Индийский ноктюрн

Antonio Tabucchi

Notturno indiano

Copyright © 1984, Antonio Tabucchi

© Лукьянчук В., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

В оформлении фона обложки использована иллюстрация: © Paulrommer SL / Shutterstock.com;

В оформлении форзаца использована иллюстрация: © mmalkani / Shutterstock.com

* * *

У страдающих бессонницей почти всегда виноватый вид: чем они занимаются по ночам? – Оживляют призраков тьмы.

Морис Бланшо

Примечание

Эта книга – результат бессонницы и путешествия. Бессонница – удел того, кто ее написал; путешествие – того, кто его совершил. Но так как и мне довелось пройтись по тем же местам, что и герою рассказа, я счел уместным привести короткий список их названий. Не знаю, чем я руководствовался; возможно, иллюзией, что перечень топографических названий силой своей реальности осветит этот Ноктюрн, где ищут Тень; или, возможно, иррациональным соображением, что какому-нибудь любителю нестыкующихся маршрутов он может когда-нибудь пригодиться в качестве надежного путеводителя.

А. Т.

Перечень мест, указанных в книге

Отель «Кхаджурахо», ул. Шукладжи, без номера дома, Бомбей.

Khajuraho Hotel. Suklaji Street, no number, Bombay.

Госпиталь «Брич Кэнди», Бхулабай Дезай-роуд, Бомбей.

Breach Candy Hospital. Bhulabai Desai Road, Bombay.

Отель «Тадж-Махал Интерконтиненталь», «Ворота Индии», Бомбей.

Taj Mahal InterContinental Hotel. Gateway of India, Bombay.

Комнаты отдыха Центрального железнодорожного вокзала им. королевы Виктории, Бомбей. Ночлег предоставляется при наличии действующего железнодорожного билета или проездной карточки Индийских железных дорог.

Railway’s Retiring Rooms. Victoria Station, Central Railway, Bombay. Accommodation for the night with valid railway ticket or with Indrail Pass.

Отель «Тадж Коромандель», Нунгамбаккам-роуд, 5, Мадрас.

Taj Coromandel Hotel. 5 Nangambakkam Road, Madras.

Теософское общество, Адьяр-роуд, 12, Адьяр, Мадрас.

Theosophical Society. 12 Adyar Road, Adyar, Madras.

Автобусная остановка. Дорога Мадрас-Мангалур, примерно в 50 км от Мангалура, название местности неизвестно.

Bus-Stop. The Madras-Mangalore road, about 50 km. from Mangalore, place name unknown.

Архидиоцез и Духовная коллегия Св. Бонавентуры, дорога Калангут-Панаджи, Гоа-Велья, Гоа.

Arcebispado e Colégio de S. Boavetttura. Calangute-Panaji road, Velha Goa, Goa.

Отель «Зуари», проезд Сватантра, без номера, Васко-да-Гама, Гоа.

Zuari Hotel. Swatantrya Path, no number, Vasco da Gama, Goa.

Калангут, пляж, примерно в 20 км от Панаджи, Гоа.

Calangute Beach. About 20 km from Panaii, Goa.

Отель «Мандови», Бандодкар Марг, 28, Панаджи, Гоа.

Mandovi Hotel. 28 Bandodkar Marg, Panaji, Goa.

Отель «Оберой», Богмало Бич, Гоа.

Oberoi Hotel. Bogmalo Beach, Goa.

Часть первая

I

Бородка моего таксиста была клинышком, на голове круглая шапочка и хвостик, перевязанный белой ленточкой. Я подумал, что он сикх, потому что они так описаны в моем путеводителе. Путеводитель назывался «Индия, руководство по выживанию», я купил его в Лондоне из чистого любопытства, поскольку в нем приводились странные и на первый взгляд совершенно бесполезные сведения. Позже я пойму, насколько он полезен.

