Представьте себе грязный, летящий в космосе шар – Землю, планету настолько ужасную, что в пору вешать табличку «Филиал ада». Даже если боги когда-то существовали, теперь они точно покинули сей бренный мир, не выдержав смога, радиации и жары. Оставили земных тварей бороться за место под нещадно палящим солнцем в руинах старых заводов, посреди пыльных бурь, в долинах высохших рек, на мусорных свалках. Дикие, вечно голодные существа перестали быть похожи на прежних обитателей Земли – только самым безумным и кровожадным хватило отчаяния мутировать и продолжить агонию существования в пожирающем самого себя мире. Куда ни глянь, до самого горизонта небо затянуто красной дымкой, и то, что когда-то называлось воздухом, теперь – лишь смесь парниковых газов, убивающая остатки лесных массивов, безуспешно пытающихся переработать эту адскую смесь. Листья вырастают сразу желтыми и при первой же пылевой буре срываются с хилых веток, унося вместе с собой надежду, в то время как все остальное уже мертво.

Природа проиграла эту войну не сегодня и не вчера. Все началось за тысячу лет до этого, когда в конце двадцатого века человечество принялось строить заводы и с рвением отъявленного убийцы стало уничтожать все вокруг. С каждым десятилетием конвейеры удлинялись и выпуск продукции увеличивался по экспоненте до тех пор, пока растущая экономика не потребовала полностью автоматизированных фабрик, производящих товары в автономном режиме для того, чтобы обмениваться ими с другими фабриками через автоматизированные железные дороги и увеличивать ВВП без участия редеющей популяции человека, ведь фондовые рынки должны постоянно расти. Рождаемость падала, людям требовалось все меньше товаров, поэтому заводы были зациклены сами на себя. Земля покрылась метастазами болезни под обманчиво мягким названием «культура потребления» и начала медленно умирать. Ситуация вышла из-под контроля. К середине третьего тысячелетия робофабрики в прямом смысле завалили планету товарами, уничтожив окружающую среду. Пусть для человечества это и оказалось ударом, но далеко не смертельным. Люди к тому времени уже построили запасной дом на Марсе – небольшую колонию, куда стягивались многочисленные ученые и вольные переселенцы.

Уровень технологий позволял относительно легко поддерживать жизнь на Красной планете, поэтому, когда стонущая от тяжести перепроизводства Земля сбросила магнитное поле, как саламандра старую кожу, и оказалась обнажена перед убийственной солнечной радиацией, на Марс устремились все, кто мог позволить себе перелет. Первыми от лучевой болезни сбежали ученые, потом инфлюенсеры, гики, миллиардеры, миллионеры, предприниматели, преподаватели и, наконец, деятели культуры. Верхушка общества оставила родной дом, уровень жизни на котором стремительно снижался, а затем, когда банды из низших слоев и маргиналы стали захватывать власть в городах, на Красную планету рванули все мало-мальски здравомыслящие земляне. Это было бегство от массового упадка, порождаемого тем самым бегством. Спираль регресса раскручивалась одновременно с тем, как Уроборос автоматизированных заводов пожирал сам себя. Население стремительно уменьшалось, а количество товаров, согласно закону Кейнса – Мура, продолжало расти. Механизмы переваривали себя, как желудок голодного человека переваривает собственный сок. Многие заводы не справились с нехваткой сырья и превратились в руины, но были и те, что продолжали добывать необходимое им сырье из-под земли, производить из него уже никому не нужные товары и отправлять по железным дорогам в неведомые дали, где их должны были принять другие заводы и произвести еще более сложные вещи. В умирающем от недостатка квалифицированных работников мире оставшиеся на плаву производственные цепочки были исключением из огромного числа загнивающих ржавых комплексов, и именно вокруг функционирующих цехов теплились остатки человеческой цивилизации. Потомки не сумевших пробиться на Марс бедняков, и без того рожденные для жалкой жизни, в отсутствие централизованной власти и образования за сотни лет скатились до примитивного существования. Одни сколачивали банды и занимались разбоем, все больше усиливая повсеместный декаданс, другие сбивались в племена и уходили подальше от кишащих бандитами городов, третьи были настолько слабы, что становились рабами первых, а самые опустившиеся практиковали каннибализм – ничего личного, просто закон выживания. История людей на Земле началась заново, совершив полный виток, пока развитая часть человечества пыталась строить новое общество на четвертой планете от Солнца.

