Buch lesen: «Призраки Петрограда 1922—1923 гг. Криминальная драма. Детектив»
Я надеюсь, что герои этого исторического детектива выглядят реальными людьми, но я надеюсь также, что никто из моих читателей не заподозрит, будто они действительно реальны. Это художественное произведение, основанное на реальных событиях.
Дизайнер обложки Альмира Кутдусова
Корректор Марина Кудрявцева
Дизайн обложки Кирилл Галеев-Фомичев
© Аnn fon Luger, 2018
© Альмира Кутдусова, дизайн обложки, 2018
ISBN 978-5-4490-7804-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Благодарю за помощь в предоставлении исторических материалов Константинову Татьяну Олеговну, действующего сотрудника ГУ МВД РФ по СПб и ЛО. А так же Федосова Александра Валентиновича, ведущего специалиста-эксперта Отдела морально-психологического обеспечения Управления по работе с личным составом МВД по Республике Карелия.
От автора
Сейчас пред тобою, читатель, отрывки из прошлого забытых героев Петрограда. Все они разные, с минувших годов. И сколько б историй не сказано было, им есть всегда нового что тебе рассказать! Так же, как ты, они любили, страдали, надеялись. Судить о них будешь сам, выбирая, кто тебе ближе по духу, а кого отстранишь.
Каждый из них, будь то реальный герой или вымышленный, нарочито представится тебе в разном свете, дабы оживить лучшие струны тебя самого. Ты будешь знать об их чувствах и жить вместе с ними, хоть на мгновения. Герои примером своим к сознательности пусть тебя приучают или подскажут как поступить.
Роман сей не обольстит, напротив, миром своим отрезвить тебя попытается. Вернувшись, покажет, как раньше устроен был быт. И чтоб в твоей жизни бывало все меньше ошибок, ответы уж в прошлом найдешь составлении.
В отличие от многих бездумно благоденствующих, читатель мой, раскрой в досужий час эти строки. Средь призраков прошлого обрети душевную усладу, нескончаемые клубки человеческих событий и переплетенья судеб людских распуская. А может, исполнят они, эти «Призраки Петрограда», заветную твою мечту?
Благодарю за помощь в предоставлении исторических материалов Константинову Татьяну Олеговну, действующего сотрудника ГУ МВД РФ по СПб и ЛО. А также Федосова Александра Валентиновича, ведущего специалиста и эксперта отдела морально-психологического обеспечения Управления по работе с личным составом МВД р. Карелия.
1. Пролог
Спавший привычно у печки, он вдруг проснулся, будто бы дверь в косую избу его всю ночь была приоткрыта и вокруг все сковала белая стыль.
Действительно, ветер мотал сквозняком скрипучие петли. Он встал во весь рост в небольшой восьмиаршинной избенке и потянулся. Позади заслышал он вновь тихие почти всхлипывания. Зашагал босыми ногами по влажному, с раскиданным сеном полу. Взялся за мерзлую скобу, потянув на себя расшатанную дверь.
В комнатке горели свечи: их было много. Он увидел черное пятно, похожее на домовину, у изголовья склонилась и всхлипывала, стенала изможденная мать.
– Ступай! С сестрой попрощайся! – И в спину его тихо толкнули.
Он робко шагнул по скрипучему полу:
– Черт тебя задери! – так клял он себя. Половица под ним взвизгнула, потом вторая, третья. Так до самого гроба.
В нос ударил неприятный запах. Так пахло мертвое тело, таял воск свечей, стекая на пол пятнышками.
Мать вдруг куда-то исчезла. Он глянул на сестру: совсем как живая.
Слезы застили глаза, в горле просохло. Он припал к ней, взмолившись:
– Тануля, вставай! Ты живая!
Как вдруг за спиной заслышал он звуки. Так плакальщицы все забожили:
– На покойницу-то разумши! Худу быть!
Он поднял голову: у сестры медленно начал открываться рот, лицо исказилось, становилось постепенно вдруг взрослым.
