашли на Украину. У нас была короткая передышка, буквально дня три, когда был переезд из-под Купянска в Кременную. За это время подышали немного: баня, электричество, помылись, поели, в магазин сходили… а потом опять «залились» на передовую. В общем, Новый год мы отметили в каком-то доме. Настроили пацаны телевизор, поставили антенну – рябит… Тогда, в 23-м, выступление Путина было на фоне военнослужащих. Мы все смотрели в этот рябящий телевизор, под мандаринку. Пацаны где-то откопали бутылку шампанского… а у нас там человек двадцать. То есть все традиции – даже оливье накрошили. Все были по-настоящему рады, что выпутались из той ситуации. Настроение было хорошее, действительно праздничное. А потом нас отвели в тыл. Переформировали в бригаду. И с этой бригадой уже зашли под Белогоровку, где я и получил ранение.

Die kostenlose Leseprobe ist beendet.