Buch lesen: «Гадюка Наташа. Удивительная история о вере в себя, хороших манерах и исцелении змеиным ядом»

Schriftart:

Полностью правдивая, по-настоящему удивительная и абсолютно невероятная история жизни и познания себя и мира королевой гадюк, малышкой Наташей – Амун Птха Ра, рассказанная по памяти, без неправды и украшательств, бессменным хранителем Большого белого маяка, старым балтийским крокодилом Морисом редактору издательского дома «Буксир» Карлу Францевичу Барыгину-Амурскому

На каменистых берегах холодного Балтийского моря достаточно пожилой, но не старый крокодил Морис был разбужен жутким криком Мамы Роузи. Большая куриная мама в миг вылупления очередного цыплёнка из растрескавшегося куриного яйца неожиданно увидела опасную, разрисованную мордочку серой балтийской гадюки. Её жёлтые глазки дружелюбно моргнули «маме»:

– Мама, мама!

Но её взгляд был таким ярким и пугающим, что вызвал истошный крик Мамы Роузи.

– Гадюка, гадюка, ядовитая змея! – завопила она. – Помогите!

Это был новый мир для малышки из яйца. Ей надо было быстро привыкать к этому миру. Уже очень скоро она поймёт, что другие люди и звери жутко боятся гадюк и не готовы с кем‑либо делить свою власть и монополию на силу и страх.

* * *

Старый балтийский крокодил Морис был хранителем Большого белого маяка. Кого вы сразу себе представили? Правильно – большого, ужасного нильского крокодила с жуткими жёлтыми зубами. Морис тоже был заложником сложившегося мнения и своего внешнего вида.

Жители прибрежной старинной финской деревушки Лаута Ранта – Солнечный Берег и её малочисленные соседи каждый раз ожидали от него чудес героизма и вершин мужества.

– Это всё из-за того, что я француз. А тем, что мне тоже иногда бывает очень страшно, они не интересуются… – часто бурчал себе под нос Морис.

Его ещё задолго до революции 1917 года детёнышем случайно загрузили и привезли в Российскую империю на старом французском судне – в ящике с бананами, прямиком из Алжира, а может, из Марокко. Жители деревни Солнечный Берег в результате сложных умозаключений пришли к выводу, что если он приплыл на французском судне, значит он француз. А поскольку его обнаружили в ящике, на котором было написано большими красными буквами «Морис», то сразу назвали путешественника этим красивым, с претензией на аристократичность именем. Морис, иногда специально слегка грассируя, тянул звуки и представлялся так:

– Мор-р-рис.

Сколько ему лет и сколько вообще живут крокодилы, он не знал. Но за долгие годы он стал старейшим жителем Солнечного Берега, окрестных бухт и рыбацких посёлков, поэтому добавлял к своему имени титул «балтийский» – для того чтобы ни у кого даже мысли не возникало, что он не местный.

А такой мысли ни у кого и не возникало – вступать в споры с крокодилом, к тому же он красиво вписывался в суровую природу Балтики.

Морис любил производить эффектное впечатление своим неожиданным появлением.

– Крокодил! Крокодил! – кричала какая‑нибудь до смерти напуганная туристка на САПе, когда Морис, проплывая мимо прекрасной незнакомки, заводил галантный разговор:

– Чудесная водичка, не находите?

Или что‑либо в этом роде.

А ещё подходил со стороны леса к туристам у костра и напоминал об экологических и природоохранных правилах: не сорить на пляже, забирать с собой бутылки и мусор, не разводить открытый огонь, готовить в принесённом с собой мангале, тщательно тушить, заливая водой, раскалённые угли перед уходом из леса. Вы уже догадались, что мусор и костры туристы не оставляли. Мусор, все вещи, да и сами отдыхающие, навсегда стремительно без следа исчезали из прибрежного рая.

* * *

Простите, мы заболтались.

Так вот. Морис смело бросился в ту сторону, откуда доносились панические вопли Мамы Роузи, – в её детский сад. И обнаружил, что это не рыжие разбойники, лисы, которые, как он ожидал, пробрались, чтобы похитить цыплят.

Маленькая серая змейка с разрисованным лицом-мордочкой, с умными, живыми жёлтыми глазами смотрела на него и вдруг произнесла:

– Папа.

