Саги зала щитов. Кюна волчица. Книга первая

Арсений Зензин Саги зала щитов. Кюна волчица. Книга первая

Пролог
Славься кюна

 В меру быть мудрым для смертных уместно.

 Многого лучше не знать.

 Знать ты не должен удел свой грядущий.

 Или забудешь в заботе покой.

 Могучие ветра, зарождаясь средь вотчины Вана Ньёрда, бескрайнего ярящегося зимними штормами океана, осаждали в извечном противоборстве на грани двух стихий ненавистную вольным духам сушу. Но их напор ослабевал, теряя часть своей необузданной силы средь множества глубоких заливов, укрощённый высокими коридорами древних скальных стен фьордов. А после они и вовсе разбивались о закаменевшее тело одного из извечных врагов, порождений огненных и ледяных миров Удгарда, горную цепь Саркнар, что неодолимой серой стеной с попирающими небосвод заснеженными пиками вершин, шрамом пролегал через весь Хальконир, деля полуостров напополам. Но ещё до того, как затеряться меж бессчетных ущелий, ветра проносились сквозь вечно зелёные леса Фьордфьёлька, завывая в кронах и встряхивая еловые и сосновые ветви, распрямляя их, даруя свободу от клонившей вниз тяжести снега, прочно обосновавшегося за долгую зиму.

 Именно одним таким белёсым сгустком, сброшенным еловым исполином, и присыпало лисицу, что укрывалась средь корней многовекового дерева. Роскошной рыжей шубки зверёк с длинной мордочкой негодующе встряхнулся и снова залег, устремив взор умных глаз на звериную тропку, бегущую меж сугробов. Лисица уже который час выжидала свою добычу, предвкушая вкус зайчатины. Запах будущей трапезы она учуяла еще несколько дней назад и, выследив ушастого, залегла у одной из излюбленных тем тропок, ведущих в сторону лизунца, ожидая, когда русак, наконец, покажется. Слегка захрустел снег, и лисица аж вся подобралась в томительном предвкушении. Вскоре показался и сам виновник тождества, сменивший темно-серую шкурку на зиму более светлой. Рыжая охотница напряглась, готовая к прыжку, боясь упустить момент. Стоит ей промедлить или поторопиться, и вкусная трапеза так вдарит по всем своим четырем лапам, что и не углядишь куда метнулся.

 Сделав пару скачков по тропе, заяц настороженно замер так близко и так далеко от её лежбища. Русак, поведя головой пару раз, обернулся туда-сюда и к великому ужасу лисицы, испугано стеганув ушами, бросился прочь, плюя на свою давно проторенную тропу. А сама лисица почти обиженно, злобно глянула на свою не иначе дальнюю родственницу, спугнувшую вожделенную добычу, промчавшись мимо на лыжах, сверкнув на прощанье длинной косой, рыжей как мех лисицы.

 Сольвейг Хортдоттир мчалась вперед, следуя вдоль громады гор. Дороги пред ней, далеко забравшейся в лесную чащу, не было и в помине, что нисколь не смущало сильную и гордую честью щуров дочь северных земель. Воительница, облаченная в чёрной кожи дубленую броню, кирасу с наплечниками, усиленную кольчужными вставками по спине, животу и оплечьях, покрытую накидкой волчьего меха, лишь придерживалась нужного ей направления, остальное было сейчас неважно для Сольвейг. Рыжеволосая девушка со страшным шрамом на левой половине лица не свойственно ей тяжело и шумно дышала, сосредоточившись на беге, он давал ей краткое забытие. Нет, она не устала и не сбила дыхание, сокрытая бронёй высокая грудь так часто вздымалась из-за волнения, а руки в клёпанных чуть выше локтя кожаных наручах, не защищенные от холода рукавицами, толкающие стоящее на лыжах, чуть согнутое тело вперед, охватила предательская дрожь. От осознания того, что свершила их хозяйка.

 Мимо намеренно забирающей в сторону предгорий воительницы проносились стволы высоких ёлок и сосен, скованных снежным пленом. Сольвейг могла достичь своей цели уже давно и без всяких лыж, просто пройдя по хорошо вычищенной тропе, ведущей от главного городища Фьордфьёлька Лёствёрта к одинокой избушке у самого подножия гор, по тропе, на кою мало кто ступал без крайней нужды.

