Buch lesen: «Экзистенция»

Schriftart:

Всем, кого я люблю.
Всем, кто любит меня.

Дизайнер обложки Максим Максименко

ISBN 978-5-0051-6649-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Целостность (2007—2009)

«Сумерки плыли…»

Сумерки плыли,
тушили
в лужах заката окурки,
закрывая ему глаза,
заставляли играть в жмурки;
объективно социум гаже
любой загнанной одиночки,
и свобода – не вектор даже,
а всего лишь точка
внутри плоскости мысли
или в пространстве смысла,
который как проститутка
идёт с тем, кто больше заплатит,
и никого не хватит
бороться с этим закатом,
белизной больничной палаты
наползает мир глупого счастья
и разрывает на части
тех, кто слишком рано сломался;
мир потребления —
никакой жалости!

Война

Ростовщики гениальных идей
раздали долги
и заварили крутую кашу
из крови и оторванных ног,
обезумевший бог
войны
звёздами вместо зрачков
сверкал в оправе разбитых очков,
его тошнило
неуправляемой силой,
острым шилом
он протыкал пальцы;
танцы
валькирий
в недоношенном мире
и слизи кишок,
круженье грязных сапог
и потных тел
в разорванной темноте;
чёрные панцири танков
из-за домов
словно армада клопов
ползли и кусали улицу;
разбитые лица
целовал обезумевший ветер,
кровожадные дети
поджигали кошек —
больше
не было ничего,
бесконечное го
головоломка войны
мешала смотреть сны.

Над кукушкиным гнездом

Меня прибивали к кресту,
и рыцари на мосту
смотрели
рыдали
кричали:
над кукушкиным гнездом
станешь ты большой звездой,
над кукушкиным гнездом,
над кукушкиным гнездом…

Победитель тишины

Глупый маленький победитель тишины
Спит и видит сны:
Он на трибуне, над миром
С искусностью индийского факира
Выделывает фокусы с планетой,
Сжигает еврейские гетто,
Строит концлагеря…
Заря:
Электрическое солнце зажигается,
Победитель тишины просыпается,
Привязанный к своей кровати
В звуконепроницаемой палате:
Стены, потолок и пол;
Санитар делает ему укол.

«Сейсмограф ручки чертит биения…»

Сейсмограф ручки чертит биения
сердца
десятибалльными
толчками,
стихи как невинные жертвы
смотрят на палача
расширенными
зрачками,
в их страхе, в их кротких глазах
взрываются
бомбы
рифмы,
и кажется, что это в ветвях
танцуют
голые
нимфы,
поэзия – дионистический бред,
больная
могучая
мумия,
кричит о том, чего нет,
и то, что есть,
превращает
в безумие.

Я видел хиппи на Невском

Я видел хиппи на Невском —
Он играл на губной гармошке;
Чёрный джип пересёк мне дорогу
Чёрною кошкой.
Ветер гнал грязные тучи, рвал их
Как письма в мелкие клочья;
Свет фонарей спотыкался о лужи,
Залюбовавшись девственной ночью.
Холодало. Всё больше хотелось скорчиться
Где-нибудь на теплотрассе от одиночества.
Я пришёл домой. Лёг. Прямо в ботинках,
Не раздеваясь;
Долго смотрел в потолок,
Заснуть безуспешно пытаясь —
Мне казалось, что я – шпион на вражеской
Территории
Или герой (Ахилл?) небезызвестной
Апории.
У соседей орал магнитофон и гудела
Очередная пьянка,
А мне казалось, что под окном
Маршируют танки —
Хотя, может, и танки – и вот он в траве
След от гусениц,
Что это? Реальность?
Или мне только снится?
Я проснулся чёрным жуком – всё точно по Кафке,
Спустился в метро, и был тут же расплющен в давке.
Я лежал и думал: отчего здесь,
Среди прижатых друг к другу тел,
Среди этой эротически слипшейся плоти,
Нет места любви?
Но тут кто-то снова наступил на меня.

