Buch lesen: «Как родных сыновей»

От автора

Посвящаю маме, Ядвиге Иосифовне, и светлой памяти бабушек: Папкевич Юзефы Петровны и Гавдей Феодоры Александровны.

Книга приурочена к 75-летию Великой Победы.

В каждом рассказе – судьба человека. От матери, уберёгшей единственного сына, до Русалки, помогавшей разведчикам, от ночного духа Летавицы до единственной оставшейся жительницы – хранителя взвода красноармейцев, от девушки-санитарки, вытащившей из кровавого ада нашего бойца и немца, до Крыничницы, пришедшей на помощь раненому красноармейцу, от глухонемого партизана-одиночки до командира 57-мм орудия.

Главная мысль книги – в словах одноногого бригадира ("Бабы"):

– Это, лейтенант, бабы, – и посмотрев в сторону кладбища, Иван повторил, – наши бабы

Хочу сказать спасибо всем читателям за поддержку, критику и советы. Особая благодарность корректору Ларисе Сеченовой.

С уважением, Андрей Авдей.

Если у Вас появились вопросы, замечания и пожелания, Вы можете написать автору:

– основная группа ВКонтакте: https://vk.com/four_ls;

– e-mail: andr080872@tut.by

Часть первая. Как родных сыновей

Доживи до заката

Небесная твердь переливалась мириадами звёзд, завораживая любого, кто поднимал голову вверх. Глядя на мерцание крохотных светил, не хотелось волноваться и переживать. Хотелось просто лежать и удивляться тому, как же все-таки огромна вселенная, и как в ней мал и незначителен человек. Микроскопический кристаллик в бескрайнем океане равнодушного ко всему мироздания, который радовался, огорчался и мечтал о том, что выживет. Потому что ему было всего двадцать.

Лежа около пушки, Николай смотрел на усыпанный звёздами небосвод и размышлял о предстоящем бое. Тем более что вечером на позиции батареи пожаловал замполит полка. Как водится, вручил награды, зачитал приказ о присвоении очередных и внеочередных званий, а потом произнёс пламенную речь. Из его выступления все поняли только одно – хана. Основной удар придется на их полк. А это значит, что в живых останутся только самые везучие.

Потому что у истребителей танков «длинный ствол, но жизнь короткая». Пять выстрелов, иногда больше, иногда меньше и всё. Взрыв, второй, третий, и «напрасно старушка ждёт сына домой, ей скажут, она зарыдает». Николай посмотрел на свою сорокапятку, расчётом которой командовал уже второй месяц.

Истребителей называли по-разному. Официально – чуть ли ни элитная артиллерия специального назначения, в войсках – «Смерть врагу, кранты расчёту». Не зря, ой, не зря им платили в два раза больше, чем пехоте. Из десяти подбитых танков семь приходилось на истребителей. А из десяти орудий в бою выживала едва ли половина. Могли бы и в три раза больше платить, и в четыре, всё равно эти деньги получать некому. Кому повезло – тот в госпитале, а кому нет – в земле. И вторых гораздо больше.

Расчёт Николая называли счастливым. Ещё бы, три боя – все целы, а командир получил сержанта и «За отвагу». Везунчики.

Черное небо хмыкнуло, равнодушно мерцая холодным светом. Ему было всё равно. А вот командиру орудия – нет. Хотелось выжить и в этом бою.

Как сказал наводчик: «Помереть геройски – дело нехитрое. Воюй только по уставу – наградят посмертно "Славой"»¹. Орден, конечно, хорошо, но вернуться домой – ещё лучше. Поэтому командир расчёта долго просидел со взводным, после чего вместе с бойцами потратил два часа законного отдыха на рытьё, таскание веток и маскировку. Заряжающий откуда-то притащил две дымовые шашки, ещё раз всё обсудили до мелочей. Только после этого сержант отпустил бойцов.

А сам любовался ночным небом и думал. Сколько выстрелов? Два, пять, восемь? От этого зависели судьба орудия и их жизни. Отвлёкшись на падающую звезду, Николай тихо пропел: «С неба звездочка упала, ты желанье загадала, ты у неба попросила, чтоб живым вернулся милый».