 Но она решала иначе, ей необходимо было побыть одной, дабы успокоить мысли и сдержать ярость, готовую вырваться наружу вместе с треском костей и пробившемся мехом. Ярость, что была новообретённым даром Асиньи Скади, ярость зверя оборотня ульфхендара. И случись это в родном городище, отдайся она зову волка в глубине своей души, много бы крови пролилось средь обычных бондов да хирдманов ярла Руагора. При воспоминании о своём названном отце, что ввёл Хортдоттир в свой славный род, под настоящим ещё совсем недавно, будто вчера отполыхал Дракар, ставший погребальным костром для великого молотобойца Хорта одноглазого, одинокая слеза скатилась по распаханному шрамом лицу

 Сольвейг остановилась, облокотившись о ближайшее дерево, силясь выровнять громкое, словно набат дыхание, скрипом зубов пытаясь приглушить хлынувшие во всю слёзы. Слёзы? Спроси любого хирдмана, любую деву щита из городища Лёствёрт, да хоть Бондов с любой усадьбы, с любого конца Фьордфьелька, что были хоть мельком знакомы с дочерью хорта Сольвейг, не смотря на свои юные зимы приобретшую за мастерство пляски клинков да крапивный нрав прозвище «кровавая кройщица». Они бы, каждый из встречных с уверенность сказали, это не про неё. Сказали бы, не видели вы её в набегах за океан, когда воительница брала на щит чужие крепости. Как и в стене щитов, когда, ведя один из отрядов, отчищала она свое захваченное городище от скогармадров, коварно напавших посреди празднования Йольской ночи. Нет, говорили бы они, клянясь на Торовом молоте, у кровавой кройщицы, одолевшей на Хольмганге молотобойца Хьярти Освальдсанна и приклепавшую часть его черепа поверх своего шелома как полумаску, не бывает слёз, сказали бы все как один северяне, знавшие Хортдоттир. А доведись кому попытаться поспорить или убедить их в обратном, двинули бы в бороду как пустобреху, да так двинули, что проняло бы и щуров!

 Но скупое зимнее око богов не обманешь, как и воронов Одина Хугина и Мунина мыслящего и помнящего, слёзы были. Ведь она, торя новую лыжню, бежала к одинокой избушки жрице богини мёртвых Хель, дабы найти там своего названного племянника, своего родича Адульва, что стал так часто проводить время с овеянной жуткой славой женщиной, с вестницей скорби. И сказать ему, дорогому сердцу ребенку, что не далее завтрашнего дня она убьет его деда, своего названного отца Руагора, коего давиче вызвала на смертельный поединок Хольмганг.

 Полузвериный рёв, полный горя и отчаянья, разнёсся средь заснеженного леса, а уже в следующий миг, отбросив палки и соскочив с лыж, увязнув в снегу чуть ли не до середины бедра, Сольвейг, обнажив пару мечей в полтора локтя длиной, отяжелевших ножны с обоих боков широкого пояса, бросилась истово рубить ствол сосны, видя в разлетавшихся ошмётках коры кровь скогармадров и конунга Игвана в купе с тремя Норнами, что, прокляни их Асы, довели воительницу до такого решения.

 Жарко пылал, треща целым бревном, длинный выложенный камнем по форме ладьи, очаг в главном зале Лёствёрта, городища, расположившегося на самой кромке воды в одном из фьордов. В зале, возведённом одним из первых в этих землях, в легендарном зале щитов, чьи стены, сложенные из неподъемного вида дубовых брёвен, в изобилии украшали оружие и щиты поверх хорошо выделанных звериных шкур. А меж двух рядов высоких опорных столбов, украшенных искусной резьбой, теряющихся концами во тьме кровли средь стропил и перекрытий, с коих свисало множество длинных полотнищ, молчаливых скальдов истории северных народов, были выставлены столы да лавки, ломящиеся от угощений, привычных на севере рыбы, мяса, сыра да хмеля, мёда и пива.

