Buch lesen: «Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея», Seite 14

Змея смотрела на старика, и тяжелый горячий ком стягивался в солнечном сплетении, пульсировал, обдавая жаром. Старик вдруг испуганно выпучил глаза, отступив на шаг, но, тут же успокоившись, покачал головой, прицыкивая языком.

– Ты добрая девушка, добрая и красивая. Пусть хранит тебя Творец, и его Пророки. А я пойду, пожалуй.

Олга долго глядела вослед старому Умару, пораженная и печальная. Ком в груди рассосался, но странное тянущее чувство осталось. Вечно молодой, как бог!

Лис через некоторое время все же спустился вниз, опасливо озираясь.

– Ушел?

Он подсел за стол, где Олга с Мироном заканчивали обедать. Мальчик, кое-как прожевав последний кусок, спешно пересел на край лавки, чтобы йок ненароком не дотронулся до него. Прикосновения нелюдя всегда вызывали болезненное ощущение у Мири, вплоть до странных покраснений, которые тот тщательно скрывал от глаз своей благодетельницы.

Змея пристально глядела на повеселевшего Лиса, который оживленно обсуждал с хозяином блюда, подаваемые нынче к столу. Эта его суетливость и чрезмерное добродушие неимоверно раздражали Олгу, так как были верным признаком того, что он жаждет во что бы то ни стало избежать неприятного разговора.

– Ну и что наврал тебе этот полоумный старик? – намазывая масла на кус свежего каравая, с интересом спросил Рыжий. Вместо ответа Олга протянула ему на ладони через стол золотую подвеску в виде однокрылой плоской птички, такой, что было не совсем понятно, то ли мастер изобразил ее боком, то ли просто вторая половина обломалась, оставив птичку калекой. Реакция была моментальная. Лис, выронив нож, со всей силы ударил Змею по ладони снизу так, что птичка взлетела к потолку и плюхнулась в миску сидящего неподалеку громилы. Тот грузно поднялся, стряхивая с бороды разлетевшуюся во все стороны капусту, и зычно рявкнул, зверея на глазах:

– Какого демона!

В зале все стихло. Миря забился под лавку, с замиранием сердца наблюдая, как Змея с Лисом, столкнувшись лбами над столом, сверлят друг друга взглядом.

– Значит, не скажешь?

– Нет.

– Ты хорошо подумал?

– Очень хорошо.

– И ничего не помнишь?

– Ничего.

– Хорошо вспоминал?

– Даже и не пробовал.

Мужик, чье лицо слилось цветом с неотертыми брызгами свекольного варева, повторил:

– Какого демона, я вас спрашиваю, эти две пигалицы портят мой обед?!

Две пары сверкающих от гнева глаз уставились на докучливого громилу. Мужик икнул, и стал белеть, заглянув в нечеловеческие буркала “пигалиц”. Змея тем временем, с выражением каменного спокойствия на лице, взяла миску с супом, пальцами выловила из нее золотую птичку и, обтерев о рубашку нависшего над ней соискателя справедливости, помахала подвеской перед лицом Рыжего.

– Значит, не помнишь?

Лис самоуверенно ухмыльнулся, неопределенно пожав плечами.

– Лживое животное! – за произнесенной сквозь сжатые зубы фразой последовало резкое, едва уловимое движение руки. Миска, которую Змея держала в руке, была пуста, а по белому, как мел, лицу нелюдя стекала красная жижа, цепляясь капустными и свекольными листьями за черные брови. Олга хлопнула пустой плошкой по пузу ошалевшего мужика.

– Держи… Спасибо. – И рванула на улицу. Лис, спустя мгновение, выскочил следом.

Народ загомонил разом, наполняя криками и без того тесное пространство. Мирон выбрался из-под лавки, сгреб со стола холщовый мешочек и вернулся в клеть под крышей. Кроме золотой цацки старик велел передать нелюдю странную дудку. Темно-красного цвета, украшенная золотым полустертым рисунком, она была невероятно стара и имела необычную изогнутую форму с металлическим утолщением у дульца. Миря повертел дуду в руках, приложил к губам и протяжный стонущий крик вырвался из узкого раструба. Мальчик испуганно огляделся и аккуратно убрал дудку в мешочек. Возможно ли, что этот инструмент принадлежал когда-то жмырю? Сам ли он музицировал на нем, или кто-то другой? Одна только мысль, что Миря коснулся губами того места, которого некогда касался Лис, вызвала у мальчика легкий озноб. Вдруг крышка люка в полу со скрипом отворилась и в проеме показалась голова Олги. На скуле медленно рассасывался огромный синяк. Она быстро окинула комнату взглядом, довольно хмыкнула и обратилась к Мирону:

– Пойдем, прогуляемся на рынок.

