Buch lesen: «Кровавая рука. Серия «Мир детектива: Франция»»

Анри Ковен

Schriftart:

Редактор А. Владимирович

Переводчик Петр Налимов

ISBN 978-5-0060-6677-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Серия «Мир детектива: Франция»

Мари Ж. Ошибка доктора Маделора
Бело А. Королева красоты
Лабурье Т. Черная банда

Серия «Мир детектива»

Вышли
Хьюм Ф. Человек в рыжем парике
Смолл О. Дж. Образцовая загадка
Фримен Р. Остин. Тайна Анджелины Фруд
Хрущов-Сокольников Г. Джек – таинственный убийца: большой роман из англо-русской жизни
Мейсон А. Э. В. Дело в отеле «Семирамида». Бегущая вода
Александров В. Медуза
Панов С. Убийство в деревне Медведице. Полное собрание сочинений С. Панова
Мейсон А. Э. В. Страшнее тигра
Детектив на сцене. Пьесы о Шерлоке Холмсе
Бьюкен Д. Охотничья башня
Мьюр Р. Тайна старой усадьбы
Мейсон А. Э. В. Часы и дилеммы
Гейнце Н. Под гипнозом: уголовный роман из петербургской жизни, или приключения сыщика Перелётова
Ракшанин Н. Тайна Кузнецкого Моста
фон Перфаль А. Месть десперадо. Эпизод из жизни Хоакино Мурьеры
Хрущов-Сокольников Г. Рубцов
Макнейл Г. С. Черная банда. Второе приключение Бульдога Драммонда
Зарин А. Змея
Чесни У. Таинственный изумруд
Матулл К., Бланк М. Путешествия Шерлока Холмса
Пономарев И. Русский Лекок: агент сыскной полиции (Василий Кобылин №1)
Пономарев И. Преступная мать (Василий Кобылин №2)
Пономарев И. Под давлением судьбы (Василий Кобылин №3)
Цеханович А. Темный Петербург
Тоннер Ж. Тайная сила, или Король воров
Прохоров-Риваль В. В предсмертный час. Доктор

Кровавая рука

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

26-го ноября 1880 года, в шесть часов вечера, перед маленьким домиком в конце улицы Шменвер, в Кламаре собралась толпа народа. Было совершенно темно, шел снег и ветром колебало пламя фонарей, принесенных сюда некоторыми из любопытных. На пороге, кутаясь в шинель, стоял жандарм и никого не впускал.

Говорили вполголоса, как в присутствии покойника. Пришедшим вновь, отвечали коротко, шепотом.

Вдруг дверь открылась, и кто-то спросил:

– Доктор здесь?

В ту же минуту послышался стук плохенького кабриолета, едва поднимавшегося по неровной дороге. Скоро кабриолет остановился перед домом и из экипажа вышел мужчина.

– Господин доктор, господин доктор, вас там спрашивают, – обратились к нему некоторые любознательные из толпы.

– Знаю, друзья мои, – отвечал доктор Гюйон. – Мне сказали об этом, как только я приехал домой.

И отдав вожжи одному из крестьян, старый доктор тяжелыми шагами вошел в дом.

Через узкий коридор он направился в большую квадратную комнату, убранную очень просто. Среди комнаты возвышался стол, а на нем лежал покойник.

У изголовья его стояли трое мужчин озабоченные и задумчивые. Это были местный полицейский комиссар, мировой судья и мэр, господин Симонен.

– Доктор, вас-то мы и ждем, – сказал мэр, подходя к Гюйону и пожимая ему руку.

– Все кончено?

– Да. Этот несчастный умер дня два или три назад, надо официально засвидетельствовать это.

– Самоубийство?

– Вероятно, – сказал полицейский комиссар, который не мог допустить, чтобы убийство совершено было во вверенном ему участке.

– Позвольте взглянуть.

Все четверо подошли к столу. Высокий канделябр, взятый с камина, озарял своими шестью свечами окоченевшее тело, лежавшее перед ними.

Комиссар пальцем показал доктору на широкую рану, зиявшую на шее трупа, за воротом обрызганной кровью рубашки.

