Buch lesen: «Черная шаль»

Schriftart:

Редактор Александр Юрьевич Чесалов

Дизайнер обложки Александр Юрьевич Чесалов

ISBN 978-5-4498-6810-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Благодарность

Осенью 2019 года я познакомился с человеком из мира Информационных Технологий – очень ярким и талантливым ученым-экспериментатором, чьи успехи в ИТ-бизнесе всегда основывались, исключительно, на его многолетнем опыте работы в предметной области, собственных неординарных идеях, научно-практических разработках и изобретениях.

Его зовут Александр Юрьевич Чесалов.

Я искренне хочу поблагодарить Александра Юрьевича за его неоценимую поддержку и помощь, в очень непростой для всех нас период пандемии COVID-19, благодаря которым был опубликован и издан этот роман, и мои другие произведения.

Александр Юрьевич является членом экспертной группы по вопросам цифровизации деятельности Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации, а также членом Экспертного совета при Комитете Государственной Думы по науке и высшему образованию по вопросам развития информационных технологий в сфере образования и науки.

Он не только крупный ученый, но и великолепный рассказчик, а также автор серии книг по информационным технологиям, таим как: «Моя цифровая реальность», «Цифровая трансформация» и «Цифровая экосистема Института омбудсмена: концепция, технологии, практика», «Как создать центр искусственного интеллекта за 100 дней», «Глоссариум по четвертой промышленной революции: более 1500 основных терминов для создания будущего».

Но самое главное в том, что из наших совместных встреч и бесед родился сюжет фантастического романа «#Цифровой_экономики.NET».

От Автора

Название и идея романа «Черная Шаль» были навеяны автору из впечатлений раннего детства, прошедшего в советские времена. Имеются в виду, прежде всего, впечатления, связанные со специфическим «детсадовским фольклором», состоявшим, преимущественно, из страшных сказок, рассказываемых друг другу детьми 4-ех-6-летнего возрастов на ночь глядя. К отличительным особенностям «страшилок» следует отнести незамысловатость и схожесть сюжетов, вызванных, разумеется, соответствующим интеллектуальным уровнем развития маленьких детей. Прущая наружу алогичность сюжетных фабул детсадовских страшных сказок воспринималась неискушенным детским умом, жадно раскрытым навстречу чудесам, как нечто само собой разумеющееся, не требующее специальных доказательств в области разума. Заведомо трагичный исход каждой такой сказки, возможно, объясняется естественным инстинктивным страхом любого нормального маленького ребенка потерять своих родителей. К тому же такое фундаментальное понятие, как «смерть» в пятилетнем возрасте воспринимается на совершенно ином уровне и стоит в ассоциативном ряду реально не существующих категорий, не способных вызвать ничего, кроме сильного, хотя и жуткого, любопытства.

Единственное, что до сих пор остается неизвестным, так это – источник рождения подобного фольклора, ну и, пожалуй, причины его порождающие. Но, как бы там ни было, этот пугающий фольклор остается жить и сейчас в среде детей дошкольного возраста. И традиционно (исходя из детсадовских воспоминаний автора), среди всех этих «Красных Тапочек», «Синих Зеркал», «Зеленых Диванов», «Гробов на Двенадцати Колесиках» и пр., самой страшной, самой леденящей детскую кровь, считалась сказка под названием «Черная Шаль». Однако, в чем же ее истинная страшнота, автор, будучи пятилетним ребенком, так и не понял, и это непонимание пронес через всю свою сознательную жизнь. А по достижении более или менее зрелого возраста, решил, наконец-то, ликвидировать этот, постоянно мучавший его, пробел в образовании, написав роман под названием «Черная Шаль».