Покуда они добирались до торговых рядов, Олга, усмирив первоначальный гнев, пыталась обдумать произошедшее. Ей не давал покоя тот ужас, что мелькнул в глазах Лиса, как только он увидел подвеску. Конечно, он имел полное право скрывать свое прошлое, а Змея, напротив, вела себя странновато, требуя отчета, но она не сомневалась, что маленькая золотая птичка связана с ее судьбой. Это ощущение только усилилось, когда она разглядела на тыльной стороне подвески затертую гравировку, схематично изображавшую дракона. Но и Лис повел себя не менее странно, решительно отказавшись отвечать на вопросы, а не прикрикнув на нее, как обычно делал, усмиряя любопытство Ученицы. Он чего-то испугался, что казалось невозможным … и этот его взгляд! Ну и то, слава Творцу, что хоть объяснились следы на шее, запястьях и лодыжках, но возраст!.. Лису было, самое меньшее, семьдесят пять лет. Да он старик!

– Ольга, так жмырь совсем старик?

Миря крепко держался за пояс девушки, боясь потеряться в толпе, так, что чуть не упал, когда Змея резко остановилась. Она испытующе посмотрела в глаза мальчика, и тот невольно поежился, наблюдая завораживающую игру продолговатого зрачка.

– Что-то не так? – вкрадчиво поинтересовался он. Она улыбнулась.

– Ты умен. Я куплю тебе азбуку. Будешь читать книги, станешь уважаемым человеком…

Миря просиял.

– Ух, ты! Правда?! А что такое “азбука”?

Более часа они бродили среди просторных торговых рядов, выбирая и прицениваясь к товару. Олга без всякого зазрения совести выпотрошила из мошны Учителя все золото, что, как она считала, полагалось ей. Мирон получил красочную азбуку, рубаху темно-синего миткаля, теплую безрукавку и кожаный пояс с узорчатой бляшкой. Себе Олга купила цветастый платок, да пополнила запасы бумаги. Оставалось найти хороший нож – свой она проиграла матросам в карты.

Для оружейников отвели целый ряд у края рынка, там, где начинался гостиничный квартал. Здесь прохаживались серьезные люди, с неодобрением или интересом поглядывающие на загорелую девку в такарских одеждах, тащившую за собой болезненно-бледного мальца. Впрочем, гам здесь стоял не меньший, чем в хлебных рядах, а торг шел и того шибче. Мельком Змея подумала, уж не намечается ли война, раз такой спрос на оружие, но мысль затерялась в буре чувств, что охватили Олгу, когда она увидела ее…

Не узнать Милёну было невозможно. Она была на удивление похожа на Олгу, как если бы та никогда не покидала родного дома. Раздобревшая при муже, из угловатой девчонки превратившаяся в крутобедрую красавицу, Милёна выглядела старше и белее, чем щуплая, загорелая Олга в потрепанном пыльном халате… старше, белее и много счастливее. Тонкими пальцами в перстнях женщина задумчиво перебирала стеклянные бусы, склонив над лотком уличного торговца голову в дорогой кичке. Рядом с ней скучал немолодой уже мужчина, по-видимому, охранник, со страшным шрамом через все лицо. Он рассеяно поглядывал вокруг, покуда его взор не обратился в сторону Змеи. Милёна вскинула голову на слова, произнесенные мужчиной, и глаза сестер встретились.