Для человека моего склада водитель ехал слишком быстро и сигналил как сумасшедший. Мне показалось, что он специально задевает пешеходов, с какой-то неопределенной улыбкой, которая мне не понравилась. Правая рука его была в черной перчатке, что мне тоже не понравилось. Выехав на магистраль Марин-драйв, он слегка успокоился и легко вписался в крайнюю полосу, идущую вдоль моря. Рукой в перчатке показал на изгибавшийся дугой залив и набережную с пальмами.

– Это – Тробэй, – пояснил он, – а перед нами находится остров Слонихи, правда, сейчас он не виден. Если захочется съездить туда, кораблики отходят от «Ворот Индии» каждый час.

Я спросил его, почему он выехал на Марин-драйв. Я не знал Бомбея, но по карте города, лежавшей у меня на коленях, старался следить за его маршрутом. Моими ориентирами были Малахар-хилл и Чор, воровской рынок. Между двумя этими точками располагался мой отель, и, чтобы туда добраться, незачем было выезжать на Марин-драйв. Мы двигались в противоположном направлении.

– Гостиница, которую вы назвали, находится в плохом районе, – любезно ответил он, – товар там никудышный; туристы, приезжающие впервые в Бомбей, часто попадают в неблагополучные кварталы, поэтому я отвезу господина в отель весьма достойного уровня. – Он сплюнул в окошко и подмигнул: – Товар первоклассный. – Взглянул на меня понимающим взглядом и грязно улыбнулся, что мне не понравилось совсем.

– Остановитесь, – сказал я. – Немедленно.

Он повернулся и вкрадчиво произнес:

– Здесь не могу. Движение.

– Я все равно выйду, – сказал я и открыл дверцу, придерживая ее как можно крепче.

Он резко тормознул, и понеслись причитания на непонятном мне языке, должно быть, на маратхи. Вид у него был взбешенный, и, полагаю, слова, которые он цедил сквозь зубы, были не из самых любезных, но мне было решительно все равно. Я взял в дорогу только маленький чемоданчик и держал его при себе, поэтому ему не пришлось даже открывать багажник. Оставил на сиденье сотню рупий и вышел на широкий тротуар Марин-драйв. На пляже проходил какой-то религиозный праздник или, может быть, ярмарка, трудно сказать, огромное скопление людей вокруг чего-то, что невозможно было разобрать – набережную облюбовали бродяги, лежавшие на ее каменных парапетах, мальчишки, торговавшие всякими безделушками, нищие попрошайки. Тут же стояли моторикши, я вскочил в желтую кабинку, прицепленную к мопеду, и назвал человечку адрес своей гостиницы. Тот нажал на педаль стартера, прибавил газу и ловко встроился в поток машин.

«Квартал клетей» оказался гораздо хуже, чем я представлял. Я знал его по работам знаменитого фотографа и считал себя подготовленным к человеческому убожеству, но показанное на фотографии ограничено рамкой. То, что видишь без нее, – совсем другое. К тому же это видимое обладает запахом. И не одним вдобавок.

Смеркалось, когда мы въезжали в «Квартал клетей», но не успели проехать и улицу, как пала ночь – обычное явление для тропиков. Строения в квартале были в основном деревянными или глинобитными. Проститутки ютились в дощатых клетушках из кое-как сколоченных досок, некоторые размерами чуть больше сторожевой будки; головы высунуты в круглые окошки. Дальше шли бараки и шатры, покрытые разноцветным тряпьем, может, лавки или другие торговые точки, освещенные керосиновыми лампами, возле которых стояли группы людей. Но на отеле «Кхаджурахо» светилась вывеска, он стоял на углу улицы с домами каменной кладки. Холл, если так можно выразиться, производил двусмысленное впечатление, хотя ничего отталкивающего в нем не было. Это была полутемная небольшая комната с высокой, как в английских пабах, стойкой, по бокам которой стояли лампы под красными абажурами, а возвышалась над ней пожилая женщина. На ней было яркое сари, ногти покрыты голубым лаком, по виду можно было подумать, что она европейка, притом что на лбу ее был нарисован один из тех многочисленных знаков, которыми украшают себя индианки. Я вручил ей паспорт и сказал, что забронировал номер по телеграфу. Она кивнула и с невероятным усердием стала переписывать мои данные, после чего перевернула листок и подала мне на подпись.

