– Не может измениться. – Инка сел на узкую скамью у алтаря. – Куско – потомок древних вождей племени. Твой с ним союз был предрешен еще до вашего рождения. Ты больше не можешь откладывать свадьбу, как делала это прежде. Тебе уже почти девятнадцать. Ждать больше нельзя. Он обязан взять тебя в жены, а ты – поклясться быть его до конца дней. Таковы наши обычаи. Только благодаря им мы все еще живы. Наверное, мы единственное племя, оставшееся в этой части Великой пустоши. Все ушедшие от традиций, погрузившиеся в анархию племена давно растворились в распадающемся мире.

– Тогда я рада, что скоро придут белые дьяволы и всех нас убьют.

– Иногда я и сам думаю, что это было бы лучшим выходом.

Вождь протянул руки к плошке с горючей жидкостью на алтаре, взял ее и поднес к лицу. Поверхность странной субстанции играла отблесками синего, розового и фиолетового. Прозрачное топливо светилось разными цветами, незаметными на первый взгляд. Только при должной концентрации и воображении можно было увидеть разливающуюся палитру красок.

– Этот бензин как вся наша жизнь, – со свойственной ему многозначительностью произнес вождь. – На первый взгляд пустая и мертвая, но стоит поверить в чудо, в какое-то великое предназначение, как все расцветает красками. Смысл одновременно и есть, и нет. Разница лишь в том, как смотреть.

Лима отвернулась от факела и встретилась взглядом с отцом. Их ладони сомкнулись с теплотой любящих друг друга людей.

В лагере все было готово к игре. Столы с посудой вернулись в разбросанные по территории домики. Тучи рассеялись, и площадь с костром погрузилась с красноватый свет лунных лучей, проходящих через вечнобордовые облака. Языки утихающего огня были такими же алыми, как и сухая земля вокруг. Столь необычному освещению позавидовали бы даже великие стадионы древности. Глубокий красный свет без какой-либо иллюминации.

Вождь и его дочь подошли к кругу зрителей, сидящих на земле со скрещенными ногами, и протиснулись между ними. В отличие от многочисленных народов с их великими ханами и королями, племя в две сотни душ не могло да и не хотело как-то особенно чтить вожака. Он был не идолом и не представителем богов на земле, а скорее первым среди равных – опытным, мудрым и уважаемым человеком, который работает наравне со всеми, нет, даже больше остальных, такая на нем ответственность. Право быть вождем передавалось наиболее знатному представителю нового поколения, а если кто-то был против, то мог вызвать претендента на дуэль. Но это только в теории. На практике же все примирялись с традицией и заранее знали, кто станет вождем.

– Без моего сына Куско неинтересно, – сказал его отец Ю́рас, сидевший по левую руку от Инки, упитанный, наголо бритый старик лет сорока пяти. В свое время он не смог стать вождем племени и теперь всеми силами готовил сына на это место.

– Еще не вернулся с охоты? – небрежно спросил вождь.

– Ага, наверное, выслеживает самого крупного двугорбого оленя, – похвастался Юрас, хотя хвастаться было еще нечем. – Без лучшего охотника игры теряют весь свой азарт.

– Здесь и без него много талантливых игроков, – вставила Лима.

Отец дернул ее за руку и одарил грозным взглядом. Битла уже начиналась.

Дюжина участников вышла к костру, где их уже ждал судья – крепкий мужчина сорока лет по имени Матфей. Он был в серых порванных джинсах, обшитых по поясу мехом, на ногах у него были сандалии. Татуировка украшала всю спину и половину груди – в алом свете луны на его голом торсе виднелся текст с одной из буровых вышек – Gazneftprom ag. Изначальный смысл слов никто не знал, но все справедливо полагали, что это оберег от огня, раз он связан с появлением на Земле горючей жидкости.