Последнее танго во мне

Она не верит в любовь,
потому что считает все чувства фикцией.
Я не верю в смерть,
потому что не раз пробовал быть самоубийцей.
Она станцует последнее танго
и уедет в Мадрид или Венецию.
А я, как Марлон Брандо,
упаду на пол с пулей в сердце.

«В этих стихах нет остроты …»

В этих стихах нет остроты —
ну и что?
что ты
сделал в бессмысленном мире
иллюзий и пустоты?
Моё поколение знает,
забившись в грязном углу
дрожащей рукой вонзает
в сожжённые вены иглу.
Короткие вспышки прихода,
как осколки разбитой мечты;
такое качество нашей свободы —
в этой реальности нет остроты.

Убийцы птиц

Идём убивать птиц,
Стрелять в беззащитное небо.
Мы превратимся в убийц,
Наши души покроются пеплом.
Мы будем стрелять ввысь,
Стрелять, не жалея патронов.
Чтоб каждый знал, как хрупка его жизнь,
Чтобы чувствовал себя обречённым.
Станем всех, всех убивать,
Превратив всё вокруг себя в плаху.
И кто-то будет от боли рыдать,
А кто-то дрожать от страха.
Но потом придёт наш черёд
Умирать – и мы заплачем все вместе.
А ветер подхватит и понесёт
Нашу полную слёз песню.
Он поднимет её высоко
И, бросив, разобьёт о скалы.
Ты стрелял, ты был хорошим стрелком,
Но вот и тебя пуля достала.
И пальцы скользнут с курка,
Ты умрёшь, а душа твоя станет птицей.
Она поднимется под облака,
Но внизу будет ждать уже новый убийца.

«Мы проиграли…»

Мы проиграли,
Заблудились в тёмном тоннеле;
В дремучем лесу,
Где мохнатые ели
Хранят свои тайны —
Это всё не случайно,
Жизнь так необычайна,
Смерть так отчаянна,
Любовь нескончаема
И ты – так необычайна…
Да, проиграли в детской игре,
Где правила так невинны,
Погрузись же в морские глубины
Сна…
Плыви как русалка,
Как ветер
Туда, где играют дети
На странном заброшенном пляже;
Смотри, не измажься
В цветах смерти, в полночной саже.
Стань их богиней
Нежным цветком летнего ливня —
Забудь с ними горечь былых поражений,
Закружись в танце кривых отражений,
В танце огня.
Кружись…
И там ты встретишь меня…

Сердце

Бабочка дня вспорхнула над оранжевым горизонтом,
Словно сигнальная ракета над линией фронта.
Я нашарил рукой сигарету где-то в складках одежды —
Сломанную… и потерял надежду;
Пошёл, затаив злобу,
Вдруг под цинковой крышкой гроба —
Моего тела – зашевелилось мёртвое сердце,
И я понял, что от него никуда не деться
И нечем спасаться…
Ясно было одно: сердце требовало эксгумации.
И тогда сквозь зубастую боль я выдрал его наружу
И бросил под ноги в грязную лужу
На автобусной остановке… Люди вокруг шевелились,
Превозмогая зевоту, —
Им было плевать на сердце, их ждали дела и работа;
А оно, окровавленное, в грязи медленно билось,
Как обречённая жертва в руках Чикатило.
И я думал, что, может, и зря вырвал его из гроба…
Но тут, хрипя, к остановке подполз автобус —
И толпа хлынула сквозь сердце.

Я

Я не умею любить и верить.
Начинать с чистого листа.
Я стою у закрытой двери,
За которой – пустота.

Дни проходят в вечном похмелье,
Я меняю жизнь на гроши.
Выступают рубцами на теле
Раны души.

Жгу, как обрывки бумаги,
Свои разрушенные мечты;
И в храм пьяной шараги
Несу их словно цветы.

Я потерян для этого мира
Или просто таким кажусь.
Но уже моя верная лира
Не летит больше на грусть.