Олга замерла, не в силах уйти, но и оставаться было страшно. Сердце неистово колотилось, и это стало единственным ощущением в те долгие секунды ожидания. Узнает ли? Единственным вопросом, вытеснившим все иные мысли. В тот момент Змея была совершенно пуста, а в грудь, медленно наполняя пространство холодом, вползал страх и отчаяние, заглатывая и переваривая жалкие остатки надежды. Милёна глядела на Олгу, как показалось последней, целую вечность. Праздное любопытство в больших Милёниных глазах постепенно сменилось неподдельным удивлением, страхом и радостью. Она сделала несколько неуверенных шагов в сторону Олги. Потом еще…

– Леля…

Имя, беззвучно слетевшее с дрожащих губ. Олга вздрогнула и неуверенно, будто пробуя на вкус давно позабытое слово, произнесла ответное:

– Мила.

То, что было дальше, Олга помнила смутно. Голова трещала, будто кто-то огрел по затылку обухом топора. Милёна, повиснув на шее у сестры, ревела в три ручья, перемежая потоки слез водопадом бессвязных фраз. Змея же, туповато улыбаясь, молча гладила ее по голове, погрузившись в полное безмыслие.

Мирону на миг почудилось, будто его благодетельница двинулась умом от счастья, и как только он об этом подумал, лицо Змеи перекосило от злобы. Мальчик вздрогнул и сморгнул жуткое видение. Мгновение спустя Олга с каменным выражением отстранила плачущую от радости женщину и заговорила:

– Слушай малышка, ты сейчас пойдешь домой… где твой дом? – ее голос был, словно сталь, твердый и холодный. – Возьми с собой мальчика. Его зовут Мирон. Приласкай его, как брата. Я вернусь вечером… не спорь… к ночи буду. Заберу вещи с постоялого двора… нет, я все сделаю сама… тихо… все сама, носильщик не нужен, поняла! Иди за моей сестрой.

Последняя фраза предназначалась Мирону, после чего Змея развернулась и зашагала прочь.

– Ольга, не делай этого! – донесся ей вслед сдавленный страхом голос мальчика, но она даже не обернулась, рявкнув через плечо:

– Не твое собачье дело, щенок!

Лис сидел на своем тюфяке, задрав рубаху до подбородка, и с интересом и некоторой досадой разглядывал огромный синяк на правом боку. С интервалом в несколько секунд он тыкал в него пальцем, шипел от боли, но самоистязания не прекращал, видимо, надеясь, что боль исчезнет… вместе с синяком. Олга некоторое время молча наблюдала за бессмысленными действиями своего Учителя, стоя на верхней ступени, после чего переступила-таки на пол и закрыла за собой вход. Лис еще немного помучил себя, после чего одернул рубаху и разочарованно вздохнул. Это было довольно забавно, и Змея бы даже посмеялась, если бы настроение соответствовало смеху и шуткам.

Рыжий некоторое время рассеянно наблюдал, как его подопечная молча укладывает в короб разбросанные вещи.

– Змея, ты что, знаешь куда бить?

– Вижу.

– И… давно?

– Помнишь медведя?

Лис тихо выругался. Змея хмыкнула, разворачивая общие тюки и вынимая из них часть своей поклажи.

– Что, болит? Ты же хотел почувствовать себя человеком? Что ж, по-моему, неплохая возможность!

Она не видела его лица, но кожей почувствовала гнев, пробужденный болезненными для нелюдя словами. Злорадная улыбка скользнула по ее губам и исчезла прежде, чем Змея успела обернуться к подошедшему вплотную Лису.

– Куда это ты снарядилась? – он указал глазами на собранную котомку. Голос его был спокоен, словно вода, скованная льдом.

– Я ухожу, – в тон ему ответила Олга, безбоязненно глядя в пустоту черных буркал, скрытых злым прищуром.

– И куда, позволь спросить?

– Не позволю.

Он по природе своей не отличался особым румянцем, сейчас же последняя краска сбежала с худого лица.

– Ты соврал мне, – тихо продолжала Олга, пытаясь не сорваться на крик от переполнявшего ее гнева. – Ты сказал, что я чудовище. Что я подобна тебе. Что люди будут страшиться меня, что родные не признают во мне человека… Я понимаю, зачем ты это сделал, но… не приближайся ко мне! Я тебе этого никогда не прощу. Я тебя ненавижу! Мерзкий лживый ублюдок! Это ты чудовище! Ты, не я! И не смей даже близко подходить ко мне и моей семье. Помни, я вижу, куда нужно ударить, чтобы тебе было очень больно.

