Buch lesen: «Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма», Seite 5
И всё же дядя Петя не стал моим любимцем. И виной тому он сам. Он был добряком лишь тогда, когда не пил и не скандалил с женой. То ли ревновал её, такую красивую и общительную, то ли не ощущал с её стороны достаточно тёплого отношения к себе. Он часто ругался с тётей Клавой, причём и при посторонних. И даже, случалось по пьяни, рукоприкладствовал. А поскольку я тётю Клаву любил, то и моё отношение к такому несдержанному супругу оставалось прохладным. Одних подарков мало для любви и уважения.
Тётя Клава уговорила бабушку, оставшуюся в деревне одной, продать избу и переселиться к ней в Москву. И жить старому человеку в городе полегче, и сможет помочь по уходу за малолетними детьми. Тем более что невозмутимая, терпеливая, никогда не повышающая голос бабушка умела ладить с детишками, и вечно орущий сыночек Володенька при ней без видимых усилий становился шёлковым ребёночком, милейшим созданием.
Бабушка не сразу согласилась на переезд в город. Да, она очень устала в одиночку возиться с хлопотным хозяйством. И годы брали своё. Но чтобы вот так сразу всё бросить? Бросить бурёнку и овечек? Бросить дом, где началась её семейная жизнь, где рожала и хоронила детей? Дом, где она, сельская рабыня, тем не менее, была Хозяйкой. А кем она будет в Москве? Служанкой?
Получилась потеря не только статусная, но и «идеологическая». Дядя Петя, как человек партийный, не разрешил бабушке взять в московскую квартиру икону Божьей матери, с которой она много лет втихомолку делилась своими радостями и горестями.
Переезд бабушки в Москву спокойствия в семье Кузнецовых не добавил. Семейные скандалы возникали и при ней. Причём порой и бабушке доставалось, когда она пыталась защитить свою дочь, увещевать зятя.
В моём дневнике за 1955 год неожиданно нашёл такую неприятную запись:
«22 марта. Днём пришла бабушка с моим шестилетним двоюродным братом Вовкой. Бабушка вскоре ушла, а Вовка остался у нас до вечера… С улицы пришёл Вовка, и я пошёл его провожать. “Вовка, ты почему остался у тёти Наташи?” – встретил нас вопросом отец Вовки дядя Петя. Вовка ответил, что спросился у бабушки. “А ты у меня спросился?” – крикнул дядя Петя. Вовка надулся, но ничего не сказал. Я стал играть с Надькой, сестрой Вовки, а дядя Петя, тётя Клава, бабушка и Вовка сели ужинать. Бабушка упрекнула дядю Петю (и справедливо), что ей пришлось разогревать ужин пять раз. Дядя Петя был пьяным и начал кричать на бабушку, что мол “ты развращаешь семью, из ума старая выжила, покушать как следует не дашь”. Я не думал, что партийный мог так кричать на старого человека да притом на тёщу. И вдруг со стола полетела посуда, вернее осколки, остатки пищи. Половинка тарелки чуть не заехала мне по лбу, я еле увернулся. Весь мой костюм был облеплен картошкой и капустой. Вовка заплакал, он был таким испуганным и жалким. Надя ничего не понимала, но глядя на Вовку тоже заплакала. Я сам сильно испугался и вышел на кухню. Только бабушка была спокойной, хотя дядя Петя стоял около неё и размахивал руками. Он хотел ударить её, но вдруг бабушка сорвалась с места и ударила дядю Петю в грудь. Он не ожидал такого удара, свалился на кровать, схватил подушки, но не удержался и хлопнулся на пол. Тут вмешался сосед Кузнецовых Лёнька, который не дал разгореться драке, которая могла произойти. Я решил уйти, ведь драка произошла в конечном итоге из-за моего прихода, которого не пожелал дядя Петя. Уходя, я сказал бабушке, что при случае, если дядя Петя будет продолжать буянить, то пусть приходит к нам в любое время».
