Buch lesen: «Спят курганы темные»
© Михаил Самарский, 2023
© Анна Гайворонская, иллюстрация, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
* * *
Светлой памяти старшего лейтенанта Салавата Хакимова, ветерана Афганистана и Саур-Могилы
Пролог
Саур-Могила, 29 июля 2014 года.
Ариадна Ивановна Гринько, батальон «Восток»
«Ну что ж, – подумала я, с трудом приоткрыв глаза и пытаясь подняться со дна окопа, – хорошо мы повеселились, но, увы, все хорошее когда-нибудь да кончается. Сейчас сюда подойдет кто-нибудь из „азовцев“, и все, что мне останется – это по возможности застрелиться. Очень жаль, что гранаты у меня закончились». Последнюю пришлось израсходовать, когда двое очумелых укропов смогли подобраться к нашим позициям и с диким воплем рванули прямо на то место, где стояла я. Взрыв разметал «великоукров», но их минометчик решил приободрить своих и положил несколько мин рядом с нашим окопом. Осколками посекло несколько человек, досталось и мне – я была ранена и контужена.
Последняя мысль моя была – только бы не плен. Попасть в руки этим ублюдкам мне не хотелось. Довелось как-то увидеть тела наших ребят, которые ранеными оказались в плену даже не у «азовцев», а у ВСУ1. Эти нелюди вдоволь поиздевались над ними. Одного парня из Горловки они еще живого облили бензином и подожгли. Ну а про девушек и говорить нечего. Помню, нашли мы недавно один труп – девочка лет, наверное, четырнадцати-пятнадцати, с отрезанными грудями, изуродованной промежностью и вспоротым штыком животом. Бедная, сколько ей вытерпеть пришлось, прежде чем смерть избавила ее от страданий…
Вот только смогу ли я застрелиться? Я попробовала пошевелиться. Дикая боль пронзила все тело. Правая рука висела как плеть, левая еле-еле двигалась и не сгибалась в локте. Да и все тело болело и ныло, словно по нему танк проехал… Наши ребята, кто был рядом со мной, погибли. Помню, как за мгновение до взрыва мины один из них – молдаванин Гриша Бурсук – его еще Барсуком кликали – успел заслонить меня своей спиной и заорал: убери, мол, руки за меня. Убрала бы, как он велел, не посекло бы их тогда осколками. А я зачем-то обняла его сзади. Да что уж теперь…
Еще при жизни он не раз и не два оказывал мне неуклюжие знаки внимания, а я, глупая, над ним посмеивалась – лет ему уже за сорок было, вдовец, а мне всего-то двадцать… Можно сказать, что он в отцы мне годился. А теперь он мертв. Я поцеловала его перемазанное кровью лицо, как могла – только Грише уже было все равно. Жаль его, хороший он был мужик, на шахте работал, ничего не боялся. Помню, как он любил шутить: «Все под землей будем, только я и так полжизни там прокантовался…»
Так я провалялась на земле час или два. Звуки боя потихоньку отдалялись, разрывы были еле слышны. Я уже было решила, что еще немного полежу, а потом соберусь с силами и попытаюсь доползти до своих. Ведь если стреляют, значит, наши еще держатся. А там мне помощь окажут, не бросят.
Неожиданно в посеченных пулями и осколками кустах что-то зашуршало. Я попробовала поднять ставший неожиданно тяжелым пистолет, но сил у меня не хватило, и я завыла от отчаяния. Но тот, кто вышел из-за куста, был совсем не похож на «азовца» – у него была смуглая кожа, раскосые глаза и почему-то солдатский бушлат, такой, какие носили наши бойцы в фильмах про Великую Отечественную – и это в июньскую-то жару! А на боку у него висела самая настоящая сабля – я такую видела как-то раз у казаков, которые приехали помогать нам с Кубани. В руках он держал автомат с большим круглым диском. Да это же ППШ! – вспомнила я. Мне рассказывали, что такие старые автоматы наши хлопцы выменивали за самогонку у украинских прапорщиков в арсеналах Соледара – там, говорят, за хорошие деньги можно было разжиться не только ППШ, но и немецкими винтовками «маузер», и нашими трехлинейками. Ну прямо «пещера Аладдина» какая-то!