Действие романа происходит в наши дни, в крупном российском провинциальном центре, примерно, с миллионным населением. Схема романа практически ничем не отличается от типовой фабулы детских «страшилок»: зять подарил теще на пятидесятилетний юбилей красивую пушистую шаль насыщенного черного цвета. Теща через два дня умерла. Затем умер тесть. И далее в круговорот жутких таинственных смертей начинает попадать все большее количество самых разнообразных людей. Происходящими в городе событиями серьезно заинтересовывается сверхсекретный подотдел головного управления ФСБ России «Стикс-2», занимающийся, исключительно, расследованием катастроф паранормального характера. В отличие от детских «страшилок», благодаря самоотверженно проведенному расследованию сотрудниками «Стикса-2», выясняется природа происхождения загадочного и зловещего феномена Черной Шали. Но легче на душе от этого выяснения никому не становится – Черная Шаль оказалась сложно устроенным организмом, родом из принципиально чуждого мира, с основным и одним-единственным жизненным предназначением. Под губительным воздействием земной атмосферы она превратилась в репродуктанта, начав производить себе подобных с огромной скоростью. Город оказался на грани неминуемой, в буквальном смысле этого слова, кровавой, катастрофы – ситуация полностью вышла из-под контроля властей и силовых структур…

…Роман, как ему и положено, начинается с пролога, где описывается, как шайка профессиональных гробокопателей-цыган в разгар лунной майской ночи вскрывает могилу предположительно очень богато снаряженного в дальний путь покойника. Предположения преступников оказались верными – в огромном роскошном гробу, действительно, оказались почти несметные богатства. По сравнению с ними блекнул даже необычного вида покойник, внешне, грубо говоря, более всего напоминавший страшного рогатого черта. Среди многочисленного дорогого и пестрого барахла, наваленного в таинственном, теплом и просторном гробу, внимание одного из членов шайки привлекла, сверкавшая необычайно красивым бирюзовым сиянием, пушистая толстая шаль, плотно укутывавшая плечи и шею покойника.

Все предметы, включая бирюзовую шаль, оказались извлеченными предприимчивыми гробокопателями наружу, с целью дальнейшей перепродажи, как скупщикам краденого, так и обычным путем – путем продажи на городском рынке. Бирюзовая шаль, очутившись на открытом воздухе моментально перекрасилась в угольно-черный цвет, сделавшись, таким образом, Черной Шалью. Пролог на этом заканчивается.

Утром следующего дня, на городском рынке, бедовая цыганка по имени Шита (жена главы шайки гробокопателей) удачно продает Черную Шаль, ни о чем не подозревавшему, молодому человеку – Валентину Червленному, пришедшему на рынок в поисках необычного дорогого подарка для «любимой тёщи» на ее пятидесятилетний юбилей.

Далее, разворачивающиеся события из разряда «странных» приобретают устойчивый статус «страшных» и нарастание их незаметно превращается в лавинообразный процесс. Роман «Черная Шаль» приобретает черты остросюжетного мистического боевика, достигающего своей кульминации на финише повествования, когда окончательно проясняется истинное назначение Черной Шали, явившейся ничем иным, как чужой (во всех смыслах и философских назначениях этого слова) бессмертной Душой, украденной не из гроба, а из реинкарнационной капсулы, где совершалось таинство дальнейшей посмертной эволюции существа из несуществующего (в обычном человеческом представлении) мира. Таинство процесса было прервано на его середине, и Стрэнгу (настоящее имя Черной Шали), оказавшемуся в чужой и непонятной среде обитания, оставалось делать лишь только то, что он умел – незаметно ложиться на чьи-нибудь плечи и высасывать из обладателя этих плеч душу, вместе с кровью и жизнью.

Истинные хозяева обезумевшего Стрэнга посылают на Землю хорошо подготовленного специалиста, имевшего перед собой трудно выполнимую задачу поймать и вернуть в законные руки украденную Душу.

Роман заканчивается «хэппи-ендом» (если не считать нескольких тысяч погибших людей) и основан на реальных событиях (шутка).