Оставшиеся одичалые жители ничего не знали об экологии. «Гринпис» улетел на Марс и переименовался в «Редпис». Полуживая природа осталась после этого один на один с умирающим магнитным полем Земли с одной стороны и нарастающей активностью Солнца с другой. И гул опустевших фабрик звучал, как предсмертный стон старого мира, пролетающий над железобетонными скелетами руин. А еще он служил хорошим маяком для оставшихся хищников – те рыскали в поисках пропитания и нападали на рейдеров, захвативших все значимые заводы и фабрики, в первую очередь оружейные и пищевые. Выходящие из автоматизированных цехов консервы давно уже не соответствовали тому, что было написано на этикетках, и представляли собой просто маслянистые комки мусора, но в некоторых широтах были единственным пропитанием – спасибо радиации и бесконечной засухе. И каждый день от зари до зари под нескончаемый шум цехов дикие твари – как люди, так и животные – боролись за право прожить чуть дольше посреди этого бескрайнего аттракциона застывшего во времени ужаса.

Южные широты полностью покрылись песком, в них бушевали смерчи, а пыльные бури скрывали самых ужасных и опаснейших обитателей фауны, сумевших выжить в абсолютной сухости и жаре. Лишь на севере остались нетронутые пустыней земли, где лето держалось всего пару месяцев и тем не менее позволяло вырастить хоть немного настоящей еды – только ближе к полярному кругу сохранились условия для выживания. И хотя солнце там стояло низко, ветры порой выли так, что невозможно было услышать собственный крик, а насекомые вымахали до невероятных размеров, лучшего места для жизни на Земле найти было нельзя. Как бы странно это ни звучало. В тех северных краях и искали прибежище самые «цивилизованные» остатки людей, объединившиеся в племена.

Одна из таких групп нашла свой дом на берегах Онеги, недалеко от полуразрушенного космодрома Плесецк бывшей Архангельской области одной большой древней страны. Между светящимся в холодной северной ночи руслом реки и устремившимся ввысь колоссальным стартовым комплексом мостились старые полуразрушенные дома, среди которых племя и встало лагерем. Местоположение было не просто хорошим, оно было почти идеальным – местность оставалась нехоженой, практически никому не известной. На километры вокруг тянулся мертвый, но все еще дремучий лес, а жившие в нем хищники пусть и частенько нападали на племя, являлись, однако, ценным источником мяса. Текущую в сторону Белого моря радиоактивную воду можно было использовать для поливки растений, а при соответствующей сноровке и храбрости даже очищать на специальной станции ниже по течению, но там уже начиналась территория каннибалов – самой большой опасности этой части Великой пустоши.

Племени повезло, что на бывшем космодроме, об истинном назначении которого, конечно, никто не знал, продолжал работать завод по производству ракетного топлива из подземных залежей нефти. Оно отлично горело, а нападающие каннибалы были настолько дики, что пугались защитных стен огня и каждый раз отступали ни с чем. Племя тратило огромные силы на рытье каналов и заливку их топливом, но дело того стоило. Они называли себя инками – по единственной сохранившейся табличке над главным входом на топливную фабрику. Когда-то давно ее текст гласил: Euro-Russian Jet Fuel Inc., но со временем осталось только последнее Inc., а говорили к тому моменту все на едином евразийском языке – смеси английского, русского и китайского.

– Да начнется праздник урожая! – Слова Инки летели над ночным лагерем.