Рана эта, очень глубокая, вероятно и стала причиной мгновенной смерти. Покойного раздели и не нашли на теле больше никаких знаков насилия.

– Нашли какое-нибудь орудие убийства, например, нож? – спросил доктор.

Ему показали бритву с черной костяной ручкой. Лезвие было багровым от крови.

Доктор Гюйон наскоро записал следующее:

«Тело хорошо сложено и очень сильно. Приблизительный возраст – шестьдесят лет. На шее рана глубиной в пять сантиметров, шириной в восемь. Смерть случилась дня два или три тому назад. Вероятная причина…».

Доктор в замешательстве провел несколько раз карандашом по длинным прядям своих седых волос.

Убийство, или самоубийство?

И то, и другое предположение можно допустить. Рана расположена с левой стороны шеи, и так как по-видимому покойный обладал большой силой, то можно допустить, что он сам перерезал себе горло.

Но сперва надо узнать, кто этот человек и как он жил.

Гюйон отложил записную книжку и, обращаясь к мэру и к комиссару, стал расспрашивать их об этом.

В ту же минуту жандарм, стороживший у дверей, пришел с объявлением к комиссару, что какой-то господин непременно желает войти в дом.

С этими словами он подал комиссару карточку, на которой красивыми круглыми буквами стояла фамилия:

Г. Бидаш.

II

Полицейский комиссар с досадой пожал плечами и колебался с минуту.

Наконец он сказал:

– Приведите его.

Низенький человек весь в черном, совершенно лысый, но еще совсем молодой, в больших очках, хотя глаза у него были прекрасные, робко вошел и несколько раз поклонился всем присутствующим.

Бидаш второй год уже жил в Кламаре, со своей матерью, ухаживал за своим садом и каждый день ходил в лес собирать травы и растения. Его любили все, кто его знал, находили его очень тактичным и вежливым человеком. Его тонкие, правильные черты привлекали к себе внимание местных молодых девушек, необыкновенно смелых, как это бывает в окрестностях Парижа.

Они делали ему глазки и смеялись, глядя, как он краснеет до корней своих редких волос. А он писал стихи и решался иногда бросить сверток бумаги, перевязанный розовой ленточкой, в корзинку молодой девушки, работавшей летом у дверей его дома.

Его прошлое было известно только мэру и полицейскому комиссару, но они хранили его тайны. Бидаш пять лет служил в полицейской префектуре. В порученных ему делах он проявил редкий ум и смышленость. Но природная робость мешала ему бороться с более смелыми и более удачливыми товарищами. Его услуги получили плохую оценку и наконец, на него был сделан донос. Его нашли не достаточно верным бонапартистом, он впал в немилость и его перевели в провинцию.

Возмущенный такой несправедливость, Бидаш подал в отставку, а так как у матери его была небольшая рента, он поселился в деревне и жил тихо и мирно.

Но в душе он сохранял страсть к своему прежнему ремеслу, и каждый раз как в окрестностях случалось преступление, он робко приходил на место происшествия, тихо расспрашивал и все так же робко высказывал мнение, всегда очень дельное и разумное.

Низко поклонившись лицам, собравшимся вокруг трупа, Бидаш кашлянул и неуверенным тоном сказал:

– Извините, господа, что я осмелился… мой поступок, может быть, нескромный…

– Нисколько, нисколько, милейший господин Бидаш, – отвечал доктор, который знал его, так как лечил его мать несколько недель тому назад и восхищался сыновней преданностью молодого человека. – Это вовсе не нескромность.

Полицейский комиссар встретил нового посетителя гораздо холоднее. Бидашу не раз случалось, с почтительным извинением, указывать на ошибку или небрежность этого чиновника, и вот почему комиссар не любил Бидаша.

Пока частный сыщик осматривал труп, рану и раскрытую бритву, мэр Симонен пересказывал доктору те сведения относительно покойного, которые были ему нужны.