«Черная Шаль» может рассматриваться, как совершенно самостоятельное произведение, хотя и входит, а, точнее, открывает собой серию романов, объединенных общим циклом под названием «Сказки Замороженных Строек». Каждый из семи романов цикла («Стеклянная Любовь»; «Осколки войны в Зазеркалье»; «Овчарки наших душ (Черт в чулане)»; «Хроника Пикирующего района»; «Лесные невесты»; «Зоопарк оживших фантазий») представляет собой абсолютно оригинальный сюжет, никак не связанный ни с предыдущим, ни с последующим романами. Их объединяет только одно: рассказчица, вернее – сказительница. Наверное, именно, она нашептывала по вечерам засыпающим детям в советских детских садах сказки, и они против воли получались у нее очень страшными…

…Строительство жилых домов в период развитого социализма достаточно часто приостанавливалось или, образно говоря, «замораживалось», причем, иногда, на несколько лет или навсегда. Так повсеместно в СССР появлялись мертворожденные строительные объекты под названием «замороженные стройки». А ведь тысячи людей связывали с этими домами большие светлые надежды зажить там надолго и счастливо. Но не суждено было зажечься никогда в черных оконных квадратах бетонных скелетов мертворожденных строек уютным огням семейных очагов. На просторах огромной страны необратимо рушились судьбы сотен тысяч людей и светло-серые громады брошенных строек служили монументальными мемориальными комплексами, посвященными памяти их несбывшихся надежд, намертво запаянных в холодные бетонные плиты.

В результате долгих исканий и размышлений, автор решил заселить Замороженные Стройки призраками тех людей, которые должны были там поселиться по планам социалистического строительства, но не поселились. И вполне логичным, и естественным явилось создание образа Хозяйки Замороженных Строек – Бетонной Бабушки. Эта, никогда не существовавшая бабушка каждый вечер рассказывала Сказки своим не родившимся внукам. Сказки Замороженных Строек, в принципе, не могли получаться жизнерадостными…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Сказки замороженных строек

С некоторых пор талантливейший доктор филологии Александр Сергеевич Морозов начал покидать каждую ночь стены своей уютной холостяцкой квартиры и с японским магнитофоном, оснащенным мощнейшими микрофоном и усилителями, куда-то уходить до самого рассвета. Заметьте – позднего и тусклого зимнего рассвета. Жил он один и своими ночными прогулками, естественно, не мог побеспокоить несуществующих домочадцев. Его возвращений с ночных прогулок некому было ждать и никто радостно не вздрагивал, когда примерно в восемь утра наконец-то тихонько раскрывалась квартирная дверь и в теплый темный коридор вваливался насквозь промерзший и смертельно уставший «профессор Сашка» (как прозвали его пролетарии-соседи).

Осторожно, почти неслышно захлопывая за собой дверь с лестничной площадки, он включал в коридоре свет, бережно ставил сумку с магнитофоном возле телефонной тумбочки, некоторое время почти бессмысленно щурился на тускловатую лампочку, потирая озябшие руки и словно бы о чем-то глубоко задумывался – о чем-то запретном для человеческой психики и ему самому непонятном. Подобное состояние патологической задумчивости, внешне оформленное, как бессмысленное разглядывание тусклой лампочки в коридоре, длилось обычно три-четыре минуты, по истечении которых Александр Сергеевич вздрагивал, что означало выход из транса. Добрые близорукие глаза самого уникального филолога мира приобретали осмысленное выражение, он наклонялся, расшнуровывал и скидывал тяжелые зимние ботинки, проходил в ванную комнату, наполнял ванну горячей водой, лежал в ней минут пятьдесят, отмокая и отогреваясь после очередной ночной экспедиции.

Согревшийся и освеженный, Александр Сергеевич нехотя поднимался из ванны, обтирался гигантским махровым полотенцем с изображенной на нем полуобнаженной, хмельной и полногрудой красавицей, находившейся в состоянии эротического экстаза, обматывал полотенце вокруг худых волосатых бедер и отправлялся на кухню заваривать кофе и жарить яичницу с колбасой.

Плотный вкусный завтрак неизменно вызывал релаксацию, одновременно с последним глотком кофе веки начинали предательски смыкаться и собирая остатки силы сознательной воли, ускользающей в сладкий мир снов, профессор Морозов добирался до холостяцкой кровати, на которой примерно шесть часов крепко спал непробудным богатырским сном.