Угрюмый вождь в серой накидке из шкуры волкогава на голое тело, красное от солнечной радиации, прожил пятьдесят долгих зим, прошел через пять десятков битв с ледяной стихией и через полсотни неравных сражений с адским летом – он был самым пожилым в племени. Лицо его, словно магнитная лента, сохранило на себе отпечаток прожитых дней и уже превратилось в сухую морщинистую маску – финальный лик старости перед уходом в иной мир, ведь уже сотни лет мало кто мог дожить до его возраста. Несмотря на немощный взгляд вождя, голос его был звонок, а тело еще не собиралось испускать дух и хранило в загашниках остатки сил. В руке он держал длинную извилистую палку, но пользовался ею не как посохом, а скорее как скипетром, символом власти, данной ему великим предком. В отличие от его подопечных, имевших обычные имена, вождя звали по названию племени – Инка. Когда-то давно, в детстве, у него было и простое земное имя, но те времена уже давно позабыли.

– Пусть в этом году урожай вырос намного меньше, чем прежде, воздадим хвалу богам за то, что не забывают о нас, – продолжал он.

Лагерь представлял собой обжитые руины, окруженные грядками и защитными фортификациями. В самом центре его располагалась пустая площадь для массовых мероприятий. На ней, как обычно, горел костер, вокруг которого собралось племя – пара сотен взрослых и детей. Под теплыми накидками из кожи и шкур многие носили рваные футболки и джинсы какой-то старинной фабрики, случайно попавшие в эти края. Впрочем, несведущий человек вряд ли смог бы узнать грязные, потертые обрывки некогда модных вещей. Они походили скорее на кожу хилых зверей-мутантов, не сумевших отрастить себе мех погуще.

– Боги давно прокляли этот мир, – раздался ответный голос в толпе, но сложно было понять, кому именно он принадлежит. Недовольный потерей своего урожая член племени не хотел выходить вперед и бросать вызов вождю, его просто раздирало отчаяние.

– Возможно, некоторые всевышние от нас отвернулись, – дипломатично парировал Инка, понимая всю тяжесть постоянной борьбы за жизнь, – возможно, отвернулись почти все. Но хранитель огня Ойл все еще с нами, о чем свидетельствует его стометровое железное воплощение, устремленное прямо в небо, – имелась в виду ракета на стартовом комплексе в километре от них. – Последний оставшийся на Земле бог слышит наши молитвы и дает нам горящую жидкость, чтобы мы могли отгонять хищников и каннибалов, чтобы мы грелись зимой. Ойл все еще здесь, дарует нам свое тело, а значит, мы должны терпеть и жить дальше.

Ответа из окружившей костер толпы не последовало. Освещаемый благодатными языками пламени вождь наблюдал за произведенным эффектом. Грустных лиц стало чуть меньше. Хотя его речи и поднимали моральный дух племени, они не могли заставить всех позабыть суровую окружающую реальность. Поникшие и растерянные на протяжении почти всего года люди преображались только по праздникам, только собираясь тихими лунными ночами вокруг костра, они могли хоть как-то почувствовать себя радостными, живыми.

Старейшина поднял посох.

– Воздадим хвалу богу солнца Раду! – торжественно прокричал он. – Пусть он суров и безжалостен, но другого всесильного владыки неба и жизни у нас нет и не будет. Как грешные дети жестокого, но справедливого отца, мы должны быть благодарны любому лучику света, даже порой губительному. Пусть некоторые боги нас и покинули, но избави нас Ойл стать врагами кому-то из них.

Толпа одобрительно загудела, в то время как Инка опустился на колени рядом с лежащим перед ним мешочком семян, достал несколько зерен и поднял их в руке перед всеми.

– Принесем эти драгоценные семена Раду, чтобы после зимнего отдыха он вновь поднялся над горизонтом и одарил обжигающими лучами следующий урожай.