Поскольку мы жили от Кузнецовых недалеко, то бабушка иногда навещала нас. Безо всякого повода – лишь бы увидеть нас. Она никогда не жаловалась нам на своего зятя. И мы никогда не вмешивались во внутрисемейные разборки. Я – по малолетству, мама из-за больных ног не могла к ним ходить пешком, отец принципиально не влезал в чужие дела. Зато дядю Петю неоднократно круто, по-мужски предупреждали, «воспитывали» братья его жены. На какое-то время тот утихомиривался, поджимал хвост, но только до очередной бутылки, и снова всё поехало… В то время он был единственным мне знакомым членом компартии, и вот такой личный пример «настоящего коммуниста»!
…Модную женскую причёску без обильной воды не сделаешь. А с горячей были проблемы. В огромном многоэтажном доме (такие ещё называют «сталинскими») на Рязанском проспекте, построенном ещё до войны, была только холодная. Лишь после переселения в невысокий, построенный пленными немцами дом они стали жить «со всеми удобствами». Сомневаюсь, что во всех парикмахерских, где работала тётя Клава, была горячая вода. И постоянные контакты с холодом привели к болезни рук – ревматизму. Высококлассный парикмахер вынуждена была сменить профессию, с которой была связана вся её жизнь.
Кем ещё она могла работать, не имея никакого специального образования? Устроилась на соседнем предприятии. Кладовщицей. Работала старательно. Не жаловалась…
Не исключаю, что потеря любимой профессии и частые скандалы с мужем, наложенные на блокадные последствия, «помогли» укоротить жизнь тёти Клавы…
Да и дядя Петя не стал долгожителем…
«Ах, война, что ж ты подлая сделала?»
В Филях когда-то делали «Юнкерсы»…
Их дети пошли не в маму – хотя и милые ребята, но не такие предприимчивые. Высшего образования тоже не получили, не захотели. Им хватило среднего специального.
Дочь Надя стала бухгалтером. Вышла замуж за приличного парня Михаила. Родила сына. Муж работал водителем в геологической экспедиции. Любитель отдыха на российской природе, он построил дачу в глухом месте на берегу «Московского моря» (Иваньковского водохранилища).
Денег, понятное дело, семья зарабатывала не много. Дополнительный доход приносила… собака. Не знаю, как сейчас, а тогда была мода на сенбернаров. Она у них была с хорошей родословной. Каждый год рожала им щенят, которых раскупали чуть ли ни в утробе самки. За приличные деньги. Этот бизнес в те годы стал востребованным.
Небольшой приработок семье и я несколько раз обеспечил. В конце 1980-х годов я создал кооператив. У нас был формальный бухгалтер – без специального образования и соответствующего опыта. Надя делала нам бухгалтерские отчёты. За оплату, конечно…
Разросшуюся Володину семью отселили из родительской квартиры, где оставалась сестра. Дали комнату в коммуналке на Шарикоподшипниковской улице. Туда же переехала и бабушка – заботиться о двух правнуках.
Со своим техникумовским образованием Володя получал на заводе мало. И он соблазнился предложением зарабатывать больше. В магазине на Симоновском валу ему предложили должность зама директора. Как это предложение возникло, осталось для меня загадкой. Подозреваю, что сначала Володя там по вечерам или ночам подрабатывал грузчиком. Его прилежность и порядочность оценили.
«Торгашей» в советское время не любили: в магазинах – крепчающий дефицит, обвес, пересортица, низкое качество товаров, грубое обслуживание. Но, тем не менее, работа в магазинах считалась престижной. При небольших официальных заработках это давало иные выгоды: дополнительные, левые доходы, а главное – доступ к дефициту.
Торговля – всегда и везде очень опасная, криминальная сфера, поскольку имеет дело с живыми деньгами, легальными и нелегальными. И Володя вскоре погорел. Случилась крупная недостача. Её повесили на неопытного новобранца. Это была явная подстава. Может, для того и пригласили доверчивого парня, чтобы провернуть операцию с недостачей. Перед ним выбор был прост: или возврат потерянной суммы, или тюрьма.
Володя позвонил мне в Якутск, куда я уехал работать журналистом, и попросил взаймы. Не так уж и много – чуть больше трёх среднеарифметических советских заработков. Я поставил условие: он никогда не будет работать в торговле – рано или поздно посадят, не его стихия. Он согласился, рассчитался, уволился.
