Легенда о Конокраде

Пролог. Дочь озерного края

– Дручок мне в зад! Голая девка! Бать, ты это видишь? – Она обернулась на истошный крик и увидела, как Далай-море в спокойных своих волнах баюкала огромную колыбель с широким полотнищем, висящим на дереве без листьев и ветвей, а в ней сидели двое, отец и сын. Один бородатый, другой с редкими смешными усами. Оба с волосами белыми, как лучи Ша, оба загорелые, как кора черешни. Старший сдвинул брови-хвощи, громогласно харкнул в ладонь и (Отец Вечный, Она от удивления, кажется, раскрыла рот) призвал Туули. Тот теплым порывом надул висящее полотнище, и колыбель качнулась в ее сторону.

Сын же, подавшись за борт так далеко, что почти полоскал рубаху в Далай-море, неотрывно смотрел на Нее. Глаза голубые, прозрачные как ручей, взгляд стек от Ее лица, ниже, ниже. Она ощупала себя (вдруг что не месте), и сын как-то весь сразу обмяк, за что получил звонкую затрещину в затылок от отца.

– Голых девок никогда не видел, что ли?! Бестолочь. Ты погляди, она на воде стоит и не тонет. А тут глубины – тьма локтей. Клянусь свободой матери, у меня все волосы на заднице поседели.

– У тебя они и так седые там, бать…

– А ну заткнись! – еще одна оплеуха. Сын обиженно засопел, но глядеть на Нее не перестал.

Бородатый показался Ей испуганным, и Она решила помахать беднягам в колыбели рукой. Пусть знают, что Она добрый дух. Вредить Она им не намерена, пускай только они помогут в ответ. У старшего, подумала Она, сам Владыка ветров на службе, он, должно быть, знает, как отыскать путь к Оган-озеру, чтобы Ее душа успокоилась. Без той живой воды, которая в лютый мороз, не застывает, а в жару не киснет, Она подобна навье, которая только попала в Чертог. Обессиленная, замученная и обезумевшая от перехода в другой мир. Только вот любой навье повезло во сто крат больше, чем Ей.

***

Человеку оказаться по милости Йаарви Вечного, Отца рек и озер, в Чертогах, где живут только боги и духи – несказанная редкость. Она часто вопрошала Отца – за что же? Он отвечал, что те из смертных, что после кончины оборачиваются навьями, вестниками беды, при жизни настрадались от людей сверх самой меры, и своей милостью Йаарви молит прощения у несчастных за то, что обрек их на мучения.

Уродливые и истерзанные, в Чертогах они получали здоровую личину и безвременные утехи. Но, как любые смертные, смели жаловаться на Отца – отчего в Чертогах нет света Ша, почему новые груди маловаты, а черноягода горчит во рту. Дуры! В ином мире они получили все, лишь потому что были неудачливы раньше. Что у Нее?

Наказание за бестревожную жизнь.

Молчание.

Одиночество.

“Дедушка сказал, что ты скоро перейдешь в другой мир. И сюда никогда не вернешься.”

Леули – младшая из рек, пусть и видела, как менялась твердь на заре века, все еще была малышкой. И поэтому она прежде положенного разболтала намерения Отца, но у Нее в мыслях нисколько не прояснилось. Ей казалось, что Она – суть бесплотный, безымянный дух, и потому никогда не покинет Чертога.

“Я… Я не могу. Я же не человек. Что еще говорил Отец, Леули?”

Но больше Леули ничего не сказала, только швыряла золотистую яшму в серебристый ручей, отчего тот звонко плакал разлетающимися брызгами. Дочь старшей реки отличалась строптивым нравом, совладать с ним не мог даже Йаарви.

С Ней-то куда проще.

Молвил на прощание:

“Не пугайся, дочь моя. Отыщи путь к Оган-озеру, младшему моему сыну, он принесет тебе утешение.”