Он в ужасе обернулся – вокруг никого! Все разом поплыло перед очами, и свечки вдруг разом потухли.
Он достал спички и свечу из кармана, зажег ее и поднес к гробу.
Сестры уже там как не бывало. И резко отпрянул, в гробу увидев себя самого вместо покойницы!
2. Пробуждение
– Ленька, штым ты кудлатый! Вставай, а то всю жизнь проспишь!
Пантелкин открыл глаза и сел на кровати. «Приснился кошмар», – пришла в голову первая мысль.
Дед потрепал его за плечи.
– Ну ты, примусник, поаккуратнее, а то я и вмазать могу! – огрызнулся Пантелкин.
– Рожна тебе! Не суди старикашку! – дед Пафнутий с аппетитом хлебал стылую мурцовку. – Когда твои чижики-то придут? – спросил старик, облизывая ложку.
– Ты, Дед, не шухари напраслину, – отрезал Леня, затянулся «Дукатъом», пуская дым Деду в лицо, – свари мне лучше кофий.
– На горсточку и станется, маненько…
Дед возвел глаза в потолок: «Учи ученого! Что я, шкет на побегушках?! Не буду больше тебе собить!» – раздумывал старик. Однако же повиновался, зашаркав по коридору в сторону кухни.
Дед Пафнутий был тщедушным старикашкой со слезящимися бегающими глазками. Еще до революции Пафнутий был известен в тесных кругах по кличке Дворянин. После октября семнадцатого, скупая краденое, заделался мантье, в простонародье – перетырщик.
Блатные элементы с ним покамест считались, и не зря, ведь равных в своем деле Деду не было. Потом что-то в жизненном повествовании у Деда пошло не так. Он фрак сменил на фартук. Все стали звать его просто Дедка.
Пафнутий вечно суетился, хлопотал, торопливо носился с примусом туда-сюда, порой нетвердо держался на ногах, нередко задевая дверные проемы то локтем, то коленом. И постоянно жаловался на вшей, подагру и ревматизм.
Когда его спрашивали: «Опять насударился?» – «Никак нет-с», – отвечал он. Лукавил.
Дед нередко любил раздавать советы под хмельком, однако же очередь за ними к нему не выстраивалась.
Поди и четверть века назад он выглядел точно так же, как и сейчас. И никто не знал, сколько Деду лет в действительности. Жил он на Ямской улице, средь зацветшей пышным цветом малины Лиговки и Семенцов.
Приходили в притон к Деду отдышаться мазы с Песков и Голодая. Дед всех потчевал чаем да русской горькой подпольного розлива.
Ходил в старом зипуне и летом и зимой. Избегал каплюжников, при виде их ощетинивался, как облезлый кот.
В общем, вид у Деда был жалкий и никому и в голову не приходило, что тот прожженный барыга-перетырщик.
Леня Пантелкин похлопал Деда по плечу, принимая с рук его дымящийся кофий.
– Сейчас толкнем на толкучке скрад, куплю тебе картузик на меху.
– Да ну тебя! – Дед обиженно махнул рукой, подошел к замасленному окну и отодвинув штапельную занавесь, замер.
Морозное солнце алело и раздвигало свинцовые одежды Никты, нависшие сизой завесой над медленно просыпающимся городом. Оно высматривало Леньку. Сделав пару глотков, тот двинулся ему навстречу, поравнялся с Пафнутием.
Они уставились на мирно спавшую под мерцающими снегами улицу.
В карих глазах Пантелкина чуть проблесками отражался февральский снег. Шел 1922 год. После девяти по Разъезжей рассредотачивались запряженные пролетки с сутулыми возницами, начинали циркулировать по сторонам улиц заблудшие пешеходы.
Вдалеке подкрадывался робкий северный рассвет. Мозг Леньки работал лихорадочно, уста безмолвствовали.
