Колдовской мир: Волшебный пояс. Проклятие Зарстора. Тайны Колдовского мира

Проснулся я ранним утром в собственной постели. В памяти не сохранилось ни следа видений из того странного сна. А вот память о том, что произошло вначале, держалась цепко. И снова как ни мал я был, но чувствовал, что о смысле случившегося допытываться бесполезно. Это была тайна из тех, о каких лучше молчать.

Начальник гарнизона Кадок и мой дядя Эрах выехали из крепости и увели бо́льшую часть воинов. Они отправились с дарами Жатвы – вином и зерном – во владения главы клана Красных мантий. И старшим остался тот, кто пришел за мной в это утро, – некий Пергвин, которого я не раз видел прежде, поскольку он всегда сопровождал госпожу Элдрис при ее выездах за стены замка.

С виду он был средних лет и никогда не отличался разговорчивостью. Товарищи уважали его за искусство мечника и наездника. Но он, как видно, не стремился занять более высокое положение среди приближенных Эраха и был доволен своим местом в жизни. Я встретил его настороженно, потому что за волнением и торжеством от долгожданного перевода в башню Отроков таилась мрачная угроза – там я буду в руках кузена Магуса. А Пергвин, принадлежавший к свите госпожи Элдрис, конечно, встанет на сторону моего мучителя.

– Господин Кетан, – почтительно обратился он ко мне, приветствовав жестом, каким приветствовали старших по званию. Затем он перевел взгляд на мою мать, стоявшую прямо, с ничего не выражавшим лицом – неизменно гладким, без морщин, словно она была еще юной девой, и лишь блеск глаз выдавал душу, старую не только годами. – Госпожа, владетель Эрах поручил мне на время заботу о твоем сыне. С ним все будет хорошо.

Она кивнула:

– Я знаю, Пергвин. Сын… – Теперь она обращалась прямо ко мне. – Прими достойно то, что тебя ждет, оставь позади детство и сделай все, чтобы скорее стать мужчиной.

Мои восторги приутихли, а опасения возросли. Ведь в ту минуту я совсем не чувствовал себя мужчиной, а все больше и больше – ребенком, которому не на кого опереться. Этот Пергвин уведет меня из безопасной гавани, в которой я укрывался всю жизнь, отправит прямиком в Иной мир, где вся власть у Магуса, а у меня нет защиты. Я не надеялся дать отпор его издевкам – уже испробовав коварство, с каким он вовлекал меня в беду во время коротких визитов, когда я не имел возможности избавиться от его общества. Но просить помощи – ни у той суровой женщины, что звалась моей матерью, ни у этого чужого человека – я ни за что бы не стал. Как бы я ни был юн, я в душе твердо решил, что никто, и тем более Магус, не угадает, как мне страшно. Опуститься до такого позора я бы себе не позволил.

– Тебе будет одиноко, Кетан. – Я был благодарен Пергвину, что тот не взял меня за руку, как если бы вел к новой судьбе против воли. И говорил он со мной, как с равным по возрасту, без неловких попыток примениться к ребенку. – Господин Магус уехал с отрядом, везущим дары, так что башня Отроков пока что принадлежит нам с тобой.

Я надеялся, что сумел скрыть облегчение при его словах. Добрая судьба подарила мне по крайней мере время кое-что узнать о новой жизни, не остерегаясь постоянно своего кузена. На язык мне просились вопросы, но я молчал, опасаясь показаться ребенком.

Мы пересекли широкий крепостной двор и были уже у входа в башню, которой предстояло стать мне новым домом, когда услышали громкий лай. Невесть откуда выскочил большой пегий пес. Мне он показался огромным – губы его растянулись в угрожающем оскале, обнажив страшные клыки. Он уже готов был броситься на меня, но вдруг припал к земле, а рычание его перешло в скулеж. Я плохо разбирался в собаках, видел их только издали, но не сомневался, что такое поведение им не свойственно. Скуля, роняя слюну, пес надолго застыл передо мной. А потом с громким визгом попятился, рыча и щелкая зубами, словно столкнулся со слишком сильным врагом, и, поджав хвост, сбежал.

Я смотрел, онемев от изумления. Что могло так напугать собаку? Может быть, это Пергвин нагнал на нее такой ужас, защищая меня?