Морис был очень опытным и бывалым крокодилом и сразу понял, что она безобидна для него и окружающих, что ей страшно и холодно. И если кто‑то здесь похож на змею, то – пусть и с большой натяжкой – это он. Поэтому, подойдя к змейке вплотную, он спросил:

– Ты кто?

– Ш-ш-ш, – ответила она. – Папа. Ш-ш-ш-ш…

– Ясно, – сказал крокодил. – Ты будешь малышка Наташа. И смотрю, тебе холодно. Полезай ко мне в рот… Я тебя не съем. Там тепло и влажно, тебе там будет хорошо.

Он положил голову на сено и чуть приоткрыл пасть – и маленькая змейка проворно туда юркнула.

– О-о-о, – протянула наседка. – Ты не боишься, Морис? Какой ты мужественный! Если бы все были такие тут, на берегу, – мечтательно заключила Мама Роузи.

Закрыв рот и попрощавшись, Морис поспешил к себе на маяк. Теперь с ним был ребёнок, и надо было понять особенности рациона и пристрастий его новой дочки, малышки Наташи. Мама Роузи, когда он уходил от неё, также отдала ему красивую пёструю ленту и надушенную записку, которая лежала рядом с Наташиным яйцом. Записка была написана изящным каллиграфическим почерком. Текст гласил: «По причине ужасной, смертельной опасности я вынуждена оставить у вас это яйцо. Это не простая змея, это дочь карельского короля гадюк Великого Зелёного Змея – луноликая Амун Птха Ра».

«Амун Птха Ра – это очень уж длинно и официально», – подумал Морис. И малышка змея стала окончательно называться Наташей.

* * *

Морис помнил Солнечный Берег в блеске, в зените славы. Прекрасных дам, блестящих кавалеров, балы и торжественные приёмы. Чаепития с денишами ¹ и сконами ², дореволюционный, довоенный Санкт-Петербург 1913 года, маскарады и рождение русского художественного авангарда… Помнил себя студентом Императорской академии художеств, бунт против старых порядков и устоев, когда он демонстративно вышел из числа слушателей академии.

После была война, революция, потом гражданская война. Затем пришли другие звери и люди, или люди и звери. Бедность и запустение Лауты Ранты. Бегство бывших хозяев. Помнил, как его вышвырнули из их красивого красного дома на берегу. Как, обезумевшие от зависти и злобы, соседи и слуги топорами рубили и жгли белую господскую беседку.

Морис жил так долго, что не было никого рядом, кто мог бы подтвердить его удивительные истории о прошлом, которые он любил рассказывать дочке Наташе по вечерам у жаркой печи-камина. Сто лет пробежали как один миг. Из прошлого все уже умерли, а он всё жил и неплохо себя чувствовал. «Десять раз по десять лет – вот и сто лет, – любил повторять Морис. – Десять лет я жил как барин, вокруг была жизнь, люди жили с достоинством, не спеша. Потом была война и революция, разруха, бедность, злоба и ненависть, смена людей вокруг. Дачи, которые не сожгли, поменяли своих хозяев…»

Солнечный Берег опустел. Среди новых поселенцев – жителей Берега стало много беспородных собак, дворняжек.

Главный павильон полуострова был заколочен и закрыт для общего пользования. Долгие десятилетия они так и жили в тихом запустении – все те, кто случайно уцелел, спасся, прибился к их островку спокойствия Солнечного Берега.

Морис мало чему удивлялся в этом мире. И в то же время его жизнь была полна стремительных перемен и чудес. За прошедшие сто лет он видел расцвет и упадок жизни в Солнечном Береге, видел чудеса благородства и низости обитателей этого места. Вторая половина 1930‑х годов была особенно трудна: кляузы, накопившаяся злость, зависть и желчь – всё это превращалось в доносы и жалобы на соседей. Свиньи и крысы жаловались на лис, собак и котов, которые, мол, свободно гуляют и живут как им хочется.

* * *

Множество мыслей мелькало в голове у Мориса: «Во рту я несу гадюку. Она называет меня папой. И эта цветная лента с запиской, что была с ней… Во-первых, я её не боюсь. Во-вторых, гадюки не сразу нагуливают яд и становятся ядовитыми, а она ещё ребёнок. А в‑третьих, она считает меня своим отцом…» Ещё никто на берегу Балтийского моря не называл его папой за все сто лет его жизни в Солнечном Береге.

