Призраки Калки

Мордва и булгары

В восточной части рязанской окраины, неподалёку от Исадских ворот, в сторону Волжской Булгарии отправлялись большие купеческие караваны, по несколько десятков повозок.

Поодиночке никто не рисковал ехать, леса кишели разбойными людьми, кроме того, путь в эту богатую и благополучную мусульманскую страну пролегал через земли мятежных эрзя, так называемую Пургасову волость, которые тоже особым гостеприимством не отличались, особенно по отношению к русичам.

Дело в том, что эрзя инязора (князя) Пургаса были верными союзниками булгар, которые периодически нападали на русские города и веси, зорили нещадно, людишек уводили в полон.

Русичи в ответ шли на булгар, а так как общей границы с Волжской Булгарией ни у одного из русских княжеств не существовало, их боевой путь неизменно был отмечен грабежами и жертвами среди Пургасовой мордвы.

Чтобы воссоздать какую-то часть сложившихся к тому времени отношений между русскими княжествами, мордовскими племенами и Волжской Булгарией, обратимся к рассказам булгарского писателя именем Абдулла Черемшан. Кто-то относит их авторство великому арабскому историку и писателю Ибрахиму аль-Насеру, но это далеко не так. Уважаемый Ибрахим хорошо знал историю монгольских вторжений в мусульманские страны, но о мордовских племенах имел самое отдалённое понятие, а в Булгарии бывал неоднократно. Однако не станем спорить по этому поводу, просто приведём часть повествования, относящегося к интересующему нас отрезку времени.

Абдулла Черемшан хорошо знал вышеупомянутую историю отношений, под видом купца часто бывал в Рязани и Владимире, других русских городах, подолгу жил в Нижнем Новгороде, имел друзей среди мордовских князьков. И вот что он писал (вольный перевод с арабского языка).

«…Когда-то сплочённые и сильные мордовские племена к двадцатым годам тринадцатого столетия были разделены на северных (эрзя) и южных (мокша), одно время существовала “Теньгушева волость”, но по размерам своим не тянула на самостоятельную и вскоре вошла в состав Пургасовой (северной).

Север граничил с землями Владимиро-Суздальского и Рязанского княжеств, которые всё время пытались расширять свои владения за счёт чернозёмных полей мордовских земель. Попытки эти, как правило, были успешны, мордовские земли таяли на глазах без особых усилий со стороны русских князей.

Но в самом начале XIII века среди части мордвы образовалось полувоенное объединение, во главе которого стал властный и своевольный князь (инязор) Пургас, который сразу обозначил подвластные ему земли и заключил военный союз с могущественной Великой Булгарией. Булгарские ханы всегда стояли на страже интересов своих союзников, а потому мордовские земли в бассейне рек Суры, Алатыря и среднего течения Мокши взяли под своё покровительство. Взамен этого инязор Пургас принимал непосредственное участие во всех походах булгар против русских княжеств и той части мордвы, которая с ними союзничала.

Южные мордовские земли, которыми управлял инязор Пуреш, отличались более высоким уровнем развития, чем лесные северные, но находились в крайне невыгодных условиях: по ним всё время прогуливались злые степняки из Нижнего Поволжья, тюркские кочевники отбирали у населения всё, что попадало под руку.

Это вынудило Пуреша прибегнуть к покровительству наиболее сильного государя в поволжском регионе – великого владимирского князя. Для русичей кочевники были исконными врагами, потому на союз пошли охотно, несмотря на то что владимирские рубежи не соприкасались с землями мокша. Однако хитрый Пуреш получил гарантированную защиту и помощь против степняков, а взамен обязался обнажать оружие даже против соплеменников – эрзя. Свои обязательства он выполнял, так как другого выхода у него попросту не было.

Инязор Пуреш активно помогал Владимиру в борьбе с булгарами и Пургасовой мордвой. К примеру, в союзе с половцами он избил Пургасову мордву во второй половине двадцатых годов, а самого Пургаса едва не полонил.

