Путь трубадура. 101 история из жизни музыканта в метро

Однажды встав на Путь, с него уже не уйти, потому что куда бы ты ни пошел – везде Путь.

Тибетская пословица

– Трубадур! Ты бы убрал свою бандуру!

Аристарх оглянулся – сухопарый мужик смотрел холодно, зло. Переполненный салон троллейбуса враждебно молчал. Аристарх снял со спины чехол с гитарой, поместил перед собой, поверх тележки с комбиком. Обнял, прижал к себе. Злой голос больше не возникал. Салон замолчал иначе – спокойно, равнодушно. Троллейбус набирал ход. Вечер трудного дня музыканта, играющего в метро.

А закрутилась эта история той самой темной августовской ночью, когда на второй бутылке белого сухого Аристарх вдруг с невероятной ясностью ощутил себя новым бодхисатвой. С невероятной, запредельной ясностью он вдруг осознал, что его предназначение – странствия, песни и великое одиночество. И бодхисатва написал короткое, в одну строчку, письмо офисному начальству с просьбой об увольнении по собственному. Потом он нажал кнопку «отправить», выключил десктоп и завалился спать. Да, именно так началась новая жизнь Аристарха. И здесь надо сказать, что Аристарху уже перевалило за пятьдесят. Поздновато для кризиса среднего возраста. Хотя, если взять за норму дистанцию в сто лет, то самое время.

Офисный быт Аристарху тогда уже осточертел. Он невероятно уставал от капризных клиентов, недовольного начальства. От перезрелых дам, вставших утром не с той ноги и способных вынести безвинному коллеге мозг. Уже много лет параллельно шла вторая, тайная жизнь, где были музыка и свобода. И эта тайная жизнь всегда воспринималась Аристархом как первая и главная. Дисгармония между этими двумя жизнями – официальной офисной и тайной музыкальной – копилась годами, постепенно вгоняя его в глубочайшую депрессию. Дома, под письменным столом Аристарха, стоял большой короб с его дисками. Сотни дисков и сотни песен – частичек жизни лежали под столом мертвым грузом. И впереди мерещились сплошь могильные кресты. Даже разговаривать по телефону Аристарх уже почти не мог. Голос его звучал настолько печально, что абонент на том конце провода мог невольно вздрогнуть и спросить, не случилось ли у Аристарха личное горе.

Начальство и сослуживцы отнеслись к решению Аристарха с полным непониманием, но приняли как данность. Одна лишь юная девочка из рекламного отдела поинтересовалась удивленно:

А почему вы увольняетесь?

Аристарх в ответ промычал что-то невнятное.

Итак, Аристарх сиганул за борт офисного корабля и потом смотрел, как лайнер благополучия уплывает, становясь все дальше и дальше. Одинокий в своем Тихом океане, он весьма смутно представляя, где его остров мечты, куда плыть. И это был момент абсолютной свободы.

Жена отнеслась к уходу Аристарха с работы на удивление спокойно, сказав, что он имеет на это право. Аристарх не вполне понимал природу этого спокойствия. Это могла быть усталость от долгой совместной жизни. Но могло быть и равнодушие. Возможно, у жены тоже начиналась некая новая жизнь, о которой он не знал, или она мечтала об этом – это мало волновало его. Пока росли дети, семья имела большое значение. Но дети выросли, разъехались и отношения двух уставших друг от друга людей стали иметь весьма условную силу. И это был еще один момент свободы.

Поначалу новая жизнь выглядела довольно-таки однообразно. Аристарх сидел на кухне, бренчал на гитаре и глядел в окно. День за днем. Иногда случались небольшие концерты, куда его приглашали выступить, но таких приглашений не стало больше. Никто не заметил, что Аристарх кардинально переменил свою жизнь. Жена уходила на работу рано утром и возвращалась поздно вечером. Виделись они мало и редко. Единственными слушателями Аристарха были кот и пес – их домашнее стадо, оставшееся в наследство от разъехавшихся по новым гнездышкам детей. Кот был помойной породы, молодой и наглый. Пес – старенький, робкий, он с трудом держал сморщенное тельце на кривых аристократических лапках.

Иногда Аристарх ходил за хлебом, молоком, вином для себя и кормом для стада в продуктовый магазинчик, затаившийся меж супермаркетов. Там все еще были прилавки, за которыми стояли продавщицы и самолично отпускали товар. Он перекидывался парой фраз со смешливой молоденькой продавщицей молочного отдела и шел домой, ощущая себя почти стариком, живущим в каком-то сумеречном мире, где ничего не происходит и уже не произойдет.

