Zitate aus dem Buch «Тёмный секрет успеха»
— Извините, пожалуйста! — ни то проговорила, ни то пропела я самым нежным из всех голосов, которыми владела. — Не могли бы вы меня пропустить? Я вас очень прошу, мне срочно нужен торт!
Очередь загудела как мобильный на вибро. Поймав взгляд мужчины, я в стеснении опустила веки и медленно посмотрела на него из-под ресниц. В такие моменты мое зрение теряло четкость, зато расширялись зрачки, а без того выразительные глаза приобретали томный блеск.
— Во дает, кукла! — вытаращился он. — Здесь все за тортами стоят, чего это я должен тебя пропускать? — и прежде, чем я успела воспользоваться заклинанием «белозубая улыбка», от которого на щечках появляются ямочки, добавил: — Зенками в меня стреляет, шалашовка малолетняя.
Очередь прыснула и захихикала. Кукольное выражение съехало с моего лица, к щекам прилила кровь. Легко насмехаться над чужим унижением. Посмотрим, как они отреагируют, когда дело коснется их.
— Вы правы, простите, — отступила я на шаг. — Зачем пропускать вперед женщин…
Гудение стихло.
— У баб ног нету, чтобы полчаса постоять? — хохотнул он, наслаждаясь собственным остроумием. — Или вам чего для равновесия не хватает?
Хохот перешел в нервный смешок, когда со всех концов очереди в его сторону полетела брань.
— Бессовестный, — выкрикнула самое приличное слово стоявшая впереди бабушка и подтолкнула меня под локоть: — Иди, деточка, я тебя пропущу. Пусть ему стыдно будет.
Иногда ожидание бывает страшнее самой беды.
— Обвиняемая, — прокурор упирается руками в бока, от чего пуговицы синего кителя трещат на животе, — вам уже исполнилось восемнадцать, когда вы решили убить отца?
— Мне было семнадцать…
Не успеваю договорить, как адвокат срывается с места:
— Ваша честь!
Испарина, проступившая на его лбу, видна даже со скамьи подсудимых. Почему он так сильно волнуется? Пока все идет нормально, но, если адвокат не возьмет себя в руки, обвинение обзаведется новыми несуществующими доказательствами.
— Поздно! — торжествует прокурор. — Она уже призналась.
— Защита, обвинение, — снимает очки и складывает дужки судья, — позвольте присяжным дослушать ответ.
Двенадцать голов поворачиваются в мою сторону. Пытаюсь сглотнуть, но в пересохшем горле начинает першить. Откашлявшись, проговариваю на одном дыхании, чтобы никто не успел перебить:
— Мне было семнадцать лет, когда папа умер.
