Buch lesen: «Разнообразное»

Schriftart:

Редактор Ната Сучкова

Корректор Елена Титова

ISBN 978-5-4483-1950-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Новый Свет

«Никого тут нет в Америке…»

Никого тут нет в Америке,
Только ветер и песок.
Листья вянут в тихом скверике,
Небосклон высок.

Каждый вечер начинается
У накрытого стола.
Пустота мне улыбается,
Спрашивает: «Как дела?»

Говорю: «Дела неважные,
Дорогая пустота.
Спят дома одноэтажные
И другая красота.

Я смотрел помехи в телике,
И, по данным ВКС,
Нету никакой Америки.
Стало быть, и я исчез».

Разговор

«Надо быть по жизни попроворнее», —
Говорили мне ночной порой
Хвойные деревья Калифорнии,
Охристой покрытые корой.

«Да вот как-то всё не получается», —
Отвечал я прямо в темноту, —
«Силы и терпение кончаются,
Как узнать последнюю черту?»

Говорило дерево осеннее:
«Повторителя нелёгок путь.
После полосы перерождения
Не забудь направо повернуть:

В золотом саду на склоне лета
Мертвецы покоятся в тени.
Полосою медленного света
Мирно убаюканы они.

Палые плоды лежат в покое,
Воздух электрический дрожит.
Стрáнствователь, видевший такое,
Непременно смерти убежит».

Кроны воздевая в выси горние,
Говорили мне ночной порой
Хвойные деревья Калифорнии,
Охристой покрытые корой.

Малибу

«Огромная вода тут близко?
Вода весёлая, как снег?» —
Спросил на ломаном английском
Один нерусский человек.

«Огромная вода тут рядом», —
Я отвечал ему тотчас, —
«Вода, напитанная ядом
И неприятная для глаз».

Ответом огорчён он не был,
Вскричал он радостно тогда:
«Вода! Весёлая, как небо!
Большая добрая вода!»

Потом пошёл, как так и надо,
И в набегающей волне
Стоял с жестянкой лимонада,
Добившись своего вполне.

Морская соль смывает сажу,
Рокочет добрый водоём.
Мы с Ваней тут идём по пляжу
И вам привет передаём.

Озеро Пиру

Было ветрено. Было мокро.
Бирюза переходит в охру.
Красота – вверху и внизу.
Охра падает в бирюзу.

Я как рана – ещё не зажил.
И торчу я в этом пейзаже,
Как из бани выскочил в снег —
Незадачливый человек.

Вокруг пальца земли, так близко,
Путь мой росчерком проведён
Там, где утки плывут по-английски,
Через все двенадцать времён.

Что ни день, всё та же беседа
В кабинете моей груди —
Стрáнствователя и домоседа —
Об оставленном позади.

«База, база, мы в тени Плутона…»

База, база, мы в тени Плутона,
С высоты не видно ничего,
Словно летней ночью у затона,
Вечное во мраке торжество.

Припадаю к тёмному окошку:.
Как вы там? Ни тронуть, ни спросить.
Дома не окучена картошка,
И за баней надо обкосить.

База, база, здесь так мало света.
Мчат лучи, как прутики хвои.
Я передаю, но нет ответа.
Где же избы серые твои?

«Уверен, этот мир не настоящий…»

Уверен, этот мир не настоящий.
Здесь просто сняли скучное кино,
Оставили цветы, какой-то ящик,
Всё кверху дном.

Тутовник, пальмы, фикусы и сливы —
Перечислять гербарий нету сил.
Не может быть вот просто так красиво —
Господь бы этого не допустил.

«Как люди движутся сквозь собственные судьбы —…»

Как люди движутся сквозь собственные судьбы —
Как их движения отточенно-верны,
Спокойны взгляды, устремления высоки,
Какая ясная спокойная готовность
И послушание в их облике сквозят!
Как это правильно и как это жестоко…
Поцеловать бы их. Обнять. Предотвратить.

«Прибывает тепло понемножку…»

Прибывает тепло понемножку,
Вдалеке убывает Луна,
Мама с папой сажают картошку,
Потому что картошка нужна.

Пробегают над ними светила
В непомерной своей темноте,
И Луна багрецом окатила
Небосводы на дальней черте.

Тех созвездий не помню я имя,
Что бегут солнотечным путём.
Теплоту поедает зазимье,
Стынет августа окоём.

Убывает тепло понемножку,
Чернотой глубинеет вода,
Мама с папой копают картошку,
Потому что так было всегда.