Но, повернувшись к спутнику, я увидел на его лице отражение собственного изумления. Он бросил на меня такой странный взгляд, как если бы я у него на глазах обернулся чудовищем. И чуть покачал головой, будто разгонял туман в мыслях.

– Вот так странное дело, – протянул он, кажется не обращаясь ко мне, а размышляя вслух. – Что это стряслось со Шнурком? – Он чуть свел брови, скрывая недоумение за недовольством. – Да, удивительное дело. Ну да ладно, нам бы поспешить, господин. Дело к полудню, а до вечера надо еще подобрать тебе коня…

Обед, принесенный мне Пергвином, оказался много проще того, что подавали у матери: кусок холодного мяса, сыр и хлеб. Но еда была вкусной, и я съел все до крошки. Споласкивая руки в тазу, я уже готов был к уроку верховой езды.

Жизнь моей матери проходила в стенах замка, а если я раз или два выбирался в поля или сад, то всегда в сопровождении ее женщин. Но, научившись сидеть в седле, я смогу повидать большой мир, и, может быть, в будущем году дядя возьмет меня с собой, как теперь Магуса. И я охотно поспешил с Пергвином в конюшню.

Он провел меня вдоль денников. Кони разглядывали меня из-за обрезанных вполовину дверей, удерживавших каждого на своем месте. Они встряхивали головами, фыркали, пронзительно ржали. И опять я удивился, ведь, глядя на всадников во дворе замка, никогда не замечал такого смятения и шума.

Конюхи оглядывались на меня, и кое-кто из них поспешил успокоить лошадей, которые вставали на дыбы и били копытами в деревянные стены, увеличивая суматоху. Тут на плечо мне легла тяжелая рука Пергвина, и он развернул меня обратно к выходу.

– Выйди-ка, господин, – велел он. – Подожди меня снаружи.

Я сказал себе, что не побегу, а выйду чинно, несмотря на окружавший меня туман страха, на частое биение сердца и срывающееся дыхание. И все же я вышел шагом, надеюсь, ничем не выдав испуга тем, кто меня видел.

О торговце Ибикусе и привезенном им поясе из пардуса

Выбранный Пергвином конь меня удивил, хотя я, еще не освоившись с новой жизнью, и не подумал с ним спорить. Когда он вывел из конюшни тихоходную кобылку, спотыкавшуюся под грузом лет, я и тем был доволен. Тогда в моих глазах любая лошадь была чудом.

Кобылка, правда, храпела и раз-другой ударила копытом в землю, но стояла смирно, пока Пергвин учил меня садиться в седло. А вот когда я сел, она вскинула голову и громко фыркнула, так что мой наставник поспешил поймать повод и тихо заговорил с ней, гладя ладонью изгиб толстой шеи, словно понимал причину ее страха.

Лошадь вспотела, мне в ноздри бил едкий запах. Пергвин вывел кобылу за ворота, в загон поодаль, в котором объезжали лошадей. Так началось мое учение, и я жадно ловил каждое слово наставника, потому что на коне чувствовал себя в какой-то мере свободным и надеялся на большее, хотя пока что Пергвин не оставлял меня и одной рукой придерживал поводья понурой кобылы.

Когда Пергвин снова направился к замковым воротам, я огорчился – не хотелось сменять простор на кишащие призраками внутренние переходы. Сразу за воротами он остановил кобылу и, сняв меня с седла, махнул на дверь башни Отроков, велев ждать там, пока он отведет лошадь в конюшню.

Только тогда я заметил зрителей. Во дворе собралась целая толпа конюхов и воинов. Они уступали мне дорогу, не глядя в лицо. Едва добравшись до дверей башни, я уже дрожал, потому что был хотя и мал, но неглуп и заметил, как что-то вдруг отделило меня от людей и животных, – ощутил между нами невидимую преграду. Мысли мои вернулись к странной ночи в святилище Урсиллы. Что она сделала со мной?

Впервые к моему трепету перед Урсиллой и матерью примешалось возмущение. Если это они своим искусством отрезали меня от жизни замка, мне это на пользу не пошло. Я не хотел такого одиночества, пусть даже оно и защитило бы меня от нападок Магуса.