Увидев меня, он, слегка косолапя, подбежал ко мне, нагнулся и сказал со странным акцентом:
– Что случилось, сестричка? Может, помощь какая нужна…
– Вы кто? – не удержалась я от вопроса.
– Сержант Тулуш, Кызыл-оол мое имя, – улыбнулся тот, причем глаза его оставались цепкими, и смотрели они не столько на меня, сколько зыркали по сторонам, чтобы видеть все, что происходило вокруг.
– А меня Ариадна, – представилась я.
Сержант неожиданно по-кошачьи отпрыгнул в сторону и направил ствол автомата в сторону рощицы. Должна признаться, что я ничего подозрительного не услышала, но у сержанта с трудновыговариваемым именем, похоже, был отличный слух.
Из-за посеченной осколками осины вышел с поднятыми руками еще один человек, в линялой солдатской гимнастерке и такой же полинялой пилотке со звездочкой. Он точно был не из нашей роты. На груди у него висел автомат, не ППШ, но тоже внешне не похожий на привычный мне «калаш». Он больше смахивал на те, которые были у немцев в фильмах про Великую Отечественную войну.
– Свои, – улыбнулся незнакомец. – Не стреляйте. Тут и без вас есть кому стрелять.
Словно в подтверждение его слов над головой прошелестела мина и разорвалась неподалеку от нас. Осколки срезали небольшую липу, которая росла всего в двадцати шагах от того места, где я лежала. Похоже, «азовцы» не наигрались сегодня, и решили еще немного популять.
Услышав слова этого парня в пилотке, я неожиданно вспомнила фразу кота Матроскина: «Свои дома сидят, телевизор смотрят». Кызыл-оол настороженно смотрел на нашего нового знакомого. Он убрал палец со спускового крючка, но автомат держал наготове.
– Какой такой свой? – спросил он.
– Старший лейтенант Михаил Студзинский, Сумское партизанское соединение, – сказал тот. – Про деда Ковпака слыхали? А ты, стало быть, из тувинцев?
– Откуда знаешь про нас?
– Да слухами земля полнится. «Черная смерть» – так вас немцы кличут. А если бы ты знал, какие страсти-мордасти они про вас рассказывают. Дескать, не люди вы, а воинство Чингисхана, вырвавшееся из ада. В плен не сдаетесь, но и сами в плен не берете. Вот только не привелось ни разу драться вместе с вами. А что там с девушкой? Она ранена?
Тувинец утвердительно кивнул.
– Слушай, сержант, у меня индпакет есть. Давай я ее посмотрю.
– Смотри.
Сержант сделал пару шагов в сторону и стал внимательно осматривать местность, а ковпаковец склонился надо мной, расстегнул на мне разгрузку, потом «комок» и покачал головой.
– Да, сестрица, крепко тебя долбануло, – сказал он. – Но ничего, сейчас что-нибудь придумаем.
Он неожиданно сильными пальцами ловко выдернул из ран несколько осколков (тут я не выдержала и взвыла от боли), а потом столь же неожиданно ласково и аккуратно обработал раны тампоном, от которого разило чем-то весьма похожим на запах самогона. Помню, как такое ядовитое зелье гнала когда-то из буряка моя тетя.
– Надо бы тебя поскорее врачу показать, но где же тут его найдешь, врача-то? В общем, я сделал все, что смог. Ты лучше скажи мне – где это мы сейчас находимся?
– То есть как это где?! – обалдела я. – Это Саур-Могила, неужели ты не слышал о такой?
– Нет, не слышал, – честно признался ковпаковец. – а где эта самая могила находится?
– Ты что, не знаешь, где воюешь?
– Воевал-то я в Карпатах, милая, – криво усмехнулся старший лейтенант. – А как сюда попал… Я бы сказал, что один лишь Бог это знает, если он, конечно, существует. Ведь нас партия и товарищ Сталин учат, что нет его и быть не может. А ты, сержант, где воевал?
– Шли мы в атаку, – тувинец на мгновение повернулся к нам. – Помню, как двух немцев зарубил, потом подо мной коня убило, и дальше ничего не помню.