С этим приказом Она отправилась, увлекаемая водоворотом, ввысь синего неба Чертога, чтобы через миг оказаться в смертном теле на глади Далай-моря и мучиться, мучиться, мучиться. Как Ей найти брата, когда у самой нет и имени? Она целую вечность оглядывалась по сторонам, но ни Ша над головой, ни Далай под пятками не дали и знака. Вокруг на бесконечные версты простерлась вода, и от страха ли, от злости ли Она принялась бить ногами море, кричать, пусть визг драл горло похуже рыбьих костей, драть руками волосы. Почему Отец поступил так? Он Ее выгнал?! Выбросил на грудь своей нерадивой дочери…

Тогда в спину Ее толкнул ветер. Напомнил, стало быть. Мысленно Она поблагодарила Туули, пусть порыв был остер и резок, как ледяной поток. Нельзя обижать детей Йаарви. Она наклонилась и погладила Далай-море, прося помощи и заступления. И тогда младшая дочь развеяла молочную дымку вдали, чтобы Ее нашла та колыбель…

***

– Эге-гей, огнехвостая! – сын помахал в ответ. Так Она узнала, что волосы у нее рыжие, как сердолик. Красиво ли? Неизвестно. Кто-то должен решить.

“У меня волосы, как у мамы, а у тебя как у папы.”

Кто это сказал?

Не похоже на Леули.

Тот, кто знает, где Оган-озеро. Его тоже нужно отыскать.

Рыбаки в колыбели поравнялись с ней. Старший смочил руку в водах Далай-моря, и ветер полностью стих, а полотно безжизненно повисло. Затем он выгреб откуда-то мятую рогожу и подошел к краю, где стоял его сын.

– Вот что, девица. Полезай к нам. Не надобно тебе тут стоять. Прогневается Далай-море. Или еще кто из богов.

Глупый рыбак. Не знает, чья Она дочь.

– Не прогневается. А если и случится – я успокою, – собственный голос Ей показался неприятным, будто мелкие камушки визгливо царапают дно ручья. Но лица рыбаков при этом посветлели, а у младшего появилось такое выражение, словно он очень хочет что-то спросить. Только Ей пока нечего сказать.

– Не дури, девица, – старший потоптался в колыбели, пытаясь встать тверже, и протянул Ей щербатую мозолистую руку. Улыбнувшись, Она легко оттолкнулась от шелковой воды и перемахнула через борт. В кожу ступней тут же вцепились острые занозы, щекотные перышки и пылинки, раздражая сверх всякой меры. Она скукожила ступни, пытаясь как можно меньше касаться досок. Надолго замереть не получилось – Она потеряла равновесие и чуть было не навернулась за борт. На ладони Далай-моря стоять было куда приятней и спокойней, ведь колыбель младшая дочь Йаарви не жалела – раскачивала ее на волнах, грозя опрокинуть.

– Ну-ну, стой смирно.

Ее завернули в колючую рогожу, сунули чашку с кислой от жары водой. Старший рыбак снова позвал Туули, и колыбель стремительно понеслась к дымчатой полоске суши, от которой раздавался едва различимый шум. Должно быть, там находились Чертоги рыбаков.

– Как звать тебя? – усатый пристроился к Ней поближе, пока отец вязал узлы на веревках, которые правили полотнищем. Бечевка в его пальцах изгибалась словно юркий ужик, сворачиваясь в сложные узоры, и Она засмотрелась. Поистине, старший рыбак происходил от великих слагателей, которые одним только словом разворачивали реки. Надо будет поучиться у него мудрости.

– Батьку моего звать Хева, и меня тож. Маменька жалеет, что спросила совета у бати, как наречь меня. Говорит, теперь на ее окрик являются два дурня, вместо одного.

– Ты за себя говори. Надо было у дворового пса спросить. Да только смеху у соседей было – сын Гавка, – Хева-отец не смотрел в их сторону, бурча слова себе под нос, но Она поняла, что тот не злится, скорее, привык учить сына правде жизни. Но тот не слушал. Мудрых не всем дано понять.

– Уж лучше бы звали и так, – Хева-сын притерся к Ней еще ближе и зашептал прямо в ухо, – А то так меня зовут просто Хевкин, как кожух для снастей.

Она почти ничего поняла из яростного шепота, только думала о том, насколько неприятна может быть чужая слюна. Хуже склизкой брогги с ее влажными перепончатыми лапами, севшей на плечо. Ее передернуло, и для себя Она решила, что Хева-отец нравится ей больше. Тот отвлекся от полотнища, которое направлял по ветру двумя прочными на вид веревками, закрепленными по углам ткани.

– Свое имя скажешь или нет, девица?