Она сдернула с шеи невзрачные ножны с ритуальным кинжалом, что носила при себе с самого поединка, и бросила их под ноги ошарашенному Учителю.

– Забирай, он не нужен мне более. И еще, – стоя на ступенях, добавила она, – при следующей нашей встрече я убью тебя, так что не попадайся мне на глаза… нелюдь!

Растерянное лицо Лиса – последнее, что успела увидеть взбешенная Змея, прежде чем захлопнуть крышку люка.

Никто не видел ее слез. Никто не знал о той боли, что тисками сдавила ей грудь так, что даже крик, рвущийся с искусанных губ, не имел звука. В темном закоулке, между глухих заборов, опершись на загаженную стену, она, обхватив дрожащие плечи, рыдала от жуткого гнетущего чувства. И не было в нем радости освобождения, не было счастья обретения семьи, а была какая-то невнятная тоска, безосновательный страх и всепоглощающая бездна боли.

Никто не видел и не знал. Лишь Мирон почувствовал легкий озноб и испугался странной тени, что померещилась ему в темном углу. А Лис…

Лис, свернувшись в тугой ком, объятый болью, лежал на полу. Ее страдания текли через его тело, усиливаясь стократ, и причиняли невыносимые муки. Прижимая ко лбу ножны, еще хранящие тепло ее тела, он шептал сквозь стиснутые зубы:

– Jag förbannar dig, bror! Jag förbannar dig för den här tråden! Jävel …³²

Глава десятая.

Крыса и Рыба

Олга, откинувшись на подушку, бездумно водила глазами по резному обрамлению, украшавшему карниз пазухи³³, в которой стояла ее широкая кровать. Сквозь закрытые ставни просачивался слабый свет еще не взошедшего солнца. Утро было самым скверным временем суток для молодой хозяйки, как называла ее домашняя прислуга. И если три года назад у бессонницы была ясная причина – Змея после памятного расставания с Учителем страшилась внезапного его появления, – то теперь страх перед нелюдем притупился, но спокойный сон так и не вернулся. И тщетно пыталась Олга определить источник тревоги, не дающей покоя телу и душе. Предрассветные часы, проведенные в раздумьях, не дали результата.

Она знала, что стоит обозначить проблему словом, и сразу найдется решение, но проблема не обозначалась, да и вообще никаких проблем не было. Впервые за долгое время Олга чувствовала покой и умиротворение, но, видимо, на роду ей было писано мучиться. Ночные кошмары, которых она не могла запомнить, регулярно навещали ее, накрывали ледяной волной, после которой уже невозможно было сомкнуть глаз, и Олга встречала рассвет, изучая потолок спальной пазухи и предаваясь безрадостным размышлениям.

В Толмань Олга приехала по поручению брата два дня назад из Сатвы, куда уже давно перебралось все ее семейство. В Сатве располагался крупный порт, и оживленная торговля шла там круглые сутки, что было на руку Миладу, перенявшему оружейное дело отца. Здесь же, в Толмани, было тихо и покойно, как в каждом уездном городке с малым населением. Так же неспешно работала мастерская и кузня, производя на потребу простого народа домашнюю утварь и недорогое оружие для воинских нужд. Так же стремила свои воды беспокойная в верховье Жила, лобызая прибрежные валуны холодными и чистыми, как хрусталь, губами волн. Шумел древний бор за оградой, и по весне сыпала белым цветом старая черемуха во дворе.

И здесь была родительская могила. Матушка ушла в иной мир через год после несчастья в монастыре, батюшка – через год после возвращения Олги под родную крышу. Он умер у нее на руках, и Змея ничем не смогла помочь отцу. Утешало лишь то, что Тихомир ушел спокойно, умиротворенный встречей с навсегда, казалось, потерянной любимой дочерью.