«Загадать, что ли, желание?». Но яркий шлейф пропал так же быстро, как и появился. «Не успел», – вздохнул Николай.

– Успел, – раздалось слева.

Сержант от неожиданности дернулся и больно ударился головой о пушку.

– Аккуратнее, солдатик, не ровен час – в госпиталь увезут, – тихий смех заставил сержанта покраснеть.

– Не в госпиталь, а под трибунал скорее, за членовредительство, – хмыкнул он и оглянулся.

Метрах в пяти от орудия, улыбаясь, стояла девушка лет двадцати, одетая в легкое светящееся платье. Её золотые волосы опускались почти до земли, а глаза…

– Что молчишь, язык проглотил? – гостья подошла ближе.

Заворожённый невероятной красотой девушки, Николай смог только что-то невразумительно промычать.

– Ау, воин, очнись!

– Простите, как вы сюда попали?

– Ни тебе «здравствуй», ни «разрешите представиться», – девушка нахмурилась.

– Доброй ночи, Николай, вам здесь не место, – скороговоркой выпалил сержант.

– Где захочу, там и буду. Ясно?

Гостья раздраженно топнула ногой, и Николай непроизвольно опустил голову вниз, посмотрев на сияющие ярко-красные сапожки.

– Попался, – рассмеялась девушка, – кто глянет на мою обувь, навсегда приворожён будет. Что теперь скажешь, воин?

– Согласен, – радостно кивнул сержант, – как говорится, совет нам да любовь, «горько!». А теперь поцелуемся?

– Экий ты шустрый, – девушка смущённо отступила.

– Мы, истребители, должны быть шустрыми. Так как насчёт поцелуя?

– Вот заладил, поцелуй-поцелуй, – гостья нахмурилась, – русским языком говорю – дух я ночной, Летавицей зовут.

– Очень приятно, – шутливо отдал честь сержант.

– Не перебивай, – рассердилась девушка, – любой, кто не устоит перед моими чарами или на сапоги глянет – до самой смерти будет приворожён.

– Подумаешь, – Николай пожал плечами и улыбнулся.

– Ничего не подумаешь, – Летавица явно обиделась, – от несчастной любви бросишь дом и, как лист в непогоду, пойдёшь скитаться по свету, только бы меня из сердца прочь изгнать.

– Смешная ты, – хмыкнул сержант, – мы и без твоих чар вырваны из дома. Как листья в непогоду, скитаемся по земле. Правда, не одни.

Он похлопал по стволу сорокопятки:

– С боевой подругой. Три боя пережили, а утром ждет четвёртый, последний.

– Как это последний? – девушка тряхнула копной золотых волос, от чего вокруг разлетелись крохотные искорки.

– Предчувствие у меня: до захода солнца не доживу, – спокойно ответил Николай. – И сколько раз наша сорокопятка успеет выстрелить, неизвестно. Может, один, может – десять. А потом…

– А потом? – Летавица заинтересованно подошла к пушке.

– Всё, – рассмеялся артиллерист. – Немцы жить хотят не меньше нашего. Их танкистам неохота гореть, поэтому заметят и накроют огнем. Так что завтра будешь уже другого привораживать.

– Вот ещё, – фыркнула девушка, – придумал.

– Ничего я не придумал, – сержант похлопал ладонью по стволу сорокапятки, – её «Прощай, Родина» называют. Думаешь, просто так?

– Выходит, я зря сапожками хвалилась?

– Выходит, зря, – кивнул Николай. – Так мы поцелуемся или нет? Веселее на смерть идти будет.

– Эх, мужики-мужики, – улыбнулась девушка, – ровно дитёнок малый игрушку требуешь. Не для баловства я к тебе прилетела звездой падающей.

– Жаль, – вздохнул Николай, заставив покраснеть Летавицу, – тогда открой секрет, может, в бою как раз и пригодится.

– Пригодится, – девушка посмотрела прямо в глаза, – выстрелов должно быть пять. Не больше и не меньше, ровно пять. Помни об этом. А теперь мне пора.

– Мы ещё увидимся? – в глубине души сержант понимал, что это сон. Яркий, сказочный и красивый настолько, что просыпаться совсем не хотелось.