Лима равнодушно смотрела на то, как Матфей завязывал глаза всем участникам битлы, и только когда очередь дошла до нравившегося ей парня, она по обыкновению чуть дольше задержала на нем взгляд. Его звали Пу́но. Худой, но жилистый, с длинными черными волосами, удачно сочетающимися с грубыми, но правильными чертами лица. Тысячу лет назад он мог бы быть знаменитым рок-музыкантом или сноубордистом-экстремалом, но теперь круг возможностей куда уже. Играет он в единственную на сотни километров игру – битлу, а род занятий вовсе стал понятием относительным. Разумеется, Пуно тоже знал Лиму. Когда двести человек всю жизнь находятся рядом, волей-неволей становишься близко знаком со всеми да и видишься с ними практически каждый день.

Перед тем как потерять зрение под повязкой до конца игры, Пуно посмотрел в глаза девушке. Несколько лет назад он, будучи совсем юным, уже признавался Лиме в любви. Та вроде бы не посмеялась и даже задумалась над собственным отношением к юноше, но между ними встал Куско, уже давно положивший глаз на дочь Инки и на весомый статус, который дает женитьба на ней. Пара сломанных ребер и выбитый зуб убедили Пуно не переходить дорогу главному охотнику племени и по совместительству будущему вождю, поэтому их общение с Лимой ограничивалось с тех пор едва уловимыми взглядами и загадочными улыбками, понятными лишь им двоим.

Вот и в этот раз они незаметно улыбнулись друг другу, после чего взор Пуно закрыла непроницаемая повязка. Теперь он мог ориентироваться лишь на слух и благодаря особой интуиции влюбленного человека – такой, что проявляется, только когда находишься рядом с предметом своих желаний. Никакие усердные тренировки или врожденный талант не могут соперничать с даруемой глубокими чувствами силой.

– А все-таки хорошо, что Куско сейчас нет в лагере, – не унимался Юрас. – Настоящий охотник должен полагаться на все свои чувства, в первую очередь – на зрение. Какой смысл соревноваться с завязанными глазами? Это же не по-настоящему, так, просто игра. Куско не обязан в ней выигрывать.

– Будем надеяться, он вернется с добычей, – для приличия ответил вождь.

Судья выбрал двоих игроков и за руки вывел их в центр круга возле костра. Дал каждому палку с намотанной на конец тканью, заблаговременно смоченной битумом, чтобы при попадании палкой по телу противника на нем оставался след – так будет легче понять, кто выиграл. Игроки должны были драться на этих безобидных палках до тех пор, пока один из них не оставит вязкую отметину на теле другого. Что-то типа пейнтбола в реалиях тридцатого века.

– Соревнуемся один на один, – напомнил бойцам Матфей. – Игра на вылет до двух поражений. Все участники остаются с завязанными глазами, чтобы не изучать повадки противника. Попадания в конечности и голову не считаются. Начинается первый бой.

Все племя с увлечением уставилось на две кружащие у костра фигуры. И без того краснокожие, в алом небесном свете да возле огня, они стали совсем бардовыми, как окрашенные фигурки солдатиков, которые, судя по слухам, еще выпускают заводы Великой пустоши. Все зрители словно надели розовые, нет, красные очки. Два участника игры бесшумно лавировали, будто звезды в двойной системе вокруг центра их общей массы. Стараясь вести себя как можно тише, они тем не менее создавали шум – шагами, дыханием, нервными перехватами своих орудий. Треск костра иногда заглушал эти звуки, а толпа зрителей, наоборот, старалась не шуметь. Все замерли в напряжении – кто-то болел за одного из бойцов, кто-то просто наслаждался редким в этих краях зрелищем. Неважно отчего, но все затаили дыхание.

Участники первого боя сделали несколько кругов, чтобы приноровиться к темноте и друг другу, после чего начались аккуратные выпады. Завернутые в мягкую ткань концы палок не могли никого поранить, поэтому все действовали без оглядки на боль, относясь к этому так, как и следует относиться к играм. После нескольких ложных тычков один парень нащупал слабость второго. Он несколько раз попал палкой в его руку и понял, что нужно изменить, чтобы попасть ему в грудь. Бой закончился за пару минут, и настал черед следующего. Побежденный не слишком расстроился, ведь по правилам после первого поражения предоставляется еще один шанс.