Когда Пергвин подошел к конюшне, зеваки мигом рассеялись, скрылись с глаз, видно не желая показывать своего любопытства. Никогда еще я не чувствовал себя таким одиноким. Но голову я держал высоко и открыто смотрел вокруг, словно не видел в их подглядывании ничего особенного. Я давно научился скрывать свои мысли от матери и Урсиллы и теперь решил, что такая же защитная скорлупа понадобится мне здесь.

Так я вошел в мир мужчин Кар До Прона. Если бы не Пергвин, который всегда был рядом, незаметно подсказывал и приходил на помощь, не знаю, что бы со мной сталось. Ведь скоро выяснилось, что животные не выносят моего общества. Охотничьи собаки при моем приближении сперва заливались лаем, как на поднятую дичь, а потом, присмирев, дрожали и удирали в страхе.

Лошади позволяли мне сесть на них только опоенные тайным составом, который заваривал Пергвин. И даже тогда бедняги обливались потом и дрожали, пока чувствовали меня на спине.

В обращении с оружием я не так разочаровал своих наставников. Я был куда более легкого сложения, чем мой кузен Магус, но в поединках на мечах возмещал недостаток силы острым глазом и умением. За год я научился метко бить в цель. Пергвин раздобыл мне легкий арбалет по руке.

Я обрадовался и мечу, добытому им из глубин оружейной, – клинок был у́же и легче обычного и выкован словно нарочно для меня. Я спросил, не принадлежало ли это оружие Магусу, когда тот был мальчиком, потому что не хотел пользоваться его имуществом, пусть даже уже ненужным, чтобы между нами не вышло ссоры. Но Пергвин ответил: нет, это оружие сделали давно и для другого отрока.

Говоря это, он незаметно хмурился. А потом взглянул на меня так, что почудилось – он видит не меня, а кого-то другого. Я редко задавал вопросы, но тут не удержался:

– Кто он был, Пергвин? Ты его знал?

Я уже думал, что не дождусь ответа. По правде сказать, мне показалось, что я переступил черту – как если бы дерзнул расспрашивать Урсиллу о каких-то запретных знаниях.

Пергвин оглянулся по сторонам. Должно быть, проверял, не услышит ли нас кто. Но замок в тот час был почти пуст, мой дядя увел людей на охоту в северные леса. Я давно понял, что такие вылазки не для меня, потому что ни конь, ни собака не годились в дело, пока я был рядом. Магус и это числил среди моих пороков – и тут мне нечего было возразить.

– Он принадлежал к вашему роду, – неохотно ответил мне Пергвин. – По крайней мере, наполовину.

И замолчал так надолго, что я не сдержался, поторопил:

– Как это – наполовину, Пергвин?

– Это было давно. Госпожа Элдрис была тогда совсем молода. На нее наложили приворотные чары, и она поддалась.

Этим он меня просто сразил. Госпожа Элдрис, как и весь наш род, принадлежала к долгожителям, и проходящие годы мало касались ее. Но для меня она всегда была суровой и грозной, без капли легкомыслия. Представить, что она поддается сказочному заклятию любви, было не проще, чем вообразить, что в одно прекрасное весеннее утро западная башня выворотила свои камни из земли, чтобы сплясать веселый танец.

Думаю, Пергвин принял мое изумление за недоверие к его словам, потому что заговорил суше и резче:

– Все мы когда-то были молоды, Кетан. Однажды настанет день, когда так же будут поражаться и твоим воспоминаниям. Да, юная Элдрис откликнулась на зов. Но мужчина, наложивший на нее чары, не принадлежал к нашим кланам.

Это было во времена Последнего Противостояния, когда кланы с союзниками собрались, чтобы определить средства обороны и борьбы против Темного Владыки Рагаарда Малого. Отозвавшимся на призыв пришлось оставить свои владения почти без защиты, и потому детей и женщин укрыли в крепостях – тех, куда согласились их впустить. Ты ведь знаешь, что в те годы иные дамы носили доспехи и сами предводительствовали отрядами из своих земель. Один из Всадников-оборотней – не последний среди них, – посетив крепость Красных мантий, увидел и возжелал госпожу Элдрис. Он и наложил чары, что привели ее к нему на ложе. Но чары были нестойкими, а настоящей душевной склонности при их встрече не зародилось. Так что со временем она возвратилась к своему народу вместе с их маленьким сыном.

Рассказывают, что уехала она, когда отец ее ребенка со своим кланом был в отъезде, ведь Всадники-оборотни всегда участвовали в самых жарких битвах, для них и были рождены. А к тому времени, как его известили, поздно уже было предъявлять на нее права.