Через несколько лет каким-то образом оказался на знаменитом заводе имени Хруничева. Правда, не в том производстве, где делают наши самые мощные ракеты – «Протоны», а в транспортном цехе. Получил от завода новую квартиру в одной из башен в Филёвской пойме.
Приезжая к нему в гости и с семнадцатого этажа разглядывая долину Москвы-реки, я с недоумением вспоминал: как же такое могло случиться в истории СССР, что здесь, в Филях, Сталин разрешил немцам на концессионной основе выпускать «Юнкерсы»? А ещё можно напомнить, что немецкие лётчики перед войной (втайне от мирового сообщества) практиковались на советской территории. Пути вождей неисповедимы…
Один из Володиных сыновей – Алёша, несмотря на свою широкоплечистость, добытую тренировками в бассейне, стал… кондитером. После училища, где он был единственным парнем на курсе, какое-то время работал в цехе кондитерской фабрики «Большевик», известной на всю страну печеньем «Юбилейное». Это сладкое производство, созданное французом Адольфом Сиу ещё в середине девятнадцатого века, в советское время выполняло заказы на торты даже для Кремля. Потом Алёша бросил сладкую жизнь и ушёл на «мужскую» работу, где платили больше. Стал персональным водителем какого-то бизнесмена…
Но жизнь в Филях сложилась у этого семейства уже после бабушки. Всех правнуков она, вечная служанка всех времён и разных семей, дорастить не успела. Пережив одиннадцать своих детей из тринадцати, она внезапно умерла. Именно внезапно. Не лёжа с болячками в постели, не жалуясь, а, можно сказать, на трудовом посту. Пошла в магазин (это было ещё на Шарикоподшипниковской), но перед лифтом упала. Инсульт… С пороком сердца, она сумела прожить восемьдесят лет! Сумела, несмотря на все невзгоды и колоссальные нагрузки, потому что всю жизнь была в движении, в заботах о близких. Но вот износившиеся сосуды головного мозга не выдержали…
Получив в Якутске телеграмму, я было ринулся в аэропорт, но в пятидесятиградусные февральские морозы и при постоянном повышенном атмосферном давлении я и так чувствовал себя плохо, а тут ещё и переживание за потерю близкого мне человека – и понял, что с приступом стенокардии могу не долететь до Москвы… Так и осталась бабушка в моей памяти вечно живой, улыбчивой, милой, с участливым голосом и ласковыми, несмотря на шершавость, руками… Осталась в памяти труженицей, не жаловавшаяся на непосильную ношу, на боли, на свою судьбу… Это ли не пример для подражания…
Выжил в ГУЛАГе, но погиб в Кузбассе
Старшим бабушкиным сыном, выжившим до взрослости, был Женя. Крепыш с ёжиком на голове и в характере. Чем он занимался в колхозе до войны, точно не помню. Кажется, был механизатором. Сначала ему повезло – он не дорос до призыва на фронт в начале войны, иначе в этой мясорубке или погиб, или попал в плен, или просто бесследно «пропал без вести». Но жизнь надругалась над «счастливчиком». Когда, война уже близилась к победному концу, в 1944 году его призвали в армию.
Эшелон с новобранцами шёл на запад, немцы его разбомбили. Деревенский парень, вероятно, никогда не выезжавший дальше окрестностей Сергиевки или по крайней мере за пределы своего района, растерялся во всеобщей панике. Вместо того чтобы на месте искать каких-нибудь ответственных военачальников (не исключаю, что эшелонные командиры были убиты или тяжело ранены), отправился домой. Пока добрался, там его уже поджидали доблестные чекисты.
Как «дезертира» его отправили в Воркуту, на одну из «строек коммунизма» – на строительство железной дороги до Салехарда.
Эта стройка – одна из величайших афер Сталина, пытавшегося покорить природу с большевистским наскоком. Хотел вдоль южного берега Северного Ледовитого океана проложить железку аж до самых дальних восточных окраин.