 Все места были заняты, благо зал мог вместить каждого пожелавшего под громкое извечное «Сколь!» опрокинуть пару рогов, славя как и древние чертоги, чьё убранство спасло городище от разорения, так и всех павших жертвой трусливого налёта в священную ночь. Здесь, в тепле очага, средь плотно жавшихся к друг дружке людей, опрокидывающих кубки и рога, не было боле рабов трэлов. Каждый, кто взялся за оружие в ту роковую Йольскую ночь, решением ярла стали вольными. Вождь заплатил со соей мошны каждому владельцу, даруя храбрым, не убоявшимся вражьей стали слугам свободу, как и их семьям. Вот только мало кто взял предложенный откуп, а кто и вовсе сам наградил бывшего раба или рабыню, с кем вместе держали стену щитов в жуткой сече.

 Мед лился рекой, не раз и не два разлетались над столами песни да драпы в честь сгинувшего молотобойца Хорта и его дочери Сольвейг. В честь могучей Баребры и берсерка-ульфхендара Льёта, кто, обернувшись полузверем, первым пустил кровь скогармадров. Славили и самого вождя ярла Руагора, чьё решение, принятое в горячке неравного боя, спасло множество людей. Лёствёртцы, приходя в себя, отводили израненные души в хмеле, время от времени сотрясая чертог громкими клятвами неминуемой мести, вот только сойдут снега и успокоится океан. Мало нашлось бы тех, кто не лишился родича али друга на, как его уже окрестили скальды, Кровавый Йоль. "Знай, Конунг Игван, мы не забудем!" – разноголосо вторя друг другу гремели воззвания уцелевших.

 А во главе пира за стоящим аккурат в конце длинного очага столе, на высоком почётном кресле восседал и сам ярл. В красной вышитой по вороту рубахе под медвежьей шкуры накидкой, схваченной золотыми фибулами в виде воронов, он довольно оглядывал своих воспарявших духом людей, коим посветил большую часть своих немалых зим, грея усталое сердце в свете радости, переполняющей их лица.

 Рядом с Руагором сидели ближники, по левую руку невестка Аникен, мать последнего кровного продолжателя рода, внука Адульва, в прошлом своём рабыня, что приглянулась сгинувшему в очередном набеге сыну вождя, а ныне кюна. Светловолосая женщина сорока зим в длинном светлом платье. За ней через одно, отныне навечно пустующее место, принадлежавшее побратиму ярла и его правой руке форингу Хорту одноглазому, великому войну и наставнику, в своей приросшей ну ровно вторая кожа кольчужно-кожаной броне сидела его дочь Сольвейг, рыжеволосая воительница с перекинутой через плечо толстой косой и усеянным веснушками лицом, обезображенным страшным шрамом на левую сторону от подбородка до лба, что навечно придал деве угрюмо-злобное выражение задранного кверху уголка рта и чуть прищуренного глаза.

 Справа, заняв место внука, пренебрегшего пиром взамест обучения у помощницы смерти, находился мастер кузнец Бруни, приходящийся роднёй дородный лысый здоровяк с вечно опаленной бородой и добродушным округлым лицом, красным от жара горна, в меховой безрукавке поверх светлой рубахи. Рядом с кузнецом сидел Фиральдер, как его прозвали лёствёртское диво. Настоящий цверг! сиречь гном, к чьей великой радости внимание, окружавшее его персону со стороны лёствёртцев с самого первого повеления в городище, начинало понемногу спадать. Низкорослый, не выше пояса взрослого мужа, посол подгорного племени с длиннющей седой, как и кустистые брови, бородой, ниспадающей поверх добротной двойного плетения кольчуги, увязанной косами и заткнутой за усеянный самоцветами пояс, ценою во всё городище.

 За Фиральдером находился последний человек, удостоенный чести головного стола, ульфхендар Льёт. Высокий, казавшийся сплошной жилой мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и худощавым лицом, с убранными в тугой хвост волосами. Облаченный в штаны с широким поясом, берсерк прикрыл наготу обнаженного торса волчьей накидкой, скроенной так, что морда серого служила капюшоном, а холка покрывала спину, ниспадая передними лапами через плечи на грудь. Ульфхендар в свойственной ему манере приветливо улыбался, и ведь было чему, избранник Асиньи Скади уже отвык от такого тёплого обращения средь простых людей, обычно подвластных страху пред его братством.