В плену у наивных желаний,
Жизнь проносится как игра.
И плещутся в мутном стакане
Сто бессовестных грамм.

Лгать себе уже надоело,
Нет даже сил всё довести до конца.
Так и буду чёрным на белом —
Человеком без лица.

Ах, жалкий и глупый клоун
С диким гримом у лживого рта!
Может, начать всё по новой?
Но за всеми дверьми – пустота.

Так легко сделать зверем,
Человеком как будто трудней.
Я стою у закрытой двери —
Что за ней?

Лето

Лето ползёт и жиреет,
Обретая округлость шара.
В импровизационной манере
Как у Годара.

В газетах последние сводки,
В одиночестве последние сутки;
Если бы не было водки,
Я б, наверно, лишился рассудка.

Я бы бросался на стены,
Потом забрался бы в холодильник,
Превращаясь в растение,
Выросшее среди пустыни.

Я бы ронял своё семя,
Выжигая мира плаценту —
Суицидальный маленький лемминг
В шарообразности жирного лета.

Я видел тебя обнажённой…

Я видел тебя обнажённой:
грудей упругие волны,
и влажность стыдливого лона.

Я видел тебя бесконечной,
такой по-детски беспечной,
дымчато-млечной.

Я видел тебя Дездемоной,
когда розовато-сонной
роняла пепел с балкона.

Я видел тебя Клеопатрой
в эллипсе амфитеатра
с неизменным томиком Сартра.

Я видел тебя невозможной,
нимфеткой в змеиной коже,
богиней на брачном ложе.

Я видел тебя в лёгком танце,
в психоделическом трансе…
и твои ананасы в шампанском.

Я видел тебя нереальной
ты так и осталась за гранью
моего подсознанья.

Я видел тебя обнажённой:
грудей упругие волны
и влажность стыдливого лона.

Осень

Осень приходит внезапно,
Словно прямой в челюсть;
И по стеклу капли
Несутся как рыбы на нерест.

Осень приходит внезапно,
Как женщина, с которой расстались —
И начинает плакать
И изливать все свои печали.

Мне придётся курить и слушать,
И смотреть на дождей хороводы:
Я знаю – то наши души
Льют слёз неопровержимую воду.

Новый год

Ночного фейерверка далёкие искры
Вспыхнут так ярко и погаснут так быстро,
Превратившись в пепел и отдавшись ветру,
Оставшись лишь в памяти вспышкою света.
Год усталый проводим рюмкою водки,
Перебирая прошедших месяцев чётки,
И бросив судьбы потёртые кости,
Новый год среди ночи к себе пустим в гости.
Он войдёт и сядет в углу возле ёлки,
Подарив кому пух, а кому-то иголки,
Кому горькую правду, кому сладкие сказки —
Всё растворится в бокалах с шампанским.
И взрослые будут веселиться как дети,
Забыв, что ещё на год приблизились к смерти.

Молчания больше нет

Молчания больше нет —
Слова в горле ножами;
Город как лихорадочный бред
Навис надо мной этажами
Холодных угрюмых домов
С окнами цвета стали,
В которых люди, веря в любовь,
Сами ж её и распяли.
Его исступленный вид —
Слишком страшно и слишком
красиво:
А Нева вмёрзла в гранит,
И ледокол над девственной
плевой залива.
Я один, как раздавленный червь
Неуместный зимой на мёрзлом
асфальте,
Адмиралтейства игла, как
натянутый нерв, —
В сумерках напоминает распятье.
Февральский похмельный синдром
С перегаром обыденной скуки
Дышит в лицо наглым ртом,
Заставляя меня резать руки.
Я бегу – не могу, вдруг
пронзительный звон,
Безумный, безудержный, сильный…
Но не сильный как крик,
сильный как стон, —
это вечность звонит мне
на мобильный.