– Вот и я не помню. Был в разведке, нас Петр Петрович Вершигора2 за «языком» послал. «Языка»-то мы взяли, только при отходе обнаружили нас гады из УПА – слыхали, небось, об этой сволочи. Вцепились они в нас так, что никак от них оторваться не получалось. Тут меня в ногу ранило, и стал я обузой для своих друзей. Вот я и остался отход своих прикрывать. Как мог петлял, отстреливался. Гранаты кончились, из патронов тоже осталось лишь чуток. Потом словно что-то по спине ударило. Помню, лежу и истекаю кровью, думаю – все, Мишка, приплыл. Не видать тебе больше родного Ворошиловграда – точнее, станицы Луганской, оттуда я родом. А потом все в глазах вдруг потемнело, и я оказался здесь, а на мне ни царапины. И нога целая, словно мне ее не прострелили, и в спине дырок нет. Чудеса, да и только!
Он посмотрел на меня:
– Доложи, милая, обстановочку… Чтобы хоть знать, что происходит на твоей, как ты говоришь, Саур-Могиле…
– Сейчас на дворе две тысячи четырнадцатый год, двадцать девятое июля, – хрипло выговорила я. – На Саур-Могилу прут бандеровцы – это та же самая УПА, только в новой ипостаси. А мы, соответственно, обороняемся, как можем.
– То есть эти самые бандеровцы бьют Красную армию? – удивился старший лейтенант.
– Если бы Красную армию… Нет ее давно. А здесь воюют местные – шахтеры, рабочие, учителя. Или студенты, вроде меня. Ну, что-то наподобие ополченцев в Великую Отечественную… И добровольцы из России и других мест – вот Гриша был из Молдавии, хоть и проработал здесь много лет шахтером. Причем оружия у нас мало, зато враг вооружен до зубов.
– Ну что ж, бил их там, буду бить и здесь, – скрипнув от злости зубами, кивнул старший лейтенант. – А ты как, сержант?
– Я с вами, – ответил тувинец. Лицо его было невозмутимо, словно африканская маска.
– Тогда давай отнесем Ариадну туда, куда она скажет. Заодно и познакомимся с местными… ополченцами. Ты не против?
– Ты старший лейтенант, ты командир. Я сержант, – неожиданно улыбнулся тот и бережно подхватил меня на руки.
«Однако, – удивилась я, – выглядит он таким неказистым и щуплым, а сила у него в руках неимоверная».
– Только зовите меня Михаилом, а еще лучше Мишей, а то «старший лейтенант» – пока выговоришь, сто лет пройдет… У нас, у партизан, все проще.
– А меня Кызыл-оол, – сказал тувинец. – Можете называть меня просто «таныш» – по-нашему это означает «друг», «приятель».
Мы прошли через рощу. Неожиданно Миша сделал стойку и вскинул автомат. Из-за посеченных осколками деревьев вышел человек в застиранном военном мундире цвета хаки, в фуражке с красным околышем, а на груди у него, как я машинально отметила про себя, висели два креста на колодке, напоминающей георгиевскую ленту. Он поднял руки вверх и сказал:
– Поручик Фольмер, господа. Не стреляйте. Тем более что в меня совсем недавно стреляли. Скажите лучше – с кем имею честь познакомиться?
– Гляди-ка, – насмешливо произнес Миша, опуская ствол автомата. – Прямо-таки настоящий белогвардеец.
– Я и есть белогвардеец, – усмехнулся тот.
– И как ты сюда попал?
– Был расстрелян красными в Крыму в ноябре двадцатого года. Поверил Фрунзе и остался – не захотел покидать родину. И я ни о чем не жалею – пусть я по крови немец, но православный и считаю себя русским. И сам решил остаться в России.
– Поня-а-тно, – удивленно покачал головой Михаил. – И что ж теперь нам с тобой делать?
– А вы кто, красные? – беляк подозрительно покосился на звездочку на пилотке Михаила.
– А если и так? – усмехнулся тот.
– Ну что ж, у Розалии Землячки – так звали дамочку, объявившую о нашем расстреле – не вышло меня убить, попробуйте теперь вы. Тем более оружия у меня нет, свой наган я отдал при регистрации – не знал, что иду на верную смерть. Хоть и подозревал, чего уж там.