Идея в принципе правильная: это – кратчайший путь на Восток, удалённый от враждующих тогда с нами стран, и новая дорога позволила бы быстрее освоить гигантские, богатые полезными ископаемыми северные и восточные территории. Но шапка оказалась не по Сеньке, то есть не по Йоське. Несмотря на дармовую рабсилу – гулаговских заключённых, дорога оказалась слишком расточительной. И в первую очередь из-за природных препятствий – широченных рек, болот, и особенно вечной мерзлоты, на которой рушились скороспелые и неграмотные постройки.
Дорогу довели до Оби. Эту колоссальную водную преграду преодолеть постройкой моста не решились. Летом переправу поездов осуществляли паромом, зимой – по рокаде, временному железнодорожному пути, уложенному прямо на лёд. А за Енисеем рельсы протянули ещё на десятки километров.
Несколько лет дорога работала. Но потом её законсервировали.
В Якутске я видел снимки, сделанные учёными-мерзлотоведами, на которых запечатлены оставшиеся в тайге и лесотундре участки амбициозной стройки. Запечатлены в назидание будущим строителям на мерзлоте: с ней шутки плохи. Природа превратила рельсы в зигзагообразный памятник сталинскому ГУЛАГу. Сейчас на этом месте энтузиасты решили сделать что-то вроде музея под открытым небом.
Впрочем, некоторые специалисты утверждают, что зря отказались от этого пути: он был бы очень полезным при нынешнем освоении гигантских нефтегазовых кладовых этого края. Но кто же мог тогда предвидеть, что эти энергоресурсы, которые нынче дают огромные доходы, геологи откроют всего через несколько месяцев после консервации железки?
О том, что дядя Женя попал на эту «стройку коммунизма», мы узнали лишь года через два после того, как он исчез. Почтальон принёс бабушке толстый конверт. Я уже освоил грамоту, но прочитать письмо не смог: написанный фиолетовыми чернилами текст был размыт. Возможно, НКВДэшники сделали это преднамеренно: иначе чем объяснить, что написанные теми же чернилами адреса на конверте остались не тронутыми. По адресу мы и узнали, что наш горемыка «строит коммунизм» в районе Салехарда. Погоревали мы, погоревали, но хоть узнали место пребывания (не такое уж и далёкое, не страшная Колыма!), и появилась надежда: Женя жив, а это главное.
Срок ему дали сравнительно небольшой. Но после освобождения он обосновался в Кузбассе. То ли в европейской части страны ему не разрешили жить (такое пролонгированное наказание тогда часто практиковалось, дабы не терять рабочую силу в отдалённых районах страны), то ли он сам решил остаться в Сибири, где и судимость у людей не редкость, и большие индустриальные перспективы. Он стал экскаваторщиком. Женился на приличной женщине – фармацевте из Златоуста. Где пересеклись их жизненные дорожки, не знаю. У них родилась дочь.
Да вот только вырастить её дядя Женя не успел. Однажды напарник зацепил ковшом электрический кабель, и его тряхануло током. Дядя Женя кинулся спасать, и… погиб. Ток, как известно, всегда убивает крайнего. Не знали экскаваторщики об этом или просто в экстремальной ситуации забыли про технику безопасности?
Дядина смерть заставила запомнить это правило на всю жизнь: прежде чем ринуться спасать человека под током, надо обеспечить себе защиту, иначе и человеку не поможешь, и себя погубишь. Много лет спустя я это объяснял своим ученикам на уроках труда и физики…
Вдова прислала бабушке фотографию дяди Жени в гробу… Ещё одна потеря в семье…
Тамбовский тракторист «пахал» на уральской шахте
«У страны Халыбалы
Не весёлые делы,
Ни прописки, ни угла,
Ни рекламного села».
Юрий Визбор
Следующий по возрасту бабушкин сын – дядя Толя. Ещё один «строитель коммунизма» в местах не столь отдалённых…
Милейший, честнейший человек. Добряк. Хотя однажды кому-то в деревне он чуть не навалял за уничижительное, как ему показалось, обращение «Толян». Но это был просто всплеск эмоций взрослеющего парня.
