Buch lesen: «Черная повесть»

Schriftart:

ISBN 978-5-4483-3051-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– 1 —

Я медленно брёл вперёд, не разбирая дороги. Собственно, дороги, как таковой, не было. Не было даже тропинки. Меня окружала лишь дикая, сырая, таёжная глушь. Вокруг царил полумрак. Стояла абсолютная тишина, лишь изредка прерываемая шумом ветра, стуком дятла, или жужжанием какого-нибудь гнуса. Я упорно продирался сквозь сухие ветви огромных развесистых сосен-великанов. Эти ветви были настолько толстые, что походили на стволы молодых деревьев. Они спускались вниз, почти до самой земли, затем снова уходили вверх, и безжалостно царапали меня своими колючками. Мои ноги беспрерывно спотыкались о мёртвые корявые сучья и гниющие пни, которые тяжело было сразу заметить в высокой траве, а протянувшаяся густой сетью с куста на куст паутина налипала на мою одежду и заставляла периодически брезгливо отряхиваться.

Идти было тяжело. Но, невзирая на все препятствия, на страшную, нечеловеческую усталость, на острую, ноющую боль в сломанной руке, на мучившие меня голод и жажду, я упорно преодолевал эти дебри, практически не зная отдыха. У меня была одна-единственная цель – поскорее вырваться из этого зелёного ада.

Смеркалось. Багряное солнце клонилось к закату. Его лучи разгоняли слабый туман и падали на землю густыми, слегка согревающими струями. Ветер игриво колыхал верхушки столетних деревьев, которые тоскливо шумели, словно жалуясь на свою старость, и на свою скучную, однообразную жизнь.

Мимо меня промчалась белка. Она забралась на сосну, расположилась на нижней ветке, с которой осыпались жёлтые, уже отмершие хвоинки, и оттуда с любопытством уставилась на меня своими чёрными, блестящими, напоминавшими маленькие бусинки, глазками, словно изумлённо спрашивая: что тебя сюда занесло, человек?

В моей голове царила пустота. В глазах раз за разом вспыхивали и вращались маленькие красные звёздочки. Иногда у меня возникало такое ощущение, что я пребываю в каком-то полусне. Что всё, что было вокруг меня – это не реально. Что всё это мне просто кажется. А я на самом деле сейчас лежу дома, в своей кровати, и сладко посапываю на подушке. Но меня тут же отрезвляли воспоминания о пережитом. Они уничтожали любые, даже маломальские сомнения в реальности происходящего.

Вдруг на фоне уже ставшей для меня привычной тишины отчётливо прозвучал гул автомобильного мотора. Я остановился, как вкопанный, и прислушался. Это была не слуховая галлюцинация. Это был реальный звук. Очевидно, где-то невдалеке проходила трасса. Я стиснул зубы, и из последних сил продолжил свой путь.

Когда через некоторое время впереди показалась просека, у меня уже не осталось сил, чтобы хоть как-то выразить свою радость. Я вышел из леса, добрался до обочины дороги, скинул изрядно натёрший мне спину рюкзак и в изнеможении опустился на землю. Физическое и нервное напряжение тут же дало о себе знать. Меня охватила жуткая слабость. Передо мной всё заплясало и закружилось, и я непроизвольно отключился, погрузившись в глубокий сон, сквозь который смутно, как бы издалека, до меня донёсся скрип автомобильных тормозов. После этого послышались вопросительные голоса. Затем чьи-то руки осторожно подняли меня с земли и куда-то понесли…

Очнулся я от лёгкого, хотя и достаточно ощутимого похлопывания по щекам. Разомкнув веки, я увидел перед собой четыре пары беспокойных глаз.

– Ну вот, кажись, очнулся, – пробасил худощавый, немного сутулый мужчина в белом колпаке и белом халате, шею которого обхватывали слуховые наконечники фонендоскопа. Мужчина был высокого роста, с продолговатым лицом, крутым лбом, на котором чётко обозначались так называемые «музыкальные шишечки», а также несколько горизонтальных, близких к бровям, морщин. У него был толстогубый широкий рот, длинный массивный нос, серые глаза, которые за мощными линзами старомодных роговых очков казались просто огромными.