Да полно вам тут препираться, – я не выдержала и вмешалась в их разговор. – Нет здесь ни красных, ни белых. Есть люди и бандеровцы. Так что выбирайте, с кем вам быть вместе…
Часть I. «Наши мертвые нас не оставят в беде…»
29 июля 2014 года. Саур-Могила, Донецкая Народная Республика.
Сержант Тулуш Кызыл-оол, Тувинский эскадрон 8-й гвардейской кавалерийской дивизии
Я был правнуком великого шамана, который вел свой род от самого Аджу, внука Субэдэй-багатура – «Свирепого пса» Чингисхана. И потому мне порой снились странные сны, которые даже мой мудрый отец не мог толком разъяснить, и лишь разводил руками. Нет, я и сам не верил в духов и старых богов наших предков. Времена наступили такие, когда на верующих смотрели косо. Только сны мои и голоса приходили ко мне сами по себе, и ничего с этим я поделать не мог.
Отец мой поселился в городе Кызыл еще тогда, когда тот носил название Белоцарск. Он был грамотным человеком, умел говорить по-русски и мог читать книги, написанные на этом языке. Он и меня научил всему, что знал сам. Ну, а я, повзрослев, пошел работать на лесозавод механиком. Оборудование там было не такое уж сложное, и я быстро научился его чинить и налаживать.
Рядом с нашей Тувинской Народной Республикой жила и здравствовала большая и многолюдная страна – Советский Союз. Оттуда в Туву приезжали грамотные и умные люди. Они помогали нам строить заводы и мастерские, лечить людей и строить новую жизнь. Помню, как в Кызыле в 1931 году заработала телефонная станция. Как я тогда удивился, когда по телефону позвонил своей старшей сестре – она работала в типографии – и услышал ее голос, словно она находилась рядом со мной.
Но вот мои сны… Один из них мне особенно запомнился. Мне снилось, будто я воин полка «Хошут»3 великого Чингисхана. Вместе с воинами Потрясателя Вселенной я сражаюсь с всадниками в железных доспехах и с плащами, на которых были изображены черные и красные кресты. Мы скакали сквозь дым, размахивая кривыми саблями, и кричали на непонятном языке: «Бегайте, бегайте!» Как нам объяснили наши сотники, это по-польски означало «Спасайтесь, спасайтесь!»4 Наши воины тогда разбили врага, а потом для подсчета убитых отрезали у каждого трупа ухо. Всего мы набрали девять больших мешков!
Позднее в библиотеке я нашел книгу о походе Чингисхана в Европу и прочитал главу о разгроме войска силезского князя Генриха Благочестивого и отрядов рыцарей Тевтонского ордена и тамплиеров. А еще я посмотрел в нашем клубе при лесозаводе кинофильм о том, как русский князь Александр Невский разбил на льду озера немецких рыцарей. Фильм мне очень понравился, хотя рыцари в нем не были похожи на тех, которых я видел во сне.
В июне 1941 года в Кызыле проходил съезд Великого Хурала. Когда до нас дошла весть о том, что на наших братьев напали немцы, мы, мужчины Тувы, решили все отправиться на войну с Гитлером. А для начала наше правительство передало СССР весь золотой запас Тувы и все золото, которое добывалось у нас. Мы старались хоть чем-то помочь русским, сражавшимся с фашистами.
У нас росли березы, из которых тувинцы изготовляли замечательные лыжи, прочные и гибкие. Наши мастера вырубили целые рощи этих берез, чтобы русские лыжники на тувинских лыжах заходили по глубокому снегу в тыл врага и истребляли всех, кто принес смерть и горе на землю наших братьев. Всего было сделано больше пятидесяти тысяч пар лыж. Мы отправляли на фронт подарки, изделия из кожи и шерсти. Каждый старался хоть чем-то помочь русским в их борьбе с напавшими на них мангысами5.