Ну а затем… начиналась работа, специфика которой прямиком вытекала из результатов ночных отлучек. Александр Сергеевич проходил в кабинет, заставленный суперсовременной звукозаписывающей и дешифровальной аппаратурой, включал магнитофонные записи, сделанные ночью, голову украшал наушниками и принимался за расшифровку диких и странных шепотков, уловленных чутким японским микрофоном среди голых бетонных стен и ржавых арматурин, торчавших под самыми противоестественными и безобразными углами в промозглой пустоте, заключенной между голыми бетонными стенами. Александр Сергеевич был филологом от Бога и только ему одному в целом мире оказалось сужденным услышать страшное слово: «Въейцехейлейгьз» и профессиональной интуицией ощутить наполняющий таинственное и жуткое слово смысл – звук скольжения тела человека равномерно ускоренно по внутренней поверхности трубы, изогнутой куда-то вниз на неизвестную глубину. С едва ли не суеверным трепетом он чувствовал, что стоит на самом пороге разгадки какой-то, если не страшной, то очень неприглядной тайны, притаившейся где-то совсем недалеко от ясных, простых и понятных повседневных забот человечества…

Целостное представление о мире дало длинную извилистую трещину около двух месяцев назад прямо в разгар развеселой Новогодней ночи, когда профессор Морозов, как и десятки миллионов его соотечественников, «отрывался» по полной развлекательной программе, спланированной таким образом, чтобы создавалось ощущение, словно трудовые будни никогда не наступят.

В середине декабря он получил эту однокомнатную квартиру в долго строившемся доме от родного университета. Панельный девятиэтажный дом доводился до кондиции почти восемь лет и, в конце концов, был сдан в эксплуатацию, но, увы, оказался со всех сторон окруженным своими менее удачливыми собратьями, продолжавшими печально и немо смотреть на мир пустыми глазницами оконных проемов, нелепым недостроенным видом своим вызывая у любого, более или менее, здравомыслящего человека, невольное сожаление о впустую затраченном огромном количестве бетона и арматурного железа. Сам Морозов, естественно, не мог не знать, что возвышавшиеся напротив окон его квартиры мертвые громады целого квартала, оставшемся недостроенным в числе нескольких десятков многоэтажек, долженствующих в свое время получить статус жилых, носил название – Лабиринт Замороженных Строек, или просто – Лабиринт. Само по себе подобное наименование автоматически заключало в себе определенный неприятный и, не совсем понятный, смысл. Но Александр Сергеевич, во всяком случае – когда сюда въезжал, никакими дурными предчуствиями не мучился. Лишь иногда по вечерам, в ясную погоду, когда лучи темно-красного зимнего заката скупо освещали мертвые серые стены домов Замороженных Строек, и Александр Сергеевич бросал на них случайный взгляд, у него неизменно начинало ломить в висках, а в душу предательски, непрошенным гостем вползала страшная, какая-то всесокрушающая тоска, которую удавалось прогнать лишь с помощью полу-литра водки.

Был у него друг, тоже доктор, но только – физико-математических наук, Терник Слава. Так вот он-то и сделался инициатором идеи отпраздновать новоселье непосредственно в Новогоднюю ночь, совместив, таким образом, два праздника в один. В придачу Славка пообещал привести двух «центровых блядей» из числа своих студенток-задолжниц. Он их действительно привел – Свету и Любу. Девчонки и вправду легко тянули на «пятерку» – Света оказалась стройной пышногрудой блондинкой, а Люба – такой же стройной и не менее пышногрудой брюнеткой. Обоих природа наградила смазливенькими мордашками и никогда не затухающим специфическим блудливым огоньком в больших миндалевидных глазах, способным в любом мужчине мгновенно породить самые низменные инстинкты. И, чего греха таить, Александр Сергеевич не являлся исключением из правила. Девушек он осмотрел с видимым одобрением и, когда они, раскрасневшиеся от мороза, скинули с себя изящные шубки, Саша (будем называть его иногда так для простоты изложения), не долго думая, размашистым жестом пригласил их к праздничному столу. Стол, следует отдать ему должное, был накрыт богато и изысканно – на две профессорские зарплаты. В центре стола, среди тарелок с закусками и салатами, возвышался запотевший графинчик, наполненный водкой достаточно высокого качества.