Точно! Ее имя. Еще одна загадка для ее пустого ума. Она почувствовала странную усталость от того, что целое море знаний были недоступны, будто покрытые пеленой многолетнего забвения. Даже такая важная вещь, как собственное имя.

Она наморщила лоб в попытке вытащить из омута капризной памяти хоть что-то полезное, не бессмысленные образы, которые сообщали Ей только о пережитом много лет назад. Вот, к примеру.

Был холод дождя, стук капели, ворчание влажной хвои. И жар пугающего пламени, почему-то заключенного в каменный короб внутри человеческого жилища, покой деревянных половиц, радость от искусных костяных игрушек.

А был еще голос. Родной и далекий.

“Значит, я буду такой же как папа?”

“Может быть. Если будешь себя хорошо вести, то потом Ийлин назовет тебя Мея Купчиха.”

“Фу! Я не купчиха!”

“Ладно-ладно. Тогда Мея Торговка. А-ай!”

Воспоминание свербило в голове неприятной щекоткой, скорее всего, в тот день она испытывала досаду, гнев. Должно быть, тот, кто говорил с Ней, издевался, пользуясь своим высоким положением, чему Йаарви никогда не учил своих детей. Хева-отец быстро бы воспитал в том наглеце уважение…

Но все это было неважно. Голос из прошлого, пусть и глумливый, помог Ей.

Мея, Мея, Мея.

– Мея.

– Прям как нашу зеленщицу! Ух и жирная она, как корова, – голова Хевы-сына сначала звонко стукнулась затылком о крепкую ладонь отца, а затем лбом о борт колыбели. Мее – ах, как чуднó думать о своем имени – было не жаль глупца. Мудрые нередко передавали свой опыт строгими наказаниями, и их нельзя в этом винить. Оплошай бы сама Мея, она бы с радостью приняла воздаяние.

Они продолжали скользить по Далай-морю еще немного времени – Ша едва-едва сдвинулась по небу, когда впереди показался водный вал. Не слишком высокий, но бурлящий и гневливый. Опасный. Мея осмотрела колыбель – Хева-отец называл ее лодкой – и побоялась, что та может не выдержать встречи с морским уступом.

– Это все из-за живых камней на дне. Мешают волнам. Туули-владыка, помоги, – старший снова поплевал в ладонь, чтобы ветер дул верно, но тот лишь раз слабо дохнул в полотнище, чтобы затем бросить и стихнуть. Парус грустно повис. Среди всех богов, только Туули позволял себе шутить с судьбами своих детей. Хеву-отца Мея не винила – даже мудрые могут ошибаться.

Между тем, лодка наткнулась на коварный водоворот, который принялся разворачивать ее боком к валу. Хева-сын вцепился в борт и принялся причитать, а его отец, посуетившись с веревками и узлами, вновь позвал Владыку ветров. Ему удалось выровнять лодку, но быстроты не хватало, чтобы преодолеть водный гребень благополучно. Поэтому они шли медленно и ровно, неумолимо к своей гибели. Вал открывал свою жадную пасть.

И только застонали доски под кипящими клыками волн, Мея опустила ладонь и попросила Далай пропустить их. Неужели кроткая сестра откажется? Погубит ее и этих славных рыбаков?

Конечно же, нет.

Вал обиженно булькнул и прогнулся ровно настолько, чтобы их лодка могла беспрепятственно пройти между исходящими злобой бурунами. Раз! И они оказались в тихой заводи, защищенной от забав Далай-моря.

Хева-отец, управившись с парусом и посадив на весла сына, со странным выражением поглядел на Мею и спросил:

– На Йоне у тебя есть родня?

– Нет? – Мея не знала, будет ли среди смертных считаться Далай, поэтому ответила неуверенно.

– Вот я знал. Так уж и быть, позволю тебе жить в нашей хате до… – старик почему-то икнул, – до особых приказов.

Лодка прошелестела по песчаной отмели и остановилась. До суши было еще пять десятков шагов, и рыбаки, вытащив мшистую сеть с серебряным уловом, медленно пошебуршили туда по колено в воде. Мея же легко шла по глади. Хева-отец неприязненно глянул на нее.

– Иди нормально. Как люди, – и ей пришлось спустится вниз.

По сторонам Мея увидела других рыбаков и оставленные колыбели со свернутыми парусами, но сети их были едва ли наполовину полными.

