Buch lesen: ««Годзилла». Или 368 потерянных дней»

Schriftart:

ISBN 978-5-4485-1586-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«ГОДЗИЛЛА, ИЛИ 368 ПОТЕРЯННЫХ ДНЕЙ»

Я слышу, как по бетонному полу стучат капли, стекая тонкой струйкой вниз по нерабочей отопительной трубе, образовывая в углу моей койки ржавую лужицу. Сыро. Воздух пропах потными бушлатами. Как бы я не пытался заснуть, у меня ничего не выходит. Глаза закрыты, а в голове сплошной шум. Продрог до самых костей. Неплохая расплата за мои грешки, учитывая, что самое весёлое начнётся утром.

Спина болит, словно меня обработали дубиналом, а повернуться на бок запрещено. Вчера осуждённому сержанту Стропацкому влетело. При команде лечь на спину, он отослал караульных куда подальше. Через минуту в соседнюю камеру-одиночку залетело трое молодчиков и, загнав пинками под нары нарушителя, нанесли ему по корпусу несколько ударов резиновыми дубинками.

– «Слоны» е-б-ба-ны-е, – стонал Стропацкий, нарушая мой покой ещё более.

А утром в шесть часов нас разбудят, выведут умываться, причём на всё про всё отводится минута, за которую нужно успеть привести себя в порядок: почистить зубы, побриться, поэтому я всегда успеваю лишь сходить на «долбан» и насухо обрить свои усы, трижды порезавшись о тупую бритву. Потом пайка, тот же временной интервал в минуту, чтобы поглотить всю пищу. Кормят на губе многим лучше, чем в части, видимо, издеваются. Я запихиваю в рот мягкую булочку, туда же отправляю варёное яйцо и быстро запиваю всё горячим чаем, обжигая себе нёба. Сразу с утра начинаются изнурительные работы, где не покурить, не передохнуть. Копаешь ямы, а над тобой стоят конвоиры и покрикивают, как на скот. Но нам повезёт, отправят на продовольственный склад, я даже успею немного подремать. В последний день моей отсидки нам попадётся хорошая смена, и пацаны будут к нам снисходительны. Служат они, как и мы, только караулят провинившихся солдат.

***

Почему я пошёл в армию? Ну, так, если по-честному. Видимо, мне следовало забыть одного человека, которого я безуспешно пытался уничтожить в своём сознании уже долгие годы. Я вот сейчас не особо горю желанием описывать весь этот мерзопакостный отрезок моей жизни, в котором я постоянно наступал на одни и те же грабли. Давайте просто сразу на этом и остановимся. Что ж тут поделаешь, если я немного сентиментален. Пошёл я в армию ещё и потому, что не имел умения, а главное желания и стремления косить, у моих родителей не было так называемых связей, чтобы меня оградили соответствующей справкой, где бы я числился не годным или ещё каким-нибудь штампом, гласящем о моей неспособности нести службу в рядах вооружённых сил. С другой стороны, армия виделась мне неким институтом проверки на прочность своих физических и моральных сил. Мне очень хотелось приобрести крепкие очертания тела с рельефной окантовкой, что вполне вероятно могло произойти, учитывая армейский режим, питание и физические нагрузки, ибо по сущности своей я являюсь закоренелым лентяем и поэтому, скажем, в упражнении на пресс, всегда отношусь к себе с поблажкой.

Окончив летом 2011 года университет, и почти через неделю получив повестку, я воспринял это факт как должное и с надлежащей мне кротостью, отправился проходить комиссию. Больше всего меня раздражали переполненные коридоры поликлиники, всевозможные направления по врачам и окружающая меня призывная среда. Я решил сразу и безоговорочно проходить всех врачей и везде с ходу показывать свою удалецкую силу и не дюжее здоровье. Не удивительно, что одним из первых я оказался в кабинете, где принимался окончательный вердикт. Даже психиатр со мной долго не церемонился. Женщина из приёмной комиссии сочувственно посмотрела в мою сторону:

– Годен по всем пунктам. Вот бедный мальчик. Это ж спецназ светит, – промолвила она, и поставила жирный штамп.

Друзья, конечно, отговаривали меня от ополчения, даже предлагали незамысловатые способы «откосить», не буду подробно останавливаться на каждом из них, ввиду того, что некоторые примеры были настолько идиотскими, что мне ещё более отчётливей виделась перспектива носить погоны.