Многое изменилось после основания Нижнего Новгорода: мордовские роды стали срочно объединяться под знамёнами вечно мятежного инязора Пургаса, их многочисленность и решимость отвоевать свои исконные земли, на которых возникло русское поселение, заставили муромо-рязанские и владимирские полки выступить воедино.

В 1226 году на “мордву булгарскую” двинулись братья великого князя владимирского Юрия Всеволодовича – Иван и Святослав, а также муромские дружины князя Юрия Давыдовича. Взяли много полона, пожгли и пограбили. Поход, казалось бы, был удачен, но, как покажет будущее, он же и вызвал целую цепь нежелательных последствий.

Эрзя ушли в леса зализывать раны и копить силы для борьбы с русичами. Пургас заключил договор с великим ханом Алмушем, согласно которому булгары предоставили военную помощь соседям. Объединённые силы срочно выступили к Нижнему Новгороду и осадили его, впрочем, безуспешно.

На выручку осаждённым поспешил великий князь владимирский Юрий Всеволодович лично. Ратники под руководством воеводы Еремея Глебовича ударили по булгарам и мордве с ходу и погнали прочь от града. В пылу преследования разорили и полностью уничтожили зимние мордовские жилища.

В благодарность за избавление града от неприятеля владимирский правитель заложил в Нижнем Новгороде храм Архистратига Михаила. Более того, он “повелел русским людям селиться по Оке, и Волге, и Кудьме, и на мордовских селищах кто где хочет», что являлось открытым вызовом и мордве, и Великой Булгарии, являясь прямым нарушением мирного договора с последними от 1223 года.

Далее великий князь владимирский решил просто побряцать оружием, абсолютно безо всякой причины послав против “булгарской мордвы” рать под руководством князя Василько Ростовского и владимирского воеводы Еремея Глебовича, но безуспешно. Погода не задалась, шли постоянные дожди, эрзя постоянно атаковали из тумана.

Но я думаю, что дело произошло иначе: причина для ответного удара была самой обычной, повторяю – “ответного удара” против грабительских набегов Пургаса на поселения русичей; их к тому времени – не отвеченных – накопилось несколько, и, если бы доблестный инязор периодически не сходил с ума от безнаказанности и не трогал церкви и монастыри, рядовые грабежи простых смердов сошли бы за обычные пограничные неурядицы.

Я знаю, что непогода не стала главной причиной, войска русичей вернули из-за усилившейся активности Тевтонского ордена на прибалтийских землях между Вислой и Неманом, которые населяли пруссы. Их безжалостно истребляли, а границы передвигали с поразительной быстротой.

Но опасения относительно тевтонцев оказались излишними, и уже зимой следующего 1229 года Юрий Всеволодович решил закончить начатое: привлёк силы мокшанского князя Пуреша, дружины брата Ярослава, муромского князя Юрия Давыдовича, Всеволода Константиновича и Василько Ростовского, сам возглавил поход и двинулся на Пургасову волость. Нападение было стремительным, инязор Пургас не успел даже оповестить своего главного союзника – великого хана Булгарии, войско разбили, взяли множество пленных.

Однако и тут не станем забывать, что со времени попытки владимирского похода 1228 года прошло всего несколько месяцев, русичи изрядно припугнули мордву и ушли, оставив сторожевые заставы. Почему же нападение союзников стало “стремительным, неожиданным”? А что касательно “оповещения” союзников булгар, то они ради продления мирного договора с Владимиром ещё на шесть лет отказались от поддержки мятежных эрзя.

Словом, Пургас сам безобразничал, и за это пришлось ответить, ответить настолько серьёзно, что, кроме вылавливания по лесам одиноких заблудившихся русских ратников и жестокого глумления над ними, эрзя ничего не оставалось.

Случаи были настолько вопиющими, что о них шёпотом друг другу рассказывали сами возмущённые мордовцы. Дошло и до ушей владимирского государя.

Юрий Всеволодович был не злым, не жестоким и не коварным. Потому его приказ “в полон не брать никого” восприняли как жёсткую необходимость. Врага действительно не щадили.

Летом 1229 года, при содействии мокшей Пуреша, владимирцы довершили полный разгром Пургасовской волости.