Вождь бросил несколько зерен в огнь. Отражающееся в слезах многих стоящих по кругу женщин пламя бесшумно поглотило дары, выбросив редкие всполохи во тьму бескрайней ночи.

– В этом году мы вырастили самый скудный на моей памяти урожай, – продолжил Инка, – но я верю… нет, я знаю, что темнейший час бывает именно перед рассветом и следующий год принесет нам гораздо больше хлеба и овощей. Ведь мы сохранили небольшой запас семян, чтобы высадить их ближайшей весной.

Он не верил в собственные слова, но, чтобы не нагонять на своих людей безысходность, с довольным видом похлопал по мешку. Сразу после этого молодой парень в накидке из меха унес ценность подальше от огня.

– Давайте не будем забывать, что наши предки каждый год в середине октября отмечали праздник урожая, воздавая должное богам, природе и собственному труду, поэтому и нам следует радоваться и быть признательными. Именно благодаря усилиям прошлых поколений мы живы и должны любить жизнь, как они. Ибо без любви будет одна лишь ночь, одна на всех холодная смерть.

Племя воодушевилось речью и нашло в себе силы отпраздновать день самого жалкого в своей истории урожая. Чуть дальше от костра уже стояли столы со скудными дарами природы в виде жареной картошки, моркови и ломтей хлеба, разложенных по пластиковым тарелкам с такими же пластиковыми вилками и ножами из одноразовых походных наборов, которые племя обменяло на зерна лет сто назад и с тех пор берегло, словно фамильное серебро. Для поднятия настроения несколько молодых охотников в одних набедренных повязках из кожи когтерога начали отбивать на барабанах заводной ритм. Об алкоголе в этих краях не знали, но ритмичная однообразная музыка расслабляла не хуже горячительных напитков, и большинство членов племени хотя бы на один вечер забыли о тяготах выживания и начали веселиться. Только несколько караульных на дальних границах лагеря не теряли бдительности, всматривались в коварную темноту. Через несколько часов их сменят нагулявшиеся братья и сестры, и таким образом все до единого поучаствуют в празднике урожая.

Довольный начавшимся гулянием вождь медленно поплелся в свой дом, откуда на него с тревогой смотрела дочь Лима. Весь вечер она, терзаемая сомнениями, простояла на пороге старого хозяйственного здания бывшего космодрома. Стены жилища обвалились от войн, природных катаклизмов и мелких стычек, затерявшихся на порванном в клочья одеяле времени где-то в промежутке между последними государствами Земли и медленной смертью всего живого, что непременно наступит, но только для каждого в разное время, и только одна-единственная душа увидит этот самый настоящий конец всей жизни, но, разумеется, она не будет об этом знать. Возможно, эти мысли терзали его дочь, а может, что-то другое, но не успел Инка сделать от центра лагеря и двадцати шагов, как его отвлекли женщины племени, вокруг которых толпились счастливые, еще не понимающие что к чему, дети.

– Они хотят историю, – сказала одна из матерей. – Если Инка не занят.

Вождь не мог отказать своим подопечным. Он еще раз взглянул в сторону дочери, но та продолжала стоять на пороге ветхого здания, еле заметного в темноте. Свет от факела у двери освещал половину ее лица и прядь русых волос. Лима не звала его, просто с тревогой смотрела. Их ожидал очередной тягостный разговор, который можно было отложить. Инка поглядел на детишек. В ином случае он мог бы их разогнать, чтобы не мешали быть чаще с семьей, но бремя вождя требовало всяческих жертв.

– Хорошо, какую историю вы хотите?

Дети начали радостно кричать, перебивая друг друга. Одни хотели страшилку про когтерогов, другие – рассказ про горящую жидкость Ойла, но старик не хотел ни пугать народ в такой светлый вечер, ни вдаваться в загадки получения топлива с завода, поэтому он сурово повел рукой, успокоив всех разом.

