Ампутация души

Знаю дела твои: ни холоден и ни горяч;

О, если б ты был холоден или горяч!

Но поелику ты тепл, то изблюю тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: я богат и ни в чем не имею нужды; А не знаешь, что ты жалок, и беден, и нищ, и слеп и наг.

Откровение Иоанна Богослова.

Дьявол с Богом борются, и поле боя – сердца людей.

Ф. М. Достоевский.

Мы с душою нонче врозь: пережиток, вопчем.

Оторви ее да брось – ножками потопчем.

А. Башлачев

Иллюстратор Михаил Златковский

© Алексей Качалов, 2018

© Михаил Златковский, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4483-6613-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Не все события и персонажи вымышлены. Любое сходство с реальными событиями и именами неслучайно.

От автора

Примерно через месяц после того, как я опубликовал черновик романа в интернете, мне пришло письмо следующего содержания:

«Каким-то невероятным образом Вы угадали суть. Но все гораздо сложнее, чем в Вашем романе. Вряд ли кто-то воспримет всерьез все, что Вы говорите о целенаправленной ампутации души. А потому нам эта книга не опасна. Живите себе спокойно, но только не пытайтесь узнать, как обстоят дела на самом деле.

Аббат».

Хотелось бы верить, что это письмо – всего лишь шутка, но…

ПРОЛОГ

Странный какой-то выдался вечер. Луна, этот главный атрибут ночи, уже явственно проступила на сумрачном небе, а солнце, хоть и скрылось полностью за горизонтом, но запад продолжал багроветь нехорошим, кровавым светом.

При подобном освещении все предметы вокруг приобрели некую зловещую окраску. Даже церковь, что еще несколько минут назад маячила в глазах ярко белым пятном, – и та вдруг стала багроветь.

Но вот сумерки сменились темнотой, которую нарушал лишь мертвенный свет полной луны.

Санька, по кличке «Мокрый», которая ему очень не нравилась, так как с некоторых пор он не считал себя обыкновенным мокрушником, загнал свою довольно потрепанную «Ауди» в полуразрушенный ангар, где раньше стояла колхозная техника, а теперь орудовали местные мужички, постепенно разбирая сооружение на кирпичи.

Заглушив мотор и выключив свет, Мокрый сидел в темном салоне машины и наблюдал за поселком, погрузившимся в ночь.

«Н-да, рановато у нас в сельской местности спать ложатся, – думал он, заметив лишь пять или шесть светящихся окон. – Ну и молодцы, робяты, дрыхните себе спокойно воронками кверху. Нам оно только на руку».

Мокрый вылез из салона, открыл багажник и вынул оттуда канистру с бензином. Осмотревшись по сторонам и не обнаружив ничего подозрительного, он направился к малюсенькой бревенчатой избенке, что стояла прямо напротив церкви.

«Не дай бог скрипучая», – думал Мокрый, осторожно открывая калитку, но петли оказались смазанными, и он бесшумно вошел в огород. Взойдя на невысокое крыльцо, он убедился, что замка на двери нет. «Значится клиент на месте», – решил Мокрый и отвернул пробку канистры. Обильно полив бензином дверь, он спустился с крыльца, и так, плеская из канистры, обошел всю избушку кругом.

«Наконец-то, – все это время думал Мокрый, – наконец-то, Учитель поручил мне помочь совершить Переход настоящему человеку, а то все фирмачи, воротилы и прочая сволочь. А этот поп, говорят, чуть ли не святой… Ну да, вообще-то, в такой халупе всю жизнь прожить только святой и может».

Мокрый еще раз окинул избушку взглядом. Затем извлек из кармана специально заготовленную по этому поводу зипповскую зажигалку. Наигранно чиркнув колесиком о штанину, он держал ее некоторое время зажженной, бормоча при этом под нос: «Да простятся тебе все грехи, да пребудет душа твоя не небесах! Сверши же свой Переход! Аминь!»