Во второй паре бойцов оказался Пуно. Он быстро освоился в темноте и не издавал ни единого звука, при этом слыша каждый выдох и робкий шаг своего недоумевающего соперника, о котором даже не думал. Все его мысли были наполнены Лимой – лучом света во мраке суровой жизни, настолько жутком и беспросветном, что даже повязка на глазах не делала его хуже. Что в ней, что без нее, Пуно знал, где находится девушка, некая сила внутри толкала его на геройство, на подвиг, на жизнь, пусть даже и в этой радиоактивной глуши. Тогда он еще не понимал, насколько редко это чувство, доставшееся ему волей химических процессов любви.

Соперник начал хаотично махать палкой от безысходности, чем вызвал улыбку на лице Лимы. Как Пуно это понял? Кто знает… Когда тебе нет еще и двадцати, мало задумываешься над перипетиями жизни, принимаешь происходящее вокруг и внутри тебя как должное, и только если доживешь до зрелых лет, начнешь по-настоящему смаковать те события, переживать их в памяти снова и снова, рассматривая себя со стороны, и вот тогда понимаешь, откуда что берется. Но стоит во всем разобраться, как волшебные силы, ведущие тебя на подвиги, исчезнут, и ты будешь с горечью вспоминать времена, когда мало о чем догадывался. Такая вот великая подлость и великая святость жизни. Пуно еще не понимал смысла своих действий, поэтому не был знаком с волшебством природы. Он просто знал, что Лима улыбнулась, и не задумывался больше ни о чем, тратил все силы на борьбу с течением, уносящим его от любимой, чтобы всегда оставаться рядом с ней – об остальном просто не оставалось времени беспокоиться.

Самое большее, чего добился его соперник, был тычок маслянистым концом палки в руку, зато Пуно быстро раскусил повадки оппонента, даже понял, кто именно из племени это был, и, совершив ловкий перекат, поразил того прямо в грудь. Под радостные крики зрителей Пуно вернули к ожидавшим своего боя участникам игры, а его бывшего противника отвели в сторону и развязали глаза, чтобы он вытер с себя следы битума. Матфей тем временем уже окончательно разогрел толпу.

– Ночь только началась, а мы посмотрели уже два сражения, – говорил он. – Один бой – равных соперников, а второй – сильного против ловкого. Хотите продолжения?

Конечно, он знал, что племя хочет продолжения. В их не то чтобы очень насыщенном расписании эти боевые игры были единственным спортивным мероприятием, если не считать охоту и защиту от каннибалов. Но стычки, где либо убьешь ты, либо убьют тебя, вряд ли можно назвать спортом. А в битле все безопасно.