В отместку Пургас, уже при поддержке половцев, пытается организовать полномасштабную осаду “оплота русской силы в мордовской земле”, но пришлось ограничиться разорением нижегородской округи… Да и ладно бы просто пограбил, дело привычное, но инязор эрзя вновь совершил непростительный грех: он сжёг монастырь Святой Богородицы, располагавшийся за стенами города, и разрушил церковь Спаса, стоявшую на пригорке.

После такого святотатства на него поднялись все: русские смерды, крещёные эрзя и мокши и даже половецкие разбойники. Пургас решил оставить стены города в покое (осада не задалась), отсидеться в лесах и подкопить сил… Но не в этот раз. По пути следования его настиг сводный отряд, состоявший из мокшей Атямаса (сына Пуреша), русских добровольцев и котяновских половцев. Эрзя так побили, что затихли они на целых три года.

Последнее восстание мордвы относится к 1232 году. Пургас собрал оставшиеся силы, привлёк половцев и готовился напасть на Нижний Новгород. Русская разведка сработала вовремя, владимирцы нанесли упреждающий удар силами сводного полка под руководством княжеского сына Всеволода Юрьевича, вместе с которым выступили князья рязанские и муромские. Мордва защищалась, не щадя себя, но силы были неравными, избиение, как говорят источники, было страшным…

Оставшись без поддержки булгар в разгромленных землях, инязор Пургас не сложил оружие и не сдался на милость победителя. Но и сражаться в открытую не оставалось сил, потому вновь укрылся в лесах и стал собирать оставшихся в живых».

Мы видим, насколько беспристрастны наблюдения и выводы Абдуллы Черемшана. Думается, в их правдивости сомневаться не приходится. И вот почему. В Великом городе поговаривали о тесной дружбе писателя с военным разведчиком Аблас-Хином, который после Бараньей битвы получил титул эмира.

И хотя последние сообщения о кровавых сражениях между противниками относятся к началу тридцатых годов, но и в год битвы при Калке отношение к русичам в этих краях назвать сердечным очень сложно.

И всё-таки смоленские, черниговские, рязанские гости неизменно стремились в Булгарию, ибо там, в стольном Биляре и не стольном Булгаре, пересекались все основные торговые пути того времени: Византия и Кавказ, Индия и Китай, Средняя Азия и Персия, Западная Европа и Скандинавия.

Проще говоря, на булгарских рынках было всё!

Тоска о неволе

Мустафу провожал Трофим.

– Друже, брате, – говорил он горячо, – да останься ты у меня хоть на седьмицу, а?

Тут же спохватился:

– Ну, не на седьмицу, так хоть на пару деньков? Отдохнёшь маленько, в себя придёшь толково, чтоб перед родичами своими предстать по-человечьи.

– Нет, хочу, чтобы меня видели таким, каким меня сотворила неволя, – отвечал Мустафа. – Не стану лукавить… К чему это?

Он робко похлопал Трофима по плечу.

– Да, христианин, ты действительно стал мне братом и даже больше брата! Радуюсь, что ты в таких новых одеждах, что сам князь рязанский обещал тебе трудную службу. Радуюсь многократно!.. Но я уже почти дома. Пять лет, дорогой Трофим, пять долгих лет! – повторил проникновенно. – Боюсь, что меня похоронили и оплакали, а моя верная Айгуль стала вечной вдовой. Прости, мой друг, мой брат, мы ещё увидимся.

Он поклонился Трофиму, прижав руку к сердцу.

– Да чего уж там, – расстроенно пробормотал рязанец. – Айда найдём главного.

Им указали на середину каравана, на крытый расписной возок.

В нём дремал широкий булгарин с толстым лицом и двойным подбородком.

Друзья отметили, что, даже дремля, он оставался важным.

– Господин, – обратился к нему Мустафа.

Булгарин быстро открыл глаза.

– Уважаемый, меня зовут Мустафа, я ваш земляк. Пять лет был в половецком плену, теперь хочу вернуться на родину, в наш Великий город.

Теперь Трофим не понимал почти ничего, ибо язык общения невольников и булгарский существенно различались.