– Нет, нет. Сегодня праздник урожая, поэтому только хорошие и легкие истории.

– Тогда расскажите про райскую землю, – предложила одна из женщин.

– Ну ладно, почему нет, – улыбнулся старик и уселся на землю, подложив под себя край шкуры.

Вокруг него сразу образовалось кольцо довольных, предвкушающих красивую историю малышей. Тяжело детство без книг. Поблизости играла незамысловатая музыка, под которую инки вели диковинный танец возле костра. Сытые единственный раз в году люди источали первобытное счастье, и, если бы не красная от постоянной радиации кожа и накидки из звериных шкур поверх джинсов и футболок, они бы ничем не отличались от счастливых людей прошлого.

Прошлое… Сколько тепла в этом слове. Это вместилище всего лучшего, светлая сторона бытия, в отличие от темного будущего, которое таит в себе только боль и отчаяние. Еще больше радиации и меньше еды, еще больше зверей-мутантов и глубже упадок того, что когда-то называлось человеческим обществом. Будущее ужасно, а время, толкающее нас к нему, коварно, как прозрачная вода Онеги, убивающая любого, кто решит испить ее без особой очистки. Прошлое же, наоборот, прекрасно, если судить по историям предков. Прадед Инки рассказывал его деду, а потом тот передал своему внуку, что раньше урожаи были обильные, за зерно еще не убивали, а бог солнца Рад любил все живое и лишь изредка поглаживал тогда еще зеленую землю своими коварными рад-лучами.

Ох, если бы можно было повернуть время вспять, назад к развитию цивилизации… Инка, конечно, не понимал, что такое цивилизация, но подсознательно догадывался, что если раньше все было лучше, то могли существовать прекрасные, чудесные вещи, которые он не в состоянии даже представить. Возможно, раньше рай был везде, а не только на затерянном клочке земли. Вождь всплыл на поверхность грез и обнаружил себя посреди теплых вод своей яркой истории, в которую верят теперь только дети.

– Вы знаете, что мир не такой уж приветливый и безопасный. Чтобы прокормиться, надо выращивать урожай, день и ночь следить за ростками, поливать и удобрять землю и, чего бы это ни стоило, беречь семена. Эти крошечные дары природы – самая ценная вещь во всем мире. Их очень легко потерять или испортить, но в них бескрайняя сила жизни, в них тысячи спасенных людей. – Рассказ начал уходить в сторону, однако Инка быстро вернулся к главному. – Где-то далеко на севере есть теплое место, где семена никогда не кончаются, до горизонта тянутся картофельные поля, колосится пшеница. Животные там сытые и довольные, поэтому не бросаются на людей, наоборот, очень любят, когда их гладят. Там есть собаки, которые виляют хвостом при виде палки и с радостью ловят ее прямо в воздухе. Там нет мутантов, а только мелкие насекомые, перелетающие с одного растения на другое, чтобы те быстрее плодоносили. Это настоящий рай на земле.

– Вождь Инка, это же выдумка? – с умным видом спросил один из ребят.

– Вовсе нет. Райские земли действительно существуют. О них поведал мне дед, ему – его дед и так далее. Один из наших предков даже был там. Вот откуда у нас мешок семян.

– А почему бы нам просто туда не вернуться? – поинтересовался другой.

– Ну… Эх… – вздохнул вождь. – Точное местоположение этой земли никому не известно. Затерялось в песках времени.

– Но если рай находится на севере, а планета, как известно, круглая, то почему бы нам просто не пойти в ту сторону? Рано или поздно мы обязательно уткнемся в самый северный север, – предположила девочка, самая смышленая из всей детворы.

Вождь улыбнулся и сомкнул ладони на конце упертого в землю посоха, чтобы легче было сидеть. Барабаны продолжали выбивать один и тот же ритм, но не надоедали. Многие члены племени упивались незатейливым круговым танцем. Хорошо, когда есть чем заглушить живущий в людях страх.