Затем Мокрый резко кинул зажигалку к стене избушки. Бензин вспыхнул, и уже через несколько минут весь домик был объят пламенем. Однако Мокрый не спешил к машине – была у него страсть полюбоваться творением рук своих. Теперь, схоронившись за выступом церковного крыльца, он наблюдал, как из соседних домов повалил народ. Вскоре чуть ли не половина поселка собралась поглазеть на пожар.

«Черт! Откуда только повылезали?! – удивился собравшейся толпе Мокрый. – Кранты мне – посекут еще». Однако все были поглощены зрелищем пожара. Потушить домик никто не пытался – и так было ясно, что его уже не спасти. Лишь несколько парней, кто как мог, старались предотвратить дальнейшее распространение пожара.

– Митька, мать твою, да куда ж ты льешь?! Не сюда ж надо-то! – орал на парней какой-то мужик.

– Да не так же надо! Делаете все через задницу! – вторил ему другой.

– Господе, да шож это такое деется! – крестясь, причитали вездесущие бабки. – Сгорел батюшка-то, совсем сгорел!

– Говорила ж ведь я – сидеть с ним надо. Ведь плох он был, совсем плох. Так и знала – заронит из печки, сгорит.

– Че ж не сидела-то? Сидела бы.

– А ведь Авдотья сказывала давеча, мол, батюшка говорил как-то, что ни живым, ни мертвым в церковь-то не воротится. Так оно и есть. Сгорел. И отпевать, поди, нечего будет.

– Господи! И куда ж это мир катится?

– К черту и катится!

– Тьфу ты, прости Господи.

– Да где ж пожарники-то? А вызывали?

– Да едут щас!

И тут до Мокрого донесся едва различимый скрип. Выглянув из-за крыльца, он заметил, что из ворот церкви, стараясь как можно меньше шуметь, вышла группа каких-то странных людей. В отблесках пламени было заметно, что на всех наскоро накинутая верхняя одежда, из-под которой виднелись какие-то странные балахоны.

– … знамение? – услышал Мокрый обрывок вопроса, который задавал один из спутников другому, самому высокому.

– Н-да, – нехотя согласился тот. Казалось, что он хочет добавить: думай так, но я-то, пожалуй, догадываюсь об истинной причине пожара.

В этот момент огромный огненный столб вырвался и на мгновение завис над объятым пламенем домиком.

– Это… Он? – с любопытством, и в то же время с испугом спросил спутник длинного, заворожено глядя на этот столб.

– Не-ет, – как бы догадываясь о чем-то, протянул длинный и бегло перекрестился. Причем не как обычно, а левой рукой, снизу вверх и слева направо. Его спутник, заметив это, повторил те же движения. Затем эти странные люди поспешили смешаться с толпой.

Пожар тем временем бушевал вовсю. Налетевший порыв ветра подхватил огонь, и тот перекинулся на забор огорода, затем лизнул деревянную ограду, которая вела к церковному крыльцу, и словно живой пробежался по ней. В этот же момент, очевидно под воздействием восходящих потоков теплого воздуха, на колокольне зазвонил колокол. Такое и раньше случалось в особо ветреную погоду, но сейчас, когда погода стояла довольно тихая, звучание колокола казалось чем-то сверхъестественным.

– Да кто же это так бухает-то? – возмущались в толпе. – Прям набат какой. Так по башке и бьет.

– Чего трезвонить-то – чай, телефон теперь есть.

– Да это Скипидарыч, наверное, опять нажрался. Вот сдуру и звонит, – предположили в толпе.

Все разом глянули на колокольню, которую в свете пожара было видно как днем, но там никого не было.

Отвлеченные этим загадочным звоном, только сейчас люди бросились тушить загоревшуюся ограду. Огонь уже успел лизнуть каменную стену и свод церковного крыльца.

– Да где ж отец Пафнутий-то? – кричали из толпы.

– Где-где – в городе. В кабаке, чай поди.

– На ворота лейте, на ворота! – доносились советы. – А то щас и церковь займется!

Но этого не понадобилось, так как ограда была уже затушена. Раздался рев сирены. Толпа расступилась, пропуская пожарную машину.

На следующее утро по поселку поползли невероятные слухи. Впрочем, на то они и слухи, чтобы быть невероятными.