 И не зря, ведь берсерки, будь то оборотни Манбьёрны – медведи или же Ульфхендары – волки, незаменимые среди битв да налётов за свой дивный дар, умение оборачиваться полузверем, в дни мира не находили места средь обычных городищ. Ибо видевшие в деле любимцев хозяйки Трюмхейма Скади люди, будь то даже хирдманы, мешавшие в сечи с ними кровь, жутко боялись былых сподвижников, наделённых невиданным даром, но легко теряющих над собой контроль.

 Но здесь, в Лёствёрте, чудом пережившим коварный налёт, никто не сказал бы худого слова ни Льету, ни ему подобным, уж слишком много жизней спас грозный ульфхендар, оттянувший на себя внимание множества врагов в самом начале бойни, когда безоружный люд был засыпан стрелами посреди площади.

 Лёствёртцы веселились, плескался мед, черпаемый из большущих чанов, кто-то уже трепал соседа за бороду, предлгая выйти на зимний хлад почесать кулаки, а кто-то, решив передохнуть от хмеля, клюнул лицом в свое блюдо, полное дымящейся снеди. Звучал редкий за пришедшую луну, но приятный израненным сердцам, смех.

 Вот только Сольвейг с каждым мигом всё больше мрачнела, предаваясь унынию. Кровавую кройщицу пытались подбодрить, ежеминутно полня рог в девичьих руках. А один и вовсе храбрый, ещё безусый паренёк, не тот ли, кого она крепко колачивала, вбивая ратную науку на ристалище, пригласил сплясать, составив компанию уже вовсю скачущим и топающим под пение рожков и бой барабанов северянам, на том конце очага., к коим присоединился Льёт, уступивший крепости хмеля, и теперь раскручивал, держа за руки, какую-то деву щита, подбадриваемый громкими хлопками.

 Она была благодарна им, поднимая под громкие тосты свой рог, и ему, набравшемуся великой храбрости не иначе парой хороших ковшей, но отказалась. Рыжая воительница нет, нет, да поглядывала в середину стола на своего названного отца, силясь свершить немыслимое, силясь подарить ярлу дар, коий не потянул бы никто из всех собравшихся, не позволила бы совесть. Руагор, несмотря на вымученную улыбку, обрамленную длинной седой бородой, едва держался. Исщерблённое множеством морщин и шрамов лицо было бледно как у мертвеца, лоб выстилал пот, а под небесно-голубыми глазами залегли синяки.

 Ярл умирал и это знали все, включая родичей да саму названную дочь. Хоть и не сразу, но его всё же убила молодая лучница, павшая после от руки Адульва. Стрела, пронзившая на вылет плечо, занесла заразу, с коей не справился старый воин. И теперь славный вождь да великий воин затухал подобно догорающей свече, в глубине души смирившись с бесславной смертью в своей постели, лишившись чести услышать внеземное пение и узреть лик одной из дев битв, дочерей всеотца Валькирий, что являются павшим достойной смертью в бою. Но не смирилась с таким концом его названная дочь – кровавая кройщица, еще до пира обратившаяся за прощением к Асам посреди славища на главной площади.

 Десяток высоких идолов, окружающих каменный алтарь чашу, безмолвно взирали на неё пустыми деревянными ликами, но жертву – молодого бычка- приняли охотно. Кровь беспрепятственно растеклась от основной чаши по желобкам к более мелким, стоящим у идолов, насыщая водою жизни жертвы Асса или Вана, Всеотца Одина, громовержца Тора, воителя Тюра, целительницы Эйр, хозяина морей да океанов Ньёрда, великую охотницу и покровительницу берсерков Скади. И прочих-прочих, словно дружный род следившими за успехами и поучавшими избранный ими неуёмный народ. Они приняли дар, принесённый Хортдоттир, твердо вознамерившейся устроить встречу Руагора с валькирией, дабы та как пристало забрала в Вальхаллу дух вождя.