Девчонки не оказались привиредами и не заставили долго себя упрашивать принять по семьдесят пять грамм «с морозца» и «за знакомство». Через пять минут после «первой» гостеприимный хозяин с большим душевным подъемом произнес избитую, но бесконечно верную фразу:

– Между «первой» и «второй» – промежуток небольшой!

Ну и далее встреча Нового года покатилась по хорошо известному и накатанному руслу. Вернее, покатилась бы… …На привычном пути ее целенаправленного могучего течения повстречалось совсем неожиданное препятствие. И, как ни странно, к жизни его вызвала безалаберная блондинка Света, ляпнувшая в ходе оживленного и легкомысленного разговора казалось бы совсем невинную фразу:

– Никогда бы не подумала, что когда-нибудь буду сидеть посреди Лабиринта Замороженных Строек и вот так вот запросто пить водку сразу с двумя профессорами! – и она с совершенно бесстыдным многообещающим выражением в блестящих от выпитого спиртного голубых глазах посмотрела на хозяина квартиры.

А у хозяина же, неизвестно почему, после восторженного восклицания Светы, настроение не поднялось, а даже напротив – внезапно и заметно упало. Он как-то зябко передернул костлявыми плечами и словно бы с боязливой украдкой глянул себе через плечо – на тюлевые шторы, закрывавшие оконные стекла, в чьих прозрачных глубинах росли густые джунгли из ледяных пальм и папоротников. А там, за джунглями в кромешной темноте колючего морозного воздуха неподвижные и бесконечно печальные, загораживали большую часть звездного неба светло-серые громады мертворожденных многоэтажек, где по планам социалистического строительства давно должны были поселиться сотни семей. Планы ли оказались, грубо говоря, херовыми, или, не набралось необходимого количества семей, но стройки оказались незаконченными и брошенными на произвол судьбы. Обычно проемы черных окон многоэтажек смотрели на мир с безжизненным немым укором и своей вечной пустой чернотой неизменно напоминали профессору Морозову, с его необычайно тонкой нервной организацией, глазницы черепа человека, в преждевременной смерти которого виноватым отчего-то чувствовал себя и сам Морозов. И совершенно неуместная, даже – просто сумасшедшая мысль посетила гениальную голову Александра Сергеевича: он, как и вся его компания не имели права в эти последние часы, уходившего в историю года предаваться разврату и пьянке (хотя и – вполне заслуженным) на всю, как говорится в народе, «катушку», в то время, когда обитатели недостроенных многоэтажек, немо взиравшими черными оконными проемами на его бессовестно счастливый дом, такой возможности были лишены в принципе.

За праздничным столом установилось молчание, белая изящная ручка Светы с зажатым в ней бокалом шампанского, замерла в воздухе, доктор физико-математических наук Терник не донес до разинутого рта кусок жирной олютерской селедки, надетом на зубчики серебряной вилки, а брюнетка Люба, вообще, легонько взвизгнула – настолько неожиданно страшным сделался взгляд Александра за стеклами очков. Грешным делом все подумали, что столь жутким образом ему в голову ударила водка и новогоднее торжество окажется полностью испорченным, как следует не успев начаться.

– Сашка, ты – что?! – с плохо скрытым беспокойством спросил Славка, надеясь, что ничего страшного с его другом не произошло. И, к счастью, правда – пока, он оказался прав. Мутноватая идиотическая пелена медленно покинула поверхность глаз профессора Морозова и он вновь посмотрел на старого друга и мимолетных ветреных подруг взглядом сильно подвыпившего, но психически несомненно нормального человека. Шумно выдохнув застоявшийся в легких воздух, с откровенно напускной веселостью в голосе он залихватски предложил:

– А ну ка давайте поскорее еще водки выпьем и закусим на славу! Горяченького бы сейчас очень кстати оказалось бы! Страшно захотелось горяченького! Славка – давай, наверное, пельмени начнем варить! Вы, девчонки, как – не против?! – Саша суетливыми движениями начал разливать по хрустальным рюмкам холодную водку, но, тем не менее, постоянно смотрел сквозь наполняемые рюмки куда-то или на что-то, чего вовсе не было в комнате. Ни с кем не чокаясь и не ожидая, когда рюмки возьмут остальные, он залпом выпил свою порцию, закусил свеклой в чесночно-майонезном соусе, потряс головой из стороны в сторону и прохрипел блаженно:

– Вот теперь по настоящему хорошо стало! Все – нет никого, никого не вижу и никого не слышу, и не услышу! Вот вам всем!!! – из пальцев обеих рук он сложил кукиши и показал их занавешенным тюлевыми шторами окнам.