Брат госпожи владетель Калдрис (он погиб несколько лет спустя в сражении у Тоса) охотно вернул права на клан ей и сыну. Однако мальчик рос, и кровь отца в нем набирала силу. Наконец он отправился в Серые Башни, чтобы там найти товарищей по Чаше и собратьев по щиту среди себе подобных. Позже, когда Семеро Владык добились мира, Всадников-оборотней отправили в изгнание, потому что кровь их была горяча и они не находили себе места в мире без войн. Не так много лет прошло, как они возвратились в Арвон из дальних странствий. Не думаю, чтобы госпожа Элдрис сожалела о прошлом. Она позже избрала в мужья отца владетеля Эраха и родила его и твою благородную матушку. Быть может, былое истерлось со временем. Но правда, что ее старший сын мальчиком жил здесь и это оружие было сделано для него. Впрочем, теперь об этих делах лучше не вспоминать, господин мой.

– Всадники-оборотни, – повторил я, желая, но не смея продолжать расспросы о неведомом мне сводном дяде из прошлого. Но ясно было, что Пергвин ничего больше не скажет.

Арвон населяли народы разной крови и разной природы. Иных трудно даже сравнить с нами. В их числе попадались столь опасные, что кланы обходили стороной их самих и их земли. Другие в чем-то были с нами схожи, а в чем-то непостижимо чужды, третьи же расходились с нами и наружностью, и обычаями.

Впрочем, телесные отличия разделяли нас не так сильно, как духовное несходство. Лесной народ я не раз видел на наших праздниках сева и жатвы. Мы были рады им, хотя эти существа были ближе нас к миру растений. А другие, внешне больше похожие на людей кланов, заставляли меня ежиться, как от порыва ледяного зимнего ветра.

Всадники-оборотни, как и лесной народ, обладали смешанной природой – отчасти люди, иногда животные. Я натыкался на редкие упоминания о них в хрониках, которые давала мне Урсилла, но тогда оборотни меня мало интересовали. Теперь, выслушав рассказ Пергвина, я пожалел, что не уделял внимания тем старинным намекам. История родича-оборотня, носившего прежде мое оружие, пробудила во мне желание узнать больше. Быть может, и он когда-то ощущал ту невидимую стену между собой и другими, что принуждала меня к одиночеству?

Да, я был одинок и все больше и больше уходил мыслями внутрь себя. Если бы не Пергвин, мне пришлось бы еще хуже. Но он под предлогом обучения воинскому искусству стал мне товарищем. Год за годом он брал меня в небольшие путешествия за стены замка, показывая поля и земли, до которых можно было добраться за полдня езды. Причем я знал, что тем самым он нарушает установленный моей матерью закон, а уж провести ночь вне замка она никогда бы мне не позволила.

Меня по-прежнему вызывали в Большой зал, когда там заседал суд, – теперь я сидел за спиной у дяди, как раньше за спиной у матери. Владетель Эрах был ко мне по-своему справедлив, но большой доброты не выказывал. Я знал, что его тревожит моя неспособность к охоте из-за ненависти ко мне собак и лошадей. Он даже совещался по этому поводу с Урсиллой. Что она ему ответила, мне не довелось узнать. Но после той беседы он, к моему великому огорчению, охладел ко мне еще больше.

Магус, повзрослев, больше не донимал меня открыто, зато не упускал случая напомнить, как я выпадаю из правильного распорядка жизни замка. Я злился, когда ловил на себе его взгляд, но под этой злостью скрывался страх – не перед Магусом, а перед чем-то неопределенным, что он может со временем призвать мне на погибель.

Год, когда я из отрочества перешел в юность, выдался необыкновенно урожайным. Но год тот был годом Волка-оборотня и ни в чем не сулил добра, зато внушал страх. В ту осень я должен был обручиться с Тэйни. Однако Урсилла решила – и Ироиза, поступившись своими планами, поддержала Мудрую, – что союз, заключенный под этим знаком, не принесет добра. Порешили отложить венчание до нового года – года Рогатого Кота, потому что сей мощный знак сулил больше добра.