«Вознесся батюшка-то, ей богу, вознесся. Видали столп-от? – Вот в ем и вознесся. Теперча непременно светопреставление будет», – так объясняли падкие до сенсаций бабки тот факт, что среди пепелища не было найдено никаких останков священника, домик которого сгорел прошлой ночью. Правда, вскоре было обнаружено несколько хрупких костей, но черепа так и не нашли. И еще одно известие обсуждалось в поселке.

С незапамятных времен на внутренней стене церковного крыльца красовался железный щит. В верхней его части было намалевано изображение по грудь то ли самого Бога, то ли какого-то ангела – разобрать не представлялось возможности, так как краска давно потрескалась и частью облетела. А под этим изображением были выписаны большими буквами десять библейских заповедей, чтобы каждый, прежде чем войти в храм, мог прочесть эти заповеди и проверить себя на предмет их соблюдения.

Так вот, язык пожара, которому удалось по ограде добраться до церковного крыльца, аккуратно слизал часть надписи.

«… СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА», «… УБИЙ», «… КРАДИ», «… ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ», – значилось теперь на щитe…

Часть первая. КРУШЕНИЕ

Глава I. ПРИШЕЛЕЦ ИЗ ПРОШЛОГО

Массивная дверь тюремного КПП со скрежетом, словно недовольно ворча, захлопнулась за спиной условно досрочно освобожденного. Николай Деснин – было его имя.

Семь лет назад своей добровольной явкой, чистосердечным признанием и содействием следствию он настолько сумел растрогать суровое сердце прокурора, что тот скостил ему срок на три года. Тем более что убил Деснин не абы кого, а известного наркодилера, который попортил много крови правоохранительным органам, но к которому они никак не могли подступиться. Тюремные власти также были довольны просто-таки образцовым заключенным, в свободное время читавшим Евангелие и заявлявшим, что не просто сидит, а исполняет епитимью. Так и получилось, что вместо положенных десяти за предумышленное убийство Деснин отсидел всего семь.

И вот теперь все кончилось. Бывший зэк набрал полной грудью вольный воздух, усмехнулся, сам не зная чему, закинул через плечо котомку с нехитрой поклажей и направился в близлежащий поселок с довольно выразительным названием Воротилово, откуда, если повезет с автобусом, можно было добраться до Москвы.

На душе Деснина было легко и привольно, лишь одно омрачало хорошее настроение – перед самым выходом перебежала ему дорогу здоровенная черная кошка.

Солнце палило нещадно, и Деснин распахнул рубашку. Справа на груди его красовалась вытатуированная церковь с двумя куполами. Это обозначало, что за ним была уже вторая ходка.

«Воля, воля, мать твою! – думал Деснин, глядя по сторонам. – Иди куда хочешь, делай что хочешь. Э-эх!»

Раскидистая кудрявая береза величаво стояла посреди поля. Рядом не было других деревьев, и ничто не мешало ей свободно расти. «Воля!» – думал, глядя на нее, Деснин. Звонкий ручей, бегущий по руслу, проложенному им же самим черт знает сколько лет назад. «Воля!» – думал, глядя на ручей Деснин. Ветер, гонящий по синеве неба облака туда, куда ему вздумается. – «Тоже воля, – думал Деснин, – Воля, е-мое!!!»

И тут он поймал себя на мысли, что ровно восемь лет назад все это уже было. Восемь лет назад он также радовался вновь обретенной воле, но тогда… тогда, после первой своей ходки, он точно знал, что нормальная жизнь ему теперь заказана. Тогда он точно знал, что ничего ему теперь не остается, кроме как катиться все дальше и дальше, до следующей ходки, а потом до следующей. Тогда у него даже и в мыслях не было попытаться начать все заново. Это было тогда.

Но теперь… теперь все было иначе. Теперь он точно знал, что со старым покончено. Впереди была новая жизнь, и уж ее-то он проживет так, как надо. Как научил его один человек. Единственный человек, которому он поверил, человек, который внушил ему надежду, перевернул всю его жизнь, человек, который…

Деснин достал из-за пазухи небольшой крестик. С минуту подержал его на ладони, затем сжал кулак.