Люба тихонько присвистнула, а Саша зло зыркнул на нее сквозь очки, опустил руки и раздраженно сказал:

– Да не сошел я с ума, не пугайтесь – еще вот водки выпью и окончательно все в норму прийдет!

– Пошел я, короче, пельмени ставить! – нарочито громко произнес Слава Терник, внимательно разглядывая Сашу, – Девчонки – кто мне поможет?!

– Славка – прекрати так на меня смотреть! – досадливо махнул на него рукой Саша, – Не рехнулся я – еще раз повторяю! Вместе все пойдем – пельменями займемся, – он пружинисто поднялся на ноги, обхватил Свету за тонкую теплую талию и легонько прижав девушку к себе, повлек ее на кухню.

Кризис, казалось бы, миновал. Уже через двадцать минут вся компания, как ни в чем ни бывало, спокойно сидела за столом и дружно кушала вручную слепленные пельмени со смешанным говяжье-свиным фаршем. Ели неторопливо, окуная пельмени в томатный и чесночно-уксусный соус, смаковали сочную, нежную, ароматную начинку, не забывая припивать холодной водкой и вести легкую неторопливую беседу. Говорили, в частности и о том – кто, когда и почему назвал этот район Лабиринтом Замороженных Строек. Света, например, долго-долго морщила чистенький, не вспаханный никакими морщинами лобик, вспоминая какую-то старинную информацию, связанную с Замороженными Стройками, и вспомнила, наконец:

– Я еще девчонкой совсем была – мальчишки соседские у нас на этих стройках пропали.

– Как понять – пропали?! – с хорошо заметным, даже нездоровым, несколько лихорадочным интересом спросил Саша и немного подался туловищем вперед к сидевшей напротив через стол Свете.

– А так – пошли играть в «войну» там или в «казаков-разбойников» на эти стройки и пропали, не вернулись домой. Сначала их родители искали, потом – милиция, все там, весь мусор перерыли, но ничего и никого не нашли. Никаких следов. Осенью, помнится, это случилось – в октябре, дожди еще шли, погода такая мерзко-пакостная стояла… бр-р-р. Один мальчик с нами через стенку жил – Коля Ягодин. Хорошенький такой мальчишка был – «лен с васильками». С мамой жил и бабушкой. Бабушка вскоре умерла, а мама с ума сошла…, – Света умолкла и смахнула из уголка правого глаза нечаянно набежавшую слезу. Слеза, безусловно, была пьяной, но тем не менее за столом установилось вполне трезвое молчание. Тяжелое, почти тревожное и очень напряженное молчание. Славка Терник хмурил брови, рассеянно вертел в пальцах пустую рюмку и первым же нарушил затянувшуюся тягостную паузу:

– Я тоже кое-что слышал об этих стройках от одного своего приятеля-мента. За одиннадцать лет их существования там пропало тридцать два человека (Саша вздрогнул невольно, услышав приведенные данные). Это только, заметьте, официально пропало. Бомжи, естественно, не учитывались.

Саша хмыкнул в кулак и произнес:

– Странно это все как-то звучит и нелепо немного. Зачем, спрашивается, нормальных людей может тянуть на какие-то заброшенные стройки?! Я понимаю бомжей – они любой крыше над головой рады, а вот… меня, к примеру, взять. С чего бы ради мне вдруг бы понадобилось переться на эту стройку?! Можешь ты мне это, Слава объяснить?! – он широко развел в стороны руками и возбужденно поблескивая глазами за стеклами очков выжидательно уставился на Славу.