Звон дверного колокольчика вернул его из глубоких размышлений, за его спиной доносились знакомые голоса:
– Нам нужен Ленид Пэ, – раздался баритон из коридора.
– Вы по адресу, – любезничал Дед.
Пантелкин медленно повернулся в профиль, долгожданная встреча состоялась. А он и не надеялся, что так наскоро слетятся красные командиры. Нервы были натянуты до предела. Сердце то и дело выпрыгивало из груди.
В комнату вошли двое. Среднерослый чекист Бениамин Басс и, с ранней проседью тронутыми волосами, Варшулевич.
– Басс, Варшава! – радостно приветствовал их Пантелкин!
– Сколько лет, сколько зим, дружик! – приветствовал Басс.
– Ну обними, что ль?
– А где же Митька? – бросил им Пантелкин.
– По шалманам…
«Тогда в команду не брать…» – только Пантелкин это подумал, вздрогнул вновь дверной колокольчик. Дед засеменил к входной двухметровой двери.
В комнаты ворвался звонкий голос улыбчивого паренька.
– Привет, братики! – звонко приветствовал тот.
– Где ошивался, Гаврюшка?
– За малым приглядывал.
– Что за чижики? – сунул свой нос из дверного проема Дед.
На него даже не посмотрели. И, отмахнувшись, тот засеменил ставить заварки, пока примус не остыл.
– Варшава вообще вчера вдруг захворобил, а сегодня вона, глянь, чу отлегло? – продолжил Бенька Басс, и в его зеленых глазах играли огоньки.
– Марухи! Как без них… – игриво сказал Ленька, подмигивая отмалчивающемуся в углу Варшулевичу. Тот смутился и что-то проворчал.
– Что случилось, Варшава?
– Злой он. Мать позавчера схоронил. Говорит, отчимом со свету сжилась, – пояснял Басс.
– А ты не лазь не в свое дело! – рыкнул тот.
«Упырюга», – думал Беня Басс, нервно сплюнув кусочек спички.
– Так! Не собачиться! Дело есть, – утихомиривал всех Ленька. – Сейчас у нас вон там есть штук 20 шароваров от нэповского мануфактурщика, но жрать мы их не сможем, согласны?
Все разом стихли и напряглись с переглядом, словно летал тихий ангел, вознося меч карающий над их головами.
– Ку-ку! – звякая ложками, вошел Дед и внес в комнату поднос. С важностью рачительного хозяина принялся выставлять все его содержимое на стол.
– Пафнутий, ты неутомим! – хвалил его Ленька. – Так вот, вам заданьице сегодня по-тихой распихать этот хлам по своим в обмен на еду или деньги!
Пришедшие переглянулись.
– Голодно. Ну не до такого ж, – заметил Басс.
– Ты ради этого нас сюды приволок?
– Я никого не держу, дверь вона открыта, – кинул Ленька, ища поддержки у Пафнутия.
Тот подмигнул.
И тут вдруг, как обычно, Дед заметался по комнате в поисках чего-то неопределенного, переводя на себя всеобщее внимание. Примусник поднял кверху корявую ладонь, бросился к серванту. Открыл его створки и достал графин водки и пять рюмок.
Сервант, впрочем и все его наполнение, принадлежал дворянским гнездам и жертвам экспроприаций еще при революционной горячке. Безделицы и всякая приятная мелочь, давно оплаканные бывшими владельцами, просто валялись по углам у барыги.
Даже опытному воровскому глазу не за что было здесь зацепиться, все вокруг здесь было чужое, как маска. И создавало лишь эффект временности бытия.
Дед потянулся до графина, где золотом блестели вензеля аббревиатуры графа Давида Максимовича Алопеуса.
– А это еще зачем? – строго спросил Пантелкин.
– Якшаться будем! – пояснил причмокивая Дед. – Графин выдержки сто лет! – У всех засверкали зенки, никто не возразил.