Да, мы все рвались на фронт, но в СССР тувинцы считались иностранцами и не подлежали призыву. Только осенью 1942 года первые две сотни добровольцев из Тувы отправились на войну с фашистами. А сам я попал в боевую часть лишь в сентябре 1943 года. Так как я неплохо знал русский язык и умел читать и писать по-русски, меня назначили командиром отделения и присвоили звание сержанта.
Помню наш первый бой. Было это на Украине в январе 1944 года. Мы с саблями наголо атаковали немцев, которые поначалу даже не поняли, кто на них напал. Потом, правда, они стали отстреливаться, а мы начали их рубить. У нас, у тувинцев, не принято сдаваться в плен. Ведь неволя хуже смерти. Настоящие мужчины так не поступают. Иначе им будет стыдно смотреть на солнце и на своих родных и близких. Поэтому и мы никого не брали в плен. Немцы же к такому не привыкли. И они дали нам прозвище «Der schwarze Tod» – «Черная смерть». Офицер из 8-й гвардейской кавалерийской дивизии, в составе которой воевал наш эскадрон, рассказал нашему командиру, что пленный из части, с которой мы сразились, пожаловался на то, что русские напустили на них «полчища Аттилы» и что солдаты вермахта до сих пор не могут прийти в себя от испуга. А мне на привале опять приснился воин Потрясателя Вселенной, который яростно рубился с рыцарями в белых плащах с крестами.
В феврале 1944 года мы вели бой за украинский город Ровно. Наш эскадрон вышел к железной дороге и начал истреблять насмерть перепуганных немцев. Они, словно степные суслики, за которыми охотился орел, с истошными криками разбегались от нас. Тогда-то меня и убили, хоть я этого в тот момент и не понял. Я запомнил лишь то, что конь подо мной словно споткнулся и стал заваливаться набок. А потом передо мной снова вдруг появилось лицо незнакомого мне седобородого старика со шрамом на лице. Он сказал:
– Запомни – ты будешь жить и не попадешь в Устуу оран6 до тех пор, пока не выполнишь то, что было предначертано тебе Вечным Голубым Небом. Не посрами свой род и своих предков. Не давай пощады врагу, но не убивай невиновных.
Потом лицо старика исчезло, и я очутился в незнакомой мне рощице. Там на земле лежала прекрасная девушка в окровавленной одежде. Она была похожа на медсестер, которые на фронте оказывали помощь раненым бойцам. Видимо, теперь помощь понадобилась ей самой. Я почему-то даже не удивился тому, что убит я был зимой, а теперь вокруг меня была зеленая трава, покрытые листьями деревья, и солнце над головой пекло так, словно я неожиданно попал в лето.
– Что случилось, сестренка? – спросил я ее.
– Вы кто? – ответила она и попыталась пошевелиться. Видимо, девушка была сильно ранена, потому что она застонала и лицо ее исказилось от боли.
Так началась моя новая жизнь в другом мире…
30 июля 2014 года. Донецкая народная республика, село Марьяновка.
Подполковник Ефремов Павел Федорович, позывной «Каскадер»
– Товарищ майор! Тут вот какое дело… – обратился ко мне лейтенант Вася Демченко, один из моих ребят.
Вообще-то я уже пару лет подполковник, но моя предыдущая служба до сих пор засекречена, и с недавних пор я превратился в майора Павла Сергеевича Мельникова – официально специалиста по контрразведке, и неофициально – по допросам пленных. К службе на передке я, увы, теперь не годен – прошел Афган и Первую Чеченскую без особых травм, а вот во Вторую Чеченскую мне не повезло – напоролся на мину и потерял стопу. У меня неплохой протез – муж старшей дочери пособил, он у меня бизнесмен – и наловчился я ходить так, что заметить то, что с моей ногой что-то не так, нужно очень постараться. Да, Маресьев воевал без обеих ног, и воевал героически – но все-таки он был летчиком и сидел в кабине истребителя. А попробуй-ка пробежаться на таком протезе…
После того, как меня комиссовали, я стал начальником службы безопасности одной солидной компании. Платили там хорошо, начальство было мною довольно, и мы с супругой – она у меня работает бухгалтером у зятя – жили вполне безбедно, работали, нянчили внуков, наслаждались обществом друг друга – что еще нужно человеку для полного счастья? И политикой я особо не интересовался, хотя бы потому, что физическое и психическое здоровье мне было дороже…
Когда же начался Майдан, я позвонил своему старому другу и сослуживцу по Афгану Сереге Мельникову – свою фиктивную фамилию я взял в память о нем. Сергей был одесситом в хрен знает каком поколении, помесь великоросса, малоросса, поляка и молдаванина. Его предок поселился в Одессе после ранения при обороне города еще во время Крымской войны, и с тех пор все мужчины по нисходящей линии служили Родине – и почти все воевали. Вот и Вася – его племянник – сейчас служит под моим началом. Начинал он в Славянске, но после ранения его перевели ко мне.