Начался следующий раунд. Потом еще один и еще… Единожды проигравшие всеми силами пытались реабилитироваться. У кого-то это получалось, и он попадал в полуфинал, но большинство бесславно вылетало после двух подряд поражений. Лима скучала, Инка задумчиво смотрел вдаль, туда, где позади ярко-красных борцов мягким светом луны освещались кромки деревьев. За пределами хозблока бывшего космодрома Плесецк раскинулся высокий сосновый лес, по большей части уже мертвый. Сложно было найти хотя бы одно пережившее кислотный дождь дерево, но обугленные от радиации стволы продолжали торчать из земли и даже шуршали ветками, когда дул особенно сильный ветер, то есть почти всегда. Возможно, радиация как раз и позволила лесному массиву сохраниться намного дольше положенного, иначе бы он рассыпался в труху, а вместе с ним исчезла бы единственная значительная преграда между инками и зоной обитания каннибалов. Густой лес мешал увидеть ловушки, которые жители космодрома приготовили для названных гостей, и не давал разглядеть их поселение издалека. Хорошо, что он есть. Вот о чем думал Инка, пока его малочисленный народ веселился. Он вновь окунулся в пыл боя, когда сидящая рядом Лима случайно толкнула его локтем. Она нервничала второй раз за ночь, потому как во второй раз за ночь на импровизированный ринг вышел Пуно. Против него поставили проигравшего один бой соперника, и тот всеми силами пытался использовать второй шанс – накрыл бедного парня лавиной ударов по рукам и ногам, без разбора, лишь бы сломить его сопротивление и попасть ему в корпус. Кулаки Лимы сжались, каждый удар отдавался в ее сердце, хотя она и не считала себя влюбленной. Она даже не задумывалась, нравится ей Пуно или нет. Просто интуитивно отвечала на его чувства. На настоящие чувства, а не на жажду власти, как в случае с Куско. Пуно связал себя с Лимой на каком-то духовном плане, где живет все волшебство этого мира, где спрятано то, ради чего мы рождаемся и умираем, но девушка пока не знала об этом. Пока что Пуно был для нее просто приятным парнем, за которого почему-то болит душа. Не потому, что он очень хороший, а потому что Лима хорошая. Она думала, что подпитывает все самое светлое в себе, когда болеет за этого парня. Не ради него, а ради себя. Все как в древних романах. Жизнь… жизнь никогда не меняется.

Она облегченно вздохнула, когда Пуно выдержал град ударов и из последних сил ткнул соперника в бок. Тот слишком сильно жаждал победы, поэтому долго не мог принять поражение и чуть не устроил настоящую драку, но судья быстро его успокоил. За пределами ринга племя живет как один организм, поэтому бывших соперников заставили помириться и побрататься на глазах у всех. С них взяли клятвы вечной дружбы и развели в разные стороны. На время сняв повязку и вытирая следы битума с рук, Пуно нащупал множество ушибов и едва сдерживался, чтобы не морщиться, благо темнота скрывала его лицо. Со стороны лишь было видно, что Лима переживает, Инка о чем-то думает, а Юрас с довольной ухмылкой разглядывает сгорбившегося Пуно.

С приходом ночи холодный осенний ветер всецело вступил в свои права. Температура падала с каждой минутой, и многие сидящие на земле начали неосознанно тереть руки. Все их внимание по-прежнему сосредоточивалось на боях, поэтому осознание холода еще не пришло. Текли самые приятные ночные минуты, когда чувствуешь только легкую свежесть.

Два полуфинальных боя накалили интригу до предела, и никто из зрителей не замечал на своих телах гусиную кожу, а участники игры и вовсе разгорячились, как красные угли, если брать во внимание их пунцовые в лунных лучах тела. Словно обмазанные алой краской, они продолжали показывать зрелище сытым от хлеба инкам. Первый полуфинал выиграл парень по имени Хан. Высокий, крепкий, с рельефными мышцами, с длинными светлыми волосами, он прошел весь турнир не только без поражений, но даже без капли битума на теле, а соперником его стал победивший в очередном бою Пуно. Зрительский азарт дошел до точки кипения, вобрав в себя все оставшееся тепло воздуха, сделав его ледяным. Зрители пододвинулись ближе к кругу, к костру, чтобы как можно дольше удерживать перед собой момент истинной радости, отрешения от всех забот. Они хотели жить вечно в центре лагеря, вокруг пьянящего боя, защищаясь от холода в теплом людском кругу, как можно ближе друг к другу, к огню, пока не сольются в одной-единственной точке пространства – в средоточии счастья.