С Тэйни я виделся мало – она с ранних лет переселилась в Гарт-Хауэл, где Мудрые обучались заклинаниям, полезным в целительстве, защите дома и земель. По слухам, она оказалась не бездарной в таких делах, что, как я понимал, не слишком устраивало мою благородную мать. Но развитие такого Дара было согласно обычаю, и Ироизе нечего было возразить.

Магус тоже часто бывал в разъездах, служил послом своего отца на собраниях кланов – потому что четыре Великих Клана пребывали в беспокойстве.

Да и на весь Арвон исподволь наползала Тень. Сами имена наступающих лет говорили, что равновесие Сил поколеблено. Ведь позади остались годы Ламии, Химеры, Гарпии и Орка. Их знаки указывали, что золотой покой моего детства миновал, хотя причины этого оставались загадками для всех размышлявших об этих материях. Люди отправляли гонцов к Голосам – вопрошать о будущем. Те признавали, что собираются тучи. Но не видно было открытой угрозы, чтобы указать на нее со словами: «Вот что нас тревожит».

Пергвин однажды за вечерней трапезой подытожил:

– Тут как с морскими приливами: Сила придет и отхлынет. Когда она с излишком наполняет землю, возникают тревоги и неурядицы. – Он угрюмо заглянул в кувшин сидра нового урожая. – А начинается всегда вот так: земля плодоносит в великом изобилии, словно подсказывает, что надо наполнить все амбары, готовясь к осаде. А у нас в душах копится настороженность, как если бы кто-то нашептывал в ухо, побуждая к действиям против нашей воли. Так наступает Тень – как морской прилив, хотя и реже.

– Морской прилив? – Я с жадностью подхватил его слова. – Пергвин, ты видел море?

Он не смотрел мне в глаза. А ответил вопросом на вопрос:

– Сколько, ты думаешь, за мной лет, господин мой?

Когда он стал моим наставником, я считал Пергвина стариком. Но, набирая свой собственный счет лет, начал понимать, что он едва достиг середины жизни. Трудно было угадать возраст арвонцев, пока те не достигали конца долгого-долгого жизненного срока. Люди, бывало, умирали от болезней, от проклятий или в сражении. А вот естественная смерть, как и упадок сил, долго не затрагивали нас.

– Не знаю, – честно ответил я.

– Я был среди тех, кто прошел Дорогой Памяти через пустые земли Долин, – медленно проговорил он. – Я помню времена Великой Смуты и то, что пришло за ней. Да, я видел море: там, где я родился, звучал его неумолчный прибой.

Тогда меня коснулся тот же трепет, какой я испытывал перед Урсиллой. Будто некий герой хроник сошел ко мне с пергаментных свитков. Пергвин помнит Изгнание с юга – что за чудо!

– Слишком много я помню, – резко бросил он и допил свой сидр. Таким далеким он мне показался, что я не посмел больше расспрашивать.

Наша трапеза вскоре прервалась. За воротами замка прозвучал рог – мы узнали сигнал, возвещавший о прибытии странствующего торговца, – конечно, кто-то подоспел к нашему Празднику жатвы. Мы радушно встречали таких купцов – они, изъездив все земли, привозили вести из краев, куда наши люди забирались редко.

Наш гость, сразу видно, был не простым торговцем. Он привел не одну вьючную лошадь. Нет, с ним была охрана и множество вьючной скотины – не только знакомых нам коней, но и странных длинноногих животных с горбатой спиной – вьюки им крепили по сторонам этого бугра.

По приказу владетеля Эраха им под лагерь отвели конский выгон. Караванщики быстро устроили там коновязь, отделили лошадей от горбачей и разбили палатки. Их начальник охотно принял гостеприимство замка и присоединился к поздней трапезе вместе с дамами и их прислужницами, которые накрыли пиршественный стол, торопясь услышать новости.

Он был невысок, этот торговец, назвавшийся Ибикусом (имя его звучало непохоже на привычные нам имена). Однако недостаток роста он возмещал осанкой. Держался он свободно, блистал манерами знатных Домов и излучал властность, не уступая моему дяде.

Чем дольше я за ним наблюдал, тем меньше верил, что он нашего рода. Несмотря на моложавость (по наружности его можно было счесть немногим старше Магуса, еще не вернувшегося из очередной поездки), в нем угадывалась не только зрелость лет, но и хорошо скрытая мудрость. Мне пришло в голову, не прячется ли под плащом торговца кто-то из Мудрых.