«Ну и куда теперь?» – при этой мысли все веселье, связанное с вновь обретенной волей, куда-то улетучилось. Что поделаешь – жизнь есть жизнь, и она хороша лишь тогда, когда думаешь о ней отвлеченно. Но стоит столкнуться с ней лицом к лицу, и она пообломает самого отъявленного оптимиста.

«Может, к Юльке рвануть? – думал Деснин, – Писала, что ждет. Врет, скорее всего, ну да ладно – больше ведь некуда. А может… Да нет. Надо отойти денька два, освоиться. А потом уж к нему».

Автобус, как это водится, в дороге поломался и на поезд Деснин уже не поспевал, но это его мало волновало, так как ему предоставлялась возможность побродить по Москве.

Перед самой отсидкой Деснину довелось жить некоторое время в столице. Уже тогда она начинала меняться – повсюду, словно грибы, появлялись палатки, новые магазинчики, стадионы по выходным превращались в огромные барахолки. Уже тогда наступали времена всеобщего торгашества, когда мерой всех вещей служит рубль. Однако с тех пор прошло семь лет, и за эти семь лет Москва изменилась до неузнаваемости. От блеска витрин рябило в глазах, количеству магазинов, разного рода лавочек, торговых точек, минирынков, казалось, не было предела. Плюс еще офисы, конторы, салоны, банки, зубные кабинеты, аптеки, юридические консультации, рекламные щиты, казино, обменные пункты и т.д., и т. п. Деснин словно попал в иной мир и, ошарашенный и угнетенный этой пестротой и блеском, этой суетой и толкотней, блуждал по переименованным улицам, покусывая мороженое, в надежде отыскать хотя бы одно знакомое место – переулок, здание, хотя бы какой знакомый кабак, но не за что было уцепиться взгляду – всюду была новь, всюду был блеск. А прямо по соседству с этим блеском – нищета. Еще на автовокзале Деснин обратил внимание на нескольких нищих, просящих милостыню. Нищие встречались и в переходах метро. Постепенно от количества безруких и безногих, беженцев и ограбленных разного рода мошенниками у Деснина, так же как и от обилия рекламы, начинало рябить в глазах. Он махнул на Ярославский вокзал, взял билет. Однако до отправления поезда времени оставалось еще предостаточно. Побродив по перрону, Деснин направился в привокзальный туалет.

– Минет хочешь? Десятка, – послышался из соседней кабинки голос, совсем еще детский.

– Чего? – машинально переспросил Деснин.

– Баксов, не рублей же, – рассудительно отвечал голос.

Когда Деснин заглянул в кабинку, взору его предстала девчонка лет двенадцати, присевшая на край унитаза с тетрисом в руках. Ее вульгарно нарисованное личико с огромными красными губами, подведенными бровями и ядовито-розовыми тенями на веках совсем не вязалось с недоразвитым женским тельцем. Взглянув на Деснина, малолетняя проститутка засунула палец в рот и лукаво подмигнула. Этого Деснин не выдержал. Он ухватил девчонку за руки и потащил из туалета.

– Ну ты, клешни убери! Не лапай – не купил! – верещала та и упиралась. – Я щас Ромика позову!

– Какой Ромик? Ты чего здесь делаешь? Где твоя мамка и вообще…

– Че сразу мамка? У нас не мамка, у нас папка. Вон он, – указывала девчонка на бритого парня с фиксой, который тусовался возле перрона.

– А он куда смотрит?

– А он за всем вокзалом смотрит. У него таких как я еще с десяток. А еще щипачи, кидалы и менты. Так что шел бы ты, дядя, лесом, а то щас позову, все сбегутся.

«Зови!» – уже было готово слететь с языка, но Деснин сдержал порыв. «Я смирился, смирился, смирился!» – прошипел он сквозь зубы и впечатал кулаком в стену, словно поставил точку. Малолетняя проститутка посмотрела на него как на сумасшедшего и выскочила из туалета.