 Пир продолжался, поднялся ярл, вознеся над головой правой рукой золотой витой рог дар нового конунга Скельда Аккиссана, левая безвольно обвисла вдоль тела.

– Лёствёртцы, я горд, что сижу меж вас, – голос, способный повелевать командой морского коня посреди бури, призвал к тишине, ненадолго обрывая веселье.

– Асы одарили меня неслыханной честью вести в бой фьордфьёлькский хирд, – зал грянул приветственным рёвом сотен глоток. – Друзья и родичи, мы выстояли, обагрились кровью, но выстояли, разбив планы бесчестного конунга, и не позднее весны сами нагрянем погулять в чертогах Игвана, указав ему кротчайшую дорожку в Хельхейм, – снова одобрительный гул вторил словам вождя.

– Мы окрепли не только решимостью и правом мести, но и союзами, от которых Игван портки обмарает. По пенным полям вровень нашим коням волн пойдут и драккары ярла Вивеки, а сама властительница Тваитфьелька, чьи вороны принесли вчера весть, прибудет уже этой луной. За её здравие и здравие хирда Тваитфьелька! – осушил наравне со всеми ярл свой рог. А пока подливали, продолжил.

– Также на наш зов ответили чертоги зверя, братство охотницы Скади тоже с нами и не только в этом походе мести, но и всегда! Отныне у берсерков моей волею будет собственный надел по эту сторону Саркнара, слава избранникам инистой великанши! – протянув приветственно рог, Руагор поклонился в сторону ульфхендара Льета, как и почти весь зал, а затем осушил его, чем немало смутил растерянного таким приветствием берсерка.

 Едва закончив речь, Руагор подал знак хирдманам и те под оглушительные радостные многоголосые выкрики внесли в зал несколько добротного вида окованных сундуков. Как и пристало достойному вождю, ярл не отмёл традиции, перенятой от пращуров, традиции победных даров особо отличившимся войнам и девам щита. А таких опосля бойни было не мало.

 Вождь выкрикивал имя и под одобрительные хлопки хирдман или воительница подходили к головному столу, где под оглашаемые Руагором деяния и громовое «Сколь!» лёствёртцев принимали из рук кюны Аникен дар. Новую кольчуги или меч, славный лук или украшенный священными рунами топор. Немало было вызвано и былых трэлов, но им ярл даровал не воинскую снасть, а небольшой надел – истинную награду для вольного, ещё не окрепшего хозяйством человека.

 Лёта одарили собственным домом в Лестверте, чтобы ульфхендару всегда было место средь городища, которое он так рьяно отстаивал. Смущённой до нельзя Баребре, не привыкшей к такому вниманию., рослой широкоплечей на зависть любому хирдману женщине с чуть грубоватым лицом и светлыми цвета сухой соломы волосами, единственной женщине-молотобойцу во всём фьордфьёльке дарован был новый молот, почти такой же, как у её почившего наставника Хорта: гравированное рунами било в виде загнутого ну ровно ворона клюв получекана с одной стороны, и глухого квадратного полумолота на другой стороне, на длинной окованной рукояти. Приняв сей дар, Баребра аж прослезилась, обратив свой взгляд на Сольвейг, не оскорбит ли ненароком дух её отца такое оружие в чужих руках и, получив одобрительный кивок, отошла, прижимая новый молот к груди. Для каждого из подошедших у ярла нашлось и доброе слово, и улыбка, каждого ославил он на свой лад, а когда опустели сундуки, громко поинтересовался:

– Не упустил ли кого други? память то уже не та! – лукаво осведомился вождь.

– Кровавую кройщицу! Сольвейг забыл, старый пень! – притворно возмущённым хохотом отозвался зал щитов.

– И то верно, – приумножая веселье, несильно постучал себя по лбу Руагор. – Подойди, дочка.

 Поднявшись и обойдя стол, сопровождаемая громкими подбадриваниями со стороны чертога, Хортдоттир встала напротив едва держащегося на ногах названного отца, всеми силами скрывая хоть единый намёк на жалость в своем взгляде, дабы не оскорбить чести Руагора.