– Эге-ей! – прокричал кто-то издалека и размашисто рубанул рукой воздух. Хева-отец ответил тем же.

– Далай нынче совсем не милостива! – гласные висли в воздухе как длинные водоросли в морской струе, будто незнакомый рыбак пел.

– Отчего?

– Да чегось-то приключилось там. Рыба попряталась.

Рыбак-мудрец хмыкнул и тихо пробубнил, чтобы слышали только сын и Мея.

– Конечно, попряталась, ежели орать как баба на сносях. Так и белорыба перепугается.

Белорыба! Мее был знаком этот дивный зверь. Только почему, она объяснить себе не могла, а Хеву-отца тревожить расспросами не решилась. Тот, уже громко, крикнул в ответ:

– Глядишь, завтра лучше будет. Тун ночью в зените!

Позже, когда Ша одарила драгоценной медью Далай-море, они добрели до жилища – домика с соломенной крышей и белыми стенами, огороженного хлипкой вязанкой. Из земли в беспорядке торчали какие-то грязные клубни, стебельки их жевал рогатый равнодушный зверь со зрачками-черточками. Был и другой, пушистый и пестрый, но он, почуяв Мею, завыл и убежал.

Внутри их ждала высокая смуглая женщина, крепкого вида, перетянутая ярким суровым поясом. О, должно быть, хозяйку звали Буря, подумала Мея. В ее руках орала от боли посуда, стонали половицы, а стены метались в судорогах от одного голоса.

– Вместо голозадой девки, могли бы и поболее рыбятины наловить! Дурни, как есть дурни! – и хватила странного вида дубиной по пыльному столу. Хева-отец весь сжался от ее слов и начал мямлить. Сын согнулся и спрятался от взгляда матери за спину старшего. Хотела бы также поступить и Мея, но Хева-отец был не настолько плечист, чтоб вместить за собой двоих.

– Так это, хозяюшка, не серчай. Она ж голяком посередь воды стоймя стояла, что ж ее кинуть? А авось навьей обернется, никому житья не станет?

– А на что харчи варить?! Может, и я по заре навьей обернусь, как от голода с тобой, дурнем, окочурюсь? Мне ее не нать! Еще и рухлядь на нее тратить, – тут хозяйка замахнулась, но не ударила, – Прибила бы, ух прибила!

Хева-отец глубоко вздохнул. Через мгновение, точно мысленно призвал на помощь богов, он подошел к женщине и робко приобнял ее за широкие плечи, отчего та надменно фыркнула.

– Пилонька, ты рассуди, кабы посередь моря оказалась ты? Неужто я тебя бросил? – Хева-отец тихонько водил ладонями вверх-вниз, и, кажется, незаметно зыркнул на сына, поэтому тот, как шустрая брогга, послушно метнулся по хате: смахнул ветошью пыль со стола, выгреб кривые глиняные миски и охапку деревянных палочек с утолщением на концах. Женщина понемногу смягчилась, но сурово спросила:

– Ты ответь-ка лучше, на кой она мне тут сдалась?

– Ну как это? По хозяйству помогать. Вон Рогатка ее сразу признала, так пусть она за ней и ходит.

– А жрет она много? – Хева-сын как раз открыл заслонку в стене. А за ней, Йаарви Вечный, плясал огонь!

– Ваш дом! – охнула Мея, – Он горит!

Она было призвала сестру Далай, чтобы та потушила жилище доброго рыбака, но тут Пила схватилась за живот и расхохоталась. Звук был такой, что Мея втянула голову в плечи.

– Дуреха, печку не видела что-ли?

– Не видела.

От новой волны насмешек спас Хева-сын. Он как раз доставал из печки клокочущий черный котелок, но оступился, и мутноватая гуща выплеснулась на пол.

– Пила, не серчай… – Хева-отец прикрыл лицо рукой, но женщина уже замахнулась, отчего сын мигом отскочил в дальний угол. Пила (наверное, весьма благородное имя для жены рыбака) вооружилась миской и широким шагом направилась к виноватому. О нет, крика из-за пролитой гущи Мея не потерпит.