В задумчивости Деснин не заметил, как вышел за пределы вокзала и вновь влился в толпу. Шум, гул. Бурная людская река подхватила его и понесла в своем потоке. И вроде бы люди были повсюду, но он их не чувствовал, не ощущал. Пустыня равнодушия. Хмурые, угрюмые лица без улыбок. Нет, новая Москва положительно не нравилась Деснину. Он чувствовал себя здесь чужим. Но до поезда по-прежнему оставалось более двух часов, и их надо было как-то убить.

В конце концов, Деснин решил съездить на Красную площадь, в надежде, что хоть там все осталось по-прежнему.

На автобусе по старой привычке он проехал зайцем. Лишь сойдя на нужной остановке, заметил, что пассажиры выкидывают кто в урну, а кто просто на землю какие-то необычные, яркие проездные талончики. Он специально остановился, чтобы рассмотреть один из них. На талончике, втоптанном чьей-то ногой в грязь, было изображение храма. Прямо на крестах и куполах компостер оставил рваные раны.

– Вон он, храм-то, – послышался рядом голос прохожего, – ишь, какой отгрохали.

– Да такой и был, – возражал другой, – По старым чертежам делали.

– Да, а сколько денег втюхали. Лучше бы вон, нищету поубирали.

Деснин оторвал взгляд от талончика и посмотрел в ту сторону, куда смотрели эти двое. Громада нового храма ракетой вонзалась в небо и там, в вышине, сверкали на солнце золотом купола и кресты. Казалось бы, все в этом архитектурном сооружении было устремлено ввысь, но одно поразило Деснина: храм построили не на возвышенности, как это полагается, а напротив – в какой-то низине, от чего создавалось впечатление, будто храм вздымается к небу прямо из-под земли. К тому же купола закрывали солнце, и вся восточная часть храма была погружена во мрак. Спустившись по лестнице, которую он обнаружил неподалеку от остановки, Деснин решил поближе рассмотреть храм. Было время вечерни, и к церкви подтягивался народ. К моменту открытия собралась порядочная толпа. Деснин смотрел на пришедших и дивился – сколько людей вновь обрело веру после десятков лет запрета на нее. Кроме дремучих бабок были здесь и весьма цивильные с виду люди, даже молодежь и дети. Правда, вскоре благостность обстановки несколько разрушил следующий разговор.

– Во фигня, говорят, с бутербродами не пускают. А я шаурму купил, – пихал мужик в дурацкой шляпе и нелепых шлепанцах на босу ногу замасленный сверток спутнице. – Светлан, подержи маленько. Я щас – загляну и обратно.

Светлана не слышала. Она увлеченно жевала Орбит и тараторила по мобильнику:

– Че? Не, Оксан, по магазинам еще не прошвырнулись. Тут все в какой-то новый храм рванули. Че? Да не, не молиться, че я дура что ли? Ну так, заценить. А то всю жизнь токо на рынок и обратно. А баулы Пашка на вокзале сторожит. Че, какая галантерея? Третьяковская? Не, туда не пойдем, я этот хоккей не люблю.

Но вот храм открыли. Общий поток увлек Деснина внутрь. Едва войдя, он тут же почувствовал себя мелкой сошкой, муравьем под гнетущей громадой церковных сводов.

Тем временем призывом «Миром Господу помолимся» началась служба. Деснин попытался сосредоточиться и также начать молиться, но этому мешала сырость и пронизывающий холод храма. Тогда Деснин стал приглядываться к присутствующим и с сожалением для себя отметил, что лишь немногие из них пришли для молитвы. Остальные представляли собой толпу праздных гуляк, желавших увидеть неоднократно описанное в газетах богатое внутреннее убранство храма. Они бродили, заглядывая во все закоулки, пялились на иконы и фрески и почти не обращали внимания на службу, лишь изредка бессмысленно крестясь. Наконец, Деснин перевел взгляд на священника. Это был довольно упитанный, массивный даже человек в дорогой, шитой золотом ризе, из-под которой, Деснин обратил на это внимание, выглядывали носки самых что ни есть супермодных туфель, как бы наглядно демонстрируя, что и святому отцу ничто человеческое не чуждо. Вдруг где-то рядом раздался телефонный звонок. Деснин повернул голову. Прислонившись к колонне, стоял коротко остриженный крепкий мужчина, по виду – типичный «браток» и о чем-то многозначительно говорил по мобильнику. «Должно быть с Богом, – усмехнулся про себя Деснин, – по прямой линии общается, за особую плату, разумеется».