– Север – понятие обширное, – с очередным вздохом протянул вождь. – Никто не гарантирует, что рай находится в самой северной точке, нам известно лишь направление. Но на каком именно участке северных широт можно найти землю бесконечных семян? Поле для поисков огромно, а мир неизведан. Даже мой дед не знал, где искать, а ведь тогда мы жили гораздо ближе к другим племенам, чем сейчас, и могли черпать информацию у них.

– А почему мы не остались с этими племенами? – спросил самый младший ребенок.

Остальные косо на него посмотрели, ведь ответ был всем очевиден.

– В мире есть много плохих людей, – сказал за всех вождь. – Наш прежний дом разрушили, и мы вынуждены были бежать подальше от заводов и железных дорог, их соединяющих. Конечно, теперь нам не с кем торговать, не у кого выменивать одежду и пластиковую посуду, но только благодаря этому племя не истребили.

– Когда вырасту, обязательно найду этот рай, – с грустью произнес малыш.

Смеяться над его наивностью не хотелось. У Инки лишь скупая старческая слеза пробежала по красной щеке и, никем не замеченная, исчезла.

– А на юге пустыня? – спросила самая умная девочка.

– Совершенно верно, – кивнул вождь и сглотнул тяжелый ком в горле, какой бывает, когда видишь детей, у которых еще до рождения украли будущее. – На юге нет жизни, там только желтый песок – такая сухая земля, похожая на муку, – и больше ничего. Безжизненные барханы до горизонта.

Разумеется, он не стал говорить о подземных чудовищах, выныривающих из песков и пожирающих все живое, про ядовитых пауков, про знойные бури, про радиационные ураганы… Он слышал об этом от своего дела и уже сам не знал, что правда, а что вымысел.

– Значит, чем дальше от юга – тем лучше, – констатировала девочка. – Почему бы нам просто не поселиться севернее?

Ну и конечно, вождь не хотел упоминать каннибалов, живущих севернее и частенько нападающих на инков. Этой девочке необязательно знать, что ее отца съели после одной из таких атак. Детям вообще ни к чему страшные истории перед сном.

Загнанного в тупик вождя спасли матери, вернувшиеся за своими детьми.

– Ну как, вам понравилась история? – спросила одна из них.

– Да. Хотим еще!

– В следующий раз. У вождя много других дел, – улыбнулась женщина и поклонилась Инке.

Тот поклонился ей в ответ и навалился на посох, чтобы подняться с земли. Он посмотрел в сторону дома и вновь увидел стоящую на пороге дочь. Она не хотела ни присоединяться ко всеобщему веселью, ни укрываться внутри, а лишь с тревогой смотрела на отца, будто знала и видела больше, чем остальные.

Он подошел к ней и без лишних слов встал рядом, оперся плечом о дверной косяк. Там, где сотни лет назад была дверь, теперь лишь трепыхалась занавеска из легкой ткани. Большинство зданий так сильно изменили свою геометрию, что в проемы приходилось вставлять кривые ромбы из досок, но Инка не хотел портить эстетику декадентского стиля, как сказали бы древние культурологи, и ограничился только тканью. Если каннибалы доберутся до центра лагеря, то жалким подобием двери их уже не остановить. Вождь в очередной раз думал об этом, стоя возле дочери – своего единственного ребенка.

– Опять видение, Лима?

– Неужели так заметно? – спросила она мягким молодым голосом.

– Лицо – зеркало души, – ответил старик. – У тебя на нем все написано.

– Даже написано то, что я видела? – Девушка повернулась к отцу, впервые за вечер оторвав взгляд от костра в центре лагеря.

– Без подробностей, – вздохнул Инка. – Твоего дара видеть вещи за пределами обозримого у меня нет.

– Это не дар, а проклятье. – Голос Лимы дрожал.