Вода, из которой состояла жижа, охотно отозвалась и, ведомая рукой Меи, поднялась с пола, став булькающим пузырем. Хева-отец вытаращил глаза, а сын охнул. Зато Пила самодовольно выпалила:

– Ну вот будет кому огород поливать, – женщина подхватила с пола котелок и поймала в него пузырь гущи. Ее муж и сын одновременно выдохнули и опять очень странно поглядели на Мею. Она сделала что-то необычное? Вряд ли. Мея никогда не училась быть слагателем Йаарви, уж тем более иных богов. Вода – суть малая часть от Старших детей – сама повиновалась Мее, иначе быть не могло. Рыбаки, вероятней, поразились тому, что среди них находится дух, вот и дивятся. В страхе смертных винить нельзя – такова их природа. Мея сдержанно улыбнулась, чтобы люди видели, что никакого зла она им делать не намерена.

– Ешьте пока. А я девочку приодену. Вы-то до рогожи только додумались, – Пила открыла глухой сундук в углу и начала рыть.

– У нас рогожа-то одна и была, – обиженно прогудел ее муж сквозь гущу во рту. Мея, скривившись, не смогла понять, как можно набивать себя тем, что миг назад полоскало грязный пол.

– Как там тебя звать, девица?

– Мея, – вот и все что у нее есть. Имя да улыбка.

– Знакомое что-то. Мея-Мея, Саломея, тонкая белая шея…

– Что? – внутри что-то болезненно кольнуло. Но любопытство ее осталось голодным, потому что хозяйка уже забыла об оброненном напеве.

– Опа! Нашла свое девичье, – Пила встряхнула чем-то сине-серым по воздуху и кинула его в Мею. Она не поймала. Пришлось поднимать с пола.

Одеяние было похоже на то, в чем была жена рыбака, но только уже и дряхлее. Мея попыталась надеть его, но руки будто превратились в юркие ручьи и не желали продеваться в нужные дырки. Тогда Пила подошла и грубо нацепила на нее вещь сама. Ткань кусалась и жгла кожу.

– Да не егози ты! Ух, и худющая же… Я-то в твои годочки была подобрее! Да, Хевка?

– Ага… – лицо у рыбака вдруг стало довольным и глуповатым.

– Лет-то тебе хоть сколько?

Мея вопроса не поняла. В Чертогах Йаарви все время было одно лето, пусть не такое знойное, как здесь, у людей, но ведь Мея – дух и, стало быть, живет столько же, сколько существует благословенная земля Отца рек. Из всех известных чисел (один, два и три) ни одно не могло описать ту кучу времени, что она живет, хотя может быть, что Отец сотворил ее вместе со Старшими детьми или даже позже… Голова у Меи заболела.

– Я не знаю.

– Откуда взялась такая? – на этот вопрос Пилы, Мея чувствовала, отвечать было не обязательно.

Рыбаки заметно погрустнели и уткнулись в свои пустые миски, будто хотели найти ответы на дне. Пила махнула рукой и сварливо буркнула:

– Поздно уже. Спать будешь тут, – и указала на узкую доску на ножках, покрытую тонкой шкуркой.

Легко ей сказать, этой Пиле, думала Мея, когда погасили сальную свечу, а Ша за окном скрылась во тьме. Хева-сын ушел спать в какой-то сенник. Его отец и Пила улеглись на печке и затихли. Мея, растревожив шагами скрипучие половицы, подошла проверить, чем они там заняты.

Йаарви Вечный! Люди выглядели мертвецами! Только прислушавшись, Мея поняла, что те дышат, просто лежат так смирно, будто собрались превратиться в булыжники. Наверное, они так отмечают уход Ша с неба и стараются ей подражать. Да, в мире людей много любопытных обрядов. Мее, как доброму духу, следует разделить с рыбаками время Туна, хотя ей ночь была приятней – в эту пору уходит ненавистный жар.

Но лежать в темноте, закрыв глаза, оказалось ужасно скучно. Мею принялись мучить самые разные мысли. От Отца она получила приказ отыскать Оган-озеро, младшего из сыновей, но непонятно, зачем духу отправляться с такой целью в мир смертных, когда бы можно было просто пройти по Чертогам. Еще и в теле человека, которое приносило Мее много несчастья. Мало того, что прикосновения к земле, дереву царапали кожу, а огонь, небесный и тот, что прятался в печке, мучил жаром. Еще и душа в смертном теле непрестанно тряслась от страха и тревоги. Такое могло случится только с настоящим человеком, и Мея, смеясь про себя от совпадения, боялась, что перестала быть духом. Хотя она не слышала ни одной легенды, где боги или Старшие дети уподоблялись людям. Бывало так, что боги, возлюбив человека, даровали ему бессмертие и великую силу. Мея же застряла где-то посередине – власть над всяческой водой осталась, а ипостась духа исчезла.