Олга спустила ноги на холодный пол, накинув на плечи шаль, подошла к окну и распахнула ставни. В лицо повеяло речной свежестью, смешанной с приторно-сладким ароматом палой листвы и горьким запахом дыма. Мычали коровы в стойлах, требуя дойки, сонно квохтали куры, скрипели двери – жизнь текла своим чередом, мерно и спокойно, и от осознания этого Олга чувствовала лишь тоску и одиночество. Она прекрасно понимала, что, несмотря на все старания, вернуться к началу ей не удастся. Как нельзя ступить в одну воду дважды, так и ей невозможно стать прежней. Она – Змея, слишком человечная для духа, слишком странная для человека. Теперь как никогда ей был понятен Лис с его ненавистью к миру, который отказал ему в праве на спокойное существование из-за небольшого, в целом, отличия. И нелюдь бунтовал, а Олга же, напротив, с молчаливого согласия семьи сделала вид, будто шесть лет, проведенных с полоумным духом, не особо отразились на ней.

Но, как оказалось, некоторые приобретенные за время ученичества черты характера и навыки не соответствовали образу незамужней девицы, живущей под крылом старшего брата, более того, они не соответствовали женскому образу вообще. Кое-какие привычки Змея пыталась искоренить, впрочем, без особого успеха, а что-то вообще скрывала от родных, дабы не страшить и без того напуганных людей. Лишь Милёна не видела особой разницы между старшей сестрой, заплетавшей ей косы и мастерившей несуразных кукол из соломы, и сестрой, что одной левой поднимала груженый воз, с особой грацией махала пудовым мечом и изредка покрывалась бурыми пятнами, больше напоминавшими чешую. Но она сызмальства не отличалась здравомыслием, и возраст не особо изменил ее. Милёну некоторые называли блажной за ее неуемную любовь ко всему живому и крайнее благодушие, а некоторые просто дурой за полную неспособность отличать хорошее от плохого. А вот ее муж…

Олга вспомнила момент трехлетней давности, когда она, злая, в слезах после последнего тяжелого разговора с Лисом, вернулась к сестре. Вспомнила, и ее брови сошлись на переносице в хмурую складку.

***

Это была богатая гостиница, расположенная в доме с каменным нижним и деревянным верхним этажом. Внизу, как водится, располагался обеденный зал, пожалуй, самый чистый и светлый из всех ранее виденных Олгой. Телохранителя с изуродованным лицом она заметила прежде, чем услышала возбужденное щебетание своей сестры в дальнем конце залы. Не заметить его было трудновато – как только она переступила порог, его широкая грудь заслонила ей проход.

– Пускать не велено, – проговорил он низким рокочущим голосом. Змея побледнела, скрипнув зубами от гнева.

– Кем не велено?

– Хозяином, – мужчина тяжело вздохнул, примирительно улыбаясь в седеющие усы. – Милёна Тихомировна у нас совсем дитя, иногда чудит. Обозналась она. Ее сестра шесть лет как умерла. Иди домой, дочка!

Честное слово, он был ни в чем не виноват, лишь выполнял приказ, как хороший слуга. Олга потом много раз корила себя за содеянное, но в тот миг над разумом преобладал всепоглощающий гнев. Змея молниеносно, незаметным для людского глаза движением ткнула сразу в несколько точек на мощной груди телохранителя, полностью обездвижив. На лице старого вояки успела мелькнуть лишь гримаса удивления, когда Ученица точным движением выбила ему кадык, после чего тот рухнул на пол, беззвучно шевеля губами, подобно выброшенной на берег рыбе. Она с нескрываемым злорадством наблюдала за тем, как мужчина задыхался, похрипывая и наливаясь краской. Он бы так и умер, если бы не пронзительные крики сестры и голос Мирона, вцепившегося в руку своей благодетельницы.

Этот гвалт вывел Олгин разум из оцепенения. Она оглядела поле боя, грязно ругнулась и, склонившись над телохранителем, столь же точным движением вставила кадык на место. Крики смолкли. Змея обвела пристальным взглядом зал, и собравшиеся, молча наблюдавшие за происходящим, поспешили вернуться к прерванным занятиям и разговорам. Она обернулась к Милёне, и, глядя в ее широко открытые глаза, произнесла с горькой усмешкой:

– Ты до сих пор уверена, что я твоя сестра?