– Покажи свои клинки Сольвейг, поди, подзатупились за славный Йоль, – жестом правой руки повелел ярл. – Да не мне! Им покажи, – кивнул он головой в сторону зала щитов, едва названная дочка обнажила оба меча, покоящиеся в ножнах по обе стороны широкого пояса.

 Крутанув пару мельниц обоими клинками, кровавая кройщица обернулась к чертогу, сведя лезвия мечей над головой на высоту вытянутых рук, при виде которых пара хирдманов, находящихся неподалеку, ошарашено присвистнули. Да сталь и впрямь выглядело плохо, во всю длину дола от рукояти до кончика кромки лезвий покрывали добротные зарубки, едва не находящие на кровосток. Она, конечно, пыталась править это точильным камнем, но куда там, а кузнец Бруни, сидящий неподалеку, и вовсе отказался помочь, едва она оказалась на пороге его кузни, сославшись на неотложные дела, чем немало поразил Сольвейг, ведь прежде никогда и ни в чем ей не отказывал.

– Да, с такими много не навоюешь, – сокрушенно покачал головой ярл, пытаясь сдержать улыбку. – Примерь-ка эти, может, сгодятся на что, – повинуясь команде ярла, Бруни и цверг Фиральдер поднялись, и, чуть не лопаясь от гордости, протянули через стол по мечу в новехоньких ножнах.

 Будто два близнеца до поры разлучённые оказались в её руках. Сердце замерло при виде отделанных серебром рукоятей с чуть загнутыми гардами и навершиями в виде волчьих голов. Сольвейг сама не заметила, как брякнули старые клинки о пол, а вслед за ними и ножны, уступая своё место новехоньким. Приладив к поясу ножны, она, повинуясь кличу лёствёртцев, обнажила дарованные мечи и чуть не ахнула в голос при виде стали клинков, баснословно дорогой стали цвергов, отливающей мутным серебром, идущим прекрасным разводом во всю длину.

– Спасибо, отец, и вам, мастера Фиральдер да Бруни, – едва найдя в себе силы поклониться в благодарность, пораженная до глубины души, Хортдоттир поплелась на своё место, дивясь негаданной мысли, а не сломает ли люд ворота кузнечного подворья Бруни, спеша вперёд соседа сделать заказ, едва поняв, что мастер кузнец перенял у гнома таинство ковки нерушимого металла.

 Ярл опустился обратно на своё кресло, а Сольвейг, глубоко вздохнув, погладив волчьи оголовки дареных клинков, решила позже. И так несколько раз она оттягивала роковой момент, кляня себя за малодушие, не в силах набраться смелости, дабы произнести несколько простых, но таких страшных фраз.

 Гуляния перевалили за полночь, но не было того, кто вознамерился бы уйти. Фиральдер что-то истово объяснял Бруни, упорно жестикулируя руками, не иначе какую-то кузнечную хитрость. Баребра сошлась в противоборстве на руках с очередным молотобойцем, шестым по счёту. А вокруг их стола-арены собралась приличного вида толпа хмельных лёствёртцев, бьющихся об заклад. Возглавлял их, конечно же, Вагни- хорёк, и здесь не упустивший выгоду. Благо неуёмный торгаш хоть и не надолго, но всё же оставил в покое Сольвейг, а то, ходя по тонкой кромке её самообладания, докучал словно лосиная вша, вознамерившись выкупить имущество сгинувшего рода клятвопреступников Освальдсанов, доставшееся Хортдоттир.

 Десятком нестройных голосов загремела уж, наверное, сотая песнь с дальнего конца зала щитов, Льёт продолжал выплясывать, то и дело меняя партнёрш, а Сольвейг наконец набралась храбрости и поднялась. Замирая израненным сердцем, кровавая кройщица вновь оказалась пред столом Руагора, крепясь уверенностью, глядя на измождённое бледное лицо названного отца.

– Я Сольвейг Хортдоттир, – её зычный окрик погрузил чертог в тишину, замолкли даже барабаны и рожки, распаляющие пляски. – Пред ликом Асов и всем лёствёртским людом бросаю тебе, ярл Руагор, – воительница чуть сбилась, ровняя дыхание, – вызов воинской чести.