– Нашатырь, Виктор Михайлович? – спросила стоявшая рядом с ним симпатичная миниатюрная чернявая девушка с лицом, чем-то напоминавшим мышиную мордочку, также облачённая в белый халат.

– Не надо, – ответил тот. – Он и без него аклимается.

Две другие пары глаз принадлежали пожилой супружеской паре, стоявшей чуть поодаль, вид которой не свидетельствовал об её принадлежности к персоналу больницы, где я, судя по всему, находился. Это были седой мужчина в бежевом свитере и полноватая женщина в розовом пуловере.

– Живой? – спросили они.

– Живой, – откликнулся врач.

– Фу, слава богу, – облегчённо вздохнула женщина. – Мы уж думали, помирает. Едем – и вдруг впереди он лежит у самой обочины. Остановились, подошли – а он без сознания. Мы перенесли его в машину и сразу к вам.

– Где вы, говорите, его нашли? – спросил Виктор Михайлович, задумчиво глядя на меня.

– Километров за пятьдесят отсюда будет, – сказал мужчина.

– Я на днях по радио слышала, что в лесу шестеро студентов пропали, – добавила его жена. – Может, это один из них?

Я усиленно закивал головой.

– О! – обрадовано воскликнул врач. – Да он уже всё понимает! Говорить можешь? Как тебя зовут?

– Дмитрий, – прохрипел я.

– Дмитрий? Очень хорошо. А где остальные пятеро?

Я хотел ответить, но тут моё горло словно перехватило веревкой. К нему подкатил огромный ком, и я с изумлением почувствовал, что язык отказывается мне повиноваться. Поэтому я только сглотнул слюну и отвернул голову, ничего не сказав.

– Ну, мы, наверное, пойдём, – произнесла женщина в розовом пуловере. – Нам ещё ехать далеко.

– Да, конечно, идите, – сказал Виктор Михайлович. – А если хотите, оставайтесь на ночь у нас. Утром поедете.

– Да нет, спасибо.

– Ну, как знаете. Огромная вам благодарность, что не проехали мимо.

Супружеская пара вышла. Врач проводил их до двери и повернулся к медсестре:

– Маша, принеси-ка нам что-нибудь из столовой. Ты, наверное, голоден?

Последний вопрос относился ко мне. Я смущённо кивнул головой. Медсестра вышла, а Виктор Михайлович пощупал мне пульс, внимательно осмотрел мои зрачки, после чего отошёл к письменному столу, который стоял у окна.

– Подняться можешь? – спросил он.

Я глубоко вдохнул, ощутив характерный для всех медучреждений запах карболки, сделал усилие и поднялся с кушетки, на которой лежал. Всё тело ныло и болело. Я поморщился. Врач сел за стол, положил перед собой пустой бланк медицинской карты и достал из нагрудного кармана халата авторучку.

– Что у тебя с рукой?

– Не знаю. Наверное, перелом, – ответил я.

– Перелом? – переспросил врач. – Это, конечно, плохо. Но не страшно. Сейчас мы его загипсуем, и всё будет нормально. Ну, а теперь расскажи о себе поподробнее. Давай начнём с фамилии, имени, отчества.

– Лю Ку Тан Дмитрий Леонидович, – назвал себя я.

– Люкутан? – усмехнулся врач. – Редкая фамилия.

– Редкая, – согласился я.

– Вроде, даже и не русская.

– Китайская, – разъяснил я. – Дедушка был китаец.

– А-а-а, – понимающе протянул Виктор Михайлович. – Теперь понятно. А писать-то её как, раздельно или вместе?

– Вообще-то, правильно раздельно. Но все обычно пишут вместе. Так что, если хотите, можете написать вместе.

– Но в паспорте как записано?