Служить я должен был отправиться в середине июля. В военкомате поговаривали, что первыми будут забирать в элитные войска, куда я лично и намеревался попасть, ну знаете, если служить, так по-настоящему. Что я дефективный какой-то?

Элитные войска означили три направления: ВДВ, спецназ и погранвойска. Попасть я намеревался в пограничники, не то чтобы я боялся прыгать с парашюта или ломать башкой кирпичи, просто мне хотелось оказаться подальше от дома, отправиться на дальнюю заставу, где повсюду лес и глушь, и нет этих удручающих звёзд над крышами городских домов.

Однако попасть в армию летом мне не представилось возможным. Призыв был отсрочен на осень. Летом забрали ребят во внутренние войска.

К августу я знал, что у меня первая группа годности и на моём личном деле значилась красная буква «А», обведённая в круг. Не уж-то они выявили мою анархичность? Позднее я узнал, что такое обозначение подчёркивало мою элитарность и привилегированность среди других призывников, и что моё дело будут рассматривать одним из первых, тем более мне всегда хотелось быть в авангарде того, что непосредственно касалось моей личности.

До октября у меня была отсрочка, и именно в октябре я должен был узнать свою участь и наименование воинской части. А посему у меня оставалось целых два месяца беззаботного дуракаваляния. Я даже устроился на работу, продавая на книжной ярмарке пиратские диски. Перепехнулся с парочкой девах и записал демо-запись со своей тогдашней группой, которая развалилась почти сразу, как только я переступил порог КПП. Да, ещё я пересмотрел кучу военных фильмов и сериалов, дабы проникнуться боевым духом и отвагой киношных бойцов. Меня весьма впечатлили «Братья по оружию» и «На Тихом океане» – типичная американская лабуда в духе героического экшена, чего мне, в принципе, и хотелось получить, увидеть и ощутить от армии.

Первое моё заблуждение, касаемо вооружённых сил нашей страны развеялось уже на первых этапах службы. Уж лучше бы я посмотрел такие советские фильмы, как: «Делай раз!», «100 дней до приказа», «Караул», «Кислородный голод», чтобы иметь хоть малейшее представление об армии. Откуда мне было знать, что там всё совсем по-другому, и о том, что как не уверяли нас из телевизора, «дедовщина» в белорусской армии всё же присутствует. Знакомых и друзей, отбывающих воинскую повинность, я так же не имел, поэтому значительный пробел в этой сфере жизнедеятельности привносил во все мои ожидания толику законспирированной таинственности.

В военкомат я вернулся в октябре. У меня было право выбора, я мог пойти в ВДВ или спецназ. «Купцы» – так называли представителей той или иной части, приходили к нам каждый раз, когда нас вызывали в военкомат. Помню этого красивого капитана с голубым беретом, который он засунул себе под погон. На коридоре капитан причитал, что ВДВ не для всех, пугал, что у нас от ежедневных нагрузок может рассыпаться позвоночник, в общем, уверенно психологически отсеивал колеблющихся и нерешительных персон. Я спокойно сидел в углу длинного коридора, подальше от краснощёкой массы призывников, улыбался и ждал своих «купцов» в зелёных беретах. Помню, когда пришли спецназовца. Три здоровых быка. Безмолвными истуканами они зашли в кабинет, и через полчаса от туда вышла женщина, которая вела наши дела и с листика зачитала около двадцати фамилий, среди них была и моя. Мы прошли в помещение и нас по одному стали подзывать к этим Джонам Уэйнам. Мне попался майор, очень смахивающий на не безызвестного Павличенко. Он пролистал моё дело, повздыхал, поднял на меня свои коровьи глаза и сказал, мол, видит парень я не глупый, стихи пишу, высшее образование за плечами, зачем мне голову отбивать? Я многозначительно закивал.

На следующий день должны были прийти пограничники, и по иронии судьбы вечером я сильно перебрал с друзьями. Дома около десяти утра меня разбудил телефонный звонок. На обратном конце линии очень интересовались моим появлением, а в военкомате я должен был быть уже в девять утра. Я быстро залез под душ и не завтракая, через час прибыл по назначению. Однако, по словам главного военврача, «купцы» уехали, не дождавшись непунктуального юношу. Главврач сказал не уходить и ожидать в коридоре с остальными. В тот день пришли «купцы» из роты почётного караула, расхваливали возможность халявной поездки в Венесуэлу, а я сидел в печали, что проспал свою погранзаставу. У меня появилась апатия и полное безразличие к действительности, мне давно надоела эта призывная волокита, и я сам для себя решил больше не заниматься элитарными изысками. Будь, что будет. Да и на самом деле, я же не выбираю между блондинкой и брюнеткой или, скажем, между Gibson и Fender. Это всего лишь гребенная белорусская армия, где совсем неважно какого цвета у тебя берет или шевроны на твоих плечах. Так я и попал на базу охраны и обслуживания Центральных органов управления. Несколькими словами, в штаб Министерства обороны и на случай войны, отступал бы с Верховной ставкой в тыл, не принимая серьёзных боёв на протяжении всей военной компании, а лишь охраняя высшие чины и министров всех вместе взятых. Говаривали, что это так же элитное подразделение.