 Легендарный зал щитов вздрогнул, взорвавшись шепотками и пересудами, руки ошарашенных хирдманов легли на рукояти топоров да мечей, словно ожидая команды вождя. Люди взволнованно переглядывались, гадая, не перебрала ли с мёдом шальная кройщица, такие слова в свете очага бросить, Асов помянув.

 От лица Бруни, обронившего очередную чашу, отлила вся кровь, а кюна Аникен и вовсе всхлипнула. Через толпу, не скупясь на толчки, стал пробиваться ульфхендар Льёт, всё ещё не верящий своим ушам. Только цверг Фиральдер чуть прикрыв глаза, одобрительно кивнул оборвавшей веселье воительнице. Он единственный всё понял, он узрел куда далее прочих, осознав, что названая дочь в ответ за дар сама одарила отца с невиданной щедрость. Но Сольвейг было всё равно, ей было плевать на всех, кроме него – измученного старого война, пожившего полную достойных свершений жизнь. В чьих уставших померкших голубых глазах читалась ни скорбь или злость, а невиданная благодарность.

– Я принимаю твой вызов, да рассудят валькирии. – поднялся ярл Руагор. – Только не ранее второго дня нужно закончить дела. Согласна ли ты с моим условием?

 Не найдя в себе сил даже разомкнуть губы, Хортдоттир лишь кивнула в ответ только что приговорённому её же словом отцу.

– Быть посему, Хольмганг, не ранее второго дня, – громогласно объявил ярл, устало опускаясь на своё кресло. А Сольвейг двинулась на выход, стараясь высоко держать голову, чувствуя на себе сотни ошалевших взоров. Кто-то с силой схватил её за руку почти у самых резных створок чертога. Это оказался Льёт.

– Ты чего творишь, кровь совсем глаза застила? – зашипел ульфхендар. Но тут же был отдёрнут Фиральдером, истово зашептавшим что-то на ухо берсерку. И чем больше говорил цверг, тем сильнее вытягивалось лицо Льёта, в итоге отпустившего руку воительнице, не иначе прозрев благодаря мудрости гнома. Но Сольвейг было всё равно, она просто ушла, оставив позади пир, как и большую часть своей души.

 Кровавая кройщица, обойдя легендарный чертог, надолго замерла, глядя на высокую полосу пламени от одной скалы фьорда до другой, расчертившую берег сразу за причалами и корабельными сараями. Там, надрывно треща брёвнами и плюясь искрами, отходила земля, сбрасывая ледяные оковы, дабы, поддавшись вскоре лопатам и заступам, принять в себя основание новой стены, что убережет городище от врагов, вознамерившихся напасть со стороны моря. Более никого не надо было убеждать в её необходимости, Йоль расставил приоритеты для народа Фьордфьёлька, развязав, наконец, Хортдоттир руки, ведь именно ей и доверил будущие укрепления ярл.

 Долго стояла рыжая воительница, глядя на пляску огня, обдаваемая, не смотря на холод зимней ночи и расстояние в двадцать шагов жаром высокого пламени, лижущего мерзлую землю, отчётливо ощущая, как внутри неё что-то тоже словно выгорает, оставляя сосущую пустоту. Лишь под утро Сольвейг вернулась домой, но не в ярловы чертоги, а в свой родной дом: небольшое каменное строение с непропорциональной крышей, одной стороной стропил лежащей на земле, расположенное меж зала щитов и обнесённым плетнем ристалищем.

 Холодом давно не топленого очага встретили её родные стены, разделённые перегородкой на две клети. Иней покрывал развешанные тут и там полки да шкуры, резные столы и стулья вместе с двумя кроватями: её и родительской. Около получаса она, обливаясь ругательствами да поминая троллей, провозилась с давно отсыревшими дровами, ни в какую не желавшими гореть, но отлично чадящими, пока, наконец, не занялось пламя. А после забралась на отцовскую кровать, укрывшись огромной шкурой медведя-людоеда, некогда поверженного Хортом. Прикрыв глаза, кровавя кройщица вызывала в памяти образ отца, стараясь призвать его дух из чертогов Вальхаллы, дабы спросить, верны ли её решения.