Работал он трактористом машинно-тракторной станции (МТС) в соседней Ольховке (она ж – Ильинка). Тогда колхозы были маленькими, каждая деревня – колхоз. Денег на технику у таких маломощных хозяйств не было. К тому же не выгодно каждой деревне иметь свои трактора – они больше простаивали бы, чем работали, да и строить отдельные мастерские и содержать своих квалифицированных ремонтников – накладно. Поэтому государство и организовало МТС, чтобы они централизованно обслуживали ближайшие колхозы.
Работа была грязной. Дядя Толя каждый вечер приходил домой в промасленной робе, с полным набором запахов горюче-смазочных материалов. В летнюю страду сильно уставал. Но трактористы больше зарабатывали. К тому же им давали даже деньги, а не эфемерные «трудодни».
В соответствии с этой мирной профессией его призвали в армию танкистом. Война уже закончилась, и всё бы хорошо, да произошёл нелепый случай. Как один случай, один поступок может круто повернуть всю оставшуюся жизнь! Стоял молодой солдат на посту, охранял так сказать матчасть – танки. Подошёл дружок, протянул свёрток: «Спрячь до утра». Он что-то украл и решил воспользоваться дружбой. Добряк Толян помог другу. И загремел на длительный срок за укрывательство вора социалистической собственности, да ещё во время дежурства.
Его ГУЛАГ – это угольные шахты Урала. Работал в Кизеле, основанном возле рудного и угольного месторождений ещё в восемнадцатом столетии. В январе 1953 года, по сведениям, почерпнутым мною в интернете, в Кизеловском исправительно-трудовом лагере содержалось около 23 тысяч заключённых. На том и держалась топливная экономика страны…
Анатолий трудился старательно и сделал карьеру: стал десятником, очень хорошо зарабатывал – какие-то сумасшедшие по московским понятиям суммы. Женился на симпатичной женщине, с редким именем – Ава. Возможно, это какой-то редкий сокращённый вариант известного имени (может, Алевтина?), но я её так и звал – тётя Ава. У них тоже родилась дочь.
Срок у Анатолия закончился (когда точно – не знаю), но они продолжали жить там же: куда и к кому уедет бывший зек? А тут товарищ Сталин возьми да умри, и появились в стране кое-какие послабления. В частности, вроде бы можно было к родственникам прописаться даже в Москве. Потолкался дядя Толя по домоуправлениям, где можно было бы устроиться, скажем, кочегаром в котельную или дворником и получить служебное жильё, а главное – прописку.
Нынешнему поколению уже и невдомёк, что Москва была закрытым городом для всех остальных советских граждан кроме самих москвичей. Столица – не резиновая территория, туда со всей страны стремились попасть, вот и решила верховная власть ограничить доступ к окрестностям Кремля.
Жизнь в Москве, разумеется, была более налаженной, чем во всех других частях необъятной Родины, и здесь больше карьерных возможностей. Как и сейчас. Но просто приехать и постоянно жить тогда, в отличие от нынешнего времени, было невозможно. Без прописки на работу не брали. Конечно, номенклатура пробиралась по советской «вертикали»: в столицу переводили партийных, административных и комсомольских функционеров, прокуроров, военных, милицейских и прочих службистов. Им тут же беспрепятственно, безо всяких очередей давали жильё.
А чтобы «простым гражданам» обосноваться в Москве, люди использовали всякие ухищрения.
Или заключали фиктивные и не фиктивные браки с москвичами (москвичками). Я лично знал нескольких парней, которые «выходили замуж» за москвичек с жильём. И был знаком с девушкой, приехавшей с Северного Кавказа и готовившейся выйти замуж фиктивно, ради прописки. Я сам после свиданки отводил её к будущему «мужу».
Или протискивались в Москву «ползком»: находили работу в самых отдалённых районах Подмосковья, прописывались там, а потом шаг за шагом, путём обмена или перехода с одного места работы на другое, приближались к окрестностям Кремля. Один мой друг-журналист, не москвич, таким способом постепенно добрался до Ясенева. Причём на последнем этапе я через начальника Московской железной дороги Ивана Паристого (его имя посмертно, в 2006 году, присвоено фирменному поезду на брянском маршруте) помогал ему обменять полученную в Подмосковье новую квартиру на столичную. Тут сошлись интересы наших организаций. У железнодорожников было много сотрудников в области, но очень мало строилось там жилья. У нашей областной газеты, где я был председателем профсоюзного комитета, наоборот: легче было получить квартиру за пределами МКАД, чем внутри.