– Долго тут будут? – толкала в бок баба в шортах подругу. – Сцать хочу.

– Терпи, мы еще в гранатной палате не были, – отвечала ей спутница, коверкая название зала. – Там, говорят, поприкольней, побрякушки золотые всякие. А тут скукота.

Все это уже начинало раздражать Деснина. Совсем не то он ожидал увидеть в храме. Тем не менее, он выстоял службу, которая показалась ему сильно урезанной. Под конец в очереди желающих попасть под благословение священника началась типичная базарная склока. Две немолодые уже тетки воинственно обменивались репликами типа: я первая, а вас тут не стояло.

– Вам батюшка только что Евангелие читал, мол, возлюби ближнего, а вы… – попытался кто-то увещевать теток.

– Так то Евангелие, а то жисть, – безапелляционно ответили ему.

Понаблюдав за этим неприятным зрелищем, Деснин резко развернулся и вышел вон из храма.

– Подайте, Христа ради, – послышался на паперти плачевный голос нищей с ребенком. Однако никто из шедших со службы не обращал внимания на этот призыв. Деснин пошарил по карманам и высыпал всю мелочь в жестянку нищей.

– Сохрани тебя Бог! – услышал он в ответ.

Вечерело. Час пик. Время отправления поезда близилось. Деснин стоял на ближайшей остановке и, покуривая, ждал автобуса. Рядом стояли еще человек шесть—семь и среди них пацан лет одиннадцати, бледный, с трясущимися руками. Казалось, он с трудом сдерживает себя от чего-то. Но вот не вытерпел, достал из куртки шприц с какой-то мутью, снял с иголки колпачок, задрал рукав и на глазах у всех стал искать вену, которая еще не повяла. Все отвернулись, все, кроме Деснина.

– Эй, ты, малой. Ты че делаешь-то? А ну дай баян! – Деснин отобрал у пацана шприц и бросил его под колеса проезжавшей машины. Пацан посмотрел волком и куда-то юркнул. Спустя пару минут он возвратился в сопровождении бритоголового жлоба, которому указывал пальцем на обидчика. «Вот, черт, прости Господи, вечно я во что-то влипну», – думал Деснин, пока к нему подходил жлоб.

– Ты кто такой, в натуре, а? – начал тот сходу. – Че детей обижаешь? Щас его колбасить начнет, кто за дозу платить будет, ты?

– Он же мелкий совсем, – начал было Деснин.

– А мне чего? – оборвал его бритый. – У меня товар, у его папы бабки, а все остальное меня не колышет.

– Не по-божески это как-то, – вырвалось у Деснина, хотя сказать он собирался нечто иное.

– Чего?! – жлоб был явно изумлен. – Ты че, в натуре, с дуба рухнул? Не лезь не в свое дело, понял. Бабки гони, друг детей, блин. А то…

– А то что?

Вместо ответа Деснин получил приличный удар в челюсть. На мгновение он задержался, посасывая разбитую губу, словно пробуя кровь на вкус, а затем что-то рыкнуло в мозгу, и Деснин одним ударом свалил нападавшего. Тот, правда, все же успел отмахнуться и подсветил противнику небольшой фингал на левый глаз. Деснин уже хотел добить поверженного ногой, но с силой поставил ее на место. Лицо его слегка покраснело, и на правой щеке проступила белая рваная полоска старого шрама. Как раз подошел автобус, и Деснин заскочил в него, с удивлением отметив, что и на эту потасовку никто из прохожих не обратил никакого внимания, вернее, остановились, поглазели немного, отметили хороший удар и спокойно пошли дальше. «Может, все правильно, все так и должно быть? – думал Деснин, прокручивая события дня. – Наркоманы, проститутки, нищие… И раньше все это было, но не так нагло, словно напоказ. Или я просто не въезжаю? Но ничего, батюшка все объяснит, утвердит, наставит, и все будет в ажуре».