Ты последовала за мной, когда я воплотился на землях Летесса? Зачем ты воспользовалась своей силой, приняв обличье Терензы, а после постаралась замести все следы своего немыслимого злодеяния? У тебя это даже получилось, ведь зеркало скрыло всё, что ты натворила, и я не вспомнил тебя, возвращаясь в последние события в том мире. Теперь я вижу это, как и то, что тебя переполняют ревность и обида. Они овладели тобой так, что ты утратила все свои достоинства. Но при чём здесь я и погибшая империя?

– Лучше примерь наряд палача, Этра. На твоих руках кровь ни в чём неповинных жителей Летесса, – обескураженный и раздосадованный прорычал я.

– Зато у палача есть отличия, по которым узнать и назвать его могут безошибочно, – Этра, совоокая воительница в сверкающих доспехах на фиолетовом шёлке одежд вновь приблизилась и продолжила: – А вот лицемеров и предателей, порой не сразу узнаешь, Ламорн. Они туманят твой разум, они дарят несбыточные надежды, услаждая пустыми речами и притворством.

– Ты принимаешь желаемое за действительное. Я никогда не подавал тебе и малейшего повода на взаимность и не пытался кем-то казаться. Однако, если ж ты сочла, что я хоть в чём-то виновен, так разделайся только со мной! К чему было обращать в руины то, над чем трудились не только ты, но и Галла, Алмея, Оберон и Эсфер? Зачем лишать жизни ни в чём неповинных людей? – во мне бушевал гнев, я едва мог говорить спокойно, не давая волю чувствам и силе, данной мне пантеоном.

Не знаю, когда именно Этра решила, что я оказывал ей какое-то особое внимание, ибо я говорил с ней ровно так же, как говорил бы с другими. Должно быть, моей ошибкой было потакать её попыткам продолжить наше общение и уловкам встретиться, словно бы, невзначай. Однако, я слишком мало знал, кто есть кто в пантеоне Феба. Именно по этой причине, у меня не было и повода кого-то избегать. Знай, чем впоследствии всё это обернётся, я, конечно же, вёл бы себя с Этрой иначе.

Отмечу и то, что я не прочёл в Этре способности таить обиду. Я ни коим образом и подумать не мог, что её надежды как-то связаны со мной, и, уж тем более, что её гнев может быть настолько разрушительным и необузданным. Именно он сейчас и говорил в ней:

– О, да! Я могла бы стереть тебя из бытия и памяти вселенной. Но это было бы слишком мало, поскольку ничто не заставило бы тебя так горько и сильно страдать, как потеря Онирис, – её сильные руки напряглись, пальцы сжались в кулаки, а их прищуренных глаз вот-вот готовы были вырваться молнии. Она продолжала: – Забвение – слишком просто, в то время, когда ты заслуживаешь самых жестоких мучений! Именно тех, которые испытала я, когда ты выбрал эту наивную избалованную девочку, – Этра сокращала расстояние меж нами, и уже не говорила, а шипела, словно ядовитая змея.

– Избалованную? – меня не пугали её угрожающие манёвры, и я усмехнулся ей в лицо. – Не более, чем все, живущие в Летессе. И если ты забыла, так позволь напомнить тебе: ты сама создала этот мир так, чтобы там никто ни в чём не нуждался. Именно ты подарила его жителям два светила, настояла на их всевозможных дарах и талантах, окружила их мыслимыми и немыслимыми красотами.

– И чем же они отплатили мне за это? Стали поклоняться тебе, Эсферу, Оберону, Алмее и Галле! А мне не нашлось пьедестала не то, что в главном зале, а во всём Люксоре! – наверное, устав от себя самой она отступила к скале и ударила по ней кулаком так, что камень глухо загудел.

– А разве ты хоть раз спустилась к жителям Летесса? – упрёков, которые ей полагались, у меня было хоть отбавляй. – Как они должны были узнать о тебе и воздвигнуть тебе памятник, если ты не передала им ни одной легенды о себе? Знаешь, кто поступает так? Только капризные дети. Они играют любимой игрушкой недолго, а пресытившись, находят повод обидеться или вовсе ломают её, да сами же и гневаются…

Надеюсь, Феб уже знает

Что ты натворила. Я не судья тебе и тому, что ты свершила, но думаю, он не оставит твой проступок без внимания. Стоило мне упомянуть имя главного в пантеоне, как пространство вокруг задрожало и озарилось пронзительно-ярким светом. Феб возник меж нами.

По своему обыкновению, он принял обличье улыбчивого кудрявого юноши в лавровом венке, белом гиматии, алом хитоне, и сандалиях. В его руке сверкал жезл пантеона, которым он и воспользовался, сие мгновение превратив разбушевавшуюся Этру в маленькую девочку с забавными медными кудряшками и огромными распахнутыми глазами. Малышка стояла, не двигаясь, и переводила взгляд с меня на Феба, сжимая в руках прозрачный шар с голограммой погибшего Летесса.

– Как и предупреждал, Этра. Ты помнишь наш последний разговор, – строго произнёс Феб и взял девочку на руки. – Тогда и после ты говорила много. Порой слишком дерзко, порой не позволяя другим слово молвить, поэтому, в твоём новом воплощении я забираю у тебя дар речи и вновь отправляю тебя в чистилище. На этот раз тебе предстоит либо полностью переосмыслить себя и убедить меня в этом, либо остаться там навсегда. Усвой урок: творцы могут многое, но это не значит, что им всё дозволено.

Феб указал жезлом в пространство меж скалами, и сей миг там возникли и распахнулись златые врата. За ними струился мягкий свет, цвели сады и начиналась дорога, устланная золотистым песком. Встречала Этру стайка таких же, как она малышей. От них, навстречу к ней выбежал темноволосый кудрявый мальчик. Феб приблизился к вратам и опустил её на песок. Он пожелал ей удачи, но Этра, даже не помахав в ответ рукой, склонила головку и медленно побрела по песку, не обращая внимания и на того бойкого мальчика, который протянул ей руку.

– Она неисправима. Последняя из пантеона Эля, – Феб укоризненно покачал златокудрой головой и, отменив жезлом вход в золотые врата, обернулся ко мне: – Он взрастил своих Творцов во вседозволенности и безнаказанности, по своему образу бытия и подобию ценностей. А теперь дочь Этра смотреть на него не хочет и знать не желает. Сама благодарность и учтивость…

– В пантеоне мы не знали, ничего об её происхождении и не подозревали, насколько она могущественна, – пораженный столь обескураживающими новостями размышлял я вслух.

– Вы и не должны были знать. Таков закон, – напомнил Феб. – И то, что ты сейчас увидел, на самом деле видеть не должен.