Иногда в душе Аристарха просыпался внутренний клерк. Он тихо и жалобно скулил, просился обратно, в теплое офисное кресло, к компьютеру и телефону, непрерывно звонящему по рабочим вопросам. Даже офисные дамы бальзаковского возраста не казались в такие минуты абсолютным злом, а начальство рисовалось справедливым и даже человеколюбивым. Но вскоре офисный морок проходил. Поскулив недолго, клерк покорно умолкал, и на душе Аристарха снова воцарялась удивительная тишина. Та самая, когда из ниоткуда вдруг возникают слова, приходят мелодии, а потом они складываются в песни. Аристарх подолгу вслушивался в эту тишину.

Тем временем картинка за стеклом менялась. Красно-желтая осенняя листва повсеместно сходила. Озябший ясень, сиротливо глядевшийся в окно Аристарха, стоял в стильной обновке – снежном плаще тонкой работы.

Наверное, Аристарх мог бы и дальше одиноко сидеть на кухне, играть и смотреть в окно, покрываясь мхом, как старый пенек. Но живой гитаре требовались новые струны, иначе она начинала фальшивить. Брать деньги у жены Аристарх не привык, почитая это постыдным для мужчины занятием. А его банковская заначка, накопленная за годы офисной службы, стремительно таяла и наконец вовсе испарилась.

Безденежье – страшно унизительная вещь. Человека все больше занимают мысли о том, где взять денег. Он даже начинает забывать о своих мечтах, а вместо миражей-маяков впереди снова начинают чудиться могильные кресты. Аристарх даже подумывал о том, что внутренний клерк прав и пора возвращаться в офис. И тут судьба выкинула очередное коленце – он оказался в проекте. Играть и петь в метро за кучки блестящих пиастров и разноцветных бумажек, которые можно обменять на молоко, вино, хлеб, корм и новые струны – это было чем-то новым и любопытным.

Так метро стало новым офисом Аристарха, а музыка – работой. И он не думал о том, куда приведет его эта новая дорожка. Просто принял как данность, что именно это и есть его новый упть.., то есть – путь, конечно же…

1. День первый. Все в страшном порядке

– Здравствуйте, Владимир Владимирович!

Аристарх приподнимает бейсболку, чуть иронично кланяясь бюсту Поэта. Его каменный лик молчит. Поэт существует надмирно. Взгляд устремлен в неведомые дали и выси, оклеенные красными флагами. А этот человечек с гитаркой внизу, в своем дольнем, суетном и блеклом мире, что с него возьмешь? Пусть живет.

Аристарх достает комбик, процессор, микрофонную стойку, шнуры, производит коммутацию и начинает работу. Поет, одновременно пребывая в своих маленьких заботах о том, что на этой площадке много не заработаешь, но других свободных сегодня не нашлось. Так что придется петь и играть под каменным небом поэта, на котором начертаны железные строчки:

…серьезно, занятно – кто тучи чинит,

кто солнцу жар надбавляет в печи —

все в страшном порядке…

«А ты, майн фройнд, чем тут занят?» – просыпается внутренний голос Аристарха, его злой даймоний – второе «я», к первому настроенное весьма критично. Этот злой гений поселился в душе Аристарха с незапамятных лет, всегда возникает неожиданно и часто говорит неприятные для самолюбия вещи.

«Тучи чинишь? Или солнцу жар надбавляешь? Или трудом прорываешь?.. – вещает надоедливый голос. – Ведь ты тоже верил когда-то, что твой стих трудом громаду лет прорвет и куда-то кому-то явится… А еще – был такой момент одной темной, августовской ночью – ты вдруг возомнил себя бодхисатвой, несущим свет людям своими песнопениями! Самому не дико думать об этом здесь, сегодня, в свои пятьдесят плюс?»

Аристарх выглядит моложе своих лет. Девушки часто ошибаются. Очарованные лирическим звучанием, подходят ближе, осторожно приглядываются и только потом уходят. Дамы бальзаковского возраста часто обращаются к Аристарху «молодой человек». Иногда это раздражает, порой забавляет – не важно. Кто бы ни подходил – юные девушки, дамы в возрасте, честные старухи, суровые мужики, мальчики с ясным взором или веселые девчушки с косичками, благородные юноши – Аристарх в ответ улыбается и готов поговорить. Ибо благожелательность и готовность общаться с людьми – основа основ музыкального ремесла уличного музыканта.

«Да-с, товарищ Маяковский, – бла-го-же-ла-тель-ность! – стараясь не слушать, что там гундит внутренний критик и обращаясь исключительно к бюсту, думает Аристарх, – А вы: „стоглавая вошь!“».