Летавица грустно улыбнулась:

– Доживи до заката, Коленька, и я приду, обещаю. А теперь прощай.

***

Несколько часов спустя.

Если закрыть глаза, то кажется, будто огромный великан, закованный в громыхающие доспехи, внимательно осматривает поле боя. Изредка порыкивая, он ищет засады истребителей танков. Сумасшедших артиллеристов, посмевших оказаться на его пути и вознамерившихся помешать! Ему! Вместо того, чтобы трусливо поджать хвосты и отступить, они были готовы…

– К бою!

– Ориентир второй. Танки! По головному! – подал команду командир взвода.

– Вижу танки! – Николай открыл глаза и продублировал команду. – Ориентир второй, по головному!

– Есть второй, – отозвался наводчик.

– Бронебойным!

– Есть бронебойным!

– Прицел 13, наводить вниз.

– Упреждение полфигуры…

– Огонь.

Взвод слаженно рявкнул залпом. Танк споткнулся и густо задымил.

«Первый выстрел», – подумал Николай.

– По правому танку! – донеслось сквозь нарастающий грохот боя.

– По правому, – тут же продублировал команду сержант.

– Ориентир третий.

– Прицел двенадцать.

– Упреждение фигура.

– Огонь!

«Второй выстрел».

– Правый танк – верно! Давай, мужики.

Теперь всё зависело только от слаженной работы бойцов расчёта. Их заметили: танк, не сбавляя хода, уже поворачивал башню.

– Огонь!

«Третий выстрел».

Земля взметнулась перед бронированным чудовищем, заставив его злобно выдохнуть. Взрыв грохнул где-то позади.

– Огонь!

«Четвёртый выстрел».

– Огонь! Есть!

«Пятый выстрел».

Победил орудийный расчёт. Пока победил.

– Бросай шашки. Навались!

Укрывшись за густым дымом, бойцы перекатывали пушку влево, на заранее подготовленную позицию.

– Быстрее! Стой! Развести станины! – Николай оглянулся.

Великан свирепо ударил по земле рукой: там, где был расчёт всего минуту назад, один за другим прогремели несколько разрывов. В этот раз смерть удалось обмануть. Надолго ли?

Но размышлять было некогда. На позиции неумолимо покатилась огромная волна ревущей бронированной смерти, которой противостояли крохотные фигурки – истребители танков, расчёты орудий «Прощай, Родина». Смертники.

– Второе орудие погибло! – крикнул заряжающий.

Посмотрев влево, сержант увидел задранный ствол пушки.

«Доживи до заката».

А сейчас только полдень. И танков было много, слишком много для одной несчастной батареи.

– Бронебойным!

– Ориентир пятый!

– … наводить вниз.

– Упреждение полфигуры…

– Огонь!

Казалось, что в ответ на каждый выстрел огромный великан раздражённо бьёт ладонью по земле, стараясь прихлопнуть орудийные расчёты. И промахивается. Вот, сейчас…

– Навались!

Хлоп! Взрыв! Раздавил!

Но через минуту звучит левее:

– Огонь!

– Навались!

– Развести станины!

Великан ревел от ярости, швыряя тысячи смертоносных осколков, и бешено хлопая по земле.

– Третье орудие погибло!

– Бронебойным!

– Огонь!

– Навались!

«Доживи до заката».

Когда он наступит? Кто знает? Разве что этот безумный великан, который, радостно потирая руки, вскочил и изо всех сил ударил ногой: «Попались!»

– Огонь!

…

– Огонь!

…

– Огонь!

В конце концов, измотанное чудовище нехотя сдалось, рыкнув на прощание моторами уцелевших танков и пообещав вернуться.

«Всё?». – Бойцы переглянулись, не веря в случившееся.

– Всё, – улыбнулся Николай, – дожили до заката.

Как по команде, бойцы подняли головы: обессиленное солнце, замотавшись в красную мантию, торопилось спрятаться за горизонтом, чтобы не видеть изуродованную землю, разорванные в клочья пушки и неподвижные холмики вокруг них.

– Дожили до заката, – повторил сержант.