Судья ударил в барабан, и начался решающий бой. Без права на поражение, без возможности отыграться – оттого и ценный. Соперники оказались под стать один другому. Хорошо сложенный Хан против худого, но ловкого Пуно. Лучший среди блондинов против лучшего среди брюнетов. Удары следовали один за другим, поражая руки, ноги и даже головы. Черные корочки битума покрыли лица обоих, сделав повязки на глазах бессмысленными. И Хан, и Пуно сопротивлялись соблазну выплюнуть маслянистые комки изо рта – ведь это создаст шум и раскроет их точное положение. Они и без того выдавали себя сбитым дыханием. Еще громче дышал Матфей, постоянно лавируя между слепыми соперниками, чтобы видеть следы попаданий. Он не должен был пропустить единственный победный удар в корпус. Во время сомнительных тычков в бедра или верхние части плеч он уверенно разводил руки в стороны, заставляя уже вскочивших на ноги зрителей садиться обратно. Нужен был точный, четкий удар, иначе весь будущий год все только и будут оспаривать результаты игры. А ведь кто-то поставил на победителя часть семян…

Минут десять шел непрерывный бой. В отличие от древнего бокса, он не разделялся на раунды и в него не требовалось вставлять блоки рекламы, поэтому сражение было по-настоящему зрелищным, первобытным. Послебытным, если следовать терминологии.

Сидящий по левую руку от вождя Юрас устал наблюдать, как звание лучшего битлиста разыгрывается без его сына. Еще тяжелее ему было осознавать, что ценный победный трофей может получить безродный Пуно, как-то странно посматривающий на его будущую сноху. Хана он тоже не сильно жаловал, но в табеле ненависти и презрения Юраса ко всему миру блондин стоял относительно низко, поэтому, когда он слишком сильно подставил бок под удар, старый хитрец свистнул, перебив атакующий порыв Пуно. Парень замешкался и получил от Хана резкий тычок в ребро. Бой завершился на изматывающей двенадцатой минуте. Финалисты наконец сняли повязки.

Инка перевел задумчивый взгляд с кромки деревьев на сидящего слева соседа, но Юрас только пожал плечами. Судья уже объявил победителем Хана и вел его по кругу почета возле костра, мимо соплеменников. Одни радовались победе, другие подсчитывали проигранный урожай, третьи просто смаковали увиденное, и только Лима пребывала в нескрываемом раздражении. Она хмурила брови, атакуя Юраса гневным взглядом, но будущий свекор принципиально не смотрел на нее. Для старика женитьба сына казалась делом решенным, а значит, девушка уже фактически стала его собственностью и незачем больше обращать на нее внимание. Такое пренебрежение злило Лиму куда больше проявления каких-то эмоций, пусть даже негативных. Негативных, но живых, человеческих – их она могла пережить, все, кроме высокомерного равнодушия. Она еще мало разбиралась в людях, но такое отношение справедливо показалось ей наихудшим из всего возможного.

Хану тем временем вручили венок из целебных трав и отпустили смывать битум вместе с другими участниками боев. Зрелище подошло к концу, а вместе с этим развеялся жар азарта и куража, оставив инков наедине с усталостью, холодом и тяжестью век. В костер больше не подкидывали дрова, и чем быстрее он угасал, тем меньше людей оставалось на площади. Довольная увиденным луна скрылась за темно-бардовыми тучами, практически черными в осенней ночи. Один взмах палочки невидимой феи, и вокруг воцарилась тьма. Вечная радость от игр исчезла в небытии, словно этого счастливого мига для инков никогда не было, словно ничто хорошее не может длиться долго и вообще не способно существовать, словно радость, как свет звезды, исходит из одной точки, единственного момента времени, где ее удалось ощутить, а все остальное, все кругом – лишь тьма, зловещая пустошь человеческих устремлений, страданий и бед. И как невозможно поймать луч далекой звезды, так невозможно вернуться в эту точку счастливого прошлого. Лишь там, позади, может жить свет, ведь только отведав счастливые мгновения, можно понять их ценность. Поэтому исключительно в прошлом может существовать то, ради чего стоит жить. Оно всегда позади, по сущности, по определению.