Аристарху роднее антипод Маяковского – тот самый красивый, отчаянный гуляка и драчун. В пролетарском поэте при всем его несомненном величии – строчки выкованы на века, чудится нечто искусственного происхождения. Какая-то чудовищная установка на собственное величие, и в этом есть нечто актерское, натужное и даже, о ужас! – фальшивое. А живой душе роднее весенняя гулкая рань и розовые кони. Но у драчуна-антипода нет своей станции метро, и именно здесь, возле железно-рунного Маяковского, под его строгим надзором, Аристарх снова играет и поет.

«Ну что же, это тоже путь, – думает Аристарх, глядя на людскую лаву, равнодушно, бесконечно текущую мимо. – Мой путь… Кажется, именно об этом пел когда-то сам Синатра».

«Экий ты чудак, человече! Рос, рос, да так и не вырос, – снова из ниоткуда возникает злой гений. – Мальчик исполнял на малой домре полонез Огинского. Юноша бренчал на дворовой гитаре по подъездам. Молодой человек забавлял песнопениями подвыпившие компании в прокуренных комнатах общаги. Параллельно шла другая жизнь – школа, институт, семья, работа и бесконечные офисы – как кочки на болоте. Прыг да прыг, с одной кочки на другую. Цепочка кочек со временем все реже, а дальше начинается топь, майн фройнд. Каждый шаг вперед надо хорошенько обдумать, прежде чем сделать, лучше даже забронировать. И вот стоишь ты, грешный человече, на очередной, заранее забронированной музыкальной кочке возле бюста поэта, играешь на гитарке, пиастры зашибаешь…»

«Зашибаю – это чересчур, – возражает внутреннему недругу Аристарх. – Вот железный поэт – тот да, зашибал в свое время. Буржуи дорого платили, чтобы попасть на сборище футуристов, знатоков и провозвестников будущего…»

Аристарх снова делает легкий реверанс в сторону бюста Поэта.

«И вот мы в этом самом будущем, дорогой товарищ Маяковский, – предлагает поразмышлять Аристарх. – Давайте оглянемся. Что же мы видим? Корабль современности плывет, Пушкин по-прежнему на корабле, а миллионнопалой, сжатой в громящий кулак, нетути, как и не бывало. Слилась в безвременье, рассыпалась в прах… Да что говорить, Владимир Владимирович! Если бы вы знали, сколько всего переменилось вокруг…»

По пути домой, в вагоне метро, Аристарх пристраивается в свободном уголке и, прикрыв глаза, некоторое время дремлет, как лошадь на коновязи. Очнувшись, достает изрядно мятый блокнот и пишет шариковой ручкой, провоцируя настороженные взгляды пассажиров вагона. Впрочем, соседи по вагону почти сразу снова утыкаются в смартфоны. Аристарх тем временем записывает то, что ему привиделось, пока он дремал.

«А с другой стороны, мир нисколько не переменился, – пишет он корявым почерком. – Ни со времен Маяковского, ни с гораздо более стародавних. Все так же сдвигаются плиты земной коры, извергаются вулканы, падают звезды. Да, разжался громящий кулак миллионнопалой. Да, появились эти волшебные штучки – айподы, айфоны и прочие «ай-я-яй»-игрушки. Ну, пускай не игрушки – средства коммуникации. Так были ж они и тысячу лет назад, и две тысячи, и пять. Просто другие – огни на башнях, глиняные таблички с клинописью, берестяные грамоты. Кто полагает, что древние были глупее современного человека или якобы имели наивные, детские, глупенькие представления о мире – тот сам олух царя небесного. Мифы Древней Греции никакие не мифы – в смысле выдуманности, нереальности. Они очень даже реальные, плоть от плоти мира. Ибо описывают мир таким, какой он есть в его глубинном смысле, в его самых потаенных движущих пружинах. Надо только усвоить этот язык, и поймешь, каким был мир в те времена, увидишь его воочию…»

2. Наш пострел везде поспел

Дама постбальзаковского возраста, накрашенная и набеленная, как японская гейша, берет один из альбомов Аристарха, внимательно рассматривает, читает вслух название:

– Дети музыки битлз… Любите все американское?

– Битлз – британская группа… – уточняет Аристарх.

Дама подозрительно осматривает музыканта с головы до пят, потом кидает на чехол монетку достоинством десять рублей и величественно удаляется.

Аристарх снова принимается играть, но дама возвращается и вопрошает высокомерно:

– Вы передадите Путину, чтобы он перестал меня сексуально преследовать?