Константин

Не река – болотина да тина
Отразила много лет назад
Золотое имя Константина
И его погасшие глаза.

Годы, годы неподвижной муки
Созерцал он низенький причал.
Поначалу мучился от скуки,
А потом навеки заскучал.

Он, бывало, только соберётся
Потревожить тайную струну —
Слово пропадёт и не найдётся,
Вновь он произносит тишину.

Скучно в этом городе крестьянском.
Доктор наказал гулять водить —
Он в ответ молчал на итальянском,
Даже не трудясь переводить.

Тина, тина, чёртово болото,
Медленная бурая вода…
Говорить и думать неохота,
Говорить и думать никогда.

Помин

1

Запретили курить
И постель не к добру подновили.
Больно чистенько будет живому лежать.
Передвиньте поближе,
Поближе кровать.
Как легко-то…
Почти без усилий.

Что-то почти и не больно.
Две минуты —
И будто вчера.
Ничего, не спеши, сестра, —
Потом скомандуешь «вольно»…

2

Есть картина одна,
Где усталые лица
Очерчены светом.
Их трапеза невесела.
И отходит один, касаясь стола,
Чтобы в сонме теней раствориться.
Так однажды из душной палаты
Порывом метели
Выскочил в мятом исподнем дед Николай.
И встречали его,
Кто нагой,
Кто в простреленной мокрой шинели —
Те,
Не вышедшие из котла.

«Хотя я бросил в августе курить…»

Хотя я бросил в августе курить,
Я с вами постою неподалёку.
Нежданно это было или к сроку?
Нам не о чем осталось говорить.

Неважно, молодым или седым…
Проходит жизнь, как вредная привычка,
Быстрей, чем догорает эта спичка,
Рассеивая синеватый дым.

«Мне до сих пор неясно, как это возможно…»

Мне до сих пор неясно, как это возможно…
Вот он ушёл, прикрыл калитку осторожно.
Нам непонятны эти замыслы прямые,
И мы стоим, от удивления немые.

Вот десять с четвертью, одиннадцать, двенадцать —
И мы пошли вослед часам, куда деваться?
А он стоит и смотрит, где-то там, за речкой,
За окончательной невидимой отсечкой.

«Нет, земле самой не прополоться…»

Нет, земле самой не прополоться,
Не засеяться, как стает снег,
И воды не принести с колодца —
Для всего потребен человек.

Для плодов на яблоне осенней,
Для бегущего веретена,
Для круговорота превращений
Надобен несущий семена.

«С невидимого порога…»

С невидимого порога
У белого-белого дня
Отмеренная дорога
Закончится для меня.

Зима побежит, петляя
Заброшенной колеёй,
От холода молодая,
Над выстуженной землёй

Неся ледяной крыжовник
По сумеречным местам —
Семёнково и Ежово,
Где-то примерно там,

И дальше, до самой Лежи,
В лесное её нутро,
Где заморозок медвежий
Разбрасывает серебро,

Где капли печальной клюквой
Падают из горсти.
Там мы и встретимся, друг мой, —
Надеюсь, тебе по пути.

«Грустно будет без старых людей…»

Марии Марковой

Грустно будет без старых людей,
Как у высохшего колодца.
Как мы с вами ни молодей,
Их собой заменить придётся.

Оставляют нам старики
Унаследование такое:
Домотканые половики
Доморощенного покоя,
Рукоделие добротой,
Что, над капельницей ночуя,
В поликлинике золотой
Наши немочи уврачует.

Остаёмся мы допоздна,
Чтоб не гасла луча живая,
Остаёмся, как семена,
Погибая, передавая.
С естеством наперегонки,
Равновесия не нарушим.
Будем делаться глубоки
И достойны своих старушек.

А когда мы накоротке
Повстречаемся с неминучей,
Есть завёрнутое в платке —
Всё, что надо, на этот случай.

Голландские голоса

Ян Якоб Слауэрхоф
(1898—1936)

Судовой врач и поэт, Слауэрхоф полжизни провёл вдали от родной Голландии: на торговых судах и в дальних портовых городках всех морских побережий. Он чувствовал особую связь с португальским поэтом и путешественником XVI века Камоэнсом и даже написал о нём роман. Подобно ему, Слауэрхоф не отличался крепким здоровьем и в своих скитаниях переболел множеством экзотических болезней, последняя из которых, малярия, стала для него роковой. Поэт оставил обширное наследие, которое ценится на Родине как воплощение раннего, ещё романтического, модерна колониальной Голландии.

Der kostenlose Auszug ist beendet.