Солнечное затмение

Выпив до дна чашу, полную яда,
Ты, может, узнаешь горькую правду
И, может, поймёшь своё предназначение,
Когда ляжет тень солнечного затмения.
И диск потускнеет, жаром опаленный,
И края окаймятся белой окалиной,
Последний луч вспыхнет светом напрасным
И в сгустившейся тьме всё станет ясно:
Ты родился как лист из липкой почки,
Став в песне судьбы короткою строчкой,
Вписав свою жизнь во времени мантру,
Поместив её между вчера и завтра…
…И лист распускается, чувствуя силу,
Забыв, что однажды всё скроет могила.
Ты рискуешь, надеясь, что всё обойдётся,
Но есть сила, пред которой меркнет и солнце.
Она решит за тебя, что ложно, что верно,
Раздавая венки из лавра и терна,
Решая кому стать земною звездою,
А кому быть в улье рабочей пчелою,
Кому подняться к вершинам, кому опуститься, —
Каждый видит своё небо Аустерлица,
И каждого ждёт своя последняя битва,
И каждый, глядя на небо, свою шепчет молитву…
…И чёрный цвет дрогнет, свет пропуская,
И брызнут лучи из-за тёмного края,
Земля будет покрыта увядшими листьями,
И глаза ослепит свет чистой истины…

Чайка

Там, где море сливается с небом,
В синей дымке у самого края
Скользит над вспененным гребнем
Чайка, отбившаяся от стаи.
Ветер рвёт её хрупкие крылья,
Море тянется хищною пастью;
Чайка бьётся, ей нужно быть сильной,
Чтоб не дрогнуть и не упасть.
Обезумев, грохочут волны
И брызжут солёной слюною,
Чайка мечется белою молнией
Над разъярённой водою.
Непослушный ребёнок природы
В бушующей гибельной круговерти,
Но кто знает цену свободы —
Тот не боится смерти.
Жизнь за пару секунд в полёте,
Жизнь – какая-то малость…
И когда море её проглотит,
Чайка будет знать, что хоть попыталась.

Insomnia

Табачный дым как едкая щёлочь
Выедает глаза, время – полночь;
Стрелки еле дрожат на циферблате,
И бессонница ждёт у изголовья кровати.
Она как палач на эшафоте,
Готовый приступить к своей грязной работе, —
И топор занесён над больной головою,
И мысли текут, не давая покоя:
Как много прожито лет и как всё-таки мало,
Приближенье конца знаменует начало,
И хочется думать о чём-то главном и важном,
Но у правды нет глаз, и становится страшно;
И все разговоры о высших материях
Бесполезны для тех, кого нет в новых сериях
Киноленты, в которой все мы герои:
Кто собственной кухни, а кто – Древней Трои;
Жизнь как силуэт на фотоснимке,
Бессонные ночи с печалью в обнимку.
Всё скучно и глупо в выцветшем мире —
Белый шум бессонницы в чёрном эфире.
Горький вкус одиночества застыл в чашке с кофе,
Каждая ночь – как ночь на Голгофе.
Шею обвила руками любовница —
Бесчувственная ледяная бессонница,
И я её пленник в холодной кровати,
Стихи – это либидо в словесном формате.

Март

В чехарде непутёвых дней
Март, изнуряющий, словно изжога;
И небо по вкусу как тёплый портвейн
На чердаке у Ван Гога.
О чём же поёт скрипка души
Для гулящей и ветреной нимфы?
Что скрыли бумага и карандаши,
Какие ещё никому не известные рифмы?
Возможно, что жизнь – это глоток
Зелёной воды из гнилого колодца:
Тошнотворна на вкус, она – сладкий сок
Для тех, кто бредёт под безжалостным солнцем.
Возможно, что пять минут этой весны
Гораздо больше, чем целая вечность;
И кто-то узнал, зачем снятся сны,
Нырнув в эту яркую бесконечность.
В чехарде непутевых дней
Я по рукам и ногам скручен ленью,
И в царстве безумных теней
Становлюсь самой безумною тенью.