Она вошла в дом и неуверенно заходила по комнате, будто пытаясь найти свое место в мире, где, если быть честным, не должно быть места ни для кого, настолько он суров и ужасен. Отец вошел следом.

Хозяйственная постройка дышала сыростью, исходящей от почерневших бетонных стен. Старый пол давно прогнил из-за грунтовых вод, поэтому на него положили новый слой сосновых досок, которые скрипели от каждого шага, но по крайней мере не хлюпали. Вытянутое помещение с несколькими наглухо забитыми окнами освещали три факела – благо нехватки горючих смесей не было. Вдоль некоторых стен тянулись ржавые стеллажи с почерневшими от времени бумагами, стояли трухлявые пластиковые столы, о которые лучше было не опираться. Из главного помещения можно было попасть в две маленькие коморки, оборудованные под спальни, с железными печками и толстыми деревянными дверьми, чтобы беречь тепло. На железных кроватях для мягкости лежали одеяла из толстых шкур крыс, водившихся в подвале здания. Узкий проход вел в бывшее помещение туалета, а теперь просто в пустую комнату с обвалившимся кафелем и обмякшей до состояния каши штукатуркой. Двери и стены кабинок уже давно были разобраны на укрепления лагеря, а унитазы вынесены на улицу – канализация ведь не работала. Спуск на технический этаж из-за крыс был плотно засыпан землей и камнями. Лишь в самые холодные ночи оттуда доносился едва уловимый писк борющихся за жизнь грызунов. Но пока на улице били барабаны и веселились сытые люди, снизу нельзя было ничего услышать даже при всем желании.

В центре большой комнаты находился алтарь, украшенный разными сухими цветами, с безделушками со стартового комплекса космодрома и тарелкой с горючей смесью, символизирующей бога огня. Маленькая лампадка над всей этой композицией должна была гореть всегда. Суеверия являлись отличительной чертой многих людей и в более цивилизованные времена, чего уж говорить о темных веках…

– Опять увидела вспышку Рада? – обратился вождь к дочери. Он имел в виду очередную мегавспышку на Солнце.

– Да, отец. Но дело не только в этом. Вспышку еще можно пережить… – Она замолчала с таинственным видом, словно решая, стоит продолжать или нет.

Инка оперся о стену у входа и не стал торопить дочь. Просто стоял и слушал доносившийся со стороны костра гомон, дышал относительно свежим комнатным воздухом. В отличие от угарного душка снаружи, здесь он разбавлялся благовониями с алтаря и не вызывал тошноту, ставшую хронической за пятьдесят лет жизни старика. Мягкий свет факелов также должен был успокаивать. Должен был…

– Я опять видела белых дьяволов, – выдавила из себя Лима. Эти слова дались ей с огромным трудом, как бывает, когда пытаешься озвучить нечто интимное, сокровенное.

Вождь вспомнил весь ужас, какой это видение вызывало у дочери, и про расслабление в ближайшем будущем можно было забыть.

– В прошлом году ты тоже видела их… – Он попытался успокоить Лиму.

– Нет. Это совсем другое. В прошлом году был едва уловимый образ, появившийся откуда-то издалека. Тогда он застыл на мгновение и развеялся, как паутина на летнем ветру. Но сейчас… Сейчас он стоял передо мной целый час, на расстоянии вытянутой руки.

Голос девушки задрожал, ее всю затрясло, а слегка освещаемая огнем красная кожа ее лица посветлела до здорового розового цвета древних жителей Земли. Но в данном случае это, конечно же, было не совсем здоро́во. Она стала «бледной».

– Я словно поднялась над землей и видела, как белые дьяволы спускаются с неба на летающем корабле. Два десятка вооруженных до зубов демонов. Я была среди них… Нет, я будто сама была кораблем, принесшим нашу смерть. Они близко, отец. Я это чувствую.