Меня вызвали к «купцам» из министерства почти сразу. Посадили напротив капитана Гуриновича, тогда ещё командира третьей роты охраны, старшего лейтенанта Рыбца, больше смахивающего на шифрующегося гомика, уж больно подозрительными были его выщипанные брови, и щекастой старшины Сладковой из санчасти. Сказали, что я им подхожу, служить буду в Минске, поинтересовались, смогу ли выстоять на посту два часа; видимо, тогда мне было плевать окончательно, хоть сутки, записывайте и оставьте меня, наконец, в покое.

В тот же день мне вручили последнюю повестку. В ней провозглашалось, что 15 ноября 2011 года я должен явиться в свой военкомат по месту жительства к семи утра для дальнейшего следования в закреплённое за мной подразделение. Что ж, у меня оставался месяц с хвостиком. Впервые я почувствовал небольшое волнение, охватившее мой разум и то тревожное ощущение, когда сосёт под ложечкой. Однако оно пропало, как только я вышел на улицу и вздохнул свежим воздухом.

За день до отправки в войска меня лично обрил наголо лучший друг, пообещав проделать этот обряд со мной ещё на проводах. Проводы прошли, наверное, как и у всех: пьянка до утра, веселье, друзья и подруги, а на утро грусть и второе, настоящее волнение, что вот оно, скоро свершится и я окажусь наедине со своими мыслями, страхами, слабостями в совершенно незнакомом мне месте с кучкой таких же взволнованных пацанов, которые даже не имеют ни малейшее представление, с чем нам всем придётся столкнуться.

Я сидел у товарища, лысый, красный от переживаний – пил водку, смотрел на себя в зеркало, как на прокажённого (уж больно мне не идёт лысина) и осознавал, что назад пути нет.

Глава первая «Слон»

Военкомат

15 ноября 2011 года было пасмурно и сыро. Я проснулся около пяти утра и ещё с полчаса пролежал в дрёме, предвкушая будущие будни, пока не прозвенел будильник. Голова боролась с пост-алкогольным стрессом, последним за предстоящие полгода. Завтрак совсем не лез, но мама уверяла, что ещё долго мне не приведётся отведать домашних харчей. На пороге она даже прослезилась и бросилась мне на шею, стеная «бедный сынок», такое впечатление, будто меня на войну отправляли. Но я всё же постарался её успокоить и в спешке покинул своё обиталище.

Возле «Макдональдса», у станции метро Пушкинская, я встретил Дашу, она, как не странно, вызвалась проводить меня, что было весьма мило с её стороны. Мы попили фруктового чаю, покурили и отправились к военкомату. Возле этого злосчастного строения уже толпились новобранцы с семьями и друзьями; сонные, подвыпившие, но весёлые. Даша спросила, почему меня не провожают близкие с гармошкой и кучей друзей, в ответ я лишь обнял её за плечи. Дождь усиливался, и мы встали под барачным навесом, расположенным около военкомата. Небо было серым, мысли запутанными.

К семи на крыльцо военкомата вышел подполковник, сейчас не припомню его фамилии. Нас всех завели во внутренний дворик и впервые поставили в двух шереножный строй.

– Становись! – скомандовал полкан. – Разговоры в строю прекратить! Привыкайте, теперь вы одной нагой в армии, ёпта!

Нас перечислили по фамилиям. Одного парнишку полкан вывел из строя и сделал замечание. Тот изрядно шатался и усатый вояка пригрозил ему, что доложит о его состоянии представителям части, к которой он был приписан.

Далее нас человек шестьдесят завели в крохотную комнатушку и выдали всем личные дела.

– Да и кто это здесь у нас …? – озадаченно спросил подполковник мою фамилию.

– Я, – привстав, ответил я.