– Ты кто? – спросил купец. – Кто был до пленения в Великом городе?

– Я – гончар, господин! – с жаром отвечал Мустафа. – У меня был свой горн в Гончарном квартале, во Внешнем городе, у самой Билярки.

– Во Внешнем городе – это хорошо. А кто теперь владеет твоим горном?

– Я надеюсь, что с моим горном всё в порядке. Вместо себя я оставил родного брата жены – Рустама.

– Мастера Рустама знают все в Великом городе Биляре! В том числе и я. Он – уважаемый человек.

– Господин, – обрадовался Мустафа, – а про его сестру Айгуль ты ничего не знаешь?

– Нет, ничего, – подумав, ответил купец. – Совсем ничего.

Потом посмотрел в начало каравана и зычно дал команду на отправление.

– Садись, гончар, рядом. Дорога будет длинной, длинной и тоскливой. Хочу услышать твои рассказы о неволе, о половецких нравах и обычаях, я – любознательный. Ты там был, познал их, теперь едешь домой. Аллах велел помогать ближнему.

– Прощай, брат! – крикнул Мустафа. – Свидимся ли?

– Уверен, что свидимся, брат! Прощевай…

Трофим помахал рукой и скрылся в толпе провожающих и любознательных.

– На каком языке ты говорил с урусом?

– Мы вместе были в неволе. Он – дружинник рязанского князя. А язык…

И Мустафа стал объяснять, что колодникам из разных стран надо было как-то общаться…

Купец удивлялся, много расспрашивал, на что-то громко возмущался и даже сжимал кулаки, где-то смеялся.

Потом стал сам рассказывать, оказался словоохотлив.

Мустафа с удовольствием слушал. Он вновь и вновь погружался в переливы родного языка, наслаждался его звучанием и поражался, до чего же он, простой гончар, любит язык своей родины.

Тихо поскрипывали колёса телег, шуршали ветви деревьев, лениво перекликались возницы.

Иногда подбегали слуги, стражники, спрашивая то совета, то разрешения.

Купец со всеми общался ровно и благожелательно, ни на кого не ругался, не шумел.

«Хороший господин, – подумал Мустафа, – все его любят».

Он никак не мог отделаться от мысли, что купец этот кого-то ему напоминает очень сильно, и не только лицом, жестами, но и голосом.

– Каждая моя поездка – как боевой поход, – гордо говорил купец. – Я вкладываю все свои средства… Ну, почти все, вплоть до последнего фальса^[9], и везу товар урусам, ляхам или немцам. Там весь его продаю и покупаю то, чего у нас нет…

Он задумчиво почесал затылок и продолжил:

– У нас есть почти всё, но кое-чего всё-таки нету либо есть, но мало. Покупаю и везу домой… И что мне остаётся делать, если на меня нападает всякая степная бишара^[10], чтобы отнять нажитое и заставить мою огромную семью просить подаяние ради милости всемилостливого и милосердного Аллаха у Исмаилдана? Конечно, я сражаюсь, как лев. Мой меч всегда при мне.

Он бережно погладил обшитые сафьяном ножны.

– Хвала Аллаху и нашему повелителю – великому хану Чельбиру, дороги безопасны. С урусами заключён шестилетний договор, хотя я сильно сомневаюсь, что они станут его блюсти; дикие половецкие разбойники разбиты и рассеяны по бесконечной Степи; мордва пургасовская, по землям которой мы будем ехать вскоре, наши верные союзники.

Он придвинулся ближе к Мустафе и доверительно прошептал на ухо:

– Правда, союзники эти легко могут побить и отобрать нажитое, но, как друзья, не всё… И винить их трудно – лесные бродяги, дикари, не познавшие света истинной веры.

Мустафа всё ещё пытался вспомнить, кого ему напоминает словоохотливый купец, но не мог. Потому решился спросить:

– Уважаемый, а как ваше имя?

– Меня зовут Ахмет, – услышал гордый ответ.

Точно жаром полыхнуло в лицо: действительно, Ахмет. Вот на кого похож этот отчаянный человек с благородным и добрым сердцем. Добрым, да… А кто бы ещё отважился взять в попутчики бывшего колодника и усадить его рядом с собой?