Она ожидала чего угодно: страха, отвращения, наконец, неуверенности, но уж точно не жалости. Милёна, заливаясь слезами, повисла на Олгиной шее, и сквозь всхлипы да сопли слегка ошеломленная Змея смогла разобрать что-то схожее с “Ах, ты, бедная моя!” и “Кто ж тебя так посмел!” Олга молчала. Уже очень давно никто не проявлял к ней сострадания, никто не пытался утешить или просто приласкать. Она уже успела свыкнуться с мыслью, что страх, боль, изредка благодарность и, в некоторых случаях, вожделение – все, на что она вправе рассчитывать. Потому-то сейчас она чувствовала себя неловко, оглаживая по спине содрогающуюся от рыданий сестру.

А потом, сидя на скамье в тесной горнице гостиничного покойчика, Змея, стараясь не глядеть на Милёну, пыталась разъяснить, что она более не человек, и что в храмовой школе она действительно видела Смерть, и та позабыла взять ее душу в свое царство, и более не вспомнит о ней, покуда человек ли, дух ли не напомнит Смерти об Олге при помощи острого ножа или метко пущенной стрелы. Сама не замечая того, Олга обратила свою речь в сказку, не слишком страшную и доступную для понимания ребенка. Она умолчала о сумасшедшем Лисе, мучившем ее в течение пяти лет, лишь вскользь упомянула о грозном Учителе, воспитавшем в ней воина. Милёна слушала сестру, затаив дыхание, как, впрочем, и Мирон, смотрящий на свою благодетельницу раскрыв рот от удивления. Но Змея не ошиблась, назвав его умным мальчиком – Миря молчал, прекрасно понимая, что правда отныне должна быть сокрыта от всех, в том числе от человека, что замер за дверью, ведущей в спальню, и настороженно прислушивался к рассказу.

Когда Олга смолкла, выжидающе глядя на дверную ручку, он наконец-то решился и шагнул через порог. Удивление было взаимным. Она никак не ожидала увидеть перед собой своего жениха, так и не ставшего ей мужем. Да и Ждан не думал, что перед ним действительно окажется Олга, живая и вполне здоровая. Милёна радостно всплеснула руками, покрываясь румянцем.

– Ах, Ждан, а ты мне не верил. Вот и зря! Видишь, это действительно она! Леля, знаешь, он теперь мой муж… уже давно. У нас и сынок есть, Итилом звать. Он в Сатве у брата остался, у Милада, стало быть…

Она совсем смешалась, не понимая, почему ее муж хмурит брови, пристально глядя в Олгины глаза, и почему та щурится, не давая ему возможности всмотреться.

– Душа моя, поди, угости мальчика здешними сырными калачами, – произнес Ждан, переводя взгляд на жену, а затем на Мирона, – он ведь еще не пробовал, какие здесь замечательные калачи пекут, верно ведь?

Когда они удалились, он молча пошарил в посуднике, достал графин, плеснул наливки и залпом осушил рюмку. Олга ждала. Наконец он сел напротив нее и уставился в окно, нервно постукивая пальцами по залитой воском доске подоконника.

– Зачем ты пришла?

Змея вопросительно изогнула бровь, и выражение холодной отстраненности на ее лице сменилось легким непониманием. Ждан поежился, глянув на собеседницу, и тут же отвел глаза.

– Скажем так, ты не… не совсем человек! Ты где-то жила, будучи… ну… духом, около пяти лет и не соизволила известить свою семью о… твоем здравии. Они смирились, что тебя больше нет. Я тоже… смирился. Что же тебе теперь нужно среди нас… Ольга?

Ее имя Ждан произнес мягко, как Мирон, и неуверенно, будто сомневался, можно ли так назвать сидящую перед ним … такую чужую и такую грозную. Олга криво усмехнулась.

– Значит, для тебя я одна из этих… чудовищ? Твои глаза видят бесстрастного убийцу с жуткой маской вместо лица, и холодный озноб пробирает твое тело до костей в моем присутствии?

– Нет, что ты! Ты стала намного краше, чем я тебя помню, – горячо воскликнул Ждан и, чуть смутившись, попытался взять себя в руки. – Но ты другая! Совсем другая! Ты ведь нелюдь!

Олга нахмурилась.

– А ты хоть раз встречался с… настоящим йоком?

Его передернуло от воспоминаний, Ждан кивнул.