– В паспорте раздельно.

– Значит, и мы запишем раздельно.

И врач внёс в карточку первую запись.

– Возраст?

– Двадцать три года.

– Место жительства?

– В настоящий момент город Москва, – не без гордости ответил я и назвал адрес, по которому проживал.

– Что же тебя в нашу глушь-то занесло?

– Преддипломная практика.

– Студент, значит? Где учишься?

– Московский Государственный Университет, геологический факультет.

– МГУ? – уважительно проговорил Виктор Михайлович, продолжая двигать шариковой ручкой. – Это, значит, вас всех отправили сюда на практику?

Я кивнул головой.

– Так где же, всё-таки, остальные?

К моему горлу снова подступил ком.

– Ты хоть скажи, они живы?

– Нет, – тихо выдавил я.

Брови врача нахмурились.

– М-да, – крякнул он, отложил ручку в сторону и пристально посмотрел на меня.

Я опустил глаза и тяжело вздохнул.

– Можно, я не буду сейчас об этом рассказывать? – попросил я. – Им всё равно уже ничем не помочь. Это длинная история. В двух словах её не передать. Я всё расскажу завтра. А сегодня, поверьте, просто сил нет. Я пять дней практически ничего не ел, два дня не спал. Не до этого.

Врач с сочувствием посмотрел на меня.

– Ну, хорошо, – согласился он. – Завтра – так завтра.

Дверь открылась, и в кабинет зашла медсестра. В её руках значился накрытый белым полотенцем поднос, от которого исходил такой аппетитный аромат, что я непроизвольно подался вперёд. Медсестра поставила поднос на стол. Под белым полотенцем оказались: полная тарелка щей, котлеты с картошкой, салат из квашеной капусты, и чай.

– Погоди, – остановил меня Виктор Михайлович. – Если ты действительно пять дней ничего не ел, тебе столько нельзя. Пойми, мне не жалко. Просто твой желудок может не выдержать. Давай ограничимся салатом и щами.

Я согласно кивнул головой, взял ложку и буквально накинулся на еду.

– Не спеши, не спеши, – приговаривал врач. – Никто у тебя ничего не отнимет. Ешь медленнее, хорошо прожёвывай пищу.

Я старался следовать его совету, но у меня это почему-то не получалось. Пять голодных дней пробудили во мне просто животные инстинкты, и я проглатывал ложку за ложкой с такой жадностью, с какой потребляет пищу дикий зверь.

Тарелка опустела в какие-то пять минут. Я откинулся на стуле и с удовольствием почувствовал, как наполняется мой желудок. Это ощущение заметно прибавило мне жизненных сил.

– Ну, вот и хорошо, – проговорил врач.

Медсестра собрала пустую посуду на поднос и унесла. Виктор Михайлович поднялся со своего места, подошёл ко мне и ободряюще похлопал по плечу.

– Пойдём в процедурную.

Мы прошли в соседний кабинет. Врач внимательно ощупал мою руку, затем сделал рентген. Дождавшись, пока проявится снимок, он внимательно его осмотрел, буркнул диагноз: «перелом локтевого отростка», – после чего покрыл мою руку гипсовым раствором почти до самого плеча.

Дальше мы сидели с ним ещё примерно час. Виктор Михайлович коротал время, рассказывая забавные истории из своей медицинской практики, а когда гипс высох, поднялся и кивнул, призывая идти за собой:

– Ну, а сейчас давай в душ и спать. Переодеться во что есть?

– Нет, – ответил я.

– Я распоряжусь, чтобы тебе выдали пижаму. Пойдём, провожу в палату.

Я взял свой рюкзак, который валялся возле кушетки, и мы вышли из кабинета.

Тускло освещённый больничный коридор сиял пустой. Время было позднее, и все пациенты уже спали. Сидевшие кучкой на диване дежурные медсёстры с любопытством посмотрели на меня. Я смущённо опустил глаза. Врач довёл меня до крайней палаты и открыл дверь.