– С ванной или без? – предложила она на выбор и назвала расценки.

Я взял комнату с ванной. Мне показалось, что выговор у этой консьержки американский, но уточнять не стал.

Она выбрала мне комнату и протянула ключ. Брелок был из прозрачного плексигласа, внутри рисунок во вкусе этой гостиницы. «Ужинать будете?» – спросила дама, глядевшая на меня с подозрением. Я понял, что иностранцев тут не бывает. Она наверняка спрашивала себя, что нужно здесь человеку, телеграфировавшему из аэропорта и прибывшему с одним маленьким чемоданом.

Я ответил, что да. Мне не очень тут нравилось, но есть хотелось зверски, а блуждать по незнакомому кварталу в этот час суток показалось мне неразумным.

– Dining room закрывается в восемь, – предупредила она, – потом заказы подают только в номер.

Я сказал, что поем сейчас, она вышла из-за стойки и проводила меня к занавеске на другом конце вестибюля; я вошел в купольный зал с темными стенами и низкими столиками. Народу почти никого, свет пригашен. В меню чего только не было, но когда подошел официант, выяснилось, что в этот вечер все уже было съедено. Оставалось только блюдо под номером пятнадцать. Я быстро проглотил рис и жареную рыбу, выпил теплого пива и вернулся в вестибюль. Консьержка по-прежнему сидела на своем высоком стуле и была увлечена раскладыванием разноцветных камушков на зеркальной поверхности стойки. В углу на диванчике возле входа сидели двое молодых, очень темнокожих индусов, одетых на западный манер в расклешенные брюки. Они никак на меня не отреагировали, но мне вдруг стало не по себе. Я остановился у стойки, но не проронил ни звука, ожидая, что она заговорит первая. Так и произошло. Суконным голосом она произнесла ряд цифр, смысл которых я не понял и попросил ее повторить. Оказалось, это был прейскурант услуг. Я запомнил только первую и последнюю строчки: от тринадцати до пятнадцати лет – триста рупий, от пятидесяти и выше – пять рупий.

– Женщины в гостиной на втором этаже, – уточнила она и на этом закончила.

Я вынул из кармана письмо и показал ей имя, которым оно было подписано. Я знал это имя наизусть, но во избежание разночтений решил показать его написание. «Вимала Сар, – произнес я. – Пригласите подняться ко мне в номер девушку по имени Вимала Сар».

Она бросила быстрый взгляд на парней, расположившихся на диване.

– Вимала Сар здесь больше не работает, – сказала она. – Уволилась.

– Куда?

– Понятия не имею, – ответила консьержка. – Но у нас есть девушки и покраше ее.

Я подумал, что этим путем мало чего добьюсь. Краем глаза уловил движение парней на диване, но, может быть, мне это показалось.

– Разыщите ее и приведите ко мне, – сказал я быстро, – я буду ждать в номере. – К счастью, в кармане у меня оказались две двадцатки в долларах. Я сунул их под цветные камешки и взял чемоданчик. Пока я поднимался по лестнице, меня осенила убогая мысль, продиктованная чувством страха: – В моем посольстве знают, что я остановился здесь, – сказал я так, чтобы было слышно.