– Располагайтесь да рогалики лопайте. Гляди, скоро и марухи набегут, знамо дело.
– Не, Дедуля, я не пью. А с бабьим племенем ухо востро держать надо, трезво, – отрезал Ленька.
– Истину говоришь, – заметил Варшава.
Дед разлил беленькую по рюмкам. А сам закурил цигарку, отсев на край, наблюдая за гостями с нескрываемым наслаждением, рукой подперев подбородок.
Сам Дед вечно создавал видимость рьяного трезвенника. Даже когда выпивал. А выпивал он редко, и вообще никто не видел его пьяным. Зато над приютом его довлела лихая слава. Наверное, из всех хаз Петрограда только здесь можно было за час смертно надраться и потерять все сбережения, очутившись под утро в ближайшей подворотне еще живым.
Дед избегал пьяных разборок. Поножовщин, мокрушничества у него не водилось. «Воровать – так на сухую», – любил наставлять тот домушников.
– Дед, где золотишко придержал? – спрашивал Ленька.
– Да тшш! Ты о чем?
Притонов в Петрограде было множество. Пафнутию повезло: он занял сразу 5 комнат как раз с Великого Октября, прежние хозяева – аристократы загнивающего бомонда – то ли бежали, то ли в земле сырой лет пять как лежали. Но с любезной предусмотрительностью оставили весь скарб.
И потому первая рюмка у деда всегда была вроде как за них, «общипанных бывших».
– А кто вон в тех комнатах живет? – поинтересовался Басс.
– Сынок, две для собственных нужд, остальной уют сдаю по часам.
– Ну ты и крученый, Дед. Кому сдаешь-то?
– Чего придрался? – поправил Пантелкин.
– Ну ясно кому… Девицам с Газковой на час или залетным, но длительно.
Отдельная кухня с умывальником, все удобства. Шамбары1 сии никогда не пустовали, там стоял первородный гвалт и частенько хлопали двери. Каждый вечер играла гармоника, из комнат доносился смех.
«Только на керосинки перерасход 12 целковых в месячину», – жаловался Пафнутий постояльцам. «Батенька, протопили бы каминчик! А дрова?» – «Дров нэмае…»
А еще все комнаты вечно тонули в табачном дыму, и это было для хозяина сущей проблемой: «Анафема! Сейчас астма заест!» – «На вот, батенька, на табачок!» – «Тады кутите. Доброго вечерочка!»
С одной только «бядой» не совладать было: пустые бутылки из-под марочного алкоголя стремительно плодились по углам. Оттуда их изредка выносили. На многих из них сплели свои гнезда разнокалиберные пауки, ловившие в свои сети мушек и таранов. Это служило некой метафорой притона на Ямской, так как нередко у доверчивых завсегдатаев пропадали ценности: гаманочки с мелочью, облигации, крепко замотанные аль в чулок, аль в уездную газетенку. Ну не все, конечно же, возвращалось с лихвой. Хипес не дремал. Поэтому в милицию никто не бегал жаловаться.
Пропустив первую, она ж «нулевая», как говорилось всегда Дедой, Ленька пил свой жженый кофий, наблюдая за страждущими.
«Терпеть не люблю алкашей», – думал он и невольно вспомнил своего батеньку.
Вспомнил, как тот приходил с работы и по вечерам за ужином пропускал стаканчик и тупыми животными глазиками вечно косился на него.
Охоч был тот батька до выпивки и до баб.
Ленька вспомнил случай более поздний, когда сестра его слегла с непонятной хворью, измученная мать денно и нощно по ней хлопотала, а бати рядом не было.
Усатый папашка уходил «по делам» с дутой харей, зарубцевавшейся от пьяни. И кто бы мог подумать, прямо в стайке их собственного дома целовал пышногрудую доярку, нашептывая ей непристойности. Та вскрикнула, заметив Леньку на пороге коровника, и резко отстранила полюбовного руками.
Батька бросился было на сына, но портки позорно опутали ноги, и тот тушей рухнул в навоз.