– Вот здесь мы тебя и разместим, – произнёс он, зажигая свет.

Я огляделся. Это была небольшая, но уютная чистая комнатка с двумя аккуратно застеленными кроватями.

– Занимай любую, – сказал Виктор Михайлович и вышел.

Я выбрал ту, которая стояла у окна.

Через несколько минут я с наслаждением плескался в тёплой воде, густо намыливая себя мочалкой. Вместе с потом и грязью с меня словно сходили те напряжение и страх, что господствовали в моей душе все последние дни.

Смыв мыло и тщательно обмывшись, я подошёл к закреплённому на стене зеркалу. Мне стало страшно. Неужели это был я? Как сильно я изменился за эту неделю! Я выглядел постаревшим лет на десять. Рёбра буквально выпирали наружу. В области живота значилась впадина. Лицо имело какой-то пепельно-серый оттенок. И без того худое, оно стало ещё ýже. Щёки впали настолько глубоко, что, казалось, приросли к челюстям. На лбу, который ещё совсем недавно был чистым и гладким, теперь отчётливо проступали мелкие морщины. Под утомлёнными, светившимися краснотой, глазами набрякли уродливые мешки. Моё сердце защемило. До чего же это неловко, испытывать жалость по отношению к самому себе!

Я задумчиво посмотрел на своё зеркальное отражение, поднял здоровую руку и стал медленно водить пальцами по лицу. Высокий, скошенный назад лоб; короткие, густые, неровные брови; узкий нос, длинный кончик которого нависал над верхней губой; маленькие уши с несколько дефектным ободком. Всё это относилось ко мне. Всё это был я.

Вытершись насухо полотенцем и облачившись в чистую, пахнувшую свежестью синюю пижаму, принесённую мне Машей, я вернулся в свою палату, разобрал постель, погасил свет, разделся, залез под одеяло и закрыл глаза. Поначалу передо мной стояла только темнота. Но затем в моей памяти, как-то сами собой, словно на фотобумаге, помещённой в реактив, стали проявляться различные картины. Они походили на неясный сон. То ли всё это действительно было, то ли всего этого на самом деле не было…

– 2 —

Воздух в плацкартном вагоне был удушающий и вязкий. Он был насыщен кисловатым запахом пота и затхлостью. Тем, кто впервые заходил сюда с улицы, казалось, что они попали не в поезд, а в сточную канаву, полную миазмов. Новые пассажиры неизменно морщили нос и произносили брезгливое «фу-у-у!».

В этой душегубке мы ехали уже сутки. Позади был последний курс университета, впереди – преддипломная практика. Конечно, мы были не в восторге, что нам придётся провести целый месяц в геологической экспедиции, ведущей свои исследования в какой-то таёжной глуши, территориально относящейся к Иркутской области. Но, как говорится, судьба есть судьба.…

– А чего вы хотели? – удивлённо развёл руками декан, заметив, как потухли наши глаза, когда нам объявили, где нам придётся собирать материал для дипломной работы. – Вы должны были знать, куда идёте. Работа геолога как раз и происходит в таких вот «тигулях». В Москве полезные ископаемые не водятся. Чтобы работать в городе, нужно было поступать на другой факультет. Экономический, там, или юридический.

– Там конкурс был слишком большой, – проворчал кто-то.

Декан снова развёл руками.

– А что эта экспедиция, хоть, ищет? – поинтересовался я.