Вот что мучило Инку, когда Лима вела его, задумчивого, за руку. Она хотела подольше остаться возле бойцов, приводящих себя в порядок у затухающего костра, чтобы не разрывать невидимую нить, которой Пуно, сам того не подозревая, притягивал ее к себе. Это ведь не Лима положила на него глаз, а наоборот. Но девушка не могла не реагировать на свой собственный магнетизм, которым притягивала к себе парня. Они ничего толком не понимали, но делали то, что должны были. Ни дать ни взять – театр марионеток, людей, управляемых гормонами и инстинктами. Напуганные, не принадлежащие сами себе инки посреди неизведанного, давно позабытого и, чего греха таить, брошенного всеми мира. Актеры, играющие придуманные миллион лет назад роли. Свобода воли? Собственное мнение? Не смешите.

Это сплошная тьма. Но скоро будет и свет.

– Победа ничего для меня не значит. – Хан пожал руку Пуно и спрятал победный венок на самом дне рюкзака.

– Ты ее заслужил, – скромно ответил Пуно.

– Да брось. Эти игры никогда не были полностью справедливы.

– Но они к этому очень близки. Всяко лучше настоящей войны племен, где побеждают самые подлые и кровожадные.

Парни дружески улыбнулись друг другу и разошлись по домам. Последний затерявшийся на площади порыв ветра затушил остатки костра, и ночь окончательно нависла над Пустошью. В такой поздний час не хочется ничего иного, кроме как, укрывшись шкурами, крепко спать и хотя бы во сне видеть райский мир бескрайнего урожая и нескудеющих запасов семян. Время в этот момент тянется вязким потоком мыслей, однако пролетает быстро, практически неуловимо. Стоит закрыть глаза, и вот уже красное солнце приветствует новый день. Но та ночь, к сожалению, стала исключением. Инки закрыли глаза, но в следующий миг не наступил рассвет. Вместо этого раздались крики часовых.

Никто даже не успел толком заснуть, как пришлось вскакивать по тревоге. Засидевшиеся до поздней ночи инки не успели расслабиться и утонуть в накатывающих одно за другим сновидениях, что сыграло им на руку. Немного уставшие, зато в полном осознании происходящего, они моментально высыпали во двор.

– Нападение! – кричал часовой, попутно трубя в рог.

На одной из каменных крыш вспыхнул сигнальный костер. Темнейший час ночи озарился, как при самой яркой луне, хотя и не настолько, чтобы читать газету, но газеты нигде и не выпускались.

– Чертовы дикси! – неслось из толпы.

Словом «дикси» называли предполагаемое племя каннибалов, держащее инков в страхе. Предполагаемое, потому что каких-либо подробностей их жизни никто не знал. Большие уродливые людоеды нападали всегда неожиданно, и невозможно было вычислить место их постоянного обитания. Исчезали они столь же молниеносно, если не умирали от рук храбрых инков. Иногда им удавалось утащить с собой пленных, чья судьба, если обратить внимание на рацион этих тварей, была предрешена. Но чаще всего каннибалы крали одомашненных волкогавов и лошадей. В отличие от людей, животные не понимали толком, что происходит, и практически не сопротивлялись.

– Охраняйте лошадей! – закричал вождь.

Старый Инка самым последним покинул свой дом. Его почти все время клонило в сон, а ночью да после праздника он долго не мог найти в себе силы, чтобы хотя бы встать. Подняться с постели ему помогла Лима, но за пределами дома вождь должен был внушать людям храбрость, а не вызывать у них чувство жалости. Отгоняя мысли о собственной дряхлости и опираясь на посох, он твердо шагал по лагерю, раздавая приказы. Инка был уже не так полезен, как прежде, когда вел всех в бой, но даже сейчас от одного его громкого голоса дисциплина и боевой дух воинов кратно росли.

– Ко внешнему периметру! – указал он первой группе мужчин. – Поджигайте ловушки! Остальные – заливайте траншеи второго ряда!