Лима зарыдала и почти упала на пол, но вождь подхватил ее обмякшее, легкое, как пушинка, тело и крепко прижал к себе. Его девочка, его единственная малютка – теперь восемнадцатилетняя взрослая девушка с прекрасными русыми волосами, готовая идти под венец, но он по-прежнему видел в ней маленькое беззащитное дитя. Ее невысокий рост и небывалая стройность лишь помогали укрепить этот нежный образ в глазах отца. Вдобавок врожденная любовь людей ко всему прекрасному заставляла всех относиться к ней с трепетом и почтением, чуть ли не поклоняясь ей как божеству, что делало ее поистине принцессой, настоящей дочерью вождя.

– Не плачь, дорогая, – успокаивал ее Инка. – Нам есть чем ответить.

– Ты не понимаешь, отец, – всхлипывала Лима. – Огонь их не остановит. У них несгораемая шкура, стальные кости и оружие.

– У нас тоже есть оружие, – бодрился вождь. – С тех пор, как мой дед выменял зерно на ружья. Может, они и не самые мощные в мире, но свое дело делают. Все двугорбые олени с нашего стола были подстрелены из этих ружей.

– Нет, отец. Пара ружей и двадцать патронов к ним не помогут.

Если Лима и заблуждалась, то лишь в количестве патронов – их оставалось пятнадцать, да и то почти все унес с собой на охоту Ку́ско.

– В любом случае это всего лишь видение, – сказал Инка и пожалел о своем пренебрежительном тоне.

Видения девушки сбывались всегда или почти всегда. Она была величайшей пророчицей, даже более талантливой, чем ее бабушка, передавшая ей по наследству это проклятие, этот дар. Сомневаясь в словах Лимы, вождь не мог изменить события будущего, которые точно произойдут. Получалось так, что он лишь выказывал недоверие своей дочери, вынуждая ее закрыться от всего мира и медленно сходить с ума наедине с пошатнувшейся верой в собственные видения. Нет, этого отец не хотел.

– Я верю тебе, – прошептал он. – Как бы мне ни хотелось обратного, я знаю, что так будет. К сожалению для всех нас.

– Знаешь, что самое ужасное? – снова всхлипнула Лима. – Я не знаю, как их остановить. Я вообще не понимаю, что нужно делать.

– Остается надеяться, что образы останутся образами, и когда мы увидим что-то похожее на белых дьяволов, это не будет столь фатально для нас.

Будет. Дочь не рассказала о развязке видения, не смогла перешагнуть через собственный страх, будто, произнеся это вслух, она вдохнет жизнь в свое пока еще не сбывшееся пророчество. Она сама не хотела верить, что в конце все умрут. Белые дьяволы убьют всех до единого. Она видела это собственными глазами.

Шум в лагере поутих. Танцы закончились, и уставшие соплеменники переводили дух перед ночными играми. Пара мгновений, и они уже отодвигали столы подальше от центра лагеря, чтобы вокруг костра образовалось как можно больше свободного пространства.

– Сейчас будут играть в битлу́, – с усилием проговорил вождь. Он пытался развеять уныние, чем-то отвлечь и себя, и дочь.

– Я не пойду, – сказала она. – Надоело.

– Ты же знаешь, без нас не начнут.

Лима только вздохнула:

– Ответственность…

– Она самая. Ради племени мы должны делать то, чего от нас ждут.

Инка не стал добавлять, что иначе им просто не выжить, чтобы в мысли дочери не вернулось дьявольское видение об апокалипсисе. Ведь если все предрешено, зачем лишний день барахтаться, выживать? Если кому-то суждено умереть, зачем оттягивать неизбежное? По этой логике все существа на Земле давно должны были бы смиренно склонить головы перед зловещим роком, однако же мучаются, живут. Значит, логика в чем-то другом.

– Пошли, дорогая, может, Куско успеет вернуться к финалу игры.

– Не горю желанием его видеть, – отвернулась девушка. Вместо лица отца она теперь видела языки танцующего огня – факел на стене возле заколоченного окна.