– Дело такое, вижу ты здесь один с высшим образованием, будешь в Минском райвоенкомате речь толкать, там телевизионщики понаедут, надо пару слов сказать, ну ты ж грамотный, вот и покумекай чего путёвого, да, и не забудь пару слов про наш военкомат замолвить, мол так-то и так-то, как дом родной. Ну, ты понял.

Я вышел к Даше. На прощание поцеловал её в губы и, как мне показалось, глаза её наполнились влагой.

Меня и ещё около пятнадцати молодчиков погрузили в маршрутку. Мотор торжественно заурчал и по мере удаления её в сторону районного военкомата, силуэт Даши становился размытым и постепенно меркнул в стене дождя, перерастающего в ливень. Она послала мне воздушный поцелуй и махала рукой, пока полностью не растворилась за окном, в котором я с едким безразличием провожал свою гражданскую суету.

Первую половину пути в маршрутке царило обеспокоенное молчание. Чуть позже ребята с первых сидений начали знакомиться и шутить друг с другом, что, дескать, попали в кабалу государства, а платы за это ноль. Я не спешил заводить первые знакомства с товарищами по несчастью, ибо был уверен, что пути наши вскоре разойдутся.

Районный военкомат был ограждён забором, окрашенным в розово-салатовы цвет, придавая этому пятиэтажному строению непринуждённо миролюбивый вид. Никакого милитаризма там и в помине не было. Нас высадили у входа в здание всеобщего ожидания, завели внутрь, где уже собралось приличное количество лысых юнцов, и усадили на скамейки. Всё напоминало зал ожидания на вокзале. В помещении, в самом его начале, повесили большой проектор, по которому крутили патриотические военные фильмы производства «Беларусьфильм». Пацаны почти разом набросились на ссобойки, оставленные им родителями. Мама тоже положила мне в сумку несколько бутербродов и пачку сока. Я сделал несколько глотков живительной влаги и взглядом окинул всю обстановку. Призывники уже успели раззнакомиться и сформировать шумные компании, оживлённо обсуждая, как они отметили проводы. Около меня сидел полусонный и полупьяный гопник, пытаясь набрать в телефоне номер и, едва уловимо, мычал себе что-то под нос. Я решил остаться в гордом одиночестве.

Через час к нам зашли три военных и сказали следовать за ними в корпус военкомата. Опять начались изнурительные хождения по врачам. Благо в коридорах районного военкомата всё было учтено и нам не пришлось бегать по этажам из кабинета в кабинет, а раздевшись до трусов и, выстроившись в одну длинную шеренгу, мы заходили по очереди из двери в дверь. Врачи, вальяжно рассевшись за широкими столами, торопливо осматривали будущих защитников и ставили окончательный красный штамп в наши личные дела.

За последним столом сидела небольшая комиссия из двух врачей и розовощёкого полковника, они перелистали моё дело и довольный полкан бойко спросил:

– Ну что, сынок, готов служить?

– Знаете, – ответил ему я, – есть такая древняя китайская пословица, что из хорошего железа гвоздей не делают, а посему – хороший человек не должен служить в армии, в моём же случае, я лишь пытаюсь на время глобального экономического кризиса отсидеться в рядах вооружённых сил и переждать там всю эту неврастеническую суматоху.

Полковник в раз побагровел и как рыба задёргал сальными губами. Врачи оказались в замешательстве.

– Свободен! – пренебрежительно швырнув мне в руки личное дело, только и смог сказать раздосадованный орденоносец.

Одевшись, я вышел на улицу, где уже столпилась масса телевизионщиков. Микрофоны БТ, ОНТ И СТВ манили смелых ораторов высказаться по данному поводу. Я попытался незаметно проскользнуть мимо рядов навязчивых папарацци. Однако путь мне преградила камера и курносый парень с микрофоном ОНТ, едва не тыча его мне в рот, попросил сказать пару слов для вечернего выпуска новостей.

– Ну што ж, – скорчил я тупую гримасу, – лична я счытаю, што каждый нармальный парэнь в нашэй стране должэн атслужить у армии, патаму што войска делае с рэбят мужчынаў и ваабшчэ закаляет у их баявы дух и прочую снароўку.

Вряд-ли эти кадры попали в эфир, но, признаться, мне хватило смущённого выражения оэнтэшника и возглас оператора: «Стоп, снято!»