Пуно и Хан потратили во время игры слишком много сил и не успели оказаться в самой отважной и почитаемой первой группе, поэтому им пришлось вместе с сорокалетними стариками и десятилетними подростками разливать запасы горючего.

Зарекомендовавшая себя временем система обороны состояла из двух колец. Внешнее представляло собой долговременные канавы с топливом по всему периметру лагеря, со множеством незаметных ловушек типа волчьих ям, мясорубок и висящих досок с шипами. Внутреннее кольцо состояло из каналов, вырытых вокруг грядок, и наполнялось горючим только в самые критические моменты. Оно располагалось слишком близко к плодородной почве и жилым домам, поэтому использовали его в последнюю очередь. Только после приказа вождя Хан, Пуно и остальные бросились заливать каналы топливом из цистерн, куда оно поступало по трубопроводу от постоянно работающего завода.

– Не думаю, что дикси прорвутся сюда, – сетовал один из стариков. – Выкачать топливо из канав в сто раз труднее, ведь оно не течет наверх.

– На кону жизнь всего племени, так что нельзя рисковать, – возразил Хан.

В этот момент праздничным фейерверком вспыхнуло внешнее кольцо обороны. Великая огненная стена Пустоши озарила своим презрением уходящую ночь. Зрелище пугало и завораживало даже обычных людей, а боящихся огня каннибалов оно и вовсе сводило с ума. Пара дикси поджарилась, как в духовке. От остальных отбивались чем могли – копьями, стрелами, единственным огнестрелом.

– Ружье на вышку! – командовал вождь. – Щиты на дальнее кольцо!

Несколько молодых воинов схватили и потащили к стене огня ржавые куски железа. Один из них что-то увидел в окне ближайшего дома и удивился:

– Куско вернулся! Как вовремя!

– Правда? – обрадовался Инка. – Нам как раз не хватает второго ружья.

Внезапно, словно из-под земли, рядом с ними возник Юрас.

– Нет, никого там нет, – почти радостно сказал он. – Пареньку показалось. Сын еще на охоте…

– Как бы с ним чего не случилось, – беспокоился вождь.

Даже чужой Куско и его отцу человек понимал, что находиться за пределами лагеря в такой момент гораздо опаснее, чем внутри. Юрас это, пусть и с опозданием, осознал и разделил озабоченность Инки:

– Ах да, да… – Его голос стал печальным. – Сам как на иголках.

– Крепись, мой друг. – Вождь по-отечески положил руку ему на плечо. – Если можешь, займись защитой женщин и лошадей.

– Конечно.

Юрас исчез так же быстро, как появился.

Крики инков и дикси тем временем не смолкали. Даже из центра лагеря вождь мог по звукам понять, сколько каннибалов уже уничтожено, а сколько продолжают атаковать с характерным для них кличем. Чертовы людоеды всегда поступают одинаково – начинают протяжно кричать, то закрывая ладонью рот, то открывая его. Эти переменные движения происходят с частотой до нескольких раз в секунду и создают протяжное «уа-уа-уа-уа…».

Таких криков разной тональности вождь услышал всего штук шесть. Появилась надежда отбиться малой кровью.

– Не поджигать второй контур! – скомандовал он. – Не поджигать!

Защитники лагеря меньше всего хотели поджигать землю возле своих домов, поэтому приказ подействовал на них успокаивающе.

На передовой тем временем продолжался яростный бой. Десять воинов-инков оказались за защитной стеной огня, где им противостояло полдюжины дикси – в два раза меньше, чем нападало. Два каннибала уже зажарились, еще двое угодили в волчьи ловушки и лихорадочно пытались выбраться из них, уползти в лес. Еще один негодяй встретился с мясорубкой – двумя спрятанными в земле бревнами с гвоздями, крутящимися под весом попавшего в них бедолаги и перемалывающими его в фарш. Шестой, уже убегая, задел веревку, которая удерживала доски с шипами на большой высоте. Разогнавшись по дуге с вершин деревьев, эти подарки леса встретились друг с другом в той самой точке, где пробегал дикси. Он не успел ничего почувствовать.