Три месяца назад высокий старик, бодрый и сильный, приехал снять дом в Кламаре. Назвался он Родригом. Он арендовал, это домик в конце деревни, уединенный, примыкавший к лесу и принадлежавший бедным парижским купцам, которые приезжали сюда на лето и были рады сдать его на всю зиму. Родриг никогда не ночевал в этом доме. Он иногда только приезжал сюда днем и оставался часов до шести, при этом никто к нему не приходил.

Гостей он не принимал. А между тем некоторые жители Климара уверяли, что пару или тройку раз видели, как из этого дома выходили посторонние. Он никогда не разговаривал с местными крестьянами. А еще часто с ним видели маленькую черненькую собачку.

Вот и все, что о нем можно было сообщить.

Последние два дня, прохожие, направлявшиеся в лес, слышали стоны в таинственном домике, ставни которого были заколочены наглухо.

Стоны эти наконец привлекли к себя внимание. Дали знать полицейскому комиссару. Тот явился и действительно услышал через дверь едва слышные стоны.

Он послал за мировым судьей и мэром. Дверь взломали, а когда распахнули ставни в комнате, их взорам предстало страшное зрелище.

На полу в луже крови лежал Родриг. Рядом с ним была собака в предсмертной агонии, на её-то стоны и обратили внимание прохожие.

Сообщив эти подробности доктору Гюйону и Бидашу, слушавшему очень внимательно, Симонен указал на труп собачки, которая лежала, вытянув лапы и широко раскрыв глаза.

III

– Теперь наши обязанности закончены, пусть решает правосудие, убийство тут было или самоубийство! – сказал комиссар полиции.

Но хотя полицейский и заявил, что его дело закончено, он спешил уходить, и другие лица, собравшиеся здесь, тоже стояли молча и с сосредоточенным видом перед этой загадочной тайной.

Были у покойного какие-нибудь бумаги? – тихо спросил Бидаш.

– Никаких, – ответил Симонен.

– А деньги?

– Нет, при нем ничего не найдено, но ящик этого письменного стола был выдвинут, – сказал полицейский комиссар, подходя к столу, – мы сосчитали имеющиеся деньги, тридцать семь франков пятьдесят сантимов. Стало быть, трудно предположить, чтобы тут было совершено убийство с целью грабежа. Тем более что покойный, появляясь здесь всего на несколько часов в день, по всей вероятности, не держал здесь большой суммы.

Пока комиссар говорил, Бидаш взял платье умершего, лежавшее на стуле, и ощупал его. Он тихо улыбнулся, но ни слова не возразил против уверенного заявления, высказанного чиновником.

– На мысль о преступлении наводит только смерть собаки, – сказал мировой судья. – Вероятно, убийца покончил с ней, чтобы она не подняла тревогу.

– Можно предположить также, что эта собачка околела от голода, – сказал комиссар, – если хозяин её убит, уж дня три или четыре тому назад.

– Надо узнать, в какой день господин Родриг явился сюда в последний раз.

– Нашли ключ от дома в кармане покойника? – робко спросил Бидаш.

– Нет, а между тем дверь была заперта.

Снова наступило молчание, затем комиссар еще раз повторил, что им здесь уж нечего делать, и тогда все направились к дверям. Бидаш, со свойственной ему услужливостью, взял канделябр.

Дойдя до входной двери, все остановились, вне себя от изумления…

Прямо напротив них, на белой крашенной двери отчетливо виднелся отпечаток окровавленной руки с растопыренными пальцами.

IV

В числе новых домов на улице Оффемон один обращает на себя внимание оригинальной архитектурой. Высокий кирпичный фасад резко выделяет его из других домов. Выстроенный из теплого камня, и представляет точный снимок с высоких голландских построек шестнадцатого века, украшающих Амстердамскую набережную.

В темную снежную ночь 26-го ноября, в одном из окон его нижнего этажа, до самого утра горел огонь.

В большом кресле, у дубового резного камина сидела молодая девушка. Она была очень бледна, а ее черные распущенные волосы, в беспорядке рассыпавшиеся по плечам, еще сильнее оттеняли эту бледность. Ее глаза покраснели от слез, и нервные движения красивых рук, лежавших на ручках кресел, говорило о страшном беспокойстве, мучившем ее.