Если это было так, сей Мудрый был к нам благосклонен, потому что трапеза проходила легко и радостно. Тень, которая постоянно виделась мне над замком, на время рассеялась. Мы слушали его пространные речи, а ему было что порассказать о землях, где он недавно побывал, откуда привез нам приветы родичей и вести о делах в их владениях.

Сперва я смотрел только на него. Затем мой взгляд как бы случайно упал на Урсиллу, отметил выражение ее лица. Ее появление за столом было уступкой, она редко выходила в Большой зал, предпочитая свои покои. А теперь…

Да, она смотрела и слушала с опаской, словно уловила в незнакомце потаенную угрозу. Раз или два я заметил сложное движение ее пальцев за тарелкой. Как если бы она тайком прибегла к чарам, чтобы разоблачить некую опасность. Но если так оно и было, вдруг понял я, ее попытка не удалась. А неудача всполошила ее еще сильней.

Когда стол очистили, торговец послал своего человека за крепким сундуком. Когда сундук поставили перед ним, он шлепнул ладонью по крышке со словами:

– Товаров у меня довольно, уважаемые господа. Но самые сливки из всего, что я привез, здесь. Если позволите, я покажу вам.

Дамы поспешили выразить согласие, перебивая своими высокими голосами более низкие голоса мужчин, которые тоже не думали возражать. И сундук открыли.

Первым Ибикус извлек из него кусок черной материи, сложенной во много раз. Расправив и расстелив его на столе, он принялся доставать мешочки и коробочки, то шелковые, то деревянные, то из резной кости или хрусталя. Он вытряхивал их содержимое, и скоро на ткани заблестело такое богатство, какое я мог вообразить лишь в сказочной сокровищнице огнедышащего змея.

Здесь были золото, и лунное серебро, и даже красная медь, из какой ковали оправы драгоценностям в древние времена. Что до самоцветов – едва ли кто из нас, оглядывая этот стол, взялся бы назвать хоть половину из них.

Настала тишина, словно все разом затаили дыхание. Но очень скоро ее сменили возгласы изумления. Те, кто сидел дальше, покинули свои места и придвинулись, спеша насытить взор блеском и сиянием. Никто не протягивал руки, чтобы потрогать сокровища. Слишком сильным было это зрелище. Должно быть, каждый ощутил, что такое богатство не для него, что им можно только любоваться без надежды приобрести.

Я был среди тех, кто протолкался вперед, зачарованный выложенными напоказ сокровищами. Мои глаза сами сделали свой выбор, и я припал взглядом к вещице, что лежала ближе всего ко мне.

Это был пояс из золотистого меха, столь гладкого и блестящего, что сиял мне даже среди груды драгоценностей. В пряжке был единственный большой самоцвет желтовато-коричневого оттенка, каких я раньше не видывал. Он был вырезан в форме кошачьей головы. Всмотревшись, я заметил, что резчик изобразил не маленькую домашнюю кошку, а скорее страшного охотника гор, снежного кота – самого свирепого бойца, какого мы знали.

– Хочешь взглянуть, господин Кетан?

Мне тогда не показалось странным, что Ибикус очутился рядом и назвал меня по имени. Остальные по-прежнему увлеченно разглядывали товар, а кое-кто уже осмеливался коснуться того или этого, и все хором обсуждали приглянувшиеся им изделия.

Но торговец сам взял пояс и поднес мне:

– Достойная работа, мой господин. Пряжка яргоновая, это камень не из редких. Зато резьба искусная, художник знал свое дело.

Что-то толкнуло меня спросить:

– А мех?

– Мех… это пардус. Его в наши дни редко встретишь. Они такие же страшные охотники, как их снежные родичи, хотя не так велики ростом.

У меня чесались руки взять у него пояс. Но воля удерживала, потому что я догадывался, что тогда не найду в себе сил вернуть его. А средств на покупку у меня не было.

Ибикус улыбнулся и кивнул, как если бы задал вопрос и получил ответ. Затем он отвернулся, чтобы ответить на какой-то вопрос владетеля Эраха.

А я отступил из круга света над столом, покинул Большой зал. Меня напугало яростное, неудержимое желание заполучить пояс. И вот я стоял в темноте, гадая, бывает ли такое безумие, чтобы толкнуть человека на воровство.