«Бывшего?» – подумалось вдруг. Кто его знает? Кажется, привычка к неволе успела укорениться в нём прочно и никак не отпускала. А когда она отпустит? Наверное, для этого надо, чтобы семья была с тобой, или много сложных и опасных дел.

Мустафа вспомнил, что после первых дней пешего пути по Дикому полю с Трофимом он всё ещё ощущал себя колодником, которого погнали на работу далеко за пределы айлага^[11].

День за днём чувство это притуплялось, сменяясь какой-то острой, щемящей тоской, природу которой Мустафа не понимал.

Поделился с Трофимом.

Рязанец с грустью признался, что чувствует то же самое. И даже пошутил, что ему не хватает колодок.

Горькая шутка!

Ощущение свободы вливалось в него понемножку, приходило крохотными шажками; его нельзя было торопить, дабы не загубить совсем, оставалось выжидать и надеяться.

Первое время неволи он беспрестанно думал о жене. Молодому, крепкому организму не хватало женской заботы и ласки.

Потом стал думать о жене и детях.

Потом только о детях.

Ему рвали сердце плач и вскрики половецких детей, он сразу вспоминал своих и горько сожалел, что чего-то им недосказал, не предупредил, был излишне строг и привередлив…

Но вскоре и эти думы отошли, потому что всё острее понимал: спасения нет, неволя – это навсегда, из неё не вырваться.

А каждодневный тяжкий труд, издевательства и побои иссушают любые чувства, убивают человека в человеке, делая его бездушной тягловой скотиной.

Однако город свой в беспокойных снах видывал часто.

А Исмаилдан, возведённый благословенным повелителем древних булгар Алмушем Джафаром, – чаще других.

Биляр представал в его памяти на склоне дня, всегда почему-то перед закатом. Мустафа, усталый, но радостный, идёт от своего горна домой.

Открывает ворота, а ему навстречу бегут два сына – Рахим и Керим; младшенький Селим семенит чуть поодаль, он только начал ходить, хнычет, потому что не желает отставать от старших, хнычет и протягивает руки к отцу.

Мустафа вздрогнул и очнулся, понимая, что плачет.

«Вспомнил, – думал лихорадочно, – вспомнил имена своих детей, хвала Аллаху! Вспомнил? Или никогда не забывал?»

Он с новым для себя радостным чувством думал о том, что теперь многое успеет дать своим детям: предупредить, досказать, не быть излишне строгим.

Они отомстят

Всего один раз купеческий караван остановила мордовская застава инязора (князя) Пургаса.

Десяток крепких, суровых воинов в белых полотняных одеждах, поверх которых русские кольчуги, простоволосые, с устрашающими дубинами в руках и большими луками за плечами.

Старший подошёл к Ахмету, коротко проговорил что-то, после чего Ахмет хлопнул в ладоши. Видимо, такое уже бывало.

Прибежал служка.

Получив распоряжение, умчался, вернулся уже с помощниками, которые несли огромный мешок с едой и средних размеров дубовый бочонок.

– Рязанская брага, – посмеиваясь, сказал Ахмет Мустафе, – эрзя её любят так, как самих рязанцев никогда не любили и не полюбят.

По мере приближения к родному городу в Мустафе начал просыпаться истинный булгарин: с одной стороны – спесивый и непреклонный, серьёзно полагающий, что лучше его страны нет на свете, с другой – по-настоящему любящий эту самую страну, понимающий, что в ней есть не только хорошее, но и неприглядное. Например, налоги с ремесленного люда или подслушники, которые шастают по базарам, подслушивают, не забывая что-то прикарманить с лотков, а главное, имеют право вызвать стражу и арестовать неосторожного на язык человека, сболтнувшего лишнего, и запереть его в зиндан на долгое время.

Но первое только мелькнуло птицей и ушло, второе требовало ответов.

Захотелось узнать, что произошло с его Великой Булгарией за прошедшие пять лет.