– Руды, – ответил декан. – Руды цветных металлов. Никель, вольфрам, молибден. Да пождите вы расстраиваться. В том, что места там глухие и малоизученные, есть свой плюс. Природа там нетронутая. Можно даже сказать, первозданная. Может, вы там какой-нибудь золотой самородок найдёте. Такой здоровенный, что на всю жизнь себя обеспечите.…

Я лежал на верхней полке и читал Джека Лондона. Точнее будет сказать, я пытался его читать. Содержимое книги воспринималось плохо. Виною этому был немилосердный храп, раздававшийся справа от меня и больше походивший на стоны умирающего. Эти «стоны» принадлежали моему сокурснику Сергею Вишнякову, развалившемуся на соседней верхней полке, который являл собой, пожалуй, самую романтическую личность нашего курса. Это был худощавый парень среднего роста с вечно растрёпанными в беспорядке волосами, с прямым, средней ширины, лбом, с глазами подростка, начитавшегося Жюля Верна и Фенимора Купера, коротким носом, квадратным, с твёрдыми губами, ртом, на котором постоянно, даже во сне, играла светлая, немного мечтательная, юношеская улыбка. Он был просто помешан на путешествиях. Казалось, что в них заключался весь смысл его жизни. Его правая рука свесилась вниз и болталась возле стоявшей на столике, практически полностью опустошённой пивной баклажки, которая, собственно, и являлась причиной его, не соответствовавшего времени суток, крепкого сна. Сидевший под ним Алан Тагеров раздражённо поднялся с места, забросил руку Вишнякова обратно на полку, отодвинул его голову подальше от края и пробурчал:

– Джигиты-вакхабиты!

Это была обычная универсальная присказка Алана. Слова «джигиты-вакхабиты» могли выражать у него всё, что угодно – одобрение и недовольство, злобу и восторг, удивление и разочарование. Всё зависело от того, каким тоном они произносились. В настоящий момент они означали следующее: как он замучил своим храпом!

В противоположность Вишнякову, Тагеров был выше среднего роста, строен и атлетичен. У него был широкий лоб, тонкий, костлявый, высоко посаженный нос, короткие, густые брови. В его карих глазах всегда светилась та энергичность, которая присуща любому кавказцу, и которая всегда привлекает к нему особ противоположного пола. Вот и сейчас с ним мило беседовали, явно получая от этого удовольствие, Лиля Ширшова и Юля Патрушева. Они были единственными москвичками в нашей шестёрке и давно являлись закадычными подругами, хотя общего в их характерах было немного. Спокойная, деловая, неторопливая речь худощавой, короткостриженной брюнетки Юли резко контрастировала с торопливым, слегка наивным щебетанием и хихиканьем пышнотелой и пышноволосой блондинки Лили. Видимо, в их дружбе присутствовало что-то такое, что было сродни эффекту разнополярных сторон магнитов, которые, как известно, притягиваются.

Последним представителем нашей образованной волею декана компании был Ваня Попов. Рыжеватый, маленького роста, деревенский парнишка, с кучей веснушек на лице, немного нескладный, он был тих и немногословен. Его круглое, с высокой переносицей и выступающими скулами лицо всегда сохраняло какую-то торжественную неподвижность, словно восковая маска, лишённая всяких эмоций. У него были редкие, имеющие ниспадающие края, брови, круглые, с большой радужной оболочкой, глаза и маленький рот. Бóльшую часть пути Ваня лежал на боковой верхней полке и задумчиво смотрел в окно, спускаясь вниз лишь по необходимости.

Я ещё раз укоризненно покосился на храпящего Вишнякова, вздохнул, захлопнул книгу и положил её на откидную сетку. Драматизм «Белого безмолвия» при таком фоне совершенно не трогал душу.

– Ванёк! – позвал я.

Попов повернулся ко мне.

– Давай перемахнёмся в картишки.

– Давай, – согласился он.

– Интересно, а нас вы почему не приглашаете? – с шутливой обидой воскликнула Лиля.

– Ну, вы так увлечены беседой, что я постеснялся вас прерывать, – объяснил я, свешивая ноги.

– Одно другому не мешает, – улыбнулся Алан, сверкнув своими ослепительно белыми зубами (Чем он, интересно, их чистит?).

Я вытащил из своей сумки колоду карт, специально купленную мною, чтобы не скучать в дороге, сел рядом с Аланом и принялся тщательно их перетасовывать.

– Во что сыграем?

– В «дурачка», – с недоумением произнесла Юля. Мол, а во что ещё можно сыграть?