Аристарх дипломатично держит паузу. Дама ждет ответа.

– Передам, – отвечает Аристарх. – Если представится случай.

Высокомерная дама бросает на Аристарха еще один оценивающий, с прищуром взгляд и выдает концовочку:

– У вас хорошая музыка… Я не зря дала вам денег.

Удаляется все с тем же королевским величием.

По дороге домой Аристарх улыбается, вспоминая прекрасную даму и кремлевского рыцаря ее сердца, размышляет о причудах человеческой природы.

«Интересно, какие увлечения последуют дальше? – думает он. – Какие игрушки придумает себе человечество? Будущее за генетикой. Из развлечений – еженедельная смена внешности по выбору заказчика. Потенциальные угрозы? Клон Путина, домогающийся прекрасных дам по всему белому свету. Десятки, сотни и тысячи Мэрилин Монро и Скарлетт Йохансон во плоти, коих не отличишь от настоящих… Равно как Пирсов Броснанов, Брэдов Питтов и прочих героев Голливуда… Светские и политические скандалы… Судебные процессы, связанные с делами о наследстве, авторскими правами… Новые области для судебной экспертизы с целью отличить оригиналы известных персон от фальшивых генетических копий. Будет весело…»

3. Ее Ясенево

Наташа зацепилась за Аристарха, когда тот уже закончил играть. Красивая, юная. Лет восемнадцать, от силы двадцать. Русский типаж – светловолосая, сероглазая. Пытается быть полезной в его сборах, рассказывает о себе. Толчется возле Аристарха так близко, что тот явственно ощущает притягательный аромат юности.

Она учится в колледже на радиотехника, работает в «Пятерочке», старается возвращаться домой через метро «Ленинский проспект», чтобы услышать песни музыкантов в метро. Пишет стихи, рисует комиксы, любит музыку и вообще – творчество. Доверчиво читает Аристарху стихотворение про злодеяния бандеровцев, весьма серьезное по содержанию и совершенно детское по форме. Из-за этого стиха с ней поссорилась родная тетя, живущая где-то на Украине. Подержала гитару, поправила Аристарху шарф.

– Возможно, всю жизнь придется мне работать в «Пятерочке», на кассе…

– Ни в коем случае! – пытается успокоить девушку Аристарх. – Все будет иначе… Лучше, интересней.

Девушка не слушает.

– Просто я сейчас испытываю себя, сломаюсь или нет, – взгляд внутрь себя. – И даже если сломаюсь, то буду знать, где и как…

– Ты не сломаешься.

Аристарх протягивает ей альбом.

– У меня нет денег.

– Это подарок.

Пошли вместе по переходу к поездам. При спуске по ступенькам девушка хватается за тележку Аристарха, старается помочь, поясняет:

– В «Пятерочке» постоянно приходится таскать тяжелые коробки.

– Понятно. Тебе куда?

– Ясенево… А тебе?

– Третьяковская.

Обнялись, чмокнули друг друга в щечку на прощание, разлетелись.

Аристарху становится грустно.

«Люди кружат по жизни, как электрончики, – думает он. – Налетают друг на дружку, сталкиваются и снова разлетаются без надежды встретиться когда-нибудь снова. Наверное, следовало помчаться за ней, в ее Ясенево…»

«Это в твои-то пятьдесят плюс? И в ее восемнадцать-от-силы-двадцать? – просыпается вредный внутренний гений. – Она же младше твоей младшей! И что ты потом будешь делать с этим большим ребенком на руках? Окстись, милый! Твои молодые годы позади, как бы молодо ты ни выглядел издалека! Усвой это, наконец, и не рыпайся! И точку ты хорошую забронировал – подзаработаешь хоть, а то ведь и в кафе девушку не смог бы пригласить! Кавалер…»

«Что верно, то верно, – обреченно вздыхает Аристарх. – Усвоил. Не рыпаюсь. И точка хорошая забронирована, это верно…»

Поезд влетает в очередной тоннель, грохот заглушает мысли.

4. Обратно, на Бора-Бора

– Так. У меня пять минут! – строго говорит элегантная деловая дама в брючном костюме.

– А у меня – вечность… – в полушутку замечает Аристарх.

– Ну, вообще-то… у меня тоже… – неожиданно смущается дама.

Поднимает с гитарного чехла диск, рассматривает. Любопытствует, показывая на комбик:

– Это у вас синтезатор играл?

– Типа того… – соглашается Аристарх.