– С урусами недавно крепко воевали, – рассказывал Ахмет. – Наши доблестные воины Аллаха так рассвирепели, что взяли два ихних города – Муром и Устюг. Да. Продержались в них почти три месяца. Вот тебе и грозные урусы.

– А потом что?

– Потом брат владимирского князя пришёл с огромным войском, наших выгнал, взял наш великолепный Ашлы (Ошель). Что они там только не творили! Вай-вай…

Ахмет закрыл лицо руками и покачал головой, горестно чмокая при этом.

– Пограбили, побили и ушли. Взяли столько добычи, что унести невозможно.

– Ну так всё-таки унесли?

– Унесли. Но потом пришёл черёд этих самых наших гнилых союзников эрзя. Они подстерегали урусов по лесам, били нещадно и добычу забирали обратно.

– Неужели возвращали нашим добрым булгарам?

– Нет, конечно. Нам, честным булгарам, истинным мусульманам, ничего не вернулось, зато многие урусы лишились добычи.

– Сейчас войны с Владимиром у нас нет?

– Сейчас у нас мир, но если правоверный хан Чельбир наберёт достаточно сил, то о мире можно будет благополучно забыть.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что надо своё забирать назад! – выпалил Ахмет. – Два года назад эти дети Иблиса на наших исконных землях основали Новый город. Новый! Представляешь? На наших землях, разрази их гром!

– Построить город – не выпить ковш браги, много времени надо. Почему их с наших исконных земель не прогнали наши доблестные казанчии?

– Наши казанчии особенно доблестны именно тогда, когда надо выпить ковш браги, – небрежно ответил Ахмет, но тут же спохватился. – Вот я и говорю: выпьют они браги и, вдохновлённые нетленным словом хана Чельбира, погонят урусов до самого Владимира или Рязани… Не знаю. Но погонят.

Сердце Мустафы заныло. Он попытался представить, что они с Трофимом смертельные враги. Попытался, но не смог.

– Уважаемый Ахмет, – спросил купца, – а за что ты так сильно не любишь урусов?

– Заметно, да? – поёжился Ахмет. – Лишь бы урусы не узнали, пока я в русских пределах.

– Немножко заметно, – ответил Мустафа. – Скажи, ты с ними торгуешь, наверное, возишь им наши знаменитые сафьяновые сапоги, украшения, специи, приправы, они честно торгуют?

– В торгах никогда не обманывают.

– Вот видишь…

– Что «видишь»? Не надо на земли наши зариться. А торговать с ними даже интересно. Купец-русич иногда сам себя обманет, а другого – никогда. Я им много чего вожу, даже оружие иногда.

– Оружие? Урусы покупают наши мечи и щиты?

– Мечи и щиты у них лучше наших. А у нас они иногда берут копья, луки и стрелы. – Понимая, что лишнего разоткровенничался, Ахмет сделал поправку: – Но больше никакого оружия я им не вожу, чтобы оно не повернулось против нас самих.

В голове каравана послышались радостные крики.

– Господин, стены Сувара впереди, – сообщил подоспевший слуга.

– Распорядись, чтобы дозорным послали пару бурдюков фряжского вина.

– Они пьют во время несения службы? – ужаснулся Мустафа.

– Если бы ты знал, как упали нравы.

От каравана в сторону равномерно белеющих стен поскакал посыльный Ахмета.

– Надо, чтобы все знали и уважали, – сказал купец многозначительно. – Скупых никто не любит.

Мустафа подумал о том, что правду говорят о купцах, которыми целиком завладела выгода, и, наверное, горькая правда заключается в том, что у них нет родины как таковой: где выгодно, там и родная земля.

Ему расхотелось дальше беседовать с Ахметом, который сидел развалясь и обмахиваясь широким веером.

Заметно, что купец доволен сам собой.

«Как говорил Трофим? Едет княжич по лесу, сам себе нравится, – горько усмехнулся Мустафа. – Всё-таки русичи – мудрые люди, хотя и лишены света истинной веры».

– Так о чём мы беседовали, уважаемый гончар Мустафа?

«Нет, кое-что я ему должен сказать!»