В начале декабря прошлого года Серега мне заявил: «Не бойся, Паша, все образуется, главное, не вмешиваться». То же самое он говорил и после госпереворота в Киеве в феврале. А вот третьего мая он позвонил мне сам. Я сразу и не узнал его голос, но понял, что случилось что-то очень страшное:
– Паша, у меня вчера ночью племянница погибла – звал я ее к себе на дачу, а она говорит мне, нет, не смогу, дядя Сережа, мне на Куликовом поле надо дежурить. Погибла она в том гребаном Доме профсоюзов… Эти мрази бандеровские забили ее насмерть дубинами.
– Приехать к тебе?
– Было бы здорово, да только не пускают они теперь мужчин на границе, даже нашего с тобой возраста.
А еще через три дня мне позвонила его дочь и тихо сказала, что Сергей умер от инфаркта. Тогда я договорился на работе, что меня какое-то время не будет, передал дела, поцеловал супругу и поехал в Славянск. На границе у Харькова меня ссадили с поезда, как Сергей и предупреждал, но я сумел пробраться через Ростов в Донецк, где один из моих бывших сослуживцев входил в число тех, кто лихорадочно пытался организовать что-то вроде ополчения. И по его просьбе я начал заниматься тем, что делаю сегодня.
Сегодня мне досталась целая куча «трудных» пленных – представьте себе, один из них оказался самым натуральным британцем, приехавшим в ДНР пострелять аборигенов. Ну, примерно так, как белый бвана приезжал в Африку для того, чтобы поохотиться на слонов и буйволов. Сам инглиз мне показался малоинтересным, но поработать с ним все же придется – вдруг через него удастся выйти на структуру, связанную с МИ-6. Самое же хреновое во всей этой истории было то, что наша разведгруппа при захвате пленных понесла серьезные потери – два «двухсотых» и «четыре «трехсотых». Кого теперь посылать в разведку? У нас в «Востоке» немало хороших парней, храбрых и верных. Но только этого для разведчика мало. Надо иметь острый глаз, терпение и умение нешаблонно думать. Ну и соответствующую физическую и боевую подготовку. Как в свое время говорил Григорий Котовский: «Нужно прежде всего победить себя, покончить со своими слабостями и недостатками. Необходимо так закалить волю и организм, чтобы заставить себя делать порой даже невероятное, на что не способны твои враги». Конечно, учить разведчиков приходилось, что называется, на ходу, в рабочем порядке. А это было чревато потерями, так как противник у нас был серьезный, и за ним стояли спецслужбы зарубежных стран.
Но только я разобрался с пленными, решил некоторые текущие вопросы и собирался уже завалиться на боковую, как ко мне подошел Вася.
– Товарищ майор, разрешите обратиться!
– Обращайся, – я устало махнул рукой.
– Товарищ майор, тут еще трое, они Ариадну нашу спасли.
– Понятно. А при чем здесь я? Спасли – и слава богу. Сразу видно – наши люди. Надо будет потом их поблагодарить…
– Наши, да не совсем наши. Тут они такое наговорили… Вот, почитайте, – И он протянул мне несколько листков бумаги – черновиков протоколов допросов. Я пробежал их глазами, затем вчитался и форменным образом офигел.