 Сольвейг не знала, сколько прошло времен, и сколько изрубила она древесных стволов, покуда не схлынула кровавая пелена, затмившая разум. Тяжело переведя дыхание, кровавая кройщица отстранённо взглянула на дело рук своих, кучу порубленных гномьей сталью деревьев и застилавшие снег ошмётки коры да пару белок, взирающих на неё с высоких ветвей как на умалишенную. Ей было необходимо как-то выплеснуть скопившуюся горечь и ненависть к ужасному жребию, ведь глубокая рана на душе человека, как и на теле, будет загнивать, поражая всё вокруг, не отвори её вовремя.

 Уж лучше так, чем обернуться в ульфхендара, думно было Хортдоттир, оттерев выступивший лбом пот да заново встающей на лыжи. Она оборачивалась всего два раза и последствия до сих пор не покидали мыслей воительницы. Первый, едва приняв звериный дар Асиньи Скади молодая берсеркерша очухалась посреди развороченной медвежьей берлоги, лёжа меж разорванных бурых исполинов. А второй она на силу смогла подчинить дух волка себе, не порвав хозяев отдалённой усадьбы, но знатно проредив их скот, выпотрошив с десяток овец и коров.

 Изменив направление, кровавая кройщица, наконец выпустившая своё бешенство, двинулась к своей первоначальной цели – небольшой избушке, укрытой в тени Саркнара, вытроенной неведомо кем и когда у самого подножья гор.

 Солнце, подгоняемое Сколлем-волком, что сожрёт око богов в час Рагнарёка, потихоньку входило в зенит. Миновав стороной очередной заснеженный бурелом, лыжница оказалась вблизи хорошо вычищенной тропы, рядом с коей параллельно направлению пролегла небольшая колея, вытоптанная сапогами и примятая полозьями санок.

 Адульвов след, не иначе мальчик намерено лезет в сугробы, усложняя себе задачу, довольно отметила Сольвейг, прикинув расстояние от городища до избушки вестницы скорби. В последнее время маленький ярл, куда не пойдёт, всегда брал с собой Бёргдис, слепую зеленоглазую девчурку погодку, выкупленную перед Йолём. Без устали катая ту на сонях, к коим собственноручно приделал длинные ремни на манер упряжи, перенимая опыт с брёвен ристалища. Отменная тренировка, да и девочка трэл, лишившаяся на празднество брата – последнего кровного родственника, не чувствует себя одинокой.

 Как-то в суете предпогребальных дел, сразу же опосля бойни, Сольвейг увидела её, держащую за рука бесчувственного Адульва и тихо, чтоб никто не слышал, обливающуюся слезами. Она представила тогда, каково это, быть слепым одиноким ребёнком в этом огромном злом мире и, глядя на вынесенную её же руками с залитой кровью площади девочку, Хортдоттир,чьё сердце, не смотря на кровавую далеко идущую славу, всегда лежало к детям, дала себе зарок приглядеть за ней да найти подходящего Скальда, дабы обучил, ведь Бёргдис, лишенная возможности видеть, знала великое множества саг и сказаний, иной раз дивя своими рассказами даже древних мудрёных зимами стариков.

 Лес расступился и Сольвейг оказалась на небольшой хорошо вычищенной поляне с косонькой избушкой по центру, сложенной из массивных бревен под укрытой толстой шапкой снега широкой крышей. Ни сараев, ни хлевов, обычных атрибутов хозяйства. Лишь большие сани Адульва и крохотный домик, у коего на небольшой лавке под редким на севере окном сидела помощница смерти и Бердис, а у их ног, слегка обернув косматую морду в сторону гостьи, лежал огромный чёрный волк с белым рукотворным узором на боку.

– А,Хортдоттир, то-то я думаю, мой друг разнервничался, а он просто псину учуял, – улыбнулась чуть синеватыми губами покойницы жрица Хель, прожигая кровавую кройщицу белёсыми, лишенными радужной оболочки, глазами с крохотными точками зрачков, так сильно контрастирующими с серебряным руническим обручем, непроглядно чёрного камня по центру, схватившим на челе длинные белые аки снег волосы, обрамляющие бледный лик чуть худоватого, но красивого лица.