– Стройматериалы, Саша, – как можно уравновешеннее и спокойней растолковал другу Терник, – Цемент, арматура, деревоплита и прочее, и прочее – на брошенных стройках частенько оставлялось много достаточно ценных материалов… – он что-то продолжал объяснять и дальше, но Саша теперь уже не слышал Терника, а видел лишь, как совершенно беззвучно шевелились его губы. Так стало происходить потому, что в ушах профессора зазвучал теперь другой голос, отвечающий на недавно заданный им вслух вопрос: «С чего бы ради мне вдруг понадобилось бы переться на эту стройку?!»…

– «…Потому что никто кроме тебя не услышит нас и никто не сумеет понять, и никто не сможет помочь. Ты будешь ходить к нам в гости каждую ночь, будешь, обязательно будешь, иначе…» – дребезжащий сухой голос, видимо, очень и очень древней старухи на несколько секунд поселился у Саши в ушах, вытеснив все земные звуки. Но почему-то непрошеный голос резко прервался и он так и не узнал, что должно было прозвучать после слова «иначе». Теперь он вновь начал слышать голос Славы, но совсем не понимал смысла им произносимого, странно поразил его взгляд Светы, смотревшей ему в глаза с искренней, неизвестно откуда взявшейся, едва ли не материнской, заботой. Он подумал, что Света молча – одними глазами, спрашивает: «Что с вами, Александр Сергеевич?» А он ответил ей, да и всем остальным, вслух:

– Меня позвала в гости чья-то старая-престарая, нет – мертвая, бабушка.

– Все-таки допились! – сокрушенно выдохнул Славка, но Саша опять не услышал слов друга. На секунду в сашиных ушах вторично прошелестел, перелистываемыми холодным сквозняком газетными обрывками, голос чьей-то мертвой или никогда не существовавшей бабушки. На этот раз бабушка сумела продекламировать лишь одно диковинное слово: «Въейцехейлейгъз», причем твердые знаки улавливались им совершенно четко.

– Я, пожалуй, пойду прилягу что-ли – мне плохо, – с трудом ворочая языком проговорил Саша, поднимаясь с кресла и нетвердо зашагав в сторону спальни, – Вы уж как-нибудь без меня тут допразднуете…

Смутно догадался, почти никак не среагировав на ее порыв, что под правую руку его заботливо и нежно подхватила Света и помогла добраться до кровати, полагая, что профессор смертельно пьян. Но он не стал ложиться, а плюхнулся в стоявшее рядом с кроватью кресло и попросил Свету:

– Открой пожалуйста окно – в смысле – шторы отдерни.

Света с готовностю раздвинула тюлевые шторы и они оба увидели оконные стекла, целиком заросшие густыми ледяными джунглями, освещенными неярким голубоватым светом тусклой зимней луны. Сквозь прозрачные голубоватые джунгли на противоположной стороне улицы смутно угадывались контуры недостроенной двенадцатиэтажки.

– Садись, Света рядом, – Александр Сергеевич указал ей рукой на кровать – больше в спальне сесть было не на что. Но Света решила иначе, поставив предусмотрительно захваченные бутылку водки, две рюмки и тарелку с пельменями рядом с креслом, и вместо кровати уселась профессору на колени, обвив ему шею руками. Выражение почти материнской заботы, скорее всего, сейчас бесследно исчезло из красивых светиных глаз и эта мысль почему-то расстроила Александра Сергеевича. Он разнял руки девушки на своей шее и вернул их в естественное положение:

– Зачем тебе это нужно, Светик. Мне сейчас только что, когда мы сидели со всеми за столом, так понравилось, когда ты на меня посмотрела взглядом любящей жены. Но это, вероятно, была случайность…

– Нет-нет, Александр Сергеевич! – с жаром воскликнула Света, – Вы не подумайте – я не такая, во всяком случае – не хочу быть такой! Я посмотрела на вас так потому, что… – дальше он ее, как и несколько минут назад Терника, не слушал. Сквозь жаркое водочное дыхание каявшейся Светы и терпкие испарения ее, каким-то незаметным образом все же оказавшимся полуообнаженным, тела, округлившийся от изумления правый глаз Саши Морозова увидел, как в таинственных глубинах ледяных джунглей оконного стекла спальни под кронами папоротников и пальм зажигались разноцветные бенгальские огни и прошло по меньшей мере пол-минуты, прежде чем до него дошло, что это во всех квадратах черных окон «замороженной стройки», возвышавшейся через дорогу напротив, один за другим робко загорались бледные нежно-голубые, нежно-желтые и нежно-зеленые призрачные огоньки, придавшие зданию умершей некогда новостройки загадочное и странное очарование.