– Позволь спросить. Если бы я не сказала, кем являюсь, смог бы ты догадаться о моей… хм, нечеловеческой сущности?

Ждан принялся ногтем отколупывать воск с подоконника.

– Ну, не знаю, – честно признался он, – но рано или поздно… Послушай, что ж ты тогда не извест…

– А ты не думал, что на то были причины?! Я пять лет жила рядом с чудовищем, от одной мысли о котором тебя охватывает дикий ужас. Пять лет, Ждан! Немалый срок, правда ведь, а?! Мало того, я себя считала подобной этому гаду! И ты меня спрашиваешь, почему я не известила? На что бы это было похоже? Голос из преисподней, письмо из ада! Ха-ха! Ты так хотел взглянуть мне в глаза, пожалуйста! Любуйся!

Она нависла над ним, схватив за подбородок и вперив свой бешеный взгляд в его широко распахнутые от страха глаза.

– Что, боишься? И мне было страшно. Очень страшно, Ждан! Тебе даже не снился кошмар подобный тому, что я видела наяву. И ты после этого смеешь спрашивать меня, почему я сбежала и чего хочу?!

– Понял, понял, зачем же так… – вжимаясь в стену, примирительным тоном проговорил он. Олга отстранилась, смиряя порыв горячности, тяжело опустилась на скамью.

– Прости, Ждан, но ты дурак! – она вздохнула. – Видишь, какая я стала. Сила разлагает, позволяя человеку быть чересчур гневливым. Она же дает право действовать на свое усмотрение. Знаешь, мне все равно, что ты думаешь, я просто пойду и возьму то, что мое. Пока хоть кто-то чувствует во мне родную кровь, видит сестру, дочь, а не духа, я буду рядом. Затем лишь, что нет ничего горше для йока, чем быть йоком. Просто мало кто из них понимает это. Видимо, это одна из сторон проклятия.

***

Олга тряхнула головой, возвращаясь в реальность. Да уж, ее проклятие заключалось как раз в понимании. Знание, как водится, тяготит пуще незнания. Ждан с тех пор с опаской сторонился ее. С Миладом было легче. Он не стал вдаваться в подробности, тем более, что она не выдержала и разревелась при их первой встрече. На вопрос: “А как же твой Учитель?” – он удовлетворился ответом: “Учитель, если явится, то только за своей смертью”.

Олга вновь окинула взглядом двор, после чего натянула порты, подпоясалась и, перекинув через голову ремень заплечных ножен, легко и грациозно перемахнула через подоконник. Ноги привычно спружинили, гася прыжок с высоты в три сажени. Змея подошла к бочке, стоящей под стрехой³⁴, и окунула голову в холодную воду. Плешка, завидев хозяйку, входящую в стойло, вздернул гривастую голову, приветствуя ее радостным визгливым ржанием. Олга провела рукой по твердому, как камень, лошадиному хребту, покрытому мягкой, точно пух, шерстью. Не вздевая узды, она оседлала жеребца и, правя лишь пятками, погнала его к реке. Плешка был от рождения слеповат, к тому же имел на лбу огромную проплешину, отчего и получил свою кличку. Олга выхаживала жеребенка с интересом, пытаясь побороть врожденные недуги. Зрение восстановилось лишь частично, зато конь вырос резвым и на удивление смышленым. Его глазами была наездница, и Плешка полностью доверял своей хозяйке, будто знал, попади он в другие руки, быть ему на столе закуской.

Олга правила к реке. Подкованные копыта Плешки отбивали звонкую дробь, когда он легким галопом мчался по единственной мощеной улице Толмани. Город только пробуждался, поскрипывая ставнями и хлопая дверьми. Заспанный пастух, лениво покрикивая, гнал коров через мост на пастбище за рекой, и его зычный с хрипотцой голос далеко разносился меж каменистых береговых склонов. Берег Жилы был пустынен и тих, лишь ветреница на верхушке увешанного истрепанными лентами шеста скрипела под напором ветра, гнавшего дождевые тучи с моря. Олга быстро нашла знакомую заводь, окруженную мелким кустарником, сбросила одежду и змейкой скользнула меж ледяных струй. Праздник Ивана Колотуна прошел уже с неделю назад, вода шла стылая, зимняя, и мало кто отваживался сунуться в холодную злую Жилу, не зная ключей и стремнин. Олга не чувствовала холода, лишь легкий озноб и некоторое неудобство при движении от твердеющей на коже чешуи. Купание освежило, разогнав хмурые мысли, смыло следы бессонницы. Змея вынырнула, огляделась и, убедившись, что чужие глаза не следят за ней, шагнула на берег, выжимая косу. Тонкие струи стекали по ее плечам, груди, бедрам, серебря темно-бурые пластинки чешуи, и те медленно истончались, вновь обращаясь в нежную розовую кожу. Где-то рядом послышался шелест осыпающейся земли. Одно резкое выверенное движение, и мокрый увесистый голыш достиг своей цели – в кустах кто-то ойкнул. Олга тяжело вздохнула, подбирая с земли рубаху.