Времени от времени она вставала и подходила к окну. Она открывала его, не боясь пронизывающего ночного холода, и высунувшись в окно, долго вглядывалась в окружающий мрак, потом, измученная и разбитая, снова возвращалась к своему креслу.

– Порой она открывала дверь и входила в соседнюю комнату, слабо освещенную ночником, склонялась над кроваткой, где спал ребенок лет десяти, с худеньким личиком и длинными белокурыми волосами.

Тогда слезы, которые она храбро сдерживала до тех пор, катились по её бледным щекам.

Наконец часам к пяти утра её терпение истощилось, и она несколько раз нажала кнопку электрического звонка.

Через несколько минут вошла молоденькая горничная.

– Идите сюда, Клара, – сказала ей молодая девушка, разбитым голосом. – Это одиночество убивает меня… Уже третья ночь, Боже мой!.. Но нет, это невозможно… я брежу…

И она стояла, широко раскрыв глаза, как будто страшное видение предстало её взорам.

– Что делать?.. Куда идти?.. – продолжала она, как в лихорадке. – Я уверена, что розыски эти ведутся плохо… у этих людей нет усердия… нет преданности… Я не могу оставаться здесь!..

Она взяла шляпку и дрожащими руками завязала ленты.

– Куда вы, барышня? – печально спросила горничная. – Ведь сейчас ночь.

– Да, правда!.. Но ведь есть же какое-нибудь средство!.. Будь я мужчина!.. – с энергией воскликнула молодая девушка.

Она снова упала в кресло и два часа сидела молча, предаваясь тяжелым мыслям.

Когда рассвело, у дверей раздался звонок.

Она бросилась к окну, задыхаясь от волнения. У подъезда стоял мужчина высокого роста, его плечи и голова были занесены снегом.

– Это он, – вскричала девушка, и без чувств упала на руки своей горничной.

Но ее ожидало жестокое разочарование. Дверь открылась и вошел господин Мерантье, старый друг её отца.

Она тяжело вздохнула и закрыла лицо руками.

– Бедное дитя! Дитя мое! – сказал старик, ласково подходя к ней. – Я узнал страшную новость. Но не отчаивайтесь. Может быть, не все погибло. Когда ваш отец ушел отсюда?

– Три дня назад, – ответила она едва слышно.

– Вы послали описание его примет в префектуру, в газеты?

– Да, всюду!..

– Бедная моя Жанна!.. И ничто не может навести вас на след?.. В котором, часу он вышел из дому?

– В три часа. Он ушел пешком.

Потом, с видимым усилием, она продолжала:

– Последнее время он был какой-то странный. Он, обыкновенно такой веселый, такой добрый, казался печальным и озабоченным! Теперь я припоминаю. Он так странно глядел на меня и на Жоржа.

– Бедняжка Жорж ничего еще не знает?

– Нет, ничего… Такой удар может убить его. Он слабый, болезненный ребенок… Слушайте!..

Снова раздался звонок. Жанна, бледная и встревоженная, снова бросилась к окну. Но это был кто-то посторонний, какой-то поставщик. Уже двадцатый раз в течение этого утра она испытывала тоже разочарование, удар в сердце, разрывавший ей душу.

Мерантье уехал. Она снова осталась одна с прислугой, которую отправляла каждую минуту в разные стороны, а потом томилась в безмолвном ожидании.

Жорж встал. Своей тихой, неровной походкой он подошел к ней и с улыбкой поцеловал ее. Она отвернулась, чтобы скрыть слезы, блеснувшие на глазах.

Наконец в полдень она не выдержала, вышла из дому и, подозвав первый попавшийся фиакр, села в его.

Извозчику, наклонившемуся к ней, чтобы спросить, куда ехать, она отрывисто сказала:

– В морг!

Дорога предстояла дальняя. Глубокий снег мешал быстро двигаться. Жанна задумалась. Теперь глаза её были сухими, и странная решимость отражалась во взгляде. Порой неясные мысли пробегали в ее отяжелевшей голове. Как во сне она припоминала свое прошлое. Женщина плохо помнила свою мать, женщину слабую и болезненную, почти не выходившую из своей комнаты и умершую при появлении на свет маленького Жоржа.