Не успел я перекурить, как военные усачи (странно, почему практически все полковники усатые?) скомандовали строиться для торжественно марша. Нас снова поставили в строй на внутреннем плацу военкомата. На трибуну взошла разношёрстная военщина и врачи, телевизионщики включили камеры. На трибуну поднялся батюшка, прибыл ветеран ВОВ, весь в орденах и парочка активистов из БРСМ. Звучали прогрессивные речи о необходимости служить, о боеспособности белорусской армии в любую минуту противостоять империалистам из США. Впрочем, несли совершенно невменяемые и никому не интересные вещи. Ветеран преподнёс очередную байку, святой отец окропил наши головы святой водой и я подумал, что не мешало бы им заканчивать с церемонией. Мои ноги, несмотря на середину ноября, продрогли до основания, покалывая острой болью в кончиках пальцев, а руки хотелось согреть под горячей струёй водой.

– Становись! Равняйсь! Смирно! – скомандовал грозный полкан. – На пра-во!

Известное дело, некоторые ребятушки растерялись и повернулись налево, кто-то вообще не расслышал команды и остался стоять на месте, но как только зазвучала марш «Прощание славянки», затупы опамятовались, подхватили ногу и с кличем: «Шагом – марш!», дружно зашагали по плацу.

После марша мы снова зашли в «зал ожидания», и около часа сидели в смиренном ожидании дальнейшего распределения по частям. Ближе к полудню начали приезжать «купцы». Они зачитывали с листиков фамилии и погружали своё пушечное мясо в автобусы. Наши «купцы» приехали к трём дня. Как не странно, за нами прибыл старлей Рыбцов, тот, что смахивал на шифрующегося гомика, мягким голосом зачитал наши фамилии, совсем немного, около семи человек. Впервые я увидел лица пацанов, с которыми мне представилась возможность месить сапогами землю. Среди них был Саня Шынковский и Илья Дорицкий. Все были робкими малыми, и в глазах каждого читалось полное недоумение и растерянность.

Нас посадили в славный «Маз» синего цвета и повезли на базу.

День первый

Автобус ещё долго петлял по городу, пока я не увидел это бетонное ограждение и барачные помещения за ним. Осознание, что в этой угрюмой местности, да ещё в родном городе пройдёт целый год моей жизни, совершенно не радовало. КПП встретил нас затаённым молчанием и наглый солдатик, открывая автобусу ворота с красной советской звездой по центру, сжимал и разжимал в направлении нас свой кулак.

Небо над частью повисло серой гнетущей массой и напоминало хлорный раствор. Моросил мелкий дождь. Хотелось заснуть и проснуться в своей комнате.

Рыбцов выскочил из автобуса около штаба и мы остались одни с водителем. Во мне родилось смятение. Часть оказалась небольшой, около двадцати метров от штаба находились казармы – два четырёхэтажных здания. По пути к ним я увидел вдоль бордюров горстку солдат, копающих лопатами ямки для посадки кустов и все они, завидя автобус, как сговорившись, стали демонстрировать нам жест кисти руки, который я увидел возле КПП. Они смеялись, как будто в автобусе везли цирк Шапито и их бледные, замученные лица зияли радостью. В ответ я показал кучке этих гопников свой средний палец.

У казарм нас встретил комбат роты охраны майор Рысюк, усатый щёголь в облегчённых берцах и старшина первой роты охраны прапорщик Девьянец, похожий на зэка. Нас вывели из автобуса и построили в шеренгу около входа в казарму. Перечислили наши фамилии, спросили у кого есть права водительской категории «В». Счастливчиками оказались трое и их сразу же повели во второй корпус, в котором размещался батальон ППУ (пункт перевоза устройств), на армейском сленге это звучало, как: «Пришёл, поработал – ушёл». Нас же, оставшихся, погнали в первый корпус, где размещались батальон охраны, автомобильный батальон и ремонтная рота.

На первом этаже располагалась первая рота охраны. Я ожидал увидеть военных, снующих по коридору, но вместо этого нас встретил дежурный по роте сержант Чухревич с лицом монголоида и дневальный, громко скомандовавший «Смирно!», когда порог едва успел перешагнуть комбат. Дежурный по роте отчитался Рысюку, что служба проходит без происшествий. Майор отдал команду «Вольно» и весь этот маскарад с серьёзными выражениями лиц вызвал у меня пренебрежительную ухмылку.