Дома он достал из холодильника пакет прекрасного молока, разогрев, налил в блюдечко и добавил немного карельского мёда. Поставил блюдце перед собой на стол. Открыл рот и стал терпеливо ждать, пока Наташа вылезет наружу. Но она спала, свернувшись клубочком у него под языком.

Так Морис просидел два часа с открытым ртом, пока ребёнок не проснулся и не соблаговолил вылезти. Он пропустил тот миг, когда она – вжик! – юркнула изо рта и аккуратно попробовала остывшее сладкое медовое молоко. Сделала пару глотков и повернулась с сияющей улыбкой к Морису.

– Ну как? – спросил он.

– С-с-с-с-с-с, – сказала Наташа.

– Ясно: вкус-с-сно, – улыбнувшись, сказал Морис. – Ешь, и потом сделаем тебе твою комнату.

Домиком Мориса была небольшая деревянная постройка на краю болотистой заводи, у самого края полуострова. Высокий камыш и болотная трава надёжно скрывали как самого Мориса, так и его дочку.

– Будь осторожна, Наташа, сразу везде не ходи, это опасно. Изучай мир постепенно. Я тебя всему научу.

Пообедав, Наташа начала внимательно изучать новый дом. Сделала бесшумный круг по комнате.

В углу были старые меховые унты Мориса, один лежал на боку. Наташа заползла внутрь и, укрывшись, так и не вылезла до следующего утра.

«Пусть спит, – заключил Морис. – Девочка – круглая сирота. Не буду её беспокоить». Позже он прокусил в старом унте пару окон, и Наташа смогла выглядывать и смотреть по сторонам, слушать приходивших к Морису гостей, не смущая их своим видом.

Постепенно бывавшие в гостях у Мориса привыкли к Наташе, и она могла спокойно выходить и общаться со всеми. Она, конечно, видела испуг и удивление в их глазах, но научилась не стыдиться себя и своей внешности. Конечно, этому очень помог её отец: он, как никто другой, знал, насколько трудно зверям и людям, когда ты не такой, как все, и чем‑то отличаешься от других.

Шло время. Жители Солнечного Берега и окрестных прибрежных и лесных посёлков постепенно привыкли к малышке Наташе. А вот случайные отдыхающие или просто путешественники-туристы в ужасе разбегались при её появлении. Она была совсем нестрашной и прекрасно воспитанной гадюкой, всех уважительно приветствовала, спрашивала о здоровье или погоде. Но ничего не помогало. Друзей у неё не было, все боялись и сторонились её. Наташу никогда не приглашали в гости, не пускали в кафе и почти во все магазины. Она не могла открыто заползти в кинотеатр или музей. А уж о её появлении в бассейне вообще ходили легенды. Ею пугали детей, при виде неё разбегались на улице. Только подойдя к зелёному папе Морису, она могла по-настоящему, отдавая дань своему происхождению, на прекрасном британском лесном наречии произнести:

– Доброе утро, сэр крокодил! Не правда ли, чудесный день? Не холодно ли вам на свежем балтийском снегу?

Собственно, Морис и был её единственным собеседником. Она часто называла его папочкой и, прижавшись к его тёплому носу, заползала на ночь к нему в рот. Это было самое безопасное место на всём балтийском побережье.

* * *

Лаута Ранта оживала только весной. Метровые торосы ³ начинали постепенно таять, но Йоулупукки не сдавался – он вообще крепкий старик. Иногда у жителей деревушки, особенно перед Рождеством и Новым годом, закрадывались подозрения, что их сосед, старик Ульме, и есть проживающий инкогнито Йоулупукки. Северные олени, на которых он стремительно уезжал по ночам на Рождество и Новый год, резво бежали по застывшему заливу, поднимая копытами снежную пыль, а пар из ноздрей напоминал пар из больших труб паровоза, когда тот, набирая ход, отходит от станции зимой. На краю горизонта – там, где небо и морская даль встречаются, – рождалась надежда на то, что Ульме и есть тот самый Йоулупукки, что загаданное при нём желание сбудется. И чудеса случались – люди и звери действительно получали желаемые подарки или что‑то очень схожее с ожиданиями, особенно если это было не очень дорого.