– Юля, в «дурачка» – это слишком банально, – с наигранным упрёком возразил Тагеров. – Почти что дипломированным геологам не к лицу играть в такие примитивные игры.

– Твоё предложение? – спросила Патрушева.

– В «очко».

– Давайте, давайте, – захлопала в ладоши Лиля. – Давайте в «очко».

– Хр-р-р! – раздалось сверху.

– Вот! – со значением поднял указательный палец Алан. – Вишняков тоже на моей стороне.

Мы непринуждённо рассмеялись.

– Против такой поддержки, конечно, не попрёшь, – улыбаясь, проговорила Юля.

– Все согласны? – спросил я, поочерёдно оглядев каждого. Возражений не последовало. – Ну что ж, тогда я сдаю.

Лиля повернула голову.

– Вань, а ты что там сидишь? – удивлённо спросила она у продолжавшего оставаться на боковом месте Попова. – Давай ближе к нам. Не бойся, мы не кусаемся.

Ваня с некоторой застенчивостью пересел к девчонкам. Игра началась.

– Ещё, – сказал Тагеров.

– Мне тоже, – добавила Ширшова.

Я протянул каждому из них по карте.

– Джигиты-вакхабиты! – разочарованно воскликнул Алан.

– Самураи-басмачи! – в тон ему произнесла Лиля.

Тагеров в сердцах бросил карты на стол. Ширшова проделала то же самое.

– Не расстраивайтесь, – сказала Патрушева и кокетливо поиграла глазами. – Не везёт вам в картах – повезёт в любви.

Лиля прыснула. Алан загадочно улыбнулся и опустил глаза.

– Мне тоже, – тихо попросил Попов и, получив карту, вздохнул. – Увы. У меня перебор.

– И я пас, – заключил я и вопросительно посмотрел на Юлю.

– А у меня, вроде, двадцать одно, – не без гордости заявила она и продемонстрировала десятку, туза и даму.

– Везучая, – заметил Тагеров.

Из-за перегородки высунулась маленькая седая голова в мощных очках.

– Чем это там молодёжь развлекается? – послышался дребезжащий старческий голосок.

– Какое тебе до этого дело? – раздалось ревнивое женское контральто. – Не лезь, куда не следует.

Мощные очки исчезли. Я с удивлением отметил, что храп наверху стих. Подняв голову, я увидел, что Вишняков смотрит на нас мутными глазами.

– Что это вы там делаете? – хрипло поинтересовался он.

– Не видишь, диссертацию пишем, – ответил Алан и озорно подмигнул Лиле. – О благотворном влиянии храпа на скорость движения поезда.

В сонных глазах Сергея проявилось недоумение. Его лоб нахмурился, красноречиво свидетельствуя о том, что он пытается вникнуть в смысл сказанного. И только поглядев на заливавшуюся смехом Ширшову, Вишняков, наконец, сообразил, что это всего лишь шутка. Ни слова не говоря, он перевернулся на другой бок. Полка жалобно заскрипела.

– Ещё будем? – спросил я, собирая карты.

– Конечно, – сказала Лиля. – Нам же когда-нибудь тоже должно подфартить.

Я краешком глаза поочерёдно оглядел двух подруг и про себя усмехнулся. Не передрались бы они между собой. Невооружённым глазом был заметно, что между ними шла скрытая борьба за внимание Алана. И победу в этом соперничестве, судя по всему, одерживала пока Лиля.

Следующие две партии удачи никому не принесли. Тагеров и Ширшова с картинным азартом выражали досаду, но склонить фортуну на свою сторону им так и не удалось. Зато они окончательно разбудили Сергея. Когда я в очередной раз перетасовывал колоду, с верхней полки, перед самым моим носом, свесились его, пахнувшие отнюдь не духами, пятки.

– Чай! Чай! Кто желает чай? – послышалось в вагоне.

Это была проводница, дородная пожилая женщина в синей железнодорожной униформе.