Проклятье поэта

Проклятье поэта —
игра звучных слов,
азбука Морзе четверостиший;
Короткое лето,
песни пьяных ветров,
сырая каморка под крышей.
Какая банальность —
избитый сюжет:
окурки, бумага, похмелье…
В скучной реальности,
где ничего нет,
стихов колдовское зелье.
Проклятье поэта —
замкнутый круг
от петли до ствола пистолета;
Вендетта с собой,
блажь трясущихся рук —
стихи – вот проклятье поэта.

Умереть за идею

Умереть за идею, конечно, круто —
Всё дело лишь в стоимости идей.
В похмельном угаре безумное утро
Выплёвывает на улицу мёртвых людей.
Район задохнулся в дыму от завода,
На проспекте штрих-кодом люди без лиц.
Здесь основная мера свободы —
Грамм порошка, ложка и шприц.
До боли знакомо – вены и стены —
Всех философских формул точней;
В календаре строем военнопленных
Плетутся тени бессмысленных дней.
Любой произвол всегда обоснован:
Общество знает, кто его враг.
И смерть каждому новорождённому
Ставит свой личный товарный знак.
Всё скинуто, продано за бесценок
На фондовой бирже засаленных душ;
И время уводит кукол со сцены,
Оркестр играет туш.
Умереть за идею – новые Че Гевары
Всегда найдутся по юности лет.
А вожди посчитают проценты с навара…
Моего поколения уже нет.

Тёмная сторона Луны

Мы сидели с ней и слушали
«Тёмную сторону Луны»,
Она подводила глаза красной тушью
И рассказывала мне свои сны.
Я сказал, что они интересны,
Но я, к сожаленью, не Фрейд;
Она ответила, что ей очень лестно,
Потому что она думала, что всё это бред.
Я улыбнулся: мы слишком мало
Знаем о нашей душе…
Она тоже в ответ рассмеялась:
Ничего не знаем вообще.
Потом вдруг погрустнела: здесь что-то нечисто,
Всё, вроде, понятно, не ясно одно:
В конце каждого сна – самоубийство…
Ерунда – хотел я ответить,
Но она встала и вышла в окно.

Октябрь

Алой тканью заката
Вечер полнеба выстелил;
Ветер играет в фанты
Опавшими листьями.
Октябрь чёрно-белым эскизом
Или весь мир в стиле ретро;
Деревья в танце стриптиза
Бросают одежду ветру.
Город вязью ломаных линий
Расплывается словно призрак;
Эта осень как фильмы Феллини
Плод неореализма.

Люся в небе с алмазами

Ты смотришь с балкона на звёзды,
Глотая холодный воздух,
И хочешь до них дотянуться,
Но звёзды в ответ смеются:
Ах, Люся, всё небо в алмазах,
И любимый диск с эйсид-джазом…
Так почему же не спится?
Ты ждёшь, наверно, волшебного принца
На белом коне из девичьей сказки;
И лицо заливает краска,
И кажется – счастье так близко,
Как этот джаз с любимого диска;
Ах, Люся, если б ты только знала,
Как порой велика эта самая малость
Между мечтой и холодной постелью,
И все принцы давно уже спят,
А завтра проснутся с похмелья,
И вряд ли кто из них вспомнит
Дорогу к твоему дому…
Но ты не хочешь этому верить
И замираешь, проходя мимо двери —
А вдруг он там и сейчас ворвётся
В квартиру как летнее солнце?
Но за дверью всё тихо, и глупые слёзы
Застилают глаза, ведь жизнь – это проза,
А не стихи, как бы хотелось…
И ты снова бежишь на балкон,
Пока в сердце есть ещё смелость
Чтобы прыгнуть. Но там опять эти звёзды —
Ах, Люся, уже слишком поздно —
И давно пора спать, глупышка,
Тебя ждёт твой плюшевый мишка,
К чёрту звёзды с их вечною фальшью,
Ты заснёшь, а они будут светить,
Как, впрочем, и раньше…