– Вот опять – у вас появилось такое странное выражение лица… – несколько встревоженно заговорила она и во второй раз попыталась крепко обнять Александра Сергеевича.

– А ты разве ничего не видишь? – почти зло спросил он, грубо отдернув от себя Светины блудливые руки.

– А что я должна увидеть? – беспомощно всхлипнула она, оглядываясь на окно.

– Убирайся отсюда быстрее! – он столкнул ее со своих колен с такой силой, что бедная девушка едва не упала, но не упала, а в последней стадии испуга шарахнулась прочь из спальни, с силой захлопнув за собой дверь.

Саша растерянно посмотрел ей вслед, словно сам не совсем понял – зачем ее обидел и с какой целью так грубо прервал чудесно начинавшуюся потеху. Но сожаление по пустяковому поводу оказалось мимолетным – бросив очередной взгляд на скелет двенадцатиэтажки, видневшийся через прозрачную призму ледяных джунглей прямо напротив его окон, он сразу забыл о Свете. Потому что робкие нежные огоньки в оживших оконных проемах не думали гаснуть, а напротив – неудержимо продолжали разгораться султанами потустороннего света. Александр нетвердым шагом подошел к самому окну, отодвинул в сторону тюлевую штору, чтобы не мешала смотреть и неслышно прошептал:

– Я брежу…, – он качнулся вперед и уперся взмокшим лбом о стеклянные замороженные джунгли, надеясь, что быть может ледяной холод стекла остудит жар, заполыхавший внутри головы и тогда погаснут бесовские огни в пустых глазницах окон жилищ ночных сквозняков и грустных шорохов и стонов. Но нет, профессор Морозов окончательно, не успев сообразить – как это с ним произошло, потерял ориентацию в пространстве и времени, перестав видеть что-либо, кроме полыхавших ярким праздничным светом окон недостроенных квартир, каким-то непостижимым образом оживших на несколько часов Новогодней ночи. И ледяные пальмы, папоротники и сикиморы вдруг стремительно начали расти на глазах или, быть может, он – Саша, стал уменьшаться в размерах. Но как бы там ни было – весьма вскоре он стоял на опушке фантастического леса, в котором росли огромные деревья с ледяными стволами и пышными снежными кронами. Густые раскидистые кроны периодически конвульсивно содрогались и неслышно окутывались облачками радужно вспыхивавшей снежной пыли. А прямо из под Сашиных ног вниз под крутой уклон уходила облитая сверкающим позолоченным серебром дорога из никогда не тающего льда. Еще почему-то у него возникла уверенность, что золотистый оттенок дороге придают щедро пролитые здесь человеческие слезы, толстым слоем намерзшие на ее поверхности за долгие годы существования. Он колебался, понимая, что стоит перед неотвратимым выбором… «… Въейцехейлейгъз!!!… Только для настоящих мужчин…» – сухим раскаленным песком прошуршал по барабанным перепонкам Саши голос мертвой бабушки и ни о чем уже не задумываясь, а главное о том – бред это или явь, доктор филологии Александр Сергеевич Морозов сделал шаг вперед и обе ноги Александра Сергеевича навсегда потеряли опору в земном реальном мире. Он со страшной силой опрокинулся на спину, звонко ударившись затылком о крепкий лед из слез и неудержимо, со все нарастающей скоростью, помчался по крутому уклону сквозь дебри дремучего ледяного леса навстречу яркому праздничному зареву, неугасимо полыхавшему там внизу за вершинами деревьев у подножия ледяной горы, по которой с бешеной скоростью он сейчас катился.