V

В воспоминаниях о далеком детстве она видела доброе, улыбающееся лицо отца, склонившееся над ней. Также припоминала, как он ухаживал за ней, когда она в раннем детстве перенесла опасную болезнь, едва не стоившую ей жизни.

В отце была вся её жизнь, все её счастье, точно также как она была гордостью и утешением этого славного человека.

Она припоминала, как он был добр к ней, как ласково и великодушно исполнял все её прихоти. Каждое утро, перед тем как отправиться в банкирскую контору, в улицу Шоссе де Антен, он катался с дочерью по Булонскому лесу. Вечером вывозил ее в свет и радовался, глядя, как она хороша и как все восхищаются ею.

И вот, вспоминая эти светские праздники, где она была царицей, женщина мысленно увидела образ другого человека, тоже занимавшего большое место в её сердце, – образ жениха, которого она выбрала добровольно и нежно полюбила.

Отчего он не с ней в эту ужасную минуту? Он был накануне и делил с ней её скорбь. Она знала его пару лет.

Рауль де Вивероль принадлежал к одному из самых древних родов южной Франции. Он отличился во время войны, и однажды вечером, когда он очень просто и очень искренно рассказывал о своем безумном и смелом предприятии, затеянном с тремя молодыми людьми, против прусского пикета, который они захватили в плен, она почувствовала восхищение перед таким геройством.

Затем восхищение это перешло в любовь. Он был беден. Но что за беда! У неё хватит богатства на двоих. И она отдала ему руку в порыве своей пылкой, восторженной натуры.

Отец, которому она рассказала о своей любви, одобрил её выбор, и скоро должна была состояться свадьба.

Тем временем карета повернула на мост Аршевеше.

Вдруг Жанна вздрогнула, как бы пробудившись от сна, и высунулась из дверцы, потом снова откинулась вглубь экипажа, бледная, задыхающаяся.

В порыве горя и беспокойства она вдруг приняла решение. Пока было еще далеко, она как-то и не думала об ужасном поступке, на который отважилась.

Теперь, в нескольких шагах от мрачного здания, ею вдруг овладел сильнейший страх, и она откинулась в карету, как бы желая заменить быстроту езды. Но энергичная натура её скоро одержала верх над этой слабостью. Томительное любопытство овладело ею. Узнает ли она что-нибудь об этом внезапном исчезновении?

Фиакр остановился и она медленно вышла. Любопытные, собравшиеся перед дверью морга, с удивлением глядели на молодую, блестящую красавицу, которая одна приехала в такое место.

Она опустила голову, боясь взглянуть на эти ужасные фотографические снимки и на мрачные одежды, висевшие в глубине зала.

Полицейский показал ей, где размещается контора, и она прошла в дверь налево.

Старый чиновник, сидевший за грудой зеленых папок, красивым, четким почерком писал какой-то мрачный рапорт. Жанна села, готовая лишиться чувств, а старый чиновник бесстрастно поднял свое бледное лицо и спросил, что ей нужно.

В нескольких словах, прерывающимся голосом она объяснила ему цель своего прихода.

– Как, вы говорите, звали эту особу?

– Господин Дезире Ласода, парижский банкир.

– Его возраст?

– Шестьдесят лет. Длинные седые волосы, высокого роста.

– Особые приметы?

– Никаких… Ах, да! У моего бедного отца был шрам на лбу, над левым глазом.

– И он исчез?

– Он вышел из дому в воскресенье, 23-го ноября, в три часа пополудни. С тех пор мы его не видели.

Чиновник заглянул в какие-то бумаги, и через несколько минут, показавшихся несчастной девушке целым веком, сказал:

– У нас ничего нет… никого, кто бы подходил к вашему описанию. Разве только в числе тел, доставленных сегодня и еще не выставленных…

Он взял другую бумагу, прочел ее и едва заметное движение невольно вырвалось у него.

– Сударь, ради Бога, говорите! – вскричала Жанна. – Вы видите, я умираю!