– Нет! – великан обернулся и, глядя на счастливых истребителей, яростно ударил ногой по пятящемуся танку, который тут же огрызнулся в ответ неприцельным выстрелом.

– Вот теперь всё, – чудовище довольно рыкнуло и скрылось вдали.

А вокруг искорёженной пушки неподвижно лежал самый везучий орудийный расчёт.

***

«С неба звездочка упала, ты желанье загадала, ты у неба попросила, чтоб живым вернулся милый».

Где-то бегали санитары, раздавались команды, натужно гудели полуторки и грохотали танки. Где-то кипела жизнь. Николай этого уже не видел, перед его глазами сияло красное солнце, два солнца, три, четыре. Затем их скрыла белая мгла, и боль отступила. На душе стало легко и свободно, хотелось петь, кричать, а потом взлететь высоко-высоко, чтобы…

***

– Ты куда собрался?

Чьи-то руки легли на погоны и мягко, но сильно удержали сержанта.

– Летавица, – улыбнулся Николай.

– Пришла, как и обещала, – девушка рассмеялась, – вижу, успела. Что ж ты, женишок, сбегаешь? Замуж позвал, а сам.

– Так судьба распорядилась, – сержант пробовал освободиться, но тонкие руки держали крепко, – не я решал, а…

– Я, – перебила девушка, – решу. Не забывай меня, Коленька, прощай.

Николай хотел что-то ответить, но Летавица неожиданно сильно толкнула сержанта вниз. Перед тем, как рухнуть на землю, он увидел мелькнувшие перед глазами ярко-красные сапоги.

***

– Вот они, – женщина открыла коробку и бережно достала обувь, – когда мне исполнилось четыре, папа подарил на день рождения. Он хотел, чтобы у меня были красные сапожки.

– Удивительная история, – журналист отложил ручку, с удовлетворением посмотрев на исписанные страницы, а затем взял в руки фото. – Это он?

– Да. После госпиталя вернулся домой, женился. Мама рассказывала, он безумно мечтал о дочери.

– Значит, вы были любимицей, – журналист аккуратно положил фотографию, – и, как часто случается, отец называл вас как-то особенно, я прав?

Женщина улыбнулась:

– Для папы я всегда была Летавицей.

Мать

Отче наш, иже еси на небесех!

Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое,

Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…

Пожилая женщина стояла на коленях перед иконой

Яко Твое есть и Царство, и сила, и слава,

Отца и Сына, и Святаго Духа

И ныне, и присно, и во веки веков.

Аминь!

Дрожащей рукой она перекрестилась и прошептала:

– Господи, молю тебя, спаси и сохрани сына моего, не дай сгинуть кровиночке, один он остался, прикрой его от пуль вражеских, сбереги его головушку, не оставь его в милости Своей.

По морщинистым щекам потекли робкие слёзы. Рядом с иконой стояло фото: мужчина обнимал двоих парней, они улыбались. Женщина медленно встала и провела рукой по стеклу рамки:

– Мои вы золотые…

– Не помешаю? – дверь без стука открылась.

На мгновение женщине показалось, что по иконе мелькнула чёрная тень. Оглянувшись, хозяйка дома увидела молодого стройного офицера. Форма была выглажена идеально, сапоги начищены до зеркального блеска, а череп с костями на фуражке и серебряные молнии в петлицах сияли в солнечных лучах так, что было больно глазам.

– Не помешаю? – повторил он.

– Входите, – женщина со страхом посмотрела на незваного гостя, – присаживайтесь.

– Спасибо, фрау, – немец со стуком отодвинул стул, – ваша семья? – он кивнул на фото.

– Да, муж и сыновья.

– Воюют? – офицер усмехнулся.

– Один воюет, – она смахнула набежавшую слезу, – двое уже отвоевались. Мужа убили на Халхин Голе, а старший в финскую погиб.

– А младший сын убежал на фронт ещё в июне 41, – добавил гость.

– Откуда вы знаете? – ноги задрожали, и она осторожно присела на краешек стула. – Он у вас?

– Вы очень догадливы, именно по этому поводу я и решил нанести этот визит. Не возражаете, если закурю?