Тут Мея почувствовала себя очень одинокой – крохи знаний о мире не помогли разрешить тревогу, а Отец более не откликался на ее робкий зов. Кажется, из глаз потекли струйки – соленые и горячие. Над этой водой у Меи власти не было, самовольные реки устроили у нее на лице целые русла, хотя кажется, от них становилось спокойнее.

Мея не знала о том, что уснула. Тьма забытья настигла ее, как ночной прилив.

А утром заорала вдалеке какая-то наглая птица. Мею по щекам стала трепать хозяйка, вырывая разум из тишины. Под громкие наставления ее повели в огород – место с полуголой землей, из которой торчала неизвестная зелень, показали глубокий источник воды, окруженный забором, и наказали до зенита Ша орошать землю водой. Пила выбросила в источник, который назвала колодцем, кривое ведро на веревке, покрутила затейливый рычажок.

Ведро вернулось, наполненное водой.

Ум Меи гудел от новых знаний – воистину, велик Отец рек и озер, раз его дети наделены силой прорезать сушу в глубь. Странно правда, что люди не догадались просто брать воду у Далай, с которой так близко соседствуют.

Пила совет Меи засмеяла:

– Кто ж соленой водой поливает репу?

Что ж, видимо, младшая дочь Йаарви не могла поддерживать жизнь. Это стоило запомнить. Поглядев в глубокий источник, Мея вспомнила о наказе Отца.

– А где Хева?

– Уплыл давно. Рыба любит рассвет. А чего тебе надо?

Мея не ответила. Разрешение ее бед мог позволить себе только острый ум, поэтому она не стала мучить расспросами Пилу. Любопытство могло ее только разозлить. Придется ждать, когда Ша пойдет обратно в землю.

– Как знаешь. Хорошо поливай, не отлынивай!

Пила ушла хозяйничать. Она что-то говорила про “подоить Рогатку”, но для Меи смысл этого ритуала остался тайной. Меж тем, таскать воду из колодца при помощи ведра оказалось очень тяжело. Пот лился ручьями по лбу и шее. Грубый поток размывал почву, стоило перевернуть ведро, и Мея решила, что, наверное, нехорошо, если корни растений окажутся открыты лучам Ша. Тогда она попробовала позвать воду из самого источника. Из глубины колодца, приветливо виляя, поднялась жидкая змея.

Внезапно Мея ощутила прилив сил, словно в груди раскрылись невидимые крылья, запорхали, позволили дышать сильно и много. Смеясь, Мея подняла змею высоко над головой и повела за собой. Свет проходил сквозь змею и плясал на земле разноцветными огнями. Прохлада колодезной воды успокаивала разгоряченные щеки.

Мея вспомнила Чертоги, где ей было так же хорошо. Там мягкое синее сияние никогда не резало глаза, никогда не было ни жарко, ни холодно. Но вернуться туда Мея теперь спешила чуть меньше – мир смертных был гораздо ярче, громче. Во владениях Йаарви день оставался неизменен, душа спала. Отсутствие тревог нисколько не делало Мею счастливой. И хотя теперь приходится терпеть жару и всякие колючки, ей повезло куда больше навий. Люди выдумали столько всего интересного. Взять хотя бы плавучие быстрые колыбели, колодцы и прирученных зверей, которые почему-то от Меи всегда убегали. Леули бы обзавидовалась.

При мысли о том, сколько еще интересного таит в себе мир людей, сила внутри разгорелась, как огонь в печке.

Мея хлопнула в ладоши, и водяная змея вмиг рассыпалась крошечными каплями. Вот красота! Теперь огород больше не хотел пить. Однако вместе с радостью Мея сама ощутила ужасную жажду – будто ее дух стал озером, пересохшим без питающих его подземных ключей.

Надо найти Оган-озеро. Там сила Старших детей вернется ей безвозмездно. Мея заволновалась.