– Вы что там, совсем рехнулись?! Книг про попаданцев начитались и теперь верите во всякую ерунду?! Какие еще «ковпаковцы»?! Какие еще белые офицеры? А еще и тувинец… Его что, нам сам Шойгу прислал? Похоже, что реконструкторы какие-то решили в настоящую войнушку поиграть, и приперлись к нам…
«Впрочем, – подумал я, – вот что удивительно – участников рейда Ковпака или офицеров Белой армии среди реконструкторов пруд пруди, а вот тувинцев я еще ни разу не встречал. Посмотрю, какой такой тувинец – был у меня еще в учебке приятель – как его звали, уже даже не припомню, – зато кое-каким словечкам из их языка он меня научил. Я вообще любитель иностранных языков – от английского и немецкого до дари, пушту и чеченского. Учил, как правило, перед каждой командировкой. Только помогло мне все это, когда та мина взорвалась, ага…»
А что же касается реконструкторов… Кое-кто из них всеми правдами и неправдами пробирался на Донбасс, чтобы повоевать с потомками петлюровцев. Только вот большинство из этих самых реконструкторов довольно скоро начинали понимать, что здесь идет война, на которой убивают всерьез. И потому, «наигравшись», ряженые быстренько брали ноги в руки и сваливали подальше от фронта.
Больше всего на свете мне хотелось сейчас выпить чайку – именно его, алкоголь я употребляю очень редко в последнее время – и покемарить минуток так шестьсот. Ну, ладно, согласен на половину – лишь бы никто меня не будил. Ведь мне подкинули еще одну задачу – помочь Тагиру Халимову – еще одному моему бывшему сослуживцу – сформировать новую роту для батальона «Восток». Точнее, уже не батальона, а бригады. И мне совсем не хотелось тратить драгоценное время на неизвестно кого.
– Товарищ майор, вот только не похожи они на реконструкторов, – не отставал от меня Вася, – Может, вы сами с ними поговорите?
– Ладно, поговорю, – вздохнул я. – Сейчас только чуток почаевничаю, и минут через пятнадцать можешь их заводить. Только по одному – не всем скопом.
Первый, представившийся как сержант Тувинского эскадрона Кызыл-оол Тулуш, и правда оказался самым натуральным тувинцем. По-русски говорил с акцентом, но на удивление грамотно, хотя извинился, мол, «у нас в Кызыле мало говорят по-русски». Но то, что он воевал, мне стало ясно сразу – и то, что не «реконструктор», тоже. Более того, он представился кавалеристом, и об этом свидетельствовали кривоватые ноги и запах лошадиного пота – он так и не успел помыться перед тем, как его начали допрашивать.
А, как говорил мистер Шерлок Холмс: «Если отбросить невозможное, то оставшаяся версия, какой бы невероятной она ни была, соответствует действительности». Сказать, что меня это шокировало – это не сказать ничего. Но я не философ, я практик. И потому я прямо спросил его: не хочет ли он послужить в армии ДНР. Правда, для начала пришлось ему объяснять, что значит ДНР и с чем ее едят. Но как только он понял, что мы вновь воюем с наследниками нацистов, то сразу же попросился в наши славные ряды, в кавалерию. А узнав, что кавалерии у нас нет, без раздумий согласился послужить в пехоте.
Прежде чем его отпустить, я спросил его о том, знал ли он «ковпаковца» и «беляка» до Саур-Могилы. Оказалось, что нет. Я решил было, что в его случае мы несомненно имеем дело с чудом, но эти два – уж точно ряженые. Чуть подумав, я велел Васю привести «ковпаковца». Это было достаточно популярный типаж среди реконструкторов – подобным грешил даже мой младший зять, до недавнего времени ездивший почти каждое лето то на Черниговщину, то на Сумщину, а то и в Карпаты, дабы вспомнить о славных делах Сидора Артемьича.
Но ребята – приятели моего зятя – были похожи на старшего лейтенанта Студзинского – так назвался новый допрашиваемый – как болонки на матерого волка. Более того, то, чем он занимался, было мне знакомо, хоть моя специальность была, так сказать, смежной. И мне очень скоро стало ясно, что и он в самом деле тот, за кого себя выдает. Вот только как он попал сюда?! Становилось все чудесатее и чудесатее…
На мой вопрос, не хотел бы он служить у нас, старлей сразу же согласился, тем более, в отличие от кавалериста Тулуша, я записал его тем, кем он был во время Великой Отечественной – разведчиком.