– О том, что ты возил товары урусам, везёшь товары от них и наверняка в этих возах не только бусы и свистульки, а и ещё что-то, что можно выгодно, с большой лихвой^[12], продать в Биляре?

– Совершенно верно, гончар Мустафа.

– Значит, среди них тоже есть большие мастера?

– Лучшие мастера, равно как и лучшие условия для честной торговли, есть только у нас в Великой Булгарии, – строго и назидательно сказал Ахмет. – Но происходят маленькие случаи, совсем маленькие, когда урусы делают то, чего не делается у нас. И уж совсем редкие, когда они умеют делать что-то немного лучше наших достойнейших мастеров.

– Что же это такое?

– Ювелирные мастера у них прекрасны, без преувеличений, – скривился купец, как от зубной боли. – Бармы^[13] у них ох как хороши! Шейные цепи, наплечные украшения, медные полоски для накосников…

– Но это всё для женщин, – перебил его Мустафа, – и это малозначительно. Я даже сомневаюсь, что наши женщины станут это носить.

– Уверяю тебя, носят, но это совсем не простые женщины.

– Хорошо, понимаю. А что ещё?

– Замки и ключи они делают намного лучше. – Ахмет запнулся, покраснел, но тут же поправился: – Немного лучше наших, здесь я вынужден признать… Знаешь, некоторые замки-задвижки для дверей состоят из полусотни деталей и каждая изготавливается отдельно. Каждая, понимаешь?

Ахмет помолчал, вспомнив, с какой выгодой в прошлую осень сбыл сотню таких замков в Биляре и Булгаре.

– Про их кольчуги, мечи, булавы и говорить нечего – надёжны, как молитва Аллаха.

– Ну вот, а ты говоришь, что они от рождения косорукие, – съязвил Мустафа.

– Я такого не говорил! – огрызнулся Ахмет. – Я к ним хорошо отношусь, вот… У меня много друзей среди купцов рязанских. Владимирцев я не переношу – это точно, и тому есть причины. Когда наши войска брали ихний Устюг, при штурме погиб мой родной брат Абдулла, храни Аллах его душу.

Мусульмане помолились, держа перед собой раскрытые ладони.

Закончив молитву, Мустафа произнёс, задумчиво глядя на лесные дебри, через которые проходил караван:

– Твой брат приходил брать чужое, дорогой Ахмет.

– Мой брат никогда не брал чужого, – тихо ответил купец. – Это хан заставил его идти на чужой город. Но хан вправе распоряжаться нашими жизнями.

– Наши жизни принадлежат только Всевышнему и никому больше.

Ахмет подозрительно посмотрел на попутчика и, словно прозрев, воскликнул:

– А ты ведь за урусов, Мустафа!

– Ах, Ахмет, дорогой купец! Я не только за урусов, я ещё и за хорезмийцев, персов, угров и за всех других, кто вместе со мной носил колодки раба! Булгария – моя прекрасная мать, но из плена я вынес одно убеждение: война – это грех, а ненавидеть человека только за то, что он не имел счастья родиться булгаром, а кем-то другим, – двойной грех. Все мы – люди, все достойны хорошей жизни, а война – жизнь плохая, потому что может быстро и внезапно оборваться, не дав позаботиться о своих родных.

Купец только пожал плечами, но не сдался.

– А вот наши курсыбаи и казанчии – самые лучшие. Когда пришли монголы…

– Здесь были монголы?!

Мустафу напугали эти слова.

– Они хотели здесь быть. Но наш великий хан Габдулла Чельбир не пустил их огромное войско в Великую Булгарию. Встретил их у Самарской Луки и побил как псов.

– В самом деле сильно побил?

– Ещё как! Униженной собакой валялся главный монгол у трона нашего повелителя, чтобы спасти своего сына и жалкие остатки своей армии. И только истинное человеколюбие великого хана спасло паршивые шкуры язычников.

– Он отпустил монголов?!

Мустафа спрыгнул с возка и некоторое время шёл рядом, что-то возмущённо бормоча и размахивая руками.

– Отпустили живыми… Безмозглые бараны… Они ведь вернутся с удвоенной силой, – доносились до купца обрывки фраз.