– Молодой человек, вы не желаете чаю? – обратилась она к Вишнякову, поравнявшись с нами. Но, увидев его помятое лицо, поняла всю неуместность своего вопроса, раздражённо прошипела: «Гос-с-споди!», – и проследовала дальше.

Сергей спрыгнул вниз, уселся между мной и Аланом, обулся и решительно заявил:

– Я тоже буду играть…

Надо заметить, что в нашей группе отношение к Вишнякову было неоднозначным. Одни считали его весёлым малым, другие недолюбливали. Он был шутник и балагур, являлся завсегдатаем студенческих гулянок, и многими воспринимался как чересчур легкомысленный. Но врагов он не имел. Его открытость, беззлобность и бесконфликтность делали его весьма приятным в общении. Правда, когда разговоры касались чего-нибудь серьёзного, его предпочитали в них не вовлекать, ибо любой научный вопрос он неизменно превращал в парад острот, что не всегда бывало к месту.

Лично мне врезалось в память его выступление на одном из семинаров по географии. По-моему, это было ещё на первом курсе, когда мы только начинали притираться к нашей «альма-матер». Сергей читал доклад о Гималаях.

– Гималаи – это очень древние горы, – бодро рапортовал с кафедры он. – В их лесах обитает очень много диких обезьян. Толщи составляющих их горных пород неоднократно подвергались воздействию мощных сил. Таких, как землетрясения, извержения вулканов, а также нашествие нашей популярной певицы Маши Распутиной. Машу всё-таки отпустили в Гималаи, где она смогла раздеться догола, чего так страстно желала. Климат в Гималаях очень дождливый. Он отличается резкими перепадами температур в дневные и ночные часы. Так что, если вы соберётесь в Гималаи, не забудьте прихватить с собой зонтики и тёплые вещи…

Ну и так далее, в том же духе.

Мы держались за животики, слушая его рассказ, чего нельзя было сказать о профессоре, преподававшем нам этот курс. Это был долговязый, брюзгливый сухарь, начисто лишённый чувства юмора. Он смотрел на Вишнякова с нескрываемым негодованием, а когда тот закончил свою речь, не преминул обрушить на него весь свой гнев.

– Молодой человек, – заявил он. – Вы, по-моему, не понимаете, где находитесь. Это не цирковое училище! Это Московский Государственный Университет! Здесь занимаются наукой, а не клоунадой. Мне кажется, вы немного ошиблись в выборе профессии. Но ещё не поздно всё исправить.

Мы притихли, а густо покрасневший докладчик сошёл в аудиторию с обескураженным видом. К слову, у него были потом серьёзные проблемы с экзаменом…

После того, как несколько следующих партий снова не выявили победителя, Сергей решительно отобрал у меня карты.

– Димон, отдохни, – сказал он. – Какая-то у тебя не лёгкая рука.

Я пожал плечами.

– Пожалуйста.

Вишняков принялся тщательно перетасовывать колоду. Причем, делал он это довольно своеобразно. После двух-трёх пасов он неизменно вытаскивал из середины какую-нибудь карту и клал её сверху. До нас не сразу дошло, что эти его действия имели вполне определённый смысл.

Закончив тасовку, Сергей принялся раздавать карты. Когда у каждого из нас в руках оказалось по три штуки, раздался неуверенный голос Попова.

– У меня, кажись, очко.

– Браво, браво! – зааплодировал Вишняков и с пафосом провозгласил. – Да здравствует новый чемпион!

К нашему изумлению, Ване сопутствовал успех и в двух последующих партиях. Его обычно тусклые глаза заблестели. Ему явно было приятно чувствовать себя победителем. Победителем хоть в чём-то.