Номер казался чистым. Стены выкрашены в салатовый цвет, на них эстампы с эротическими скульптурами из храмов Кхаджурахо, как мне показалось, но рассматривать их не было сил. Кровать была совсем низкая, рядом с ней продавленное кресло и гора разноцветных подушек. На ночном столике стояли безделушки недвусмысленной формы. Я разделся и достал чистое белье. Ванная представляла собой конуру, выкрашенную эмалевой краской, на двери ее висел плакат с блондинкой, оседлавшей бутылку «кока-колы». Плакат пожелтел от времени и был засижен мухами, блондинка была с прической а-ля Мэрилин Монро, в стиле пятидесятых годов, что лишь усугубляло его неуместность. В ду́ше не было насадки, торчала одна труба, из которой на высоте головы била струя воды, но вымыться сейчас было самым большим моим вожделением: у меня за плечами восемь часов полета, три часа в аэропорту и проезд через весь Бомбей.

Не знаю, сколько времени я проспал. Может, часа два, может, больше. Когда меня разбудил стук в дверь, я машинально пошел открыть, даже не отдавая себе отчета, где нахожусь. Девушка вошла в номер с легким шелестом. Она была невысокого роста, в потрясающем сари. Вся в поту, тушь для ресниц расплылась в уголках ее глаз. Она сказала: «Добрый вечер, мистер, я – Вимала Сар». Она стояла посередине комнаты, опустив глаза и плотно прижав к себе локти, словно я должен был ее оценить.

– Я друг Ксавье, – сказал я.

Она подняла глаза, и на ее лице я прочел удивление. Я взял с комода написанное ею письмо. Она посмотрела на него и расплакалась.

– Как он оказался в этом месте? – задал я ей вопрос. – Что он здесь делал? Где он сейчас?

Она стала приглушенно всхлипывать, и я понял, что задал сразу слишком много вопросов.

– Успокойтесь, пожалуйста, – произнес я.

– Когда он узнал, что я написала вам письмо, он сильно рассердился, – сказала она.

– А почему вы мне написали?

– Потому, что нашла ваш адрес в записной книжке Ксавье, – ответила она, – я знала, что вы с давних лет были большими друзьями.

– И почему он рассердился?

Она закрыла рукой рот, словно чтобы сдержать новый взрыв слез.

– В последнее время он стал невыносим, – сказала она, – он был болен.

– Чем он занимался?

– Торговлей, – ответила она, – не знаю, он ничего мне не рассказывал в последнее время, как будто его подменили, он перестал быть хорошим.

– А торговал-то он чем?

– Не знаю, – повторила она, – он мне ничего не рассказывал, молчал целыми днями, потом внезапно становился беспокойным и срывался по пустякам.

– Когда он приехал сюда?

– В прошлом году, – сказала она, – переехал с Гоа, с ними он вел торговлю, а потом заболел.

– С кем с ними?

– С ними, из Гоа, точнее не знаю. – Она присела на диванчик возле кровати, слезы прекратились, она казалась спокойней. – Давайте выпьем, – предложила она, – в этом шкафчике есть напитки, пятьдесят рупий каждый.

Я подошел к шкафчику и взял бутылочку с оранжевым содержимым, мандариновым ликером.

– Но кто эти люди из Гоа, – снова спросил я настойчиво, – не помните ни одного имени, любое, хоть какое-нибудь?

Она помотала головой и снова расплакалась.

– Они были из Гоа, это все, что я знаю. Он был болен, – повторила она.

Призадумалась и тяжело вздохнула.

– Порой казалось, ему стало все безразлично. Включая меня. Единственное, что его еще как-то приободряло, были письма из Мадраса, но на следующий день он снова становился безразличен.

– Что за письма?

– Письма из Мадраса, – повторила она с наивностью, словно этой информации было вполне достаточно.

– Но от кого? – продолжал я настойчиво. – Кто ему писал?

– Этого я не знаю, – сказала она, – из какого-то общества. Я не читала ни одного, он не показывал.

– Но он на них отвечал? – снова спросил я.

Вимала задумалась.

– Да, отвечал, думаю, что да, писал по многу часов.

– Умоляю вас, – сказал я, – напрягитесь, вспомните, что это было за общество?