«А ведь так мне удастся пополнить свою разведгруппу, – подумал я. – Тувинец и ковпаковец – готовые разведчики с фронтовым опытом. Надо только поднатаскать их в умении разбираться в здешних реалиях, и можно смело отправлять их на задание. Ай да молодца – это я о себе. Нашел-таки выход из сложного положения!»
Но беседу я свою еще не закончил и поинтересовался у Студзинского, сможет ли он поручиться за двух своих спутников. Старлей, немного подумав, сказал следующее:
– Настоящие они, товарищ майор, даю вам честное комсомольское. Что Таныш – так мы называем Кызыл-оола, что Андрей Фольмер. Хотя, конечно, мы с ним были бы на Гражданской по разные стороны баррикад. Но мне подсказывает чуйка, что ни один, ни другой никогда нас не предадут. Тем более поручик любит петлюровцев и их наследников ничуть не больше, чем я УПА.
И вот, наконец, я познакомился с поручиком Фольмером.
30 июля 2014 года, Донецкая Народная Республика, село Марьяновка.
Поручик Фольмер Андрей Иванович
– Значит, как вы говорите, вас зовут? – задумчиво произнес человек лет примерно сорока пяти или пятидесяти, в униформе с разноцветными разводами (как мне объяснили, она называется камуфляжкой, и носят ее здесь многие, даже цивильные и женщины).
А угодил я сюда не без помощи Ариадны. Она, попав к своим, похлопотала за нас, и мы оказались в отдельном помещении, а не вместе с украинскими пленными. Кормили нас вполне сносно, сказать по-честному, я и на фронте не всегда так питался. А то, что меня и моих спутников весь день допрашивали, так я на это не обижался – у нас в полку поступили бы точно так же, тем более, то, что мы рассказывали, было весьма и весьма странным и непонятным. Я бы, например, не поверил ни одному нашему слову.
На вопрос моего визави – а его мне сегодня задавали уже несколько раз – я терпеливо ответил:
– Да, я поручик Андрей Иванович Фольмер, место моей службы – Вооруженные Силы Юга России, 13-я пехотная дивизия 2-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Слащева. Во всяком случае, до недавнего времени я служил именно там.
– Расскажите немного о себе, – устало сказал человек в камуфляжке.
На этот вопрос я тоже уже сегодня отвечал несколько раз, но набравшись терпения, снова начал свой рассказ:
– Родился я в Санкт-Петербурге в тысяча восемьсот девяносто шестом году. Родители мои – Иоганн Себастьян Фольмер и Анна Паула Фольмер, по-русски Иван Евгеньевич и Анна Иосифовна. Мое имя при рождении – Андреас Ойген Фольмер. Этим именем меня крестили в евангелическом храме Святой Анны на Кирочной.
– И где вы там жили, на этой самой Кирочной?
– В доходном доме Бака. Это тоже на Кирочной. Знаете, такой, с балконами и крытыми галереями между корпусами. У него еще две такие симпатичные башенки.
– А какая там станция метро поблизости?
Такого вопроса мне еще не задавали, и я посмотрел на моего визави с недоумением:
– Метро, господин…
– Можете называть меня «товарищ майор».
– Когда меня допрашивали в Севастополе, товарищ майор, такой комбинации – товарищ и майор – и вообразить было невозможно. Ну не любили большевики ни офицеров, ни звания. Впрочем, и звания такого – майор – не существует в русской императорской армии с восьмидесятых годов прошлого – девятнадцатого – века. Но вернемся к метро – метро я знаю по Парижу, был там с родителями в двенадцатом году. Это в тысяча девятьсот двенадцатом, – вспомнил я, что уже на дворе две тысячи четырнадцатый. – Метро было во французской столице, и в Лондоне, который мы тоже посетили, оно называлось андерграунд, а вот в Петрограде ничего такого не было. Ходили слухи, что, дескать, не мешало бы построить подземку в Москве, но они так и остались слухами… Рядом с нами была церковь Козьмы и Дамиана – храм лейб-гвардии Саперного батальона. Там еще стоял памятник саперам, погибшим во время войн – парящий бронзовый орел над гранитным постаментом.