Ваня приехал в Москву из какой-то глухой деревушки, и за все пять лет учёбы так и не смог в ней освоиться. Если другие провинциалы, включая меня, постепенно привыкли к столичной суете и даже начали чувствовать себя настоящими москвичами, то Ваня так и остался таким же робким и застенчивым, каким и был раньше. Он был начисто лишён всякого тщеславия. В нём абсолютно отсутствовало стремление чем-нибудь выделиться из общей массы, что обычно бывает свойственно молодости. Он всегда сторонился компаний, предпочитал одиночество и был настолько бесцветен, что эта его бесцветность поневоле обращала на себя внимание и даже казалась какой-то яркой. В чём здесь была причина – сказать трудно. Может, в природной житейской робости, может в постоянной денежной нужде, а может и в том и в другом сразу, ведь первое зачастую происходит из второго. Характерный факт: после занятий в университете он никогда не ходил куда-нибудь гулять. Он неизменно возвращался в общежитие и проводил в нём всё свое свободное время.

– Ну, Ванёк, ты даёшь! – удивлённо восклицал Сергей. – А ещё такую недотрогу из себя корчишь. Да в тебе фарта побольше, чем в каждом из нас.

Попов краснел и смущённо улыбался. Было заметно, что его наполняло воодушевление.

Первым заподозрил неладное Тагеров. Когда Вишняков в очередной раз принялся перетасовывать колоду, он стал наблюдать за его руками с повышенной пристальностью. А когда тот приготовился начать новую раздачу, решительно проговорил:

– А ну-ка погоди. Дай-ка я раздам.

На лице Сергея промелькнула какая-то тень. Он немного замялся, но потом всё же протянул карты Алану.

– Возьми.

Тот принялся раздавать. При этом он изменил очерёдность, и Ваня с Лилей как бы поменялись местами.

– Я выиграла, я выиграла! – радостно захлопала в ладоши Ширшова.

Тагеров посмотрел на Вишнякова. Его взгляд был весел, пытлив и настойчив. Ответный взгляд Сергея содержал в себе осуждение. Ваня нахмурился, заёрзал и стал пристально рассматривать пальцы своих рук. Первой напряжённость ситуации уловила Юля. Она перемешала карты и воскликнула:

– Да хватит вам картёжничать! Мы к Уфе подъезжаем. Собирайтесь. Стоянка тридцать минут. Хоть с вокзала на Уфу посмотрим.

Когда поезд остановился, и все пассажиры потянулись к выходу, Сергей тихонько притянул к себе Алана и произнёс:

– Зачем ты? Я специально хотел его ободрить.

– Да он по жизни такой угрюмый, – отмахнувшись, бросил тот.

В отличие от Попова, Тагерову повезло родиться баловнем судьбы. Его отец был очень уважаемым человеком, занимал весьма солидный пост, ввиду чего Алан никогда не сталкивался с такой проблемой как нужда.

Его личность лучше всего характеризует один эпизод, который имел место ещё на первом курсе. В нашей группе требовалось избрать старосту. Не считая некоторых формальностей, староста главным образом был нужен для того, чтобы ежемесячно получать в кассе университета на группу стипендию. Кроме старосты, никто другой получить её не мог. Доверенность оформлялась только на него. Кто-то предложил Тагерова. Он не возражал, и мы единогласно проголосовали «за».

Наступило пятнадцатое число, которое мы в шутку называли «Днём студента». Все смотрят на Алана. Тот и бровью не ведёт.

– Алан, ты сходил за стипендией?

– Нет, не сходил. Сегодня некогда. Завтра схожу.

Наступает следующий день. Денег снова нет.

– Алан, где стипендия?

– Да успокойтесь вы! Полýчите вы свои деньги!

На третий день – то же самое. А на четвёртый вся стипендия нашей группы была зачислена бухгалтерией на депонент, и забрать её теперь можно было лишь в следующем месяце. Некоторым ребятам, как, например, Ване Попову, пришлось тогда очень туго, ибо стипендия являлась для них чуть ли не основным источником средств к существованию.

В этом и был весь Тагеров. Эгоизм и равнодушие, уверенность и самомнение пронзали его насквозь. Казалось, что в его внутреннем мире совершенно отсутствовало место для понимания других людей, настолько он был поглощён собственной персоной.