– Понятия не имею, – ответила она, – думаю, какое-то научное, но точно не знаю, мистер. – Она опять замолчала, а потом говорит: – Он по натуре был добрый, хотел всем добра, но таким, как он, натурам выпадает злосчастная судьба.

Она сидела, сцепив руки, у нее были длинные, красивые пальцы. Потом взглянула на меня с каким-то облегчением, словно ей что-то вспомнилось.

– Theosophical Society, – сказала она и впервые за все время улыбнулась.

– Послушайте, – сказал я ей, – расскажите мне все по порядку, все, что помните, все, что можете рассказать.

Я принес ей еще бутылочку. Она выпила и стала говорить. Рассказ был длинный, многословный, с деталями и подробностями. Она мне рассказала все про их историю, про улицы Бомбея, про поездки на праздники в форт «Бассейн» и на остров Слонихи; о том, как они проводили время после полудня, лежа на траве в парке «Виктория-гарден», о том, как плавали на пляже Чаупатти под первыми муссонными дождями. Я узнал, что Ксавье научился смеяться, и о том, что вызывало в нем смех; как ему нравились закаты над Оманским заливом, когда на заходе солнца они гуляли по берегу вдвоем. Эту историю она обильно сдобрила интимными подробностями. Ведь это была история любви.

– Ксавье много писал, знаете? – рассказывала она. – Но в один прекрасный день сжег все написанное. Прямо здесь, в этой гостинице, взял медный таз и в нем все сжег.

– Почему? – спросил я.

– Он был болен, – сказала она, – таким натурам, как он, выпадает злосчастная судьба.

Когда Вимала ушла, ночь, должно быть, подходила к концу. Я не смотрел на часы. Задернул шторы на окне и нырнул в кровать. Перед тем как уснуть, я услышал долетевший издали крик. Может, это кто-то молился или взывал к зарождавшемуся дню.

II

– Как его звали?

Я ответил:

– Его звали Ксавье.

– Миссионер? – спросил он. Потом сказал: – Конечно, не англичанин, верно?

– Верно, – сказал я, – он португалец, но не миссионер, португалец, потерявшийся в Индии.

Доктор согласно покивал. Он был в паричке из черных волос, который съезжал набок при любом движении головы.

– Много людей теряется в Индии, – сказал он, – кажется, эта страна создана специально для этого.

Я сказал: «Увы». И взглянул на него. Он тоже посмотрел на меня с беззаботным видом, словно находился тут случайно, и вообще все случайно, потому что так и должно было быть.

– Вам известна его фамилия? – спросил он. – Иногда это помогает.

– Джаната-Пинто, – сказал я, – у него были старые индийские корни, думаю, что один из его предков был из Гоа, так, во всяком случае, он утверждал.

Доктор кивнул, как бы говоря, что этого достаточно; но это было явно не то, что он действительно хотел сказать.

– Наверняка здесь должен быть архив, – заметил я, – во всяком случае, очень надеюсь.

Он улыбнулся с несчастным и виноватым видом. У него были белоснежные зубы и в верхнем ряду зияла дырка – одного недоставало. «Архив…» – пробормотал он. Внезапно выражение его лица изменилось, он стал отчужденным и жестким. Посмотрел на меня холодно и как будто с неприязнью.

– Это – больница Бомбея, – сухо заметил он, – оставьте свои европейские мерки, здесь это излишняя роскошь.

Я умолк, он тоже сидел молча. Вынул из кармана халата плетеный портсигар, достал сигарету. Над его столом висели большие настенные часы. Они показывали семь, стрелки застыли. Я посмотрел на него, и он понял, о чем я думал.

– Они давно остановились, – сказал он, – впрочем, сейчас полночь.

– Я знаю, – сказал я, – я жду вас с восьми, врач из дневной смены сказал, что вы – единственный, кто может помочь, что у вас потрясающая память.

Он вновь улыбнулся своей несчастной и виноватой улыбкой, и я понял, что опять ошибся, что обладать исключительной памятью в этом месте вовсе не дар.