– Вылезай, негодник.

Из укрытия, потирая ушибленное плечо, выступил белокурый юноша. Невысокий, худосочный, и лицом и телом напоминающий бледную поганку, он отрешенно смотрел мимо Олги, будто не был только что пойман за нос. Ох, как хорошо она знала этот вдумчивый взгляд, за которым изворотливый мальчишка мастерски прятал все свои мысли. Смирение и отрешенность святого сквозила в каждом его движении, позе… да еще этот нимб из светлых, что лен, волос!

Олга снова вздохнула, глядя на паренька сквозь прищур. До чего же слабосилен! Его не чтению стоило учить, а кузнечному делу. Она подпоясалась, затянула косу в крепкий узел на затылке и зашагала к лесу, небрежно кинув через плечо:

– Пойдем, Мирон. Меч возьми.

Змея с некоторым злорадством наблюдала, как ее юный ученик и воздыхатель тужится поднять тяжелое оружие, как взваливает его на плечи, и, оскальзываясь на мокрой глине, бредет вверх по склону, поджав губы и сопя от обиды. Плешка трусил рядом, с любопытством прислушиваясь к происходящему. Тропинка, петляя среди могучих сосен, вскоре вывела путников на поляну, мыском нависшую над обрывом. Внизу струилась серебристая Жила.

Олга присела на толстое корневище, утягивая штанины на лодыжках. Мирон с облегчением скинул ношу к ногам Змеи и бухнулся рядом, утирая лицо рукавом.

– Ну, и сколько это будет продолжаться? В следующий раз я могу промахнуться и выбить тебе глаз…

Юноша сосредоточенно изучал подошвы разношенных сапог, перебирая пальцами палую хвою. Олга уж было занесла руку погладить мальчишку по белым кудрям, но остановилась, на полпути вспомнив, что ему уже пятнадцать, что он давно не мальчишка, и посему негоже ласкать его, как кутенка. Так что она просто сжала его плечо, про себя сетуя, что то слишком костляво. Мирон коснулся губами ее пальцев и заговорил:

– Я тебя люблю. И всегда буду любить. Что бы ты ни говорила, какие бы запреты ни ставила, я не смогу отречься от этого чувства. Ты навек останешься в моем сердце как Прекрасная Дева, вышедшая из глубин и победившая смерть. Я приду к тебе по первому твоему зову, ты только кликни. Моя прекрасная богиня… единственная…

Последние слова юноша шептал, уткнувшись лицом в ее колени. Печаль и боль звучали в его ровном, на удивление спокойном голосе. Олга, склонив голову, внимательно слушала странную для Мирона речь, и с каждым словом, растекавшемся в прозрачном утреннем воздухе, все ярче вставало перед ее внутренним взором лицо Игната Соловья, слепого гусляра из далекой деревеньки за хребтом. Подобную речь произнес Слепко, прежде чем повеситься. О, Творец Всемогущий, неужто уделом этих бледных созданий твоих является слепая безответная любовь даже не к живому человеку, к бестелесному образу?!

– К чему такие мрачные речи, сын мой?

Мирон вздохнул. Ему не нравилось, когда Олга называла его сыном.

– Пришло время. Скоро я уйду.

– Это мне известно, но я не вижу в этом повода для страданий.

Он глянул на Змею с укоризною и тяжело вздохнул так, что Олга не выдержала и рассмеялась. Драматизма этому мальчишке было не занимать.