– Убью, змееныш! Токмо попадись-ка мне!
Изловчился, ухватив мальчика за штанину, он начал цепляться толстыми пальцами за его щуплые ножки. Повалились. Доярка ревела белугою. Раздавались тумаки.
Ошалев от страха, Ленька зацепился за что-то твердое в стогу сена – это оказались вилы, он резко выдернул их и змеем вывернулся из окровавленных ручищ, вскочил на ноги и направил зубья прямо в заплывшую от пьянки физиономию.
– Отстань от нас, гад! Попробуй только тронь еще мать! Уходи вон из нашей жизни! Иначе заколю! – с этими словами Леня замахнулся, батя прикрыл голову пухлыми руками, обмочившись прямо на штаны.
Ленька отпрянул и, откинув в сторону подальше вилы, бросился куда-то бежать. Из глаз брызнули слезы. Они застилали все вокруг, душили его. Кровь на разбитом лице остановилась. Но Ленька бежал, бежал, бежал неизвестно куда. Вдали он слышал еще рев Клавдии:
– Ва-а-а-аня! Ловите его! Помогите!
Он бежал не оборачиваясь, бежал, казалось, в новую жизнь, из отчего дома, навсегда! Тринадцатилетним мальчишкой, он даже не предполагал, что горькая чаша еще не распита и нас преследует та дорога, от которой тщетно бежим.
3. Знакомство
– Так зачем же ты нас сюда позвал? – переспросил сизый Варшава, как всегда насупившись. Компания, изрядно разгоряченная спиртным, уже весело смеялась над шуточками Деда, вдруг Ленька размашисто треснул кулаком по столу. Взвизгнуло стекло. Воцарилось гробовое молчание. Он перевел черный взгляд с залитой скатерти на всех присутствовавших и медленно привстал. Все наблюдали за ним как за полубогом. Он тихо начал говорить:
– Мы отбросы. Надеюсь, никто из вас сие не опровергнет. И нечего тут стесняться. У нас даже работы в миру нет, братики!
– Э, точно, я вона уже месяц как у биржи топчусь, биндюжников вологодских силком распихиваю. «Понаехало!»
– Ага! А за пособием небось бегаешь?!
– Разжился, хватит разве что на чай, – проскрипел бражный Бенька.
– То-то. Слухай товарища.
– Статься, что не нужны советскому обществу. И мы молчим. А оно покрывает буржуев и нэпманов. О нас вытирает ноги и партия и буржуазия. Мы опять молчим. Потому бороться с врагами и карать можно и нужно вот этими руками. – Ленька поднял вверх тощие ладони. – За что проливали кровь под Нарвой?! В голоде-холоде фронт прошли. И вот что я вам скажу, братишки. Настало время отнять у них наше кровное. У них излишки, а нам концы с концами не свести. Заберем у них причитающееся, раздадим незащищенным, нуждающимся!
– Як стихом гутаришь, смачно, – заискивал Дедка.
Леонид говорил складно, жгуче, местами чопорно, давил ударением на слова, напирал отдельными фразами. Он вспоминал о войне, о совместной службе, разбавлял мемуарами, отдельно о побеге из плена, как вернулся в полуразрушенный Петроград. Высказывался о политическом настрое транспортного ВЧК, положительно уносился в облака, живописуя высокопарным стилем.
Присутствовавшие разом зааплодировали, в то время как он кончил свою речь. Далее все развилось своим ходом, все подхватили его тон.
– Долой перерожденские рожи! Долой жопообразных нэпманов! Сведем мещанскую паршу! Подчистим общество от таких, как они.
– И что? Ты собрался перерезать глотки всем толстосумам Петрограда? – протянул картявя «р» Басс.
– Нет, мы сделаем все очень красиво, – сказал Леня.
– Каким это образом? Помимо нас каждый день грабят и убивают на улицах общипанных бывших, – спросил сизый Варшулевич, раскуривая самокрутку и щурясь от попавшего в глаза дыма.