– Он был вашим другом?

– В известном смысле, – сказал я, – какое-то время.

– Когда его госпитализировали?

– Думаю, около года назад, под конец сезона муссонов.

– Год – это давно, – сказал он. Потом продолжил: – Сезон муссонов – это худшее, что есть, их здесь бывает столько.

– Представляю, – ответил я.

Он обхватил голову руками, словно о чем-то размышляя либо от усталости.

– Не представляете, – сказал он. – У вас есть его фотография?

Вопрос был простым и практическим, но он застал меня врасплох, потому что я чувствовал груз памяти и одновременно ее непригодность. Что, в сущности, мы помним о лице человека? Нет, фотографии у меня не было, было только воспоминание о нем, но оно было только моим, не поддающимся описанию, сложившимся во мне представлением о внешнем виде Ксавье. Я сделал усилие и сказал: «Он моего роста, поджарый, прямые волосы, примерно моего возраста, и порой на лице его появляется выражение наподобие вашего, доктор, – когда он улыбается, то кажется грустным».

– Ваше описание не отличается точностью, – сказал он, – но это не имеет значения, я не помню никакого Джаната-Пинто, по крайней мере, в данный момент.

Мы находились в сером, совершенно пустом помещении. В глубине у стены стояло бетонное корыто как будто для стирки белья. Оно было завалено бумагами. Перед ним был старый длинный стол, тоже с завалами бумажек. Доктор поднялся и направился в ту сторону. Мне показалось, что он прихрамывает. Стал рыться среди бумаг на столе. Издалека я увидел, что это были странички из тетради и обрывки коричневой упаковочной бумаги.

– Это мой архив, – сказал он, – здесь имеются все имена.

Я продолжал сидеть за столиком и рассматривал те несколько предметов, которые на нем стояли. Стеклянный шарик с лондонским мостом внутри и в рамке фотография дома, напоминавшего швейцарское шале. Мне это показалось абсурдным. В одном из окон шале виднелось женское лицо, но фотография выцвела, контуры расплылись.

– Он, случайно, не наркоман? – спросил доктор меня из глубины комнаты. – Наркоманов мы не принимаем.

Я задумался и покачал головой.

– Наверно, нет, – ответил я после паузы. – Не думаю, не знаю.

– А откуда вы знаете, что он обращался в больницу?

– Мне об этом сказала одна проститутка в отеле «Кхаджурахо», он там снимал номер в прошлом году.

– А вы? – спросил он. – Вы тоже сняли там номер?

– Переночевал минувшую ночь, но завтра съеду, стараюсь, если есть такая возможность, не находиться в одном и том же отеле больше одной ночи.

– Почему? – спросил доктор с подозрением. Он смотрел на меня поверх очков, держа в руках кипу бумаг.

– Потому что так повелось, – сказал я. – Я люблю каждый раз ночевать в новом месте, со мной всего лишь этот маленький чемоданчик.

– Уже решили, где будете ночевать завтра?

– Еще нет, – сказал я. – Думаю, мне хочется остановиться в комфортном отеле, может, даже в пятизвездочном люксе.

– Тогда вам подойдет «Тадж-Махал», – сказал он, – это самая роскошная гостиница в Азии.

– Возможно, это неплохая мысль, – ответил я.

Доктор погрузил руки в корыто с бумагами.

– Сколько людей, – сказал он. Он присел на краешке корыта, чтобы протереть очки. Потом стал тереть носовым платком глаза, то ли уставшие, то ли слезившиеся от пыли. – Пыль, – сказал он.

– От бумаг? – спросил я.

Доктор опустил глаза, повернулся ко мне спиной.

– От бумаг, – сказал он, – от людей.

Издалека донесся железный грохот, словно бочка катилась по лестнице.

– Короче говоря, его нет, – сказал доктор и швырнул в корыто всю охапку бумаги. – Думаю, бесполезное дело искать его среди этих имен.