– Курите, курите, как он, жив, что с ним? – слезы капали на скатерть, оставляя мокрые тёмные пятна. Солнечный лучик метнулся сквозь окно и, словно стараясь утешить, замер на лице женщины.

– Жив, – офицер с наслаждением затянулся, – пока жив. Вы знаете, он очень хороший разведчик, только благодаря чистой случайности мы сумели его обнаружить.

– Что вы с ним сделаете? – тихо шепнула мать.

– Думаю, расстреляем, очень почётная смерть для воина, согласитесь? – кольца дыма сплелись над фуражкой в замысловатую фигуру, чем-то напоминающую череп. – Обычно мы вешаем, но в данном случае сделаем исключение: это заслуженная оценка его храбрости, расчётливости и мужества.

Женщина со стоном стянула платок с головы, седые волосы рассыпались по плечам:

– Сыночек мой….

– Фрау, не стоит так убиваться, – офицер подошёл и ободряюще похлопал мать по плечу. – Каждый солдат, идя в бой, знает, что, возможно, он будет последним. Война – это случай.

– Кровинушка ты моя ненаглядная…

– Понимаю ваше горе и сочувствую, но я пришёл не за этим, – гость присел на стул и закурил новую сигарету. – Я хочу предложить сделку: вы можете увидеть своего сына живым, если…

– Если – что? – сквозь слёзы она с надеждой посмотрела на офицера.

– Стоя за дверью, я услышал, как вы просили помощи, у кого?

– У Бога.

– И он вам ответил? – губы скривились в презрительной усмешке. – Утешил, успокоил, помог, обнадёжил, что он сделал?

– Он меня услышал…

– Услышал? Не смешите меня.

Женщине показалось, что череп на фуражке гостя ухмыльнулся.

– Он вас услышал? Когда ваш муж, прошитый очередью, корчился на Халхин Голе, истекая кровью, да? Или, может, прислушался перед атакой зимой сорокового? Напомню, та атака оказалась последней для вашего старшего сына, какая незадача, наступил на мину, – ехидный смех офицера резанул слух.

– Одному Богу ведомы наши судьбы, не мне судить, – женщина закрыла лицо руками, плечи затряслись в беззвучном рыдании.

– Конечно, – немец вскочил и подошёл к иконе, – одному Ему ведомо, вы шепчете это постоянно, как бараны, молясь разукрашенной доске.

– Этот лик Святой Матери Божией в нашем роду передаётся из поколения в поколения, не трогайте, – она робко потянула офицера за китель.

– Святая, род – где он, ваш род? Остался последний, слышите, последний! И его судьбу решаю я, а не она, – палец ткнул в сторону иконы, – и тем более не Он, – палец указал на потолок.

– Его судьбу решит Бог, – прошептала мать.

– Его судьбу решу я, понятно? Я! – кулак стукнул по столу. – И не надейтесь, что Он сможет что-то изменить.

– Зачем вы пришли?

– Простите, фрау, – опять прозвучал издевательский смех, – вы абсолютно правы, я увлёкся. Война, знаете ли, расшатывает нервы даже закалённых в сражениях бойцов. Итак, я предлагаю вам сделку: мы сохраним вашему сыну жизнь, но при одном условии. Вы заинтригованы?

– Каком? – тихо прозвучало в ответ.

– Помолитесь мне точно также, как и Ему, попросите о пощаде и милости. И пообещайте, что ваш сын станет служить Рейху верой и правдой. Мы ценим храбрых и доблестных солдат.

– Вы не офицер, – женщину пронзила внезапная догадка, – вы не настоящий офицер.

– Для полуграмотной крестьянки вы очень сообразительны, – молнии на петлицах сплелись в змеиный клубок, – но это не отменяет сути сделки, итак?

Мгновенно состарившись, она неуверенно оглянулась на икону – набежавшая тень скрыла лики её самых любимых и дорогих мужчин.

– Итак, я жду.

– Прости меня, сынок, – прошептали мокрые от полившихся слёз губы, – прости.

– Я жду, – нетерпеливо повторил гость.

– Никогда мой сын не будет предателем, и перед вами на колени я не стану, – женщина твёрдо посмотрела в жёлтые глаза и повторила. – Никогда.