– Успокойтесь, мадемуазель, прошу вас, быть может, это и не вполне подходит к описанным вами приметам. Сюда принесли сейчас тело старика лет шестидесяти, найденное в уединенном домике Кламара. Покойный известен был там под именем Родрига. Вы видите, тут нет ничего общего, но вот что привлекло мое внимание. Тут написано, что покойному лет шестьдесят, у него длинные седые волосы и шрам на лбу.

– Это он… несомненно… он… мой бедный отец!.. Где он? Покажите мне, я хочу его видеть!

Хотя старый чиновник за тридцать лет своей службы привык к таким сценам, однако отчаяние молодой девушки тронуло его.

– Позвольте, мадемуазель, – сказал он, – такое зрелище… Пришлите лучше кого-нибудь из родных… или друзей…

– Повторяю вам, я хочу его видеть… Разве вы не понимаете, что эта неуверенность убивает меня? А вы говорите, чтобы я ждала!..

Старик снова попытался отговорить Жанну от её намерения. Но ему пришлось уступить, в виду непреклонной воли молодой девушки.

– Ну, пойдемте! – сказал он, с состраданием покачав головой.

VI

Чиновник открыл низенькую дверь и узким коридором провел Жанну в довольно большой зал, с холодными гладкими стенами.

Три или четыре служителя, засучив рукава и подвязав клеенчатые передники, мыли в каменных лоханках грязную одежду, все покрытые кровью и грязью.

Некоторые детали этой одежды были развешаны на железных вешалках, вдоль стен.

– Сперва посмотрите, мадемуазель, не узнаете ли вы вещи… Если да, то напрасно было бы…

Жанна отчаянно вскрикнула и упала бы на влажный пол, если бы ее не поддержал служитель, лысый и в очках, очутившийся рядом с ней в эту минуту.

Она узнала черный сюртук и клетчатые панталоны отца, а также палку с золотым набалдашником, которую она же и подарила ему несколько недель тому назад.

– Вернемся, прошу вас, – сказал чиновник, показывая на дверь конторы, – и вы сообщите мне все необходимые сведения.

Но Жанна, казалось, и не слышала его. Она сделала два шага, отстранила человека, который ее поддерживал, и глухим голосом прохрипела:

– Я хочу его видеть. Я хочу его видеть!

Напрасно служители морга возражали, напрасно отговаривали, она упорно стояла на своем. Непременно хотела видеть своего несчастного отца

Чиновник открыл другую дверь и провел ее в комнату, не такую большую и освещавшуюся сверху. Сюда приносили тела и здесь их раздевали, прежде чем выставить в главном зале. Посреди этой комнаты, на плитах, стоял своего рода большой, длинный ящик, с закругленной в виде купола крышкой.

Чиновник медленно приподнял крышку. Жанна подошла и наклонила свое страшно побледневшее личико. Лысый служитель вошел вслед за ней и внимательно смотрел на нее из-за очков.

Увидав окоченевшее тело отца, прикрытое белой простыней, Жанна страшно вскрикнула и упала. У нее случился сильнейший нервный припадок. Она ломала руки, рыдала, и душу раздражающим голосом кричала:

– Папа! Бедный папочка!

Хотели оторвать ее от этого ужасного зрелища, но она вырывалась и не сводила глаз с этого мрачного ящика, содержащего в себе все, что было для нее самого дорогого в мире.

Ее увели в контору. Когда она немного успокоилась, чиновник сел за стол, и с холодным спокойствием старого бюрократа стал спрашивать её адрес и в котором часу она желает, чтобы привезли к ней тело, когда здесь будет покончено с необходимыми формальностями.

Затем он вежливо поклонился ей, проводив ее до дверей, снова принялся все тем же красивым, четким почерком заканчивать начатый рапорт.

Возвращаясь домой, Жанна была как убитая. Она не чувствовала ничего, кроме непосильной усталости и полнейшего оцепенения. Она не могла связать двух мыслей и была подавлена горем, воспоминаниями о тех ужасных вещах, которые видела сейчас.

Выходя из кареты, она объявила слугам, что их несчастного господина нашли!

А ей доложили, что в гостиной ее ждут госпожа Вивероль с сыном.