– А мы не будем трогать простых граждан… не будем грабить на улицах прохожих. Мы будем брать зажиточных насосавшихся клопов, – продолжал Ленька.
– Как мы до них доберемся? Люди не дураки. Давно научились шхерить нажитое, – допытывался Варшулевич.
– Стой, помнишь, с обысками были на Фонтанке в «Золотом треугольнике»? На Екатерининском знаю пару особнячков.
– И что с того?
– Борис, ну мозгами волоки хотя б маненько! – выпалил разгоряченный Басс. – А то, что мы все адреса, пароли и жильцов-то мамонов2 подымем. Может, через гувернанток слепки ключиков достанем! Вона ты еще какой красавчик сыскался, улыбнешься, девки твои разом будут. – И он шутливо потрепал его по щеке.
– Знаем все, вплоть до того, где что в квартире находится, где цацки-пецки припрятаны могут быть, где вещи какие бесхозно лежат…
– Може, на гольца? – спросил Дед.
– Надо раздобыть бы пару липовых мандатов, – предложил Варшава, – «Серые шинели» банду назовем.
– Ага! И серых шинелей раздобыть, – подхватил Гавриков, – а то можно и самим нарваться на наган.
– Голец даст знать, что хаза бесхозная значится, – продолжал Дед.
– Бесхозная хаза? Дед, забыл, что при Октябрьской уже все перетырили? – возражал Варшулевич, пытаясь перекричать пьяный гвалт.
– Варшава, вечно ты со своими умозавихрениями! Обломщик! – осаживал Басс.
– Знаете, мне эта идея не нравится, – сказал Варшулевич, надувшись еще больше. Его никто больше не слышал.
– Да у тебя без мокрухи, без хозяев – все красиво. А на мокрое дело подписываться не стану из принципа, – заметил Гаврюшка улыбаясь.
– Никто тебя и не тянет, – отрубил Ленька не без раздражения.
– Но и жохами ходить беспонту, – дальше вставил Басс.
– Давайте тогда щипать на улицах набитые мошны. То бишь грабить.
– А знаешь, Ленька, – продолжил Басс, – можно еще и харчевни богатые брать.
– Верняк!
– Заходим красиво, там приставляем наганы к уху, говорим: снимайте, мол, ваши серьги, доставайте ваши бимбары. Колечки тоже, мол, долой, были ваши, а стали наши, – подхватил Гавриков.
– И никакой мокрухи, токмо благородный грабеж! – самодовольно промурлыкал Басс.
– О! Так это ж мазовая тема, а ну-ка, гаврики, пей за блатных! – Пафнутий подался вперед, слегка толкая смурного Варшулевича, так как тот был ближе к графину.
– Чего не пьешь? – с прищуром глянул на него старик.
Борька разлил всем в рюмки. И нехотя чокнулся, махнув со всеми.
– За новую банду! Ур-ра!
Компания утратила окончательно здравый смысл, потопив безжалостно его в огненной воде и горячем энтузиазме Пантелеева.
Пафнутий скривился и, занюхав рогаликом, про себя подумал: «Сейчас бы первача все же лучше будет!» Изрядно захмелев, Дедка уснул по-стариковски в своем любимом кресле, наверняка вынесенном из Зимнего после штурма.
Он приобнял еще теплый примус, чавкая во сне. Морщинистое лицо его растеклось детской улыбкой, и ему, плешивому старикашке, будто бы снилась новая банда Леньки и их прекрасная идея налетов, и все крутилось во сне: и примусы, и камин, и даже его любимое кресло с люстрой уходило в пляс. Он что-то шептал сейчас, примусник, а что, уже не помнил.
Все должно было измениться отныне. И с угасшим днем унеслись и последние сомнения прежней жизни. На улице начинал брюзжать рассвет нового дня. Он открывал ставни в окна новой жизни.