Несмотря на умственную отсталость и трусость большинства каннибалов, некоторые из них были намного опаснее любого самого отъявленного подонка из сохранивших человеческие повадки людей. Племя инков могло понести самые большие потери за последние тридцать лет, но меткий выстрел часового вынес еще одного дикси, сократив число оставшихся до пяти. Против них по-прежнему оставалось десять инков. При двукратном перевесе у них появлялся шанс.

Опытные воины приступили к заранее подготовленной тактике «карусели» – первый бросается на врага, вызывая на себя всю его ярость, а когда дикси отбрасывает его, второй пользуется возможностью и наносит удар копьем. Каннибал обычно ломает копье, но, будучи раненым, представляет уже меньшую опасность, и «карусель» повторяется снова и снова, пока ярость противника не сменяется мольбами о пощаде. В этот момент самое важное – переступить через свою человечность и не отпустить дикси живым, чтобы тот потом не вернулся с целой армией себе подобных и заранее заготовленным планом штурма лагеря инков.

Эта же тактика применялась и теперь, но противники оказались невероятно сильны. Пять жутких тварей сбились в кучу и отбрасывали одного инка за другим, не давая нанести себе смертельные уколы. Можно было бы дождаться, пока они потеряют силы в битве с воинами, но жизни запертых по ту сторону огня инков были крайне важны. Они стоили дороже всего, даже дороже патронов к ружью. Понимая это, засевший на башне часовой стрелял снова и снова, расходуя боезапас. Удача не то чтобы сильно ему улыбалась – кроме первого точного попадания он поразил цель лишь последним оставшимся патроном, уменьшив количество врагов до четырех. После этого десять воинов сумели нанести им урон. Раненые твари перестали защищаться и бросились наутек, став легкой добычей для копий и стрел.

– Не отпускать никого! – кричал вождь с окраины лагеря. – Нельзя, чтобы они рассказали о новых ловушках!

Когда с беглецами было покончено, воины инков собрались возле последнего каннибала, застрявшего в ловушке. Озлобленный коротышка скорее со звериными, чем с людскими повадками безуспешно пытался перегрызть себе кость, чтобы выбраться из западни. Кожа его была мертвенно-серой, словно бог-создатель пожалел на нее краски, взгляд его был пустой, как и мысли. Он нервно озирался по сторонам, пока цепь из краснокожих людей вокруг него постепенно сжималась.

– Сколько вас еще? – спросил самый высокий воин. Он единственный был не ранен и крепко стоял на ногах.

Ответа не последовало, по крайней мере членораздельного.

– Мы ничего от него не добьемся. Они просто животные. Вот что бывает, когда поедаешь себе подобных. Полная деградация.

Инки окончательно решили вопрос с раненым дикси и вернулись к стене огня, уже не такой внушительной, как вначале. В некоторых местах ее можно было перепрыгнуть, но потрепанные сражением парни решили подождать, пока пламя еще поутихнет.

Лагерь уже подсчитывал потери, когда на небе появилась светлая дымка – верная спутница нового дня. Один воин навсегда покинул этот мир, еще трое были тяжело ранены. Имей племя доступ к антибиотикам, об их судьбе можно было бы не волноваться, но ближайшая аптека находилась в трехстах годах позади, а существование завода лекарств оставалось скрыто туманом войны.

– Патроны закончились, – с отчаянием произнес вождь.

– Зато у нас по-прежнему есть огонь, – пытался успокоить его Матфей. – Эти твари боятся его как… огня.

Вместо того чтобы засмеяться, все смогли лишь выдавить из себя измученные улыбки.

– Рано или поздно дикси научатся его обходить, найдут слабые места в обороне.

– Да бросьте, вождь. Они ничего толком о нас не знают.

– Несколько лет назад их отряд ушел отсюда живым, – напомнил Инка.