– Безумная старуха, – офицер раздражённо вскочил и подошёл к двери, – в своей слепой вере ты готова убить собственного сына ради неясных бараньих идеалов! Ну что ж, запомни этот день, 10 июля 1944 года, запомни на всю свою оставшуюся жалкую жизнь. Но напоследок я всё-таки сделаю тебе милость, – он расхохотался и махнул рукой. – Смотри.

Она вдруг увидела старый сарай, группу немецких солдат с автоматами наизготовку, целившихся в молодого паренька. Он стоял у стены в изорванной гимнастёрке, со слипшимися от крови волосами, а разбитые губы шептали: «Прости меня, мама».

– Сыночек, – мать в изнеможении рухнула на пол.

Раздался залп и стук закрываемой двери.

ПОЛГОДА СПУСТЯ

… Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…

Старушка стояла на коленях перед иконой:

Яко Твое есть и Царство, и сила, и слава,

Отца и Сына, и Святаго Духа

И ныне, и присно, и во веки веков.

Аминь!

Дрожащей рукой она перекрестилась.

– Хозяйка, можно войти?

Оглянувшись, хозяйка дома увидела пожилого солдата с погонами старшины. Чисто выстиранная гимнастёрка, стоптанные, но начищенные до блеска сапоги. На груди было тесно от медалей и нашивок за ранения.

– Можно войти? – повторил гость. – Мне бы водички.

– Заходи, заходи, конечно, – старушка шаркающей походкой подошла к печи, – сейчас я тебя покормлю, солдатик. С фронта?

– Комиссован вчистую, вот домой добираюсь, твоя семья? – улыбнулся гость и кивнул на фото.

– Да, муж и сыновья.

– Воюют? – старшина посмотрел в глаза женщины и осёкся. – Прости, мать.

– Отвоевались мои соколики, забрал их Господь, – она смахнула набежавшую слезу. – Мужа убили на Халхин Голе, старший в финскую погиб, а младшенького расстреляли в июле сорок четвертого, он у меня разведчиком был.

– А откуда узнала, что расстреляли, рассказал кто? – удивился гость.

– Можно и так сказать, – она присела на стул. – Может, показалось, может, и нет. Может, во сне. Приходил офицер немецкий, показал мне, как мою кровиночку…

Женщина поднесла платок к глазам:

– Одна я теперь свой век доживаю.

– И похоронка пришла? – старшина встал и подошёл к фотографии.

– Нет никакой похоронки. На вот, выпей за упокой души моего золотого…

– Не буду! – от резкого вскрика старушка вздрогнула. – Не буду, – ещё раз крикнул гость и стукнул кулаком по столу. Рюмка упала, и самогон разлился по скатерти, оставив тёмное пятно. – Ты что это, старая, отпеваешь заранее! Показалось ей. Я во сне сто раз видел, как меня в бою убили, и что? Вот он я, стою перед тобой, живой.

– Солдатик, ты не… – она попыталась возразить, но гость продолжил:

– Не перебивай, я тебе вот что скажу: не хорони его раньше времени. На войне всякое бывало, у нас в госпитале парнишка лежал, как и твой сын, разведчик, рассказывал, что его партизаны спасли перед самым расстрелом, чудом живой остался, так сам генерал приезжал, чтобы орден вручить, Боевого Красного Знамени!

– Защитил, видно, Господь, – женщина робко улыбнулась, – мать, наверное, верила…

– И ты верь. Всегда верь. Ну, спасибо за хлеб да соль, мне пора, – старшина подошёл к двери, остановился и ещё раз повторил. – Ты, мать, послушай меня: что бы тебе не говорили, всё равно верь. Прощай.

Женщина в изнеможении опустилась на стул и заплакала.

МЕСЯЦ СПУСТЯ

И ныне, и присно, и во веки веков.

Аминь!

Дрожащей рукой она перекрестилась.

Тихо скрипнула дверь…

Ей показалось, что краски на иконе засияли. Старушка нерешительно оглянулась: луч солнца бросился к гостю и засиял на ордене Боевого Красного Знамени.

– Здравствуй, мама.