Пусть будет синтезатор. Не объяснять же человеку, что такое комбоусилитель, в просторечии – комбик, предназначенный для многократного…

– А я отдыхала на Бора-Бора… – мечтательно произносит дама. – Волны плещутся! Солнышко! Красота! Вернулась в Москву, а тут… Брат безработный, в депрессии. Пьющий. Отцу девяносто два, прогрессирующая деменция… Оба живут на даче… Духота и абсолютный негатив… Молодой человек, я хочу обратно, на Бора-Бора!

«А чего хочу я? – эхом отдается в душе Аристарха. – Я хочу в Ясенево, в гости к девушке из «Пятерочки»… Если честно. А еще было бы крайне любопытно заглянуть в будущее. Хотя бы лет на пятьдесят или сто пятьдесят. Интересно же, сможет ли искусственный разум по совокупности больших данных – генетики новорожденного, полных сведений об окружающем мире, с высокой точностью предсказывать будущее младенца? Сообщение из новостной ленты будущего: сегодня в Венеции родился великий кинорежиссер XXII века… Если на тот момент останется кинематограф, конечно. И сама Венеция не уйдет окончательно под воду».

5. Пироженки

Серенькая старушка – мышонок. Поношенная пуховка, подслеповатые глаза за круглыми ленноновскими очками. Слегка прихрамывает на левую ногу. Остановилась и шарит по карманам, рассказывает доверительно:

– Я сына в коме рожала… Прогулялась на тот свет и обратно…

Продолжает что-то искать.

– Пусто там, темно. Ни тебе тепла и уюта, ни кофе с пироженками… – шарит по карманам, добавляя с хитрой улыбкой: – А я люблю пироженки…

Наконец, добрая душа находит мелочишку, бросает на чехол:

– Ты не стесняйся, что просишь подаянье, – утешает. – Пой!

Проводив взглядом старушку, Аристарх не стесняется – поет, думая о пироженках и кофе.

«Комфорт – вот новый бог человечества, – думает Аристарх, перебирая аккорды и вокалируя. – Точнее, это неисчислимый пантеон богов и божков разного калибра. Утренний кофе, хорошая одежда, благоустроенное жилище, автомобиль и прочие защитные оболочки, футляры. Люди укрываются в них от холода, ветра, дождя, опасностей, превратностей жизни. Как премудрые пескари в норках, вырытых в илистом дне. Это позволяет длить существование. Так было во все времена, но последние пару сотен лет особенно заметно. И футляры усовершенствовались до небесных высот. Так что да: комфорт – новый всемогущий бог человечества. А кофе с пироженками – маленький, подчиненный главному языческий божок, вполне безобидный. Американцы вообще всерьез мечтают о личном бессмертии. Высшая степень комфорта. Что ж, пусть попробуют, как сказал один мудрый человек…»

А что представляет собой норка, в которой укрылся премудрый Аристарх? Этот красный полукруг, в котором он стоит и поет. Убогое убежище, но уж какое есть.

6. На голове его роскошный котелок

– Семь сорок споешь?

Аристарх, уже некоторое время извлекавший звуки ad libitum и зависший на этом, перестает играть. Перед ним небольшого роста, поджарый мужчина в белом распахнутом плаще. Голова не покрыта, во взгляде – библейский огонь.

– Обычно я пою свое… – привычно начинает Аристарх.

– Евреи две тысячи лет живут в России! – нетерпеливо прерывает его поджарый. – Это тоже свое!

– Вы не поняли: я свои песни исполняю…

– Евреи в России две тысячи лет живут! Это тоже свои песни!

Уходит, гневно сверкнув черными очами.

«Неловко получилось, – озадаченно думает Аристарх. – Говорим на одном языке, а как будто на разных. И каждый глаголет о своей боли, не особо пытаясь понять собеседника. Эмоции захлестывают. Мир как одна большая пьеса по Чехову, где все герои произносят монологи, не слушая друг друга. Миром правят страсти… Изрядно избитый тезис. Однако не все банальное плохо, но многое банальное истинно, как сказал один русский философ…»

В вагоне Аристарх удачно пристраивается в уголок, достает смартфон и ищет что-то в интернете. Находит и, достав наушнички, слушает, прикрыв глаза. Аристарх утомлен и серьезен. После долгого рабочего дня ноги гудят от усталости. Но понемногу он оттаивает, улыбается и наконец приобретает вид глуповато-блаженный. Время от времени он нажимает на чувствительный экран, снова и снова слушая хрипловатый, чуть грассирующий голос, поющий о том, как…

Он выйдет из вагона

И двинет вдоль перрона.

На голове его роскошный котелок,

В больших глазах зеленых на Восток

Горит одесский огонек…