Или сразу находили работу на московских предприятиях, которые имели лимит на иногороднюю рабочую силу: это прежде всего строительные организации, некоторые транспортные и оборонные предприятия, а также коммунальные хозяйства. Так, сокурсника по журфаку Валеру Симоняна я устроил в СМУ, которое вело секретные строительные работы в метро. А один из наших сотрудников в газете «Куранты» начинал в Москве дворником. Этот путь – через работу дворником и получения служебной конуры, кстати, прошли некоторые известные артисты.
Но сколько дядя Толя ни поил домоуправленческого начальника, тот то ли запросил слишком много, то ли сам был тогда, в середине пятидесятых, бессилен помочь, и кизеловский шахтёр прорвать блокаду столицы не сумел. И ближе сотого километра от Москвы – тоже. Он устроился в Рязани, на станкостроительном заводе. В этом древнем русском городе его семья и осела. Там дядя Толя и похоронен. Не долго он пользовался советской «свободой».
Дочь его со своим мужем какое-то время проработала в некой африканской стране. В те годы это был предел мечтаний советских людей – уехать на работу за границу. Это сегодня каждый россиянин может в любой момент сорваться с насиженного места и устроиться на работу практически в любой стране мира. Лишь бы были деньги на проезд и уверенность, что за кордоном ты устроишься. Едут, даже не имея такой уверенности, на авось. А тогда выезд по личной инициативе, просто так, был невозможен, только с официального дозволения: на отдых, на гастроли или на работу в советских зарубежных учреждениях – посольствах, торгпредствах, корпунктах и прочих подкрышных организациях.
Чтобы получить за границей работу не обязательно было быть дипломатом. Даже высшее образование не обязательно: главное, чтобы Родина, то бишь КГБ, тебе доверяла. Ведь требовались не только специалисты для строительства, скажем, Асуанской ГЭС в Египте или для сооружения других производственных объектов. Мы за границу везли своих шофёров, слесарей-сантехников, электромонтёров, уборщиц, нянь, медсестёр… Зарубежным не доверяли – они же агенты спецслужб. Советские трудящиеся фактически тоже были агентами спецслужб, но – отечественных. К тому же им платили меньше, чем местным, зарубежным.
Наши ехали с большим удовольствием за любую зарплату. Прежде всего потому, что за свой «тяжёлый» закордонный труд получали в валюте или в так называемых бонах. И даже на свои сравнительно небольшие по западным меркам заработки могли накупить шмоток, которые потом перепродавали в СССР, где с ширпотребом всегда был огромный (при централизованном-то планировании всего и вся!) дефицит. Джинсы, капроновые и мохеровые изделия, радиоприёмники, магнитофоны… А также сигареты, кофе, коньяк, виски, лекарства, презервативы… За кордоном покупали даже книги на русском языке, издаваемые советскими издательствами и продаваемые там. Особенно ценными были очень дефицитные в нашей стране, пользовавшихся большим спросом поэты новой волны – Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, а также классика, отечественная и зарубежная.
Пожалуй, на перепродаже шмоток имели доход больше, чем непосредственно за работу.
На боны можно было прилично отовариваться в советских валютных магазинах сети «Берёзка», где продавалось то, что не увидишь в обычных отечественных торговых точках.
Да плюс привлекала сама заграница – недоступный простым советским смертным мир за «железным занавесом». Особенно, если попадёшь в цивилизованную европейскую страну или в Северную Америку – это же совсем другая жизнь, другой сервис, другие продукты и пр. и пр. Даже три года работы за границей (по стандартному договору) обеспечивали семье благосостояние на продолжительное время.
Конечно, были и неудобства. Ты всё время под колпаком – своих и чужих службистов. Да и климат не в любой стране подходил россиянам. И плюс недостаточный иммунитет наших граждан к местным болезням. Одна моя знакомая подхватила в африканской стране такое сложное заболевание, что никак не могла вылечиться, и очень обиделась на Родину, которая не захотела компенсировать потерю здоровья…