– Что творит! Не иначе слагатель, – прошептали из-за кустов. Две светлые макушки столкнулись друг с другом, видимо, отчаянно хотели поглазеть. Да, деяния духа (или уже нет?) вызывали у смертных одинаковое изумление. Надо заканчивать с поливом, подумала Мея. Сегодня же ей нужны ответы.

Но поговорить с Хевой-отцом уже не случилось.

Когда Ша стала близиться к закату, Пила посадила Мею крутить нить из жесткого облака шерсти. Получалось плохо. Пальцы не привыкли к тонкой работе и уже начинали болеть. Мея трижды и еще раз успела проклясть хрупкое смертное тело, когда услышала голос хозяйки.

Мея уже успела привыкнуть к громогласным воскликами Пилы, но на этот раз она звучала иначе. Что-то между скрипом двери и мяуканьем брогги. Таким же голосом Леули уговаривала Отца позволить ей поиграть с Меей еще чуть-чуть.

С кем же Пила так говорила? Уж точно не с мужем. Было слишком рано для возвращения рыбаков. Мея задумалась и не заметила, как нить в ее руках пошла комками, а потом и вовсе оборвалась. В этот же момент, сопровождаемый визгливым: “вот, вот она, славный кирье”, в хату вошел мужчина.

С ним были и другие, но одним своим присутствием этот человек превращал все вокруг в единую бесцветную массу. Ноги сами заставили Мею вскочить с лавки. Мужчина учтиво кивнул в ответ. Его сдержанная улыбка напомнила об Отце.

Нет, внешне этого смертного нельзя было сравнить с Йаарви Вечным. Вместо разлива медных волос на плечах он носил седину, к тому же его бренное тело распухло на животе и шее.

Неужели и я такой стану, если буду налегать на суп, ужаснулась Мея.

И все же, несмотря на старость и полноту, мужчина нес в себе венценосный блеск, который Мея не раз видела в Отце, других богах, братьях и сестрах. Но если Йаарви сиял бликами своих бессчетных озер, то мужчина был обвешан им поверх одежды. На мощных руках звенели обручи; золотое кольцо поменьше висело в носу. С мочки уха степенно поблескивал чистый голубой камень, размером с кулак Леули.

Это… Это было красиво.

Под взглядом таких же ярких светлых глаз Мея почувствовала, как робеет. Она еще не сказала ни слова. Но мужчина, похоже не возражал, и так же внимательно разглядывала ее саму. Иначе, чем пялился Хева-сын или Пила.

– Сесть? – предложил слуга, уставший человек в смятом кожаном панцире.

– Спасибо, Илир. Я насиделся в дороге, – благодарно кивнув, мужчина наконец сделал шаг навстречу.

Сама не зная зачем, Мея потянулась для рукопожатия. Ее ледяные пальцы коснулись его грубой горячей ладони. Мужчина фыркнул, наклонился и зачем-то коснулся костяшек Меи губами.

– Я не пожимаю рук девицам, Мея, – сообщил он. В его низком голосе рыбками плясало веселье.

Вот как значит было принято здороваться в мире смертных. Спеша исправить ошибку, Мея наклонилась и легко чмокнула пальцы мужчины в ответ.

Илир, слуга, неловко переступил с ноги на ногу. Пила, о присутствии которой Мея уже успела забыть, коротко охнула. Мужчина же в недоумении посмотрел на свои пальцы и рассмеялся, так заразительно, что Мея не могла не улыбнуться в ответ.

– Да-а, – отдышавшись протянул мужчина, – Тебя еще многому придется учить.

Мужчина сказал это так уверенно, что Мея было хотела кивнуть. Но задумалась.

Да, Хева-отец не мог сравниться с этим незнакомцем. И все же, он и его семья сделали для Меи больше. Разрешили поить огород и подарили одежду.

И чему, интересно, мужчина собрался Мею учить? Она не чувствовала в нем силу Йаарви, а дар Туули был таким тусклым, что почти терялся за блеском многочисленных браслетов.

Шелк и парча, золото и медь, жемчуг и пируз – это лишь одеяния. Но в них рядится власть.

Кто так говорил? Мея не помнила. Вероятно, он остался там же, где и тень, что подсказала ей имя.

– Ты знаешь, как найти Оган-озеро.

– Знаю, – мужчину ничуть не смутил не-вопрос Меи, – И ты узнаешь, если пойдешь со мной.