Разумеется, никто в Лаута Ранта не знал, что эти подарки на Рождество заботливо готовит малышка Наташа. Конечно, все удивились бы: а с чего это вдруг малышке Наташе дарить им рождественские дары?

Наташа, взрослея в доме приёмного отца, старого балтийского крокодила Мориса, получала классическое европейское образование, в котором обширное место занимала европейская, большей частью французская литературная классика: Дюма, Гюго, Пруст, Ростан, Флобер, Камю, Жюль Верн, ну и конечно, Экзюпери, а ещё Владимир Набоков. Вообще, Морис был строг и формален в вопросах образования и просвещения. Часто вспыхивали споры. Евклид и Декарт – боги Мориса в математике – не находили должного уважения у Наташи: она была приверженцем Лобачевского ⁴.

Малышка Наташа, впитавшая в себя гуманистические идеалы Вольтера и Дидро, страстно хотела понравиться жителям Солнечного Берега, которые по-прежнему не принимали её в своё общество.

* * *

В самом сердце Солнечного Берега, на круглых валунах балтийского гранита стоял эрмитаж, где каждый вечер в строго назначенный час собиралось высшее общество приморского хутора, чтобы за чаепитием со свежайшими горячими денишами, калитками-лодочками с нежнейшим сливочным маслом обсудить последние слухи и сплетни балтийской Ривьеры.

Главный павильон представлял собой высокий прямоугольный зал с окнами до пола с вытянутыми ажурными арками и стальными фрамугами. Перед ними с видом на залив было устроено широкое деревянное патио и настил со старомодными фаянсовыми кадками, которые выкатывали весной, чтобы дать цветам и растениям возможность успеть насладиться ценным балтийским солнцем.

На самом деле, как вы уже поняли, название Лаута Ранта – или Солнечный Берег, если перевести с финского языка, – довольно точно обозначало климатическую особенность этого места, необычную для Балтики, а для Финского залива, в северной его части, тем более. По какой‑то необъяснимой природной ошибке солнце гораздо чаще посещало жителей этих мест, чем население Санкт-Петербурга, Выборга или Хельсинки. Можно было даже не сомневаться: выезжая из дождливого Санкт-Петербурга или Выборга, ты точно попадёшь на солнечный полуостров, где сама природа отличается от суровых пейзажей Карельского перешейка.

В светское общество Солнечного Берега входило семейство гладких морских тюленей. Они, потягивая безалкогольные коктейли из хлореллы, могли часами просиживать в большом бассейне с прохладной морской водой.

Здесь можно было встретить и молодую незамужнюю лису-красавицу Элизу и её мать Эмму. Они были вегетарианцами, именно поэтому, несмотря на свою хищную природу, могли мирно жить со всеми в Солнечном Береге. Вегетарианство не давалось им легко, хоть ягоды и грибы были прекрасны. Им хотелось приучить себя к сырой рыбе, а это не очень-то получалось. Вкус и даже запах рыбы они пока не могли перебороть, поэтому пили много протеиновых коктейлей.

* * *

Морис часто думал о том, кто были родители Наташи и что с ними случилось. Что означает её имя – Амун Птха Ра? Почему Бог дал ему дочку Наташу? Он любил эту серую змейку-червячка. Она была совсем безобидной. Конечно, она обладала характером, как всякая дама королевских кровей; у неё был взрывной темперамент. Но она не хотела ни на кого шипеть, кусать, пугать и делать прочие гадости, которые люди или животные ожидают от змей.

Когда‑то давно, во времена молодости Мориса, Лаута Ранта была старинным финским поселением, маленьким полуостровом на излучине Жёлтой бухты Балтийского моря. Вопреки привычным представлениям о том, что такие местечки созданы для рыбаков, Лаута Ранта была населена отставными офицерами и фрейлинами императрицы. За последние триста лет Лаута Ранта принадлежала сначала шведской короне, потом княжеству Финляндскому в составе Российской империи.

1.Дениш – традиционная датская выпечка из многослойного теста.

2.Скон – британская сладкая выпечка к чаю.

3.Торосы – нагромождения обломков льда.

4.Ранее считалось, что Евклидова геометрия – это единственно возможная наука, которая описывает свойства пространства. Лобачевский доказал, что геометрию можно рассмотреть через призму сферического объёма, а не плоскости, на которой работал Евклид.

Der kostenlose Auszug ist beendet.