– Это кто безмозглый баран? – возмутился купец. – Это наш великий из великих?

– Поверь моему слову, уважаемый Ахмет, они обязательно вернутся, чтобы отомстить.

– Ты их видел, – догадался купец.

– Не только видел, но и говорил. И мы с моим братом-урусом обязаны им свободой.

– И всё равно ты их ненавидишь? И боишься?

– Они вернутся, – устало повторил Мустафа. – Это не люди, а порождение Иблиса.

– Вернутся – встретим.

Купец сказал это с таким убеждением и гордостью, что Мустафа на какое-то время поверил ему. В самом деле, Булгария – великая страна, большая страна, с регулярной армией, многовековой культурой, ремёслами, с людьми, которые верят своему хану.

Но порыв веры быстро прошёл.

Мустафа вспомнил лицо десятника-сотника, который отпускал их на волю, вспомнил разгромленные половецкие айлаги, через которые они шли и в которых уже даже собаки не выли…

– Сейчас же встретили, и очень достойно, – уверенно говорил Ахмет. – Дикое поле – это большая страна, степь и степь, даже больше Великой Булгарии. Все вместе княжества урусов примерно по площади могут с нами равняться. Армия у них была огромная, а монголы побили её легко. А мы побили монголов. Урусы и кипчаки нам не друзья… Получается, что мы отомстили за поражение наших недругов?

Он почти возмущался.

– Не забывай, Ахмет, что монголы были ослаблены и уменьшены числом после битвы с урусами и кипчаками, – охладил Мустафа жаркие излияния купца. – Враг был слаб, и надо было бить его до конца, до полного истребления. А он ушёл зализывать раны. Залижет – вернётся.

– Вернётся – встретим, – повторил Ахмет, но менее уверенно. – Чего нам бояться? Великий хан издал фирман, согласно которому с нас будут взимать ещё один налог на борьбу с врагом.

– У нас уже идёт какая-то война?

– Великий хан принял решение – подготовиться заранее к возможным военным действиям против коварного врага, – шёпотом, как военную тайну, произнёс Ахмет. – На востоке и юго-востоке будем возводить засечные черты.

– Значит, всё-таки нашлись умные головы, которые учли возможность возвращения этих язычников?

– Вот именно. Кроме засечек станем строить огромные земляные валы с дубовой основой. И заметь, всё это с тех сторон, откуда могут явиться эти коварные язычники.

И уже погромче добавил:

– Великий хан заботится о нас. Великая Булгария может спать спокойно.

– Скажи, купец, – не утерпел Мустафа, – почему ты всё время повторяешь «великая»? Всё у нас великое – и города, и правители. Не много ли великого на одну страну? Если бы хан вовремя позаботился о булгарах, то приказал бы истребить всю эту нечисть ещё тогда, во время битвы…

– Мы – свет ислама в этих диких краях, населённых язычниками, – возразил Ахмет. – А ты рассуждаешь как урус. Но тебе простительно, от родины отвык. Но дома, – он показал рукой на восток, – поостерегись, ханские соглядатаи везде и всюду. Мигнуть не успеешь, как из кипчакского зиндана в свой угодишь.

– Да, ты прав. Благодарю за предупреждение.

Он и сам иногда ловил себя на мысли, что рассуждает как его рязанский побратим.

Вечерело. Устало и сонно поскрипывали колёса телег.

Караван растянулся на добрый фарсах: если его голова уже выехала на равнину, то хвост ещё болтался в густых лесах.

Впереди, багрово отражаясь огромными куполами мечетей, возвышаясь над кронами деревьев белейшими городскими стенами, всё чётче вырисовывались очертания Биляра – Великого города, столицы Великой Булгарии.

Приведём его поверхностное описание, составленное ростовским летописцем Макарием со слов русских гостей (купцов), неоднократно посещавщих Биляр.

«Первое упоминание Биляра в летописях (Лаврентьевская) относится к 1164 году.

Стольным градом булгарским стал в XII веке.

Расположен на ровном плато, понижающемся в направлении реки Малый Черемшан. Два её левых притока – Билярка и Елшанка – пересекали город.