Я инстинктивно поднялся. Пора откланиваться, подумал я, он недвусмысленно дает понять, чтобы я проваливал. Но он, похоже, этого не заметил, подошел к металлическому шкафчику, в былые времена окрашенному белой краской, порылся в нем, достал лекарства, которые быстро рассовал по карманам халата. Мне показалось, что он берет все, что попадается под руку, не разбирая.

– Если он еще здесь, единственный шанс отыскать его – это отправиться поискать, – сказал доктор, – у меня сейчас вечерний обход, если хотите, можете последовать за мной. – Он направился к двери и открыл ее. – Я сделаю сегодня полный обход, шире обычного, но, возможно, вы не считаете нужным идти со мной.

Я встал и отправился за ним.

– Я считаю нужным, – сказал я. – Можно мне захватить с собой чемоданчик?

Вестибюль, в который выходила дверь, был восьмиугольным, в каждой стене открывалась дверь в коридор. Тут была свалка больничной одежды, мешков и застиранных простыней. На некоторых были видны коричневые и фиолетовые пятна. Мы пошли по коридору сразу направо. Над входом в него висела табличка с красными буквами на хинди, несколько букв отвалились, оставив после себя отчетливый след.

– Не прикасайтесь здесь ни к чему, – сказал доктор, – и не подходите близко к больным. Вы, европейцы, народ хрупкий.

Коридор был очень длинным, выкрашенным в скучный голубоватый цвет. Пол казался черным от тараканов, хрустевших под нашими подметками, хотя мы их старались обходить.

– Мы их травим, – сказал доктор, – а через месяц появляются новые, в стенах отложены их личинки, эту больницу следовало бы снести.

Коридор заканчивался в новом вестибюле, точь-в-точь как главный, но разделенный шторой, не столь просторный и неосвещенный.

– Чем занимался мистер Джаната-Пинто? – спросил он, откидывая штору.

Я подумал было сказать: «Он был синхронным переводчиком», что я, вероятно, и должен был сказать. Вместо этого я ответил: «Он писал рассказы».

– Вот как, – сказал он. – Осторожно, здесь ступенька. И о чем в них шла речь?

– Ну в общем, – сказал я, – не знаю, как поточнее выразиться, в них говорилось о том, что́ не получилось, об ошибках; в одном, например, рассказывалось о человеке, который всю жизнь мечтает о путешествии, и, когда наконец наступает день, когда он может его себе позволить, он понимает, что ехать ему никуда не хочется.

– Но сам-то он уехал, – заметил доктор.

– Похоже на то, – ответил я. – В самом деле.

Доктор опустил за нами штору.

– Здесь лежит около сотни людей, – сказал он, – боюсь, для вас это будет не самое приятное зрелище, эти люди лежат здесь давно, ваш друг может быть среди них, хотя мне кажется это маловероятным.

Я последовал за ним, и мы вошли в огромную комнату, пожалуй, самую большую, которую мне доводилось видеть. Она была размером с ангар, вдоль стен и в три ряда по центру стояли кровати, точнее, лежанки. С потолка свисало несколько тусклых лампочек, и я на минуту замер, потому что запах был невыносимым. Прикорнув у входной двери, лежали двое людей в лохмотьях, при нашем появлении они удалились.

– Это – неприкасаемые, – сказал доктор. – Они ухаживают за больными, помогают им справлять нужду, сейчас никто не желает заниматься этой работой. Такая эта Индия.

На первой кровати лежал старик. Он был голый, худой как скелет. Казалось, он мертв, но глаза его были широко раскрыты; на нас он посмотрел без всякого выражения. У него был небывалых размеров член, возлежавший на животе в сморщенном виде. Доктор подошел к нему, пощупал лоб. Мне показалось, что он сунул ему в рот таблетку, но мне было не очень видно, поскольку я находился в изножье кровати.