Комбат моментально удалился в свой кабинет, а нас всех выстроили вдоль взлётки, выложенной синим кафелем. Я увидел эти деревянные кровати молочно-кофейного цвета с заправленными тёмно-синими покрывалами. Расположение роты напоминало советский лагерь для детей. Всё стояло ровненько, строго по линиям и тумбочки, размещавшиеся около каждой кровати, предавали казарме толику домашнего уюта.

– Ну, чё, прибыли, мажоры минские?! – засунув руки в карманы, язвительно сказал нам старшина Девьянец.

– Почему сразу мажоры? – возмутился Дорицкий, стоявший рядом со мной.

– Ты охуел, бля?! – зловеще негодуя, рыкнул на него старшина. – Вопросы тут я задавать буду, очевидно!

Дорицкий враз побагровел, не ожидая такого гостеприимного обращения к своей персоне. Не сказать, что первое проявление прессинга испугало меня или же я испытал трепещущее чувство обиды за своего товарища. Всё, что будет происходить в этих стенах до и после, всегда вызывало во мне, скорее, улыбку, нежели какие-либо другие рефлексии.

– А ты чё лыбишся?! – Обратил на меня свой грозный лик прапорщик Девьянец.

Долго в казарме нас не продержали, показали наши койки, где в тумбочках мы оставили свои вещи, – отныне я числился в первом взводе второго отделения, и повели на «материальный склад», выдавать нам обмундирование.

По дороге на склад мы снова проходили неподалёку от горстки солдат, которые, как мне показалось, делали вид, что сажают в твёрдую и уже промёрзлую землю вялые обрубки кустов. Солдаты принялись обругивать нас отборным матом и обещать лично отмудохать каждого, уверяя нас в том, что мы «кони потыканные». Нас сопровождал сержант Чухревич и один из ефрейторов, высокий и белобрысый вожак всей солдатской когорты, поинтересовался у него, чьи мы.

– Охрана, – безразлично ответил сержант.

– Пизда вам, печальные, – выругался ефрейтор.

Я проводил его гневным взглядом.

– Хули пасёшь, «слоняра»?! – Сказал мне солдат в замусоленном бушлате. – Я тебя запомнил, конь минский!

Я сплюнул и вместе со всеми продолжил свой путь по мукам.

На складе нас встретил радужный капитан Кабуцкий, заместитель начальника штаба по тылу. Нас построили в шеренгу и по очереди стали бросать в руки форму. Бушлаты, штаны, гимнастёрки, две пары белуг, портянки и берца.

– Бля, шевелись там! – покрикивал капитан.

Мы примеряли форму и берцы. Кто-то путался в одежде, не мог зашнуровать ботинки, и вся эта примерочная компания сопровождалась грубостью, которая мне, недавно бывши гражданским человеком, казалось недопустимой и приводила в оцепенение.

– Я вам сейчас мозги отбивать буду, – причитал Кабуцкий, хотя тогда я ещё не знал, что он не тронул бы нас и пальцем, однако такая армейская психологическая угроза, заставляла наши задницы пошевеливаться.

Кое-как нас экипировали и повели обратно в казарму. К сержанту Чухревичу присоединились высокий и белёсый младший сержант Дропак и низкорослый сержант Андрейчик с лицом крестьянского чухана. Они усадили нас на табуреты вдоль взлётки и принялись растолковывать, как нужно подшивать подворотнички. Я исколол себе все пальцы, пока мало-мальски пришил к своему воротнику эту белую тряпку.

– Слышь, а как у вас тут с «дедухой»? – спросил у Чухревича Дорицкий.

– Никто вас здесь трогать не будет, – ответил тот и улыбнулся. Его улыбка вселила в наши сердца надежду на спокойную службу.

– Ну, это пока не будут, – добавил сержант Андрейчик. – Пока вы все «запахи», не раступленные, всему обучаетесь, и спрос идёт с нас.

– А пока это сколько? – поинтересовался Дорицкий.

– Месяц карантина, а потом вас по ротам рассуют.

По крайней мере, это была хорошая новость. Значит одиннадцать месяцев вместо года. А это уже не так и плохо.

В десять вечера был отбой. Я лёг на свою узкую и скрипящую койку. После тяжёлого и суматошного дня спать, как не странно, не хотелось. В ушах стоял гул, в носу витал запах гуталина и сырости.

– Спите, «слоники» родные, ваших баб ебут другие, – раздался в темноте голос сержанта Чухревич, и я понял, что уж лучше бы мне поскорее заснуть, ибо подъём в шесть утра и новый армейский режим совершенно не обнадёживали.