Мея почувствовала, как вспотели ладони, но не решилась вытереть их о юбку. Она принадлежала Пиле. Но кроме того, в этот момент казалось важным не показывать своей радости. Спрятать ее в своем новом хрупком теле. Мея боялась, что мужчина может взять эту радость и заключить в блестящий кристалл, чтобы потом вставить в кольцо и гордо носить на пальце.

– Две вещи, – голос Меи обратился в рябь на воде, но она продолжила, – Мне нужно две вещи, и тогда я пойду, куда скажешь.

– Что угодно.

Это было обещание человека, который давно свыкся с мыслью, что может все. Мея знала богов, и даже они обладали большим смирением.

– Как тебя зовут?

Мужчина склонил голову.

– Арвет. Можешь называть меня так. Хотя я давно отвык от звука собственного имени. Люди чаще зовут меня просто кирье.

Мея прищурилась.

– Я не знаю такого слова.

– Славный Арвет, она же обычная дуреха, – затараторила Пила, – Слабоумная. Может, рабыня-ийлинка у кого-то сбежала, не знает, что говорит.

Арвет посмотрел на жену рыбака с жалостью, и снова кивнул слуге. Илир молча достал из мешка на поясе горсть сияющих маленьких дисков и кинул на стол.

– Спасибо за гостеприимство. Да хранят вас ветры Туули.

Мея только успела подумать, что блестящие вещи, должно быть, высоко ценятся в мире людей, как Арвет мягко взял ее за плечо и вывел из хаты.

– Небо красное! – Мея встала и запрокинула голову. Вчера она была слишком уставшей, чтобы разглядывать улицу сквозь мутные стекла, но теперь, теперь! Мее подняла руки, чтобы коснуться неба там, где алый плавно перетекал в голубой и розовый, но оно оказалось слишком далеким.

– Это закат, – Мея услышала улыбку в голосе Арвета, – Мой дом высоко, и по вечерам можно почти дотянуться до Ша.

– Закат, – повторила Мея.

– Некоторых так ослепляет злато, что они упускают из-под носа большую ценность, – эти слова Арвета предназначались не Мее, – Как можно было отдать ее за какую-то горстку талов?

– Легко говорить тому, кто ходит обернутый в это самое злато, – ответил Илир. И добавил, помявшись, – Великославный, прикажете привести лошадей?

– Приказываю, – весело присвистнул Арвет и подал руку Мее, – Сейчас мы с тобой прокатимся.

Не прокатились.

Лошади – большие, но пугливые звери, на спинах которых люди додумались ездить, – везти Мею отказались. Даже самый мощный на вид черногривый конь вставал на дыбы, стоило подойти к нему.

В конце концов, Арвет сжалился над запыхавшимся Илиром.

– Ну что, красавица, придется прогуляться.

И они пошли. Слуги верхом держались чуть позади. А Мея все думала и думала о том, что Арвет назвал ее красивой. У нее самой пока что было совсем мало вещей, которые нравились: Хева-отец, расписные деревянные палки для еды, называемые ложками, колодец, поливка огорода и то, как трава щекочет пятки, когда проходишь по ней. И еще закат. Больше всего закат. И если Арвету смертное лицо Меи нравилось так же сильно, то это было… Хорошо. Радостно.

Какое-то время они шли молча, под звон украшений Арвета и цокот копыт. Дорога становилось все круче и круче. Впереди показался город

– Ратта. Столица моих владений, – сказал Арвет и согнулся пополам, опершись о колени. Илир тут же подскакал к своему кирье, но тот отослал слугу взмахом руки. Мея помогла Арвету сесть на ближайший валун.

– Твой дух отходит в Чертоги? – Мея погладила седую голову. По рассказам Отца она знала, что человек попадает к богам, когда его тело слабеет. Арвет хмыкнул.

– Надеюсь, что нет. Фу-у-х, – он снова поднялся и отряхнул штаны, – Может, там и лучше, но я хотел бы еще задержаться в мире под светом Ша.

– Не лучше, – Мея покачала головой, – Спокойней, но точно не лучше.

Когда они снова двинулись в путь, Мея рассказала Арвету о Чертогах. О вечных синих сумерках; о пирушках навий, где ледяное вино пьется напополам с кровью; о том, как дочери Йаарви собираются на берегу Строж-озера